Недоразумение

Глава 1
    - Нет в тебе любви, Антоха! – горестно вздохнул отец после очередного разговора с сыном «по душам», и потянулся к валидолу. Сердце.
    Сорокапятилетний Антон тоже вздохнул, виновато пожал плечами, но перечить родителю даже не пытался. Вообще никогда с ним не спорил. Как-то лет семи от роду пошли с отцом и старшим братом в общую баню. Были раньше такие. Да и сейчас, поди, где-то остались. При входе в раздевалку обязательно сидел банщик, а когда и старуха-банщица. Банщик тазики выдавал, простыни, веники можно было у него купить, а то и мыло, и следил за общим порядком. Пришли, стали мыться, всё тебе как положено. В парную даже наведались, но Антоха быстро сбежал – поплохело чего-то. Окатился холодной водой, и стал прохаживаться между шкафчиками для одежды, чтобы хоть немного прийти в себя. Тут подходит отец, за руку берёт и молча ведёт к банщице. Та, как увидела мальца, так и заверещала на всю ивановскую: «Он это! Паскудник! Да кто ж тебя учил такие пакости говорить-то? А? Да ещё демонстрирует, охальник!».
    - Ты? – грозно спросил отец, обращаясь к сыну.
    Ещё не отошедший от дурмана парной Антоха стоял, открыв рот, хлопал ресницами и не знал, что сказать, потому как ни сном, ни духом. Не понимал, мальчонка, о чём кричит эта ватная, расползшаяся как опара, старуха, в чём обвиняет, почему именно его, хотя в бане не меньше десятка одного с ним возраста мальчишек шастали туда-сюда. Страшно было. А ещё стыдно и обидно. Обидно, потому что не делал он ничего плохого. И, хотя рядом было полно народа, и, наверняка, имелись свидетели того, что напраслину на него возводят, ни один не вступился. Никто не сказал: «Да, не он это!». На повторный вопрос отца: «Ты?» ответить так и не смог, потому как от всех свалившихся на него невесть откуда неожиданностей совершенно растерялся и онемел. Только слёзы почему-то потекли. Сами. Сначала потихоньку, а затем и неудержимыми ручейками. Вот так и стоял с выпученными от страха, стыда и обиды глазами, дрожал всем своим маленьким тельцем и молча плакал.
    Из бани тоже шли молча. Дома отец заставил Антоху снять штанишки, уложил на кровать и прошёлся офицерским ремнём по голой попке. И опять Антоха плакал. И опять не от боли, а от обиды, но не оправдывался, потому что понимал, что не поверит ему отец. Раз уж там, в бане, не поверил, так дома и подавно, поэтому плакал и кричал: «Я больше не буду!», хотя даже не знал, чего не будет.
    Папка! Такой родной! Папка, в котором были сосредоточены все основания его внутреннего мира, и не поверил! Именно это было выше понимания наивного детского умишки и обиднее всего! С тех пор и надломилось в нём что-то. Такая вот закавыка случилась! То, что было прямым и правильным, но ещё несозревшим и неокрепшим, надломилось, искривилось, да таким и осталось. Поселился в нём испуг перед отцом, опоясался повседневностью, да так, где-то в самой глубине души, и остался на всю жизнь. Вместо любви поселился. Но и это бы полбеды. Вместе с ним пришли и недоверие к людям вообще, и неосознанное понимание, что иногда ложь может привести не только к наказанию, но и спасти от него. И неважно, что будет дальше. Бабушка надвое сказала, что будет. А может ничего и вовсе не будет! Так что главное – сейчас! Грозное и неумолимое! И совершенно неважно, какова степень опасности и последующего наказания. Совершенно! Страх тут же выскакивал из лохмотьев суеты, липкими мерзкими ручищами сжимал сердце, парализовал ум и волю, и в ультимативной форме требовал спасения! Любой ценой! Солгать? Да это же самое безобидное, что можно сделать! И если здесь, именно в этот момент, ты можешь избежать немедленного возмездия, так почему бы и не воспользоваться таким простым и действенным способом? Себя-то жалко! Очень! Ну, а что делать? Жалко себя!!! Понимаете? Вот, такая формула жизни! Из какой-то, на первый взгляд, мелочи родилось в душе Антохи эдакое чудовище – внешне незаметное, но очень ядовитое, исподволь разъедающее душу, а потому и опасное. Чего только в жизни не бывает! И все призывы отца не врать как-то разом померкли, потеряли свою безапелляционную силу и неоспоримость, смешались с этим таким неудачным жизненным опытом, замариновались в страхе и превратились в своё понимание правды. Не зря в народе говорят, мол, у каждого своя правда. Хотя, если присмотреться повнимательнее, то окажется, что этим Святым словом незатейливо прикрыли простую выгоду. Кто же открыто скажет: «Это правда, потому что мне так выгодно!»? То есть, на самом деле утверждение «у каждого своя правда» можно было бы вполне обоснованно заменить на «своя рубашка ближе к телу», и это и было бы той самой правдой, к которой вроде бы все стремятся, но кому это надо? У каждого, ведь, своя «правда». Да, и вообще! Кто нынче не врёт? Что? Не знаете? Вот это самооправдание и стало определяющей чертой его становления. И не сказать, чтобы Антоха врал всегда и во всём. Нет! Но, когда, что называется, прижимало, не задумываясь прибегал к этому «спасительному кругу». Вот и сейчас, сидя перед отцом, этот грозный начальник, владелец крупнейшей в городе строительной компании, оправдывался и врал, как нашкодивший мальчишка.
    Михаил Антонович редко посещал сына на работе. Пару раз, считай, за десять лет, да и то на минутку. Только, когда мимо проходил. И позавчера так сложилось. Гулял себе гулял, да и решил сына проведать. А то всё по телефону, да по телефону. Совсем видеться перестали.
    Отца Антона Михайловича знали все (большая фотография в рабочем кабинете висела), поэтому охране даже в голову не пришло не только останавливать родителя, но даже и сообщить о его приходе секретарше. На этом Антоха и погорел. Открывает Михаил Антонович дверь в приёмную - никого. Заходит, понятное дело, без стука в кабинет, а там сынок, его гордость и надежда, массирует секретарше всякие выпуклые привлекательные места, а та делает вид, что недотрога, и будто бы сопротивляется. Стоят у стены и беззастенчиво, выпав в другую реальность, возятся-елозят, сопят, мычат, да слюнявят друг друга. Наслаждаться этим позорищем Михаил Антонович почему-то не захотел, покряхтел для порядка, кашлянул, чтобы услышали, но, поскольку увлечённая взаимопроникновением парочка никак не отреагировала, тихо эдак, немного с ехидцей, вопрошает:
    - Работаем?
    Всего один невинный вопрос, а как хлыстом по слюнявым рожам, да бесстыжим задницам. Как кипятком ошпарили. Такой антагонизм между ними вдруг разразился, любо-дорого! Армагеддон настоящий! Словно с рождения ненавидели друг друга, а то, что только что между ними было – это ни что иное, как борьба противоположностей. Морды раскраснелись! Пыхтят, как паровозы, отдышаться никак не могут! Глазами зыркают друг на друга! Ненавистью? Или страхом? Поди разберись! Скорее всего тем и другим! Как на войне, когда сойдутся враги в рукопашную, схватятся намертво, и «только смерть разлучит их». Вот такое хитросплетение тел, правды и лжи. Кто другой может быть и поверил бы всей этой внезапно возникшей фантасмагории, может даже и великий Станиславский поверил бы, но только не Михаил Антонович. Уж кого-кого, а его-то на мякине не проведёшь! И сынок это прекрасно понимал! И секретарша, Катерина, понимала! Референт по-теперешнему. Понимать-то понимали, но никак не могли выйти из образа. Заклинило, что ли? От растерянности? От стыда? Ну, от стыда-то вряд ли. Был бы стыд, так и хитросплетения никакого бы не случилось. И вся тошнотность увиденного заключалась даже не в том, что, собственно говоря, случилось, а в том, что эта молодая симпатяшка была внучкой его давнишнего друга, и попала на работу к сыну по протекции самого Михаила Антоновича. Вот он, что ни наесть, казус белли! Во всей красе! То есть, получалось так, что именно Михаил Антонович и есть первоисточник этого непотребства. Не они сами – он, она и её родители, не все вместе, а только он один. И попробуй оправдайся! Кто её сюда привёл? Ты, старый остолоп? Кто такого сына воспитал? Опять-таки ты! Вот и держи ответ по всей, значит, строгости! Ну, в отношении сына ещё можно понять. Куда от этого денешься? То, что его разлюбезный раздолбай – кобелина, отец прекрасно знал. Именно по этой причине и расстался с первой женой. Гордая была! Хотела, наверное, как и все женщины, быть одной-единственной и неповторимой, да не случилось. Оскорбилась, конечно, потому и ушла! Чего уж тут! Так у них хоть детей не было! Не успели просто. Да и нынешняя, поди, давно бы ушла. Сама признавалась как-то в порыве откровенности. Кто ж такие выкрутасы долго терпеть сможет? А она вот, поди ты, терпела. И вовсе не из-за материального благополучия, хотя, конечно, исключать этот фактор было бы несправедливо, а из-за того, что оба сына, по какой-то неведомой причине, в отце, что называется, души не чаяли, не смотря на то, что он ими практически не занимался. Раз в месяц выберется с ребятнёй куда-нибудь на прогулку, или на рыбалку, и то хорошо. А потом и не до них. В общем, не отец, а одно название! Папашка, скорее, чем отец, но сыновьям и этого довольно было. И до следующего раза хранили они, как зеницу ока, память об этих походах, и мать, поскольку всегда ездили без неё, по какой-то причине в эти воспоминания не допускали. Не женское это дело!
    Ну, ладно сын! А Катерина? Он её что ли воспитывал? Ну, уж нет! «Не на того напали! – мысленно взъярился Михаил Антонович. Хотел было разразиться обвинительной тирадой, но вместо этого стал бледнеть, хватать ртом воздух, покачиваться и оседать на пол. Сердце! Не успей Антон подхватить отца, так бы и грохнулся наземь. Оттащил на диван, уложил, вызвал скорую. Врачи примчались, будто в приёмной дожидались. Сделали укол, предложили госпитализацию, но, получив категорический отказ больного, также быстро исчезли. И за всей этой медицинской суматохой, как за ширмой, спряталось дрожащее неминуемое позорище главных действующих лиц нашего повествования, ибо голос у Михаила Антоновича был подобен иерихонской трубе, а сам его обладатель кривду обличал, невзирая на лица, время и место, всегда и везде, и, потеряв самообладание, контролировать децибелы не мог. При этом попранное самолюбие обличаемых записным правдолюбцем в счёт не принималось вообще. Раньше надо было думать! Когда пакостить собирались! В связи с этим его мнение по какому-либо вопросу обычно узнавали не только те, на кого был обращён праведный гнев, но и множество не имевших к этому никакого отношения. А тут - приступ, и знаменитая труба вместо зычного гласа перешла на еле различимый хрип, будто прошёл дождик и покрылась она мгновенно толстым слоем ржавчины.
Глава 2
     Понимая, какой опасности избежал, Антон не стал дожидаться, когда отец окончательно придёт в себя, вызвал водителя и охранников, препроводил родителя к личному лимузину, загрузил и отправил домой, пообещав вечером навестить. Вот с этого разговора и началось наше повествование.
    - Меня больше всего беспокоишь даже не ты и твои похождения, - задумчиво продолжил отец, – а внуки! Какой пример показываешь? Помру, ведь, скоро. Дак кто ж тебя остановит?
    - Не драматизируй, пап! Ты у нас ещё ого-го! – фальшиво-бодренько улыбнулся Антон, но отец тут же пресёк:
    - Прекрати молоть чепуху! Ого-го! – передразнил сына. – Тебе бы такое ого-го, давно бы твои работники по пятьдесят копеек на венок собирали!
    - Почему по пятьдесят? – не понял сын.
    - А большего не заслуживаешь! – пригвоздил отец.
    «Да-а-а! – подумал Антон. - Попробовал бы кто-нибудь другой разговаривать со мной таким тоном! И чего терплю?» – возмутилось самолюбие, но тот самый полузабытый детский страх выскочил тут же, как чёрт из табакерки, хряпнул самолюбие по башке, и бунт был подавлен, что называется, в зародыше.
    - Да-а-а, сынок! – после некоторой паузы проворчал отец. – И когда же ты образумишься?
    - Не преувеличивай, папа! Ничего страшного! – ухмыльнулся Антон. - О себе лучше подумай! Может тебе на курорт куда-нибудь махнуть? И сердце подлечишь, и отдохнёшь? – попробовал увести разговор в сторону.
    - На что оно мне, здоровье-то? На твои похождения смотреть? Тобой гордиться, да похваляться? Вот он у меня какой замечательный сынок! И домов понастроил, и девок попортил не меньше! Смотрите люди добрые! Позорище сраное, - горестно воскликнул Михаил Антонович. – Иди, уже! Дома, небось, заждались.
    - Наверно, - с облегчением выдохнул сын, и добавил, – Жене скажу, чтобы завтра навестила с внуками.
    - А сам чего? – с подозрением спросил отец.
    - Послезавтра в загранкомандировку. Подготовиться надо.
    - Надолго?
    - Недельки на две.
    - Чего так долго?
    - Много вопросов решить надо.
    - И Катьку с собой берёшь?
    - Как же без неё? Три языка всё-таки! На пальцах мне с иностранцами объясняться?
    - Ясно никак! Полезное с приятным? Кто ж от такого откажется?
    - Да, не выдумывай ты, пап!
    - Эх, Антоша, Антоша! – ещё более горестно вздохнул отец. – Чем я тебя породил, от того ты и погибнешь. Нет в тебе любви, Антоха! Моя промашка! От того и горюю. И не стоит мне врать! А уж себе тем более! Вся беда в том, что если нет любви в тебе, то не будет её и в сыновьях.
    - Ладно, пап! Пойду я.
    - Да иди уже, - кивнул отец, устало закрыл глаза и повернулся к стене.
    Следующий день прошёл как обычно. Антон занимался повседневными делами, но был задумчив и подчёркнуто холоден по отношению не только ко всем окружающим, но и к помощнице. Не балагурил, когда оставались наедине, не наблюдал сладострастно за её привлекательными формами, и не распускал руки, чтобы убедиться, что формы эти ему не снятся. Билеты в «командировку» были куплены неделю назад. На Бали. С кем и о чём он там собирался договариваться кроме него не знал никто, даже Катерина, а цели его были просты и незатейливы. Несмотря на то, что у секретарши-референта был официальный жених, хотел наш герой насладиться её прелестями во всей полноте, а там уж пусть себе выходит замуж. И препятствовать, понятное дело, этому браку не собирался. Барское такое решение, как когда-то у помещиков и крепостных. Право первой ночи должно принадлежать барину! Закон жизни! Всё можно было бы устроить и попроще, но глаз-то вокруг… - шагу не ступить. Потому и решил уехать подальше. Меньше пересудов.
    Тем временем жена заботливо укладывала чемоданы, не доверяя это дело мужу. Знала, что обязательно что-нибудь забудет, и потом будет её попрекать. Не раз уже было, потому и не доверяла. В повседневных заботах и её день пролетел незаметно, и только далеко за полдень собралась вместе с внуками навестить больного.
    Заперев кабинет, Антон холодно попрощался с помощницей, отпустил водителя и сел за руль. Настроение почему-то было ужасное. От вчерашнего разговора с отцом? Да, вряд ли! К таким беседам давно привык, и не обращал на них внимания. Ну, а что тогда? Не знал и мучился. Что-то угнетало. Незримое, тягуче-навязчивое, и на первый взгляд беспричинное. Бывает такое порой – накатит вдруг тоска-печаль - весь свет не мил. И видимых причин не было, поскольку в бизнесе никаких проблем нет и не предвиделось. А бизнес для него и был жизнью. Всё остальное – как придаток. Для заместителей причину поездки объяснил очень правдоподобно – надо развивать компанию и выходить на международный рынок, и на Бали едет на разведку. Так что всё вроде бы в порядке, но было почему-то неспокойно. А вчерашний разговор с отцом вылетел из головы сразу, как только закрыл родительскую дверь. Первый раз, что ли? Перечить-то не перечил, но и внимания на эти охи-вздохи никакого не обращал. Старики! Что с них взять? По статусу положено морали читать. Да кто ж их слушает?
    Дом родителей находился немного в низине, и был прекрасно виден с дороги, по которой Антон мог бы ежедневно возвращаться домой, но он интуитивно выбирал другой путь, чтобы нельзя было себя укорить в том, что каждый день ездит мимо, а к отцу заглядывает не чаще двух раз в месяц.
    Сегодня Антон водителя отпустил и сам сел за руль. Задумчивость привела к тому, что поехал по кратчайшему пути. Подъезжая к дому родителей, боковым зрением увидел возле подъезда скорую помощь и толпившихся рядом людей. Ёкнуло сердце. Отец! Резко остановил машину, и вместо того, чтобы подъехать к дому, стал напряжённо наблюдать за происходящим. Через несколько минут увидел санитаров, выносящих носилки с лежащим на них чёрным полиэтиленовым пакетом, в который обычно упаковывают умерших людей. Через минуту вышла жена с детьми. Она плакала, и у Антона не осталось сомнений – отец! Что-то бездонно-пустотное и безжалостное вырвало его из действительности и погрузило в ташнотворное забытьё. То, что родители не вечны, понимал, но не ожидал, насколько будет тяжела реакция его души. Всё внутри клокотало, одновременно сжималось и рвалось наружу.
    Сколько времени провёл в таком состоянии, не знал. Наконец, оторвав голову от руля, посмотрел в сторону дома. Там уже никого не было – ни скорой помощи, ни людей. Мельком взглянул на часы – половина десятого. Завёл двигатель и тронулся с места. По дороге домой посетил супермаркет и купил бутылку армянского коньяка. Заехав в автоматически открывавшиеся ворота, остановился перед парадной лестницей большого двухэтажного коттеджа. Домой идти не хотелось. Открыл бутылку, налил полный одноразовый стаканчик, мысленно помянул отца и одним махом опрокинул в рот. Закусывать не стал. Не положено. Алкоголь медленно растекался по организму, унимая душевную боль, и непроизвольно стали всплывать воспоминания - и детские, и все остальные. И баня тоже вспомнилась. Куда ж без неё? Вот только обиды, которая не покидала всю жизнь, почему-то не было. Испарилась, наверное, давным-давно, а он и не заметил. А может и только что. Вспоминал нравоучения, редкие споры, и невольно удивлялся тому влиянию, которое оказывали на него слова отца. Вроде бы и не спорил с ним никогда, но в душе-то не соглашался. Не соглашался, а всё равно, в конечном счёте, почти во всех случаях поступал так, как наставлял отец. Почему так?
    Оторваться от воспоминаний заставил свет, который шёл откуда-то сверху. Еле заметный поначалу, он всё усиливался и усиливался. Антон оторвался от руля, поднял голову, но ничего толком увидеть не смог, поэтому и вышел из машины. Открывшееся зрелище поразило. Всё небесное пространство от горизонта и почти до зенита занимал световой экран, на котором увидел множество людей - мужчин, женщин и детей. В глаза невольно бросалось разнообразие одежды из различных исторических эпох. Каким-то наитием Антон вдруг понял, что все эти люди – его предки. Понял и испугался, потому что все они, как один, молча и с жалостью пристально смотрели на него. Наконец, вышла маленькая девочка. Совсем кроха. Долго и пристально смотрела, затем повернулась к стоящим позади людям и сказала:
    - Нет в нём любви! – и заплакала.
    Кто-то повторил эти слова. Затем ещё кто-то. И вот уже все они, не хором, а каждый сам по себе, стали жалостно повторять:
    - Нет в нём любви! Нет в нём любви! Нет в нём любви! – и плакать. Плакали все, и Антон наяву ощущал, как слова превращаются в слёзы и падают с неба на лицо, руки, одежду, смывая с его души что-то грязное и постыдное. Он напряжённо и в смятении смотрел на предков, но скоро не выдержал и заплакал вместе с ними. И не заплакал даже, а зарыдал, и закричал, что есть мочи:
    - Неправда! Неправда! Есть!
    - Антон! Антон! Что с тобой? – прервал это наваждение знакомый голос. Очнулся и увидел, что напротив под проливным дождём стоит жена, трясёт его за плечи, плачет и повторяет: «Что с тобой?», а чуть поодаль, прижавшись друг к другу, сыновья, испуганные и дрожащие – то ли от страха, то ли от холода.
    Антон окончательно пришёл в себя, отстранил жену, схватил в охапку сыновей и бросился к дому. Супруга поспешила за ними.
    Затащив детей в ванную комнату, раздел, включил душ и поставил обоих под тёплую воду. Царившее напряжение куда-то незаметно ушло, и сыновья, по обычаю, начали смеяться и баловаться. Посчитав, что отогрелись, выключил воду, и стал по очереди насухо вытирать полотенцем, хотя они и сами могли бы это сделать. Выпроводив детей, снял мокрую одежду и сам залез под душ. Мысли путались, и он, наслаждаясь под тёплой струёй, не хотел ни о чём думать. Согревшись и успокоившись, выключил воду, вытерся, надел махровый банный халат и вышел в комнату. Из соседней ванной вышла жена.
     - Куда отвезли отца? – спросил Антон.
     Алёна непонимающе посмотрела на супруга:
    - Что значит, куда отвезли?
    - В какой морг?
    - Ты о чём?
    - В какой морг отвезли папу?
    - Ты о чём говоришь, Антон? Он умер? – с испугом спросила жена.
    - А ты не знаешь? – уже со злостью спросил муж.
    - Да откуда? Мы ж его вечером навещали, и всё с ним было в порядке!
    - Как в порядке? А скорая у подъезда? А труп, который выносили санитары? А твои слёзы? – с недоумением, садясь в кресло, спрашивал Антон.
    - Соседка умерла! Анастасия Петровна! А ты подумал отец? – поняв, наконец, что произошло, с облегчением ответила жена.
    Известие ошарашило. Антон смотрел на жену и никак не мог поверить в то, что все его переживания оказались плодом чудовищного недоразумения.
    - Ты когда завтра улетаешь? – спросила Алёна.
    - Куда? – не понял Антон.
    - Да что с тобой? В командировку, конечно!
    - Я никуда не еду! – отрезал вдруг супруг. – Обстоятельства изменились. Народ! – закричал он, призывая сыновей. Те мгновенно прибежали из детской.
    - Запланированный отпуск отменять не будем, поэтому завтра отправляемся на рыбалку! На целую неделю! – с улыбкой провозгласил он.
    - Ура-а-а! – закричали мальчишки и бросились в объятия к отцу.
    - Вместе с мамой и дедушкой! – добавил Антон, и к детскому «Ура» присоединилась и мама.
    - А как же билеты? – улыбаясь, спросила она.
    - А никак! Зама отправлю. А ещё лучше Катьку. Свадьба у неё через месяц. Сделаем от фирмы подарок. Пусть будет не свадебное путешествие, а предсвадебное, - махнул рукой Антон, прижал к себе сыновей и жену, и тихонько так, будто для самого себя добавил:
    - И все будут счастливы!