первая часть:
http://proza.ru/2023/05/30/1334
ЧАСТЬ II
«Пер аспера ад астра»
Сказать, что работа закипела, было бы натяжкой. Целыми днями мы сидели, точнее, пропадали на вознесшейся над местностью террасе. Под нами клубился туман.
По черному горизонту черепахой ползла красная, с оспинами кратеров, луна. Спустя пол-неба, как Эвридика за Орфеем, плелась другая, голубая луна с печальными глазами панды.
Раз в год, по преданиям, обе луны на одну ночь соединялись в двойную луну. Их орбиты, разумеется, были различны. Но с «земли» это выглядело именно так. Ночь Слияния Двух Лун считалась на планете P-SE-11священной и сама планета в эту ночь излучала некую особую звуковую частоту 432, открытую Кеплером, как Всекосмическая Гармония. В эту ночь заключались браки. В эту ночь рождались лучшие мысли, стихи, музыкальные творения и гениальные дети. Но уже несколько лет этот феномен не повторялся. Луны расходились, не успев встретиться. Местные пророки (с одним из них мы впоследствии познакомились и довольно корото) предрекают приближения конца мира. Впрочем, конец мира - процесс не бесспорный и весьма длительный.
- Не стоит отчаиваться, - предупредил пророк, - когда-нибудь и он наступит, если ему не мешать.
Терраса косилась набок, и под столик драматурга приходилось постоянно подкладывать пачку бумаги, чтобы он стоял ровнее. Безводный климат планеты. Наши изверившиеся души. Потерянная навеки частота 432.
"Что есть рай?" - Саша добавил к своему вопросу риторическую паузу такой длины, что из неё можно было бы связать тёплый свитер. Опрокинутое во времени зарево его вопроса отливало багрецом, но освещало лишь кучку пепла в раковине, приспособленной под пепельницу. Этот пепел и был ответом. Саша Абалаков был ретроград и оригинал. Он курил трубку. Не признавал вейпов, ни иных электронных подделок. Вообще никакой электроники. Выруби во всей Вселенной свет, он бы этого просто не заметил. Спички, трубка, перо, чернильница и жирные кляксы по бумажному листу. Первым делом, драматург отчерчивал на листе вертикальное красную черту огрызком карандаша. Это было поле для правок и заметок к основному тексту. Почерк у него был настолько отвратительный, что порой сам драматург не мог верно интерпретировать свою полу иероглифическую, полу кириллическую письменность. В этом случае пригождалась помощь садовника Зиновкена, который безошибочно расшифровывал любую Сашину каракулю. Сказывалось его хусперианское прошлое.
"Аз есмь", - изрекал драматург и ставил жирную кляксу в конце предложения. - "А кто не согласный - тот пусть утрётся!"
"Кручу-верчу, в рай не хочу", - пел с утра драматург. "Кручу-верчу, по бабам хочу! эх! жизнь ты распрекрасная, жисть моя напрасная!" - не упускал он случая жаловаться на жизнь, и делал это каждый раз при каждом случае и без случая, ибо это было как раз то, в чём он был силён, что он действительно любил, делал талантливо, так, будто именно для этого родился и жил.
«Попадись мне, кто все тут придумал – я бы сам его здесь придушил», - завывал он драматически. Или с пафосом: «Скажи, Фемистоклюс, ну почему я должен хлебать это дерьмо один! Я никому, ничего не должен! Кстати, как звали бога у древних немцев? - Один!* (ударение, разумеется на "о") Трудно, когда ты один Один!».
Иногда, чтобы создать видимость беседы, я отвечал ему в тон:
«Саша, у тебя древнее русское имя. Похожее на спящую тучу. Я читал, что русские берегли свое счастье в утке, а утка в яйце. Вот ты и спроси … свою славянскую душу!»
На что Саша зверски мял листы рукописи, комкал их как снежки и в сердцах бомбил ими режиссера.
- Изыди, бес коварный, искуситель бесстыжий! За что мне эти муки?
Я подбирал бумажные снежки, раскиданные по всей террасе, расправлял и складывал в пухлую папку черновиков.
- Саша, тебе пора прерваться. Иди поешь, ужин стынет.
- Жрите сами свою баланду. Пусть я сволочь! Пусть я хам - но такова плата за гениальность!
- Насчет баланды ты жестоко не прав. А насчёт гениальности - так и вовсе на себя наговариваешь. А в остальном соглашусь.
- От пидора слышу, - примирительно бурчал гений пера.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ __ _ _ _ _ _ _
* Один, или Вотан - верховный бог в германо-скандинавской мифологии.
Завершая десять страниц – свой ежедневный урок – он смычно хрустел суставами и декламировал: «Тяжкий день моих трудов - сольётся семь с меня потов».
«Прелестно!» - подавал голос садовник Зиновкен, пролистывая очередную заляпанную чернилами рукопись. Он раздобыл себе панаму и кресло-качалку и стал немного похож на подмосковного дачника. Только очень маленького.
«А ты, урод, молчи! Молчи, ты, урод !!! Я, буквально, путаю сраные буквы.
Бля–конопля!».
Садовник не обижался. Или делал вид, что не обижается. И шел разогревать ужин. Он был превосходным садовником, дешифровальщиком и коком.
***
Шли дни. Все было задумано просто и конкретно. Для каждого отдельного человека должно придумать его отдельный рай. Собственно, ничего особо отдельного требовалось. Главное заключалось в том, чтобы разработать способы внушить клиенту, что это и есть тот самый рай, о которых он всю жизнь мечтал, даже и не подозревая об этом.
Ничего особо конфессионального не предусматривалось. Круглосуточное пение херувимов, возможность напрямую общаться с «создателем» и получать от него персональные пирожные и кофе со сливками - это, так скажем, было только в опции «ортодокс солюшн» и могло быть реализовано через управляемые сны. Про сны Райский упоминал не раз. И даже показал нам образец подушки, в которую был вшит бесшумный генератор счастливых сновидений.
Кроме того, нам поручено было разработать такой план, чтобы персональный рай каждого вливался в общий райский котел наслаждений. Это могли быть массовые мероприятия, вроде празднеств и карнавалов, где перемешивались бы все краски, запахи и кухни.
И весь этот «рай» должен был происходить на отдельно взятой одноименной планете.
На которую Райский закачает необходимое количество во всех отношениях приятного климата. Местное население возьмет на себя обслуживание туристов. Способности аборигенов мы оценили в первый же день, когда … ну да об этом не сейчас. Во всяком случае, им известны древние, ныне забытые рецепты утешения души и плоти.
На мой вопрос, не дурно ли это? Ведь аборигены ведь, в некотором смысле, тоже люди.
- Дурно? Да вы, батенька, ксёнз! Вы фарисей! Вы лицемер! И это по-вашему дурно? Да где вы видели людей с такими потрясающими хвостами, растущими из такой роскоши, - Райский привлёк к себе зелёноногую ящерку с изящной головкой Цирцеи* и мощным чешуйчатым хвостом.
- Я не дурна, - без труда выговорила Цирцея и повела глазищами по всем канонам искусства обольщения - в угол, на нос на объект - сделав это с той серьёзностью, что оставалось только обольститься и пригласить барышню на менуэт.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
* Богиня волшебства Кирка или Цирцея жила на острове Эея. Гомер описывает Цирцею как "богиню с прекрасными волосами и человеческой речью". В эпоху Ренессанса, Цирцея была взята за архетип хищной самки. В более поздних трактовках Цирцея трактовался как образ сексуально свободной женщины.
Впрочем, девушку-ящерицу Райского мы уже знали в лицо и могли бы отличить от других аборигенок. Она носила на шее и в крошечных ушах подаренные Райским бусы и серёжки из хусперианского жемчуга. Да, всё та же тема: бусы менять на планету
- самый натуральный обмен.
Девушки-ящерки на P-SE обладали несомненными талантами к познаниям, в том числе языкам, а так же и к другим наукам.
- Хорошо всё это или нет - не нам решать, - сердито заявил директор планеты, - судьи кто?
- Судья – никото! – охотно отозвалась Ящерка, - ты судья, - он толкнула он Райского в плечо, - Бой-рысс!
- Ты моя умница! – чмокнул Борис свою хвостатую богиню в волосы.
- Хорошо всё, что хорошо оплачено! – это уже было адресовано ко мне.
Мои предложения по ландшафту были незатейливы. Я старался не «глушить рыбу динамитом» - по выражению драматурга, то есть по мере сил, пытался уйти от просроченных стереотипов туроператоров.
На севере – алтайские мотивы и ирландские дубравы, цветочные поляны, сосны, ели и прохладные ручьи. По югу раскидать джунглей и саванн для любителей воздушных и наземных сафари. Тропики, пальмы, пляжи – это повсеместно. Вышел из тайги, где служебные комары выдрессированы овевать прохладой путника а звенеть только в терцию, и сразу пляж пальмы, пинии, лагуна. За морем сразу – тундра, тайга.
Помнил я про оазисы в пустыне. Посреди барханов горячего керамического песочку - только чтобы допить последний теплый глоток из фляги и - о чудо! венчики зелёных пальм, кудряшки рощь, шатёр из шелка и колодезь! Дева юная в костюме из прохладных блёсток зачерпывает и подает тебе стакан студёной, искристой, сельтерской воды.
Было принято и моё дерзкое предложение рассечь условно-непроходимую тайгу умеренно не преодолимой горной грядой, теряющейся в подчеркнуто безбрежных водах синих морей, в которых смачно дымились бы вулканические острова и торжественно белели бы, подобно сахарным головам, два-три айсберга. И всюду водились бы быки, орлы и носороги, с характером ручных белок. В водоемах киты и белуги перекидываются отрывками из Верди, Амадеуса и всякое прочее бельканто с другими водоплавающими хордовыми и беспозвоночными, а серебристые ихтиандрихи плещутся тут и там, помахивая русалочьими хвостами и дразня сирен синхронным видом плаванья.
Я листал N-циклопедию. Виды животных и птиц, существовавшие уже только на её страницах, немного смущали меня. Кошку от собаки я, конечно, отличу, но орлана белохвостого от подорлика, гнездящегося в районах лесостепи – никогда!
- Это то, что надо! Что и требуется доказать, ребята! – старый мопс Райский сильно не вникал в подробности моего красочного проекта. Он смотрел последнюю страницу сметы.
– Не жмитесь. Давайте больше, больше! Чтоб всё крутилось, всё чтоб вертелось …
- И хрюкало …, - язвил драматург, хмуро и бесцеремонно разглядывая пышнокудрую девицу из местных, кудри и хвост которой составляли главную часть её гардероба.
- Недостачу взыщу! – директора уже несколько дней повсюду сопровождала наша знакомая Цирцея - прелестная зелененькая аборигенка - юркая ящерка с ножками немыслимой стройности, с пористым, упругим, свивающимся в колечки хвостом.
В ответ она состроили глазки драматургу, и побежала вслед за Райским.
Днем Саша с мрачностью поглядывал на аборигенок. Называл их за глаза лягушками.
Но, не исключено, что время от времени он не пренебрегал их искусством целительства тела и души. Первый раз мы оценили способности аборигенок в то самое утро, когда двое командировочных проснулись продрогшие на своих раскладушках в бунгало, наскоро переделанного из 7 «б» класса с грифельной доской, на которой розовым мелком было накарябана формула этанола Ch3Ch2Oh. Когда на пороге прямиком из детских страшилок возник старый ящер с бритвенными принадлежностями на подносе, а из-за его плеча вынырнули две полу-змейки полу-ящерки – так же фантазмы душного сна пубертата.
У промерзшего до костного мозга мужчины земного происхождения они не будили теплых чувств. Известно - рептилии хладнокровные. Шкурка колючая. Хвостищи, опять же, волосищи … . Однако ящерки знали своё дело. В печи вновь затрещал огонь – старик игуан подбросил к тлеющим уголькам несколько коряжек. Открыл канистру с солярой и щедро влил в жерло буржуйки целый литр. Через мгновенье жар растекся по всей конуре.
Ящерки тем временем растерли нас обжигающими полотенцами. Обложили горячими камнями, смазали остро, пряно и не земно пахнущими травяными составами.
Их профессиональные навыки чувствовались в тех молниеносных, но осторожных и не суетливых манипуляциях с распростертыми пред ними падшими мужскими телами инопланетного происхождения. Что, несомненно, выдавало опытность в своём деле.
Мы подверглись горячему обтиранию, массажу, бритью щетин. Но спросонья мне показалось, и я думал, что только мне это показалось, будто они совершили и нечто большее, чем массаж и обтирание. Ну, скажем, что-то в роде подзарядки севших батареек. Сделав своё дело они ушли, помахивая хвостиками, хихикая и переглядываясь, как обычные девчонки.
Распаренные, мы сели друг напротив друга. Оба в одинаковых хрустящих голубых сорочках и в мягких пижамных штанах.
- Выпить чего-нибудь осталось? – Саша вращал красными, будто от слез, глазами.
- Посмотрю в холодильнике, - я встал. Чувство было, как после урока физкультуры:
все мышцы мелко вибрируют, ноги подкашиваются. Ну откуда здесь холодильник?
Я потыкался по углам и вернулся на раскладушку.
Саша, внимательно разглядывал свои штаны.
- Фемистокл! – тут он встал во весь рост, раскладушка рухнула, подчеркнув тем самым важность момента, - я воскрес! Гляди! Я восстал из мёртвых!
- Саша, ты о чём?
- А ты не понял?
- Поясни.
- Они же не приснились мне одному? Тебе они тоже приснились? Ты тоже воскрес!
- Извини, но я и не думал помирать.
- А я был мёртв. Вот так, как это сухое полено.
- И теперь тебя побрили, протёрли мокрой тряпочкой – и ты снова молодец!
- Ты меня не понял, жалкий ты пидор. Я женщину хочу! Понял? Уж сто лет как ничего не хотел. Не то, что женщину, а жрать и срать даже не хотел. Как дух бесплодный, беспризорный.
- Саша, будь добр, застегни штаны.
Саша без предупреждения ласково-пренебрежительно схватил меня за горло и мягко, но при этом очень больно - за грудную клетку, и я воткнулся своим взмокшим лбом в в его медный лоб.
"Вот ты какая, смерть на чужбине", - подумал режиссер, следя, как в оранжевый туман уплывает его последняя мысль.
Но тут из тумана, словно Дон Кихано на худом Росинанте, вынырнул печальный учитель физкультуры. По его совету, коленом, из последних сил, несколько хореографично, я ударил драматурга в единственно правильно место, чем сразу обездвижил замысел драматурга о кульминации сюжета, связанным с моей преждевременной кончиной.
Абалаков сидел на полу. Я сидел рядом.
- Я подумал, что ты, сука, с ним заодно, - всхлипывал драматург, корчась от боли.
- Заодно с кем, кретин? – хрипел ему в ответ режиссёр.
- Заодно с этим … Райским. Ты - подозрительный тип. Я сразу тебя раскусил!
- Ну, ты – козел! Ведь ты меня чуть не задушил.
- Извини, но ты – пидор и сука подсадная, провокатор, ты меня детей лишил срамным коленом!
- Я реализовал своё законное право на самозащиту.
- Интеллигент сраный!
- За интеллигента – ответишь.
... и так далее, строго по тексту.
Вот и весь разговор режиссера с драматургом.
А кто записал?
Книппер-Чехова?
Согласен, шутка неудачная.
***
«Под звуки цимбал вакханки в неистовом танце кружились» - прочитал я из-за плеча драматурга и побрел прочь с палубы тонущего Титаника (такое не банальное впечатление рождала покосившаяся терраса) репетировать в местном клубе сцену пленения амазонками героев Эллады. Саша работал как одержимый. По заданию Райского, он переписывая известные сюжеты сказок и мифов, приделывая всем историям счастливые концы, перекладывал их для исполнения силами местной самодеятельности.
Количеством всего триста штук. Заезд первой фокус группы ожидался в конце месяца.
В основном, это будут, как водится, эксперты по авторским правам, журналисты и парочка инвесторов, соблазненных Райским на растряску своих тугих мошон.
В числе почетных гостей ожидался маститый знаток всего на свете, в прошлой профессии театральный и балетный критик, некто господин Одаевский.
***
Сидя в библиотеке, я мирно листал книжки мифов и легенд древней Греции. Больше всего меня интересовали картинки . Сам Абалаков тоже переместился с террасы в библиотеку, где было относительно спокойно и пахло отсыревшей бумагой. Он прятался как зуав за баррикадами из разнокалиберных книг и оттуда пыхтел трубкой над очередным эпосом. Это продолжалось уже вторую неделю.
Из школы нас переселили в помещение «театра», где у каждого из нас образовалось по личной комнате. Кроме того, при «театре» имелась библиотека . Состоящая, скорее всего, из собранных по всей планете книжек, после того как её покинули прежние отдыхающие.
Я периодически приставал к драматургу с мелкими расспросами. Не для того, что ущемить его эрудицию, сколько для того, чтобы самому расширить несколько горизонты кругозоров.
На что Саша неизменно бурчал: «Грамотный – сам прочти. А не грамотный пропадай во тьме!». Или просто сопел трубкой.
- Александр. Я думал, ты всегда первым начинаешь драку.
А оказывается Райский драчун еще похлеще тебя.
Представь, он вчера на меня напал! Чуть не избил, скотина.
Саша с любопытством выглянул из-за букинистической баррикады.
- Было за что?
- Да ни за что. Он был со своей дамой, лягушкой, с этой, местной, в заведении.
Я же заглянул в трактир проглотить парочку мокриц … .
- … ага! и пропустить рюмочку!
- Александр, мокриц невозможно рассматривать как самостоятельное блюдо, только как закуску.
- и к чему?
- Райский делает вид, что меня не видит. Ладно, думаю, так даже лучше.
А сам вытащил фотоаппарат и просматриваю прошлый кастинг. И так, между делом, щелкнул сладкую парочку. Только вспышку забыл отключить.
Райский, представляешь, вскочил, схватил меня за микитки, трясет как буря ясень, и давай орать на весь кабак, что я шпионю за ним, что он давно меня вычислил, что я за всеми тут шпионю и докладываю куда надо. Точно, как ты!
- И я так считаю. Сам тебе врезал, да руки заняты. И что? Навалял? Он тебе – навалял?
- Вот ты скотина. С тобой нельзя по-человечески и говорить.
- Ладно. Виноват. Погорячился. То есть – ты ему вломил?
- Я стараюсь говорить спокойно, извини, говорю, случайно вспыхнуло. Мол всё уже стёр. Нет, сволочь, собирается меня прямо на месте меня прикончить. Хорошо, его Цирцея меня спасла. Кажется, она в меня тайно влюблена.
Саша из-за стопки моргнул на меня воспаленными глазками.
- Стёр?
- не стёр.
- Покажи!
Я вытащил из кармана фотоаппарат, нашел картинку. Изображение Райского двоилось и как будто немного дымилось.
- Вот! – торжественно объявил Абалаков. – Я всегда подозревал, что он не человек!
- Не человек? А кто же?
- Кидалово!
- Что-то не догоняю. Это просто смазанный снимок.
- Да нет. Лягушка-то получилась, и всё остальное - в резкости. Ты понял? Райский – дух! Проекция.
- Какая там проекция, на что?
- На воздух! На наши с тобой мозги!
- Ты что, Саша, друг, что ты говоришь! Я же видел, как он ел и пил. Проекция не может есть твердую пищу. И потом, он ведь вцепился в меня железной хваткой. Вот, синяк остался. Кстати, ты же сам … того, дрался с ним. Или соврал? Если ты бил, то кого ты бил, проекцию? воздух?
- Ты, грамотей, я бил что-то, что только кажется Райским. А на самом деле … ну ка покажи ещё фотку.
Мы пристально изучили снимок. Слили в компьютер, меняли гистограмму, спектр, и увидели: похоже, что Райский действительно не совсем человек.
- Он кролёк! – сделал недвусмысленный вывод Саша. – Кролёк с Альфы Титона.
- Не знаю такой планеты.
- А я знаю. Планеты действительно уже нет. Она погибла. Несколько миллионов лет назад её разорвало в клочья, на дерьмо, в мелкие дребезги. А население Альфы Титона, редкие мерзавцы, скажем так, загодя перебралось на другие планеты. Они как кукушки. Своего дома нет, плодятся в чужих гнездах. За многие миллионы лет они чудовищно расплодились по чужим планетам и насобачились притираться к любым условиям. Вот так-то милейший!
- И что из этого следует, господин учёный?
- Из этого следует то, что все затеи Райского не более, чем способ захватить планету PS-E- 11 для своих соплеменников.
- А чего её захватывать – приезжай, да живи.
- Не знаю. Пока не знаю. Такие дела.
***
Концепция понемногу прорисовывалась, проклёвывалась и вытанцовывалась.
Prоект (назовем это межгалактическе недоразумение загадочным старинным словом) из писчебумажного шаг за шагом, а временами и семимильно, благодаря дерзновенному энтузиазму Райского, райскому энтузиазму, воплощался
в «натуре».
N-технологии, @-передатчики, @-принтеры, @-проекторы и прочие материализаторы позволяли сказку сделать былью за считанные дни, иногда даже за часы.
Со сносным качеством и приличным сроком годности.
Никаких семизвездочных отелей Prоектом не предусматривалось. Только старый космопорт оставался последней урбанистической постройкой, которую не превратили в плантацию танцующих баобабов, которых гений селекции садовник Зиновкен в огромных количествах выращивал в наногоршках из ростков полузасохшего денежного дерева, спасенного им с подоконника местной забегаловки. Где, кстати, ещё с незапамятных времен хранился запас коллекционных вин. То, что хранилось в бочонках, местные изрядно пощипали, но позеленевшие бутылки не тронули, так как вина предпочитали молодые. Ром, виски и прочий крепкий алкоголь они считали чем-то вроде приправы или дезинфицирующего средства. И разливали для местной продажи по крошечным бутылочкам по 20 мл.
Зиновкен, строго говоря, был из местных. С детства он работал на PE-Sе почтовым служащим. Пока однажды по незнанию или детскому любопытству, не отправил себя по @-факсовой связи в центр растениеводства на планете Хуспери, где к нему отнеслись как растению неизвестного вида и довольно долго подбирали соответствующее удобрение.
Зиновкен вспоминать об этом не любит. Он выжил благодаря лаборантке из центра, которая взяла его к себе домой в качестве комнатного растения и, когда он заговорил с ней на языке хусперианцев, прониклась к нему большим уважением и через некоторое время они поженились.
Свою жену хусперианку Зиновкен, по непонятной для всех причине, очень любил. Возможно из благодарности за то, что она первая разглядела в нем мыслящее существо, а затем помогла устроиться в центр внештатным удобрителем. То ли потому, что он знал процесс изнутри, так как сам долгое время числился растением, то ли просто потому, что PE-S-цы вообще были способны к наукам, но Зиновкен добился в краткий срок невероятного успеха и был признан одним из крупнейших учёных растениеводов и имел очень высокую научную степень.
Его благоверная хусперианка никак не казалась подходящей ему парой. Она была долговяза, бесцветна и, что действительно привлекало в ней больше всего, была практически невидимой. Есть подозрение, что Зиновкен находил свою подругу по запаху – хусперианки источали характерный запах выброшенных на берег водорослей, который усиливался к ночи.
Ландшафт понемногу складывался. Во всяком случае, горы были возведены в кратчайшие сроки и теперь гордо топорщились среди карликовых баобабов алюминиевыми складками. Вода по морям разлита. Остро встал вопрос: солить – не солить.
Соль была выписана с Земли из солончаковых степей, но в полотняных мешках вместо соли оказался порошок абсолютно не растворяемый ни в воде, ни в какой-либо из известных жидкостей. Не имеющий цвета, вкуса, запаха и на химическом детекторе не проявившего себя элементом таблицы Менделеева. Им решено было посыпать дорожки аквапарка. Он издавал такой невообразимый хруст при ходьбе, что даже в протопленную местным солнцем погоду - просто мороз по коже. Райский радовался, что из-за этого аквапарк не будет активно посещаться, так как отстроен лишь наполовину.
По настоянию Райского, в этот недостроенный аквапарк мы всей компанией и временно переселились. Сам Борис Райский занимал, на правах директора, самые комфортабельные апартаменты. Саше досталась комната с выходом на террасу, где денно-нощно трудился драматург. У него, кстати, обнаружилась аллергия на местный здоровый климат.
Которые был на самом деле был не совсем местным и, вероятнее всего, не слишком здоровым. От него мгновенно плесневели одноразовые майки, а закат часто становился цвета прокисшего супа. Райский купил его где-то по дешевке выдал за высокогорный альпийский. А у Саши от него сохли глаза. То есть – наоборот, всегда слезились. И стали красными, как у крола.
Не все благополучно было и с продуктами питания. Обычные N-холодильники здесь не работали. Давно закончились запасы наноконцентратов. За продуктами приходилось ходить в местные лавки. А аборигены ели в основном коктейли из насекомых, которых они выращивали на местных насекомоводческих фермах. Не все виды местной фауны казались пригодными в пищу. Особенное подозрение вызывали карликовые лангусты.
Их употребляли только живыми, так как умерщвлённый лангуст протухал раньше, чем его можно успеть донести до рта.
А в основном местная природа была щедра на червяков бубликообразной формы, таких безвкусных и твердых, что они действительно напоминали обыкновенную черствую сушку, пролежавшую несколько лет в щели между кухонным столом и старым веником; да еще в изобилии встречались многолапые граммофончики – что-то вроде грибов.
Но на самом деле это оказались небольшие зверюшки с удивительным характером, напоминающим повадки наших комнатных собачек. Если купить их пачку и высыпать на тарелку, через пару минут они уже расползаются по комнате, бегают по пятам и звонко тявкают. Есть граммофончиков ни у кого рука не поднималась. Даже Райский, уж на что бессердечный старый пупс, и то спокойно не мог смотреть, как его пышнокудрая ящерка-аборигенка уплетает за обе щеки этих незлобивых и страшно занятных граммофончиков.
Рассчитывать приходилось либо на редкие нано-посылки, или ждать, что приготовит Зиновкен. Он немного поднаторел в кулинарии, ещё когда был аспирантом на планете Хуспери. А поскольку жил вместе с нами в недостроенном аквапарке, то иногда баловал нас жареной картошкой из огорода. Собственно, это была не картошка, а земляные крабы, но по вкусу они ничем от картошки не отличались. Разумеется, если не приглядываться и не рассматривать близко этих жутковатых брюхоголовых. Даже и пахли сырой землёй.
Да и с погодой наблюдались неполадки. Атмосферу сносило то на одну сторону, то на другую, что для рая не характерно. Лохматые черные тучи то сбивались в одну большую кучу-малу на юге и тогда весь юг сотрясался от гроз. Стихийные бедствия обрушивались на южан и оттуда на север и запад вытекали потоки мучнистой жижи. В которой, как большие переспелые огурцы, ныряли стволы танцующих баобабов, смытых с южных плантаций Зинковена. На другой день небо обнаруживалось в другом месте.
Планета с одной стороны блистала серебристым воздушным пузырем, в то время как с другой стороны зиял черный провал и редкая птица, погнавшись за легкой добычей,
сдуру вылетев из атмосферного мешка, тот час же падала на землю, лишенная опоры для крыльев.
Однако Борис Райский был невозмутим. Он объяснял все эти атмосферные явления неправильным вращением планеты вокруг своей оси. Он брал земляного краба (картошку) и толчком заставлял вращаться по столу, показывая как планета кувыркается в безвоздушном пространстве. Показывая, что беда заключалась как раз в том, что единой оси как раз и не было. Планета PS-E 11 крутилась как теннисный мячик, пущенный с лихой закруткой.
- Вот так она у меня завертится, - Райский брал длинную шпильку из прически своей подруги протыкал краба насквозь. Подруга неизменно отвечала на этот жест звонким смехом. Её кудри изумрудной волной рассыпались по чешуйчатым плечам. В то время как нанизанный на шпильку земляной краб, горестно вытаращив все глаза, вращался на шпильке с видом Джордано Бруно.
- Вот как она у меня будет вертеться! Вот как! - и Райский с хрустом откусывал изрядный кусок головоногого, - придет время и бури утихнут. И будет все, как положено… в раю!
- Интересно, - отзывался Саша, моргая воспаленными от аллергии глазами на этот хитрый гастрономический фокус. – Только когда?
- Подождите, придет время - увидите.
- И вообще! – драматург навел на Райского свой измазанный чернилами указательный палец с мозолью на фаланге, - я не обязан торчать тут … до Ноева потопа. Так? До Великого переселения народов на эту P-SE! Ясно? Значит, за весь этот античный бедлам отвечать будете вы лично, Райский!
- Отвечу. Вам лично и всем остальным.
- Нет уж! Без меня. Я подписался на триста сюжетов. Сейчас я пишу уже …, - Саша тяжело вздохнул и убрал палец, - семьдесят вторую историю. Так что уж скоро мы с этим покончим! Раз и навсегда.
- И очень скоро! Еще до того, как первый турист ступит на землю обетованную!
И сделаю я это с вашей драгоценной помощью!
- Вот скажите вы, Райский. Что есть рай лично для вас? Не по-книжному, а лично? Ответьте мне.
Редкий разговор, в котором ребром ставился этот сакраментальный вопрос, заканчивался мирно. В далеком прошло выпускник цирковой школы, Саша Абалаков физически был еще очень силен и мог невзначай ткнуть так, что человек несколько суток кряхтел и охал.
Климат не ладился. Планета крутилась безо всякого понятия о законах астрофизики. Средства, добытые Райским на благоустройство планеты, подходили к концу. Близился час расплаты - прибытие первых клиентов. Иначе говоря, все предчувствовали банкротство райской конторы. Планета имела весьма строптивый, непредсказуемый характер, несмотря на все усилия, направленные на то, чтобы придать ей внешнюю привлекательность и миловидность.
Когда в очередной раз все небо над планетой съехало в один бок, при этом закрутив такие вихри и смерчи, что половина баобабов повалилась, а вторая была просто унесена диким по силе ураганом в неизвестном направлении, Райский объявил, что вскоре он займётся этим и будет выравнивать ось.
Саша в этот момент, едва удерживая рукопись двумя локтями, переписывал миф о лжеце и хвастуне по фамилии Мюнхгаузен. Историю о знаменитом бароне, которому удаётся безнаказанно врать о невероятных подвигах и о своих сверхъестественных способностях,
к коим относится вытаскивание себя из болота за косу вместе с лошадью и ботфортами. Короче, Саша бурчал нечто несвязное и самым членораздельным в его речи было то, что он обозвал Райского Мюнхгаузеном хреноголовым и предложил самого себя тянуть за волосы из своего же дерьма, но, соответственно, без него, драматурга, гения внезапных озарений и горних высей. В таком вот пулитцеровском духе.
Райский, старый жучара, прожженный старый мопс, от этого невинного прозвища внезапно остолбенел, как громом пораженный, застыл посередь террасы с открытым ртом. И простоял так не меньше четверти часа. Потом внезапно просиял, надел начальническую форменною фуражку задом на перед и в припрыжку умчался на местный телецентр.
Через день население всей планеты по его призыву собралось на центральную площадь перед телецентром. А кто не поместился на центральной, собрались кучками в других общественных местах. Райский обратился к планетянам с пламенной речью.
Его выступление транслировалось по всем теле и радиосетям планеты.
Он кратко оценил климатическую обстановку на планете PS-E-11 и призвал всех до единого принять участие в акции по исправлению вращения планеты. Все как один жители должны были в положенный час, и минуту и секунду … подпрыгнуть в одну и ту же сторону. У кого есть автомобиль или другое транспортное средство, должен был резко дать газ в ту же самую сторону. И этот день и час был объявлен.
И вот он настал. Каждые четверть часа по городской трансляции повторялись условия и объявлялась сверка часов. Те, у кого их не имелось, должны были ориентироваться на звуковой сигнал, который будет подан в нужное время по всей планете.
В этот день жители оделись торжественно. Все вышли на улицы. Их лица раззеленелись счастливым румянцем. Все поверили в эту очередную глупость своего правителя. Чтобы прыжок получился удачным, многие спозаранку тренировались. Автомобилисты жгли сцепление и резину, отрабатывая приемы резкого старта.
Сам Райский выехал на площадь на своем полувоенном джипе и присоединился к тренировкам. На машине Райского, украшенной цветными флажками и воздушными шарами, были установлены видеокамеры, микрофоны, метроном и хронометр.
Как раз накануне я перекупил у местного продавца всякого древнего хлама практически новую машину, невесть как попавшую на P-SE-11. Возможно, завезенную вместо бус и стекляшек ещё в пору бартерных обменов. Машина позиционировала себя японкой и носила не радиаторе гордое имя «Тэнгу». Завелась она сразу, как только механик игуан поставил под капот новый аккумулятор. Работала она на любом горючем. Но я дополнительно выторговал у механика три канистры высокооктанового газолина.
Саша Абалаков, с кривой ухмылкой наблюдавший за этими приготовлениями, отозвал меня в сторону от моей новенькой малолитражки, сильно просевшей под тяжестью камней, которыми по собственной инициативе, я завалил по её самую крышу. По моему примеру, многие жители грузили на свои видавшие виды в автосредства мешки с песком и тяжелые камни, чтобы толчок был посолиднее.
- Ты что, веришь в этот марксизм для бедных?
- Нет, - ответил я честно. - Не капли верю.
- Слушай. Я не совсем идиот, или за кого он там держит местное население.
К тому же я посчитал на калькуляторе примерный вес всего населения и всех их авто и сравнил с теоретической массой планеты.
- Показывал Райскому?
- Да. - кривая ухмылка Саши Абалакова подсказала мне, откуда мог взяться густо загримированный фингал на младенческом личике Райского. – Чтобы дать ускорение PS-E хотя бы на один миллиметр в секунду, требуется четыре триллиона КГС. Килограмм-сил, ты въезжаешь? А все мы все вместе взятые весим 20 миллионов тонн.
Вместе с автотранспортом пусть 100, пусть 200 с камнями под крышу.
Ты-то хоть понимаешь разницу?
Я потер лицо, но быстро отдернул руку – синяк у Райского располагался точно в этом месте, и быстро сообщил:
- Прекрасно понимаю, Саша, прекрасно!
- Чего машину гробишь булыжниками, как пидор? Угодить хочешь хозяину?
Это вторая щекотливая тема разговора – про хозяина и кто на него крячится больше, которая запросто может привести к потасовке.
Не отвечая, я сел за руль и завел двигатель. Дизель этого поколения обычно работает бесшумно. Но вчера, добиваясь увеличения мощности, я снял с машины глушитель.
Я добавил газу и отпустил сцепление. Японец мощно рванул назад. – задняя передача у него более-менее. Когда пыль немного улеглась, в боковое зеркальце я увидел, как Саша Абалаков, зажав руками уши, поднимается к своей террасе.
- Действительно, - подумал я, - зачем?
ДАЙТЕ МНЕ ЗЕМЛЮ, А НА РЫЧАГ Я И САМ НАЖМУ
Замысел Райского во всей своей полноте раскрылся только в 12.00 местного времени, когда прозвучал торжественный старт.
Его расчет, конечно же, строился не на одном - единственном толчке.
Сверхчувствительный сейсмометр, который он выписал перед этим с Цереры, показал период колебания планеты, вызванный этим ничтожно-слабым толчком.
И стало возможным высчитать периодичность, с какой нужно было раскачивать планету, чтобы она вошла в резонанс и раскрутилась бы как положено. Резонанс! И всё! Расчеты периода заняли всего один час. И следующий толчок был произведен в строгом соответствии с расчетным временем. Обратный отсчет и новый сигнал. И снова. Резонансный период был равен примерно 1 минуте 32 секундам. И все прыгали. Все скакали как сумасшедшие. Звучал обратный отчет, сигнал, и по сигналу все прыгали. А потом снова. И снова. Раз в полторы минуты. До самой глубокой ночи.
Стемнело.
Горела резина покрышек. Лица планетян были сосредоточены. Небо просыпалось звездными россыпями. Не включая света, чтобы издалека видеть трансляцию на огромных экранах, передающую по всей планете потную, торжественную физиономию Райского, прыгающие при свете звезд аборигены казались не свихнувшимися ящерицами, а служителями какого-то таинственного вселенского религиозного культа. А их верховный жрец Райский с подбитым глазом и хронометром в руке командовал: «Внимание, приготовились, мотор!» И резким движением выбрасывал вперед флажок,
на котором было всего три буквы кириллицы «Р», «А» и «Й».
Саша Абалаков за ужином, который состоялся под самое утро, хмуро принес извинение Райскому за фингал. Он выглядел взъерошенным, в мокрой насквозь рубашке. Вышел к столу он только после того, как я трижды сходил за ним.
И, судя по разгрому, произведенному в его комнате, он тоже прыгал по команде Райского. Только запершись в своей комнате. В полной темноте. Гордый.
Планета PS-E-11 теперь обрела нужную для установления райского климата скорость вращения, равную примерно 33 трем часам в сутки. Таким образом, PS-E-шные сутки длились теперь 33 часам и 33 минутам. Но скоро все об этом забыли, так как по заказу Райского часовой завод на Церере изготовил часы, один час которых равнялся 82,5 минуты, но делился на те же 60 PS-E-кских минут. Каждый планетянин получил по этому поводу именные часы. Но все продолжали пользоваться луковицами, сорванными с Хроноямы.
Когда на PS-E-11 стали прибывать гости, их ожидал своеобразный ритуал посвящения: стоя у трапа космического челнока, зеленоволосые аборигенки просили гостей снять наручные часы. После чего часы отбирались под предлогом проверки на точность.
Но вместо этого все часы надевались на ветки вечноцветущей магнолии – Хроноямы.
Так Хронояма подтвердила своё культовое значение. Как и прежде вокруг дерева совершались главные обряды на планете. А тиканье бесчисленного количества часиков слились в единый шорох, слышимый издалека. Один ученый из числа гостей подсчитал, что один раз в тысячу лет все часики на магнолии–хронояме должны тикнуть разом. И это миг мгновение может настать в любую минуту. А потом наступит миг тишины, после чего время во всей Вселенной потечет в вспять, то есть обратно к сотворению мира.
Многие стали приходить к магнолии и часами, а то и сутками напролет просиживали у священного дерева, прислушиваясь к шепоту времени, чтобы не пропустить это великий миг. Вздох Вечности. Приходили с корзинками с едой, вином и бесконечными беспечными разговорами о тои и о сём.
Небо растеклось по всей планете, и распределилась по сторонам света равномерно. Как и положено в раю. В тот знаменательный вечер, которое было на самом деле утром, между Райским и Абалаковым было заключено что-то вроде негласного соглашения о ненападении.
Планета стала выказывать удивительные свойства. В частности, после манипуляций по выравниванию оси, многих первое время стал охватывать неодолимый сон. Поскольку с самого детства сон для меня имел значение сакральное, я решил устраивать средь бела дня небольшой сонный перекус, тихий сонный час, так как все одно, уснешь сидя, стоя, даже на и ходу, пока не упрешься и не обнимешь что-нибудь недвижное – ствол дерева или, к примеру, такого же сморенного сном прохожего, или просто рухнешь.
В мою комнату залетел свифтовских размеров шмель и принялся кружить и биться о стены то ли в поисках форточки, через которую лежал путь на волю, то ли в поисках сладкой плоти, в которую он жаждал вонзить в неё своё хищное жало и попить теплой крови. Я пытался привстать со своего спартанского ложа, пытался нашарить у изголовья ружьё, чтобы насмерть поразить врага. И в эту секунду шмель затихал или делал вид, что он убрался восвояси, то ли превратился в пластмассовую игрушку за рубль тридцать. Но стоило системе ПВО обольститься тишиной, как шмель вновь поднимался в воздух в такой опасной близости от моего уха, что я вскочил и передернул затвор.
Шмеля в комнате не было. Шмель гудел и огрызался где-то снаружи. Я выбрался на террасу. За столом спал драматург. Перед террасой по бирюзовому газону, сидя верхом пылесосе «ракета» или на чем-то очень напоминающем ракету, разъёзжал Зиновкен в синей бейсболке и в синем комбинезоне. Ракета было красной. И именно она играла на моих нервах оркестровую интермедию полёт шмеля, вгрызаясь в изумруд травы. Где, кстати, кроме травы, полно было всяких полевых цветиков-самоцветиков, преимущественно белого и голубого цветов. Пахло свежестью и жизнью Умирая, скошенная трава отдает в воздух лучшее, что у неё есть - аромат жизни.
В моих руках в самом деле было охотничье ружьё.
Зиновкен увидел меня и выключил травокосилку. Шмель замолчал. Садовник сорвал несколько цветков и поднялся на террасу.
- Разбудил? Вы желаете меня застрелить? – спросил великий садовед, засовывая стебельки в вазочку.
- Зачем вы косите такую замечательную траву? С таким же успехом можно состричь девстеннице её косы. Вы же с таким трудом выписали семена с Хуспери? Да ещё и поливали по ночам из лейки.
- Честно говоря, я бы и не думал косить траву, но на днях прибывает первая партия гостей. Стриженый газон – для них знак бессмертия и признак добродетели, не так ли?
- Вы истинный мудрец, садовник!
- Да,- засмеялся Зиновкен, - посидите с моё в цветочном горшке ... - Где ваше ружьё, Фемистоклюс? - зловещий шепот садовника заставил бы вздрогнуть самого Капитана Фракаса.
- Вон оно!
- Приготовьте его. Смотрите, сейчас вон из-за того куста вылетит антоновка! Снимите её одним выстрелом?
- Антоновка? – я пристроил тяжелое антикварное ружьё, которое досталось мне практически бесплатно, так как я нашел его в багажнике своего Тэнгу, когда искал домкрат и запасное колесо.
- Да, да по вашему это так звучит. Но приготовьтесь подстрелить что-то вроде тетерева. Такой здоровый летающий петух.
- откуда здесь тетерева? Антоновские? Это чья фантазия?
- не спрашивайте! как взлетит - бейте!
Зиновкен подошел к столу, за которым спал Абалаков, вытащил из кипы листов один и прочитал:
«Вскинешь бывало кверху тяжелую, как железный лом, одностволку и с маху выстрелишь. Багровое пламя с оглушительным треском блеснет к небу, ослепит на миг и погасит звезды, а бодрое эхо кольцом грянет и раскатится по горизонту, далеко-далеко замирая в чистом и чутком воздухе». Хорошо написано! Полагаю, что это ...
- Бунин, - Абалаков тёр глаза и тянул носом пропитанный травными испарениями воздух. И смачно чихнул.
От его, похожего на выстрел чиха из-за куста в самом деле, с хлопаньем, с каким выбивают ковры, вылетело нечто большое и пёстрое.
- Дай! – Абалаков выхватил у меня из руки ружьё и почти не целясь, выстрелил.
Птица кувыркнулась в небе и тряпкой пала в некошеную половину луга.
– Иван Алексеевич написал, - и драматург он отдал мне винтовку, - я подбил, а ты неси. Садовник нам приготовит на ужин свежатинку, дичь. Так, что ли, садовник?
- Их выписал Боррис, - сказал Зиновкен, когда сбегал и принёс трофей. - В числе гостей ожидаются охотники.
- Птицы хоть и синтетические, - бормотал он, держа птицу за крылья и поворачивая на разные стороны, - но белковые, вполне съедобные. Скажу вам ещё, они ещё и несут яйца. Сегодня на завтрак, например, вы … .
- а я все думал, чего в этой яичнице не достает!
- всего достает. Это вы придираетесь. Яйца антоновки больше куриных и в них больше протеинов.
- ах, Зиновкен, мал да могуч! Почитаю за особую честь разделить с тобой за ужином эту протеиновую курицу! А ты Фемис, убери подальше свою берданку, иначе мне хочется тебя из нее застрелить! И ты не попадёшь на званый ужин. Сегодня я добрый, щедрый и меткий.
И драматург включил хохот из набора сам шучу – сам хохочу.
- Найдите мне самого честного парня, и через пять минут я найду, за что его застрелить.**
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
** А.Абалаков перефразировал фразу Кардинала Ришелье, которая полностью звучит так: "Дайте мне шесть строк, написанных рукой самого честного человека, и я найду, за что его можно отправить на виселицу".
Планета по имени Рай, часть 3
http://proza.ru/2023/06/06/1827