«Не попадёт в рай тот, кого не искушали»
Св. Антоний Великий (251 - 356 гг.)
Посвящаю моим друзьям.
Читающие эти строки, привет вам!
И да сократит сие легкомысленное творение
изящной словесности дорожную скуку вашу!
***
Сон, привидевшийся Фемистоклу Афелису
в ночь на 24 марта 3157 года от РХ
на 33-й день его рождения.
(вместо увертюры)
Лучи невидимого светила золотыми стрелами пронизали вечнозелёные кроны гранатовых деревьев, груш, яблонь, смокв и олив, стерегущих заповедный луг*,
разбежались по цветочной поляне стайками солнечных зайчиков эдемского назначения. Белая козочка чуть скосила брошку янтарного глаза с дефисом зрачка внутри. Вздрагивая чуткими коленками, не дать ни взять Бонапарт перед Ватерлоо,
мягкими губами она снимает с куста жимолости свежие глянцевые листочки.
Из тенистых кущ, зевая во всю клыкастую пасть, словно на приёме у храбреца-стоматолога из ордена францисканцев, выходит тигрица и, поигрывая стальными мускулами под желто-полосатой шкурой, мягко ступает по елисейским лугам.
Не дойдя пяти шагов до завтракающей козочки, падает в шелковую траву-мураву
и засыпает, уронив тяжелую полосатую голову на лапу в белом носочке.
Козочка, не теряя ни аппетита, ни оптимизма, едва ведет чутким ухом.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
* "Ибо есть у вас Пять Дерев в Раю, которые недвижны и летом и зимой,
и Их листья не опадают. Тот, кто познает Их, не вкусит смерти".
(Евангелие от Фомы, Фм. 22).
Эти Пять Деревьев по преданиям:
Гранат - Древо Любви,
Груша - Древо Надежды,
Яблоня - Древо Веры,
Смоковница - Древо Познания,
Олива - Древо Жизни.
Из-за спины тигрицы выглянул интеллигентного вида сурикат. Ему-де не хватает только золотой оправы, чтобы он стал вылитый учитель химии по прозвищу Барий Стронциевич. Следом на поляну выскакивает дружная семейка сородичей с такими же черными очками-подглазьями. Они забираются на холмик и растерянно крутят рыльцами во все стороны, как оркестранты симфонического оркестра, потерявшие свои скрипки, флейты, ноты, сон, покой и самого дирижера.
Тигрица дернула полосатым хвостом, но только самым кончиком. Никого не съела
и даже не обнюхала. Идиллической пейзаж, словно ожившее полотно Яна Брейгеля Бархатного, дополнили две обнаженные фигуры, женщины и мужчины, не сразу приметные в тени раскидистых олив. Вот они, во дни райского блаженства, не таясь
ни людей, ни Бога, лакомятся вино-красной ягодой, срывая с куста спелые грозди.
Сок брызжет на щею и грудь женщине. Её губы, щеки, как кровью, забрызганы соком ягод. Но это всего лишь сладчайший сок! До убийства № 1 ещё далеко, как и до первого крика выскочившего из её утробы мальчишки.
Библейского склада мужчина, загорелый до бронзового лоска, нежно слизывает с её щеки алые капли, что хоть и напоминает поцелуй, но такой невинный, такой безгрешный, что женщина, оборотя взор вглубь себя, отчетливо видит образ трехлитровой банки и крышки для консервирования. Ибо варенье из этих ягод, случись что, навсегда будет у них раем с чаем.
Но тут атмосфера Эдема резко сникает: черная туча с рваным краем бросает на поляну сырую тень и в воздухе затосковало чем-то немилостивым, как прикосновенье вековечной тьмы к живой ключице бытия.
В луже тени закопошилось существо, похожее на ящерицу о двух ногах, то ли иное творение, одетое в зелёный плащ с капюшоном, ростом примерно с 3-х летнего ребенка с небольшой изящной головкой, напоминающей змеиную и, одновременно, голову римского проконсула Гая Сципиона Африканского. Молния, гневной ломаной линией пронзает идиллический пейзаж. Вослед разряду, вместо тяжких вздохов и громовых бочек, слышится исполненная меланхолии мелодия дверного звонка, позаимствованная из старинной роковой баллады.
Молния три раза разрывает старинное полотно, прежде чем картина рая по линиям разрыва не рассыпалась на кружево пикселей и песок элементарных частиц. Сквозь осколки «рая», как сквозь метеоритный рой, мы видим лицо спящего, «пронзённое» лучом света из-за неплотно задернутой шторы. Обжигающий луч и набирающая хард роковую силу мелодия легендарного трека пробудят и Лазаря, не то что Афелиса Фемистокла. Друзья зовут его Фемис. По экрану внутреннего кинотеатра Фемиса
с бешеной скоростью проносятся «титры» его прерванного сна.
ЧАСТЬ I
«Рай-Исполком»
Луч солнца, не один миллион лет томившийся в адской топке звезды, вырвался на волю и восемь прохладных минут мчал чрез океан пустоты, сверкающим лезвием пронзил голубые воздухи планеты, точно вор-домушник нырнул в узкую щель меж оконных штор, рассёк надвое комнату и замер на сомкнутом веке. Так уж случилось, что предназначено ему было умереть на моём сонном веке.
Сновидение с левой стороны тотчас окрасилось нежно-алым, а со стороны правого глаза, впавшего в глубокую тень, отброшенную греческим носом - тёмным пурпуром, deep purple, как было написано на любимом диске старинной музыкальной группы.
Трель дверного звонка - два коротких, один длинный – ворвался в библейскую премудрость сновидения начальными тактами композиции группы Deep Purple "Child In Time" – «Дитя во времени» – взяла разбег на перкуссии, набрала дыхание на мощном фальцете Йена Гиллана, чтобы обрушиться водопадом гитарных каскадов Ричи Блэкмора. Отчего сон стал не то чтобы сон, а как бы лента древнего кинематографа (если кому знакомо это слово), где реальность иллюзорна, где вещество света играет и шутит с нашим доверчивым сознанием, а звуковая дорожка добавляет к высокой иллюзии светотени - страстей человеческих.
Рассыльный, что вручил мне телеграмму, никак не напоминал члена сборной по баскетболу. Я обнаружил его в нескольких сантиметрах от кафельного пола парадной, среди мчащихся титров моего прерванного сна. Он путался в полах зелёного дождевика с капюшоном. Лужа, натекшая со складок плаща, никак не объясняла яркого солнца в окне, кем и почему перепутаны эти кадры.
Разносчик телеграмм*, являющийся, на самом деле пленпотентаром, может принимать сколь угодно причудливый облик – это его полномочное право и отличный шанс выжить среди хищных нассаполомов, захвативших его планету еще в эпоху de Rock de l'epoque. Этот же экземпляр был примечателен не столько малым ростом, сколько сходством с ящерицей и сурикатом.
Как известно, телеграмма никогда не предвещает ничего хорошего. Телеграм вновь вошел в моду всего лишь пару лет назад, компания Tess-mess дико разбогатела, играя в игры с древностью тысяча двухсотлетней давности. Многие воскрешали обычаи забытой старины, когда бумаге придавался статус поверенного в делах житейских. Скупой на подарки родственник извещает тебя телеграммой о дне твоего же рождения, чем он свидетельствует о том, что дни твои сочтены и подсчитаны, что даже вызывало у многих искренний, жизнерадостный смех. В наши дни, когда состариться и умереть можно только добровольно отказавшись от услуг участкового врача-иммортолога, это имело смысл шутки. Впрочем, что такое шутка, тоже не сразу растолкуешь. В N-кипедии говорится, что это это род гимнастики для мозга и мимических мышц лица.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
*Телеграмма – старинный способ коммуникаций, сочетающий примитивную письменность и электрический провод. Использовался в XX в. для передачи коротких мыслей на расстоянии.
** Пленпотентар - разновидность chameleon lizard ceres, может принимать любой удобный облик и дышать любой газовой смесью.
Вот текст, криво наклеенный на серый бланк:
= ПРИГЛАШАЕТЕСЬ ПОСТАНОВКУ ПЛАНЕТУ PARADISE-11
= ВЫЛЕТ 24.03.2299 = РЕЙС 306 – 1603 SK =
= ДИРЕКТОР РАЙСКИЙ=
Я расписался в корешке бланка одолженным лилипутом химическим карандашом. След карандаша был слабо различим на серой казенной бумаге. Рассыльный, откинув капюшон, послюнил огрызок карандаша. Мне не удалось толком разглядеть его лицо,
но чем-то он напомнил Гая Сципиона из моего сна. И в голове родился бессмысленный мотивчик «сципион – африканский слон». Сам же рассыльный без труда смог бы поместиться в картонном посылочном ящике. И он исчез без видимых усилий.
Как? Я не смог понять, и стоял в трусах и мятой футболке. Посыльный, возможно вылетел в окно, возможно распался на нейтрино прямо в воздухе, оставив мне зеленоватый конверт и фиолетовое пятно от химического карандаша на среднем пальце правой руки.
Странностей было уже предостаточно, чтобы я не дал себе труд догадаться, как такой гном без посторонней помощи смог дотянулся до кнопки дверного звонка.
И лужа на полу при ясной погоде. В конверт был вложен билет на полет в космическом челноке на следующую пятницу, с вклеенной голограммой, на которой радужно переливалась улыбкой то ли девушка, то ли ящерка.
***
Бетонные плиты древнего космопорта Ла Фениче, без сомнения ещё древнеримской постройки, третьи сутки мочит дождь. Каждые 24 часа такого дождя стоят, по меньшей мере, годового бюджета той планетки, куда я собрался лететь. Похоже, местная служба погоды забыла выставить таймер дождя и всем составам укатила в трансгалактический круиз. Под сплошной низкой облачностью припал к земле никуда не желающий улетать, видавший виды космический челнок. Издалека он казался упавшей башней - одной из четырех башен ансамбля Саграда Фамилия Антонио Гауди и течением обстоятельств занесённой на взлётное поле Ла Фениче. Вокруг корпуса башни-челнока со следами былой красоты и остатками ливреи компании «Гончий Пес», сновали божьи коровки автопогрузчиков, оттеняя масштаб космического гиганта.
Наш герой собственной персоной выбирается из хорошо укреплённого подземного гейта на пустынный перрон. В летней ветровке, походкой Первого Космонавта Земли, он шагает в сторону космического челнока. Торжественность момента была омыта дождевыми струями с низких небес. Не пройдя таким образом и десятка метров, герой натягивает ветровку на голову и оставшуюся сотню метров петляет и перепрыгивает через мутные лужи. Под коротким крылом у массивной ноги-опоры он останавливается и задирает голову. В лицо и за воротник сыплет мелкая влага. Подмоченная дождём облицовка челнока напоминает холостяцкую, за многие лета ни разу не чищеную сковородку. Керамотитановая облицовка повидала перепады от точки замерзания жидкого азота до температуры кипения звездной плазмы.
Не обнаруживалось входного люка, ни приставного трапа, ни улыбающихся космических красоток в форменных юбочках и это было обидно и совсем не похоже
на известную рекламу космических перелётов, столь модных сто лет тому назад.
Но тут к космическому путешественнику подкатил беспилотный красный автопогрузчик и опустил наземь свою стальную ладонь. И, как показалось нашему герою Фемису-ясну соколу, присел перед ним в глубоком книксене. Поколебавшись, герой храбро шагнул навстречу приключениям и широко, шире чем надо, расставил ноги на резиновом покрытии, мёртво вцепившись в поручни платформы. Рука судьбы медленно вознесла героя к его звездной славе, к небесам, к низкой, мокрой туче.
Привычка воспринимать себя несколько отстраненно и говорить о себе в возвышенных тонах и в третьем лице осталась у Фемистокла с детства, с той поры, как его лечил от бессонницы старичок-профессор гипнотических наук. Он повторял на каждом сеансе свою скрипучую мантру (и маленький Фемис запомнил это на всю жизнь):
"Посмотри на своего друга Фемиса со стороны и скажи ему: Фемис, дружок, сегодня у тебя всё получится! Спи теперь сто лец и ты будешь молодец!» - как ворона с балкона каркал чёрный профессор из своего высокого чёрного кресла, высокопарно нависая над мальчиком, играющем на полу с гигантским пушистым котом Гамлетом.
Это «лец» всегда было для меня чем-то в роде свиста рака на горе.
Пока я не вырос и не уяснил, что гипнотизер упростил себе задачу по подбору рифмы
к слову «молодец» и это скорее всего муха, залетевшая из 19 века: «лет-с», как раньше «извольте-с, да-с, нет-с», словоерс.
С этой диковинной аффирмацией я и прожил много детских лет, пока не стал засыпать на ходу. Стоя, сидя, за едой, в туалете, в тёмном театральном зале на репетициях. Актеры подловили режиссёра на этой особенности и принимались безнаказанно нести на репетиции всякое непотребство. Однако они не подозревали ещё одно свойства моего гипнотического сна: я мог припомнить все сразу по пробуждении. И жестоко лишал особенно ретивых шалунов своей ласки и их премии. Однако, стоило лишь моему уху коснуться подушки, как сон становился старой вороной на балконе и принимался каркать: «Фемис, не спи, не засыпай, не спи сто лец, а то станешь как мертвец!»
Я тут же всплывал из моря сна и до самого рассвета трепыхался на его поверхности, не имя возможности уйти на глубину, или погрузиться хотя бы на четверть дюйма в сладостные воды сна. И я пристрастился к чтению. Чтение книг заменило мне сон. Но превратило меня в своего рода изгоя нынешнего времени и бродягу по временам отошедшим. Мне они представлялись не феноменом времени, а больше свойством пространства. Мне казалось, стоит перейти улицу и свернуть за угол дома, и попадешь в сутолоку века 20-го. А стоит дойти до пустынного парка, так сразу нырнёшь под сень века 19-го.
Рука автопогрузчика замерла ровно против открывшегося овального отверстия в борту. Герой поспешно сходит на борт челнока. И здесь во всей красе его встречают голографические девушки в форменных юбочках. Они улыбаются ему, как долгожданному жениху и указывает на проход, ведущий прямиком в желудок космического кита. Фемис радостно улыбается той, что ласковей всех улыбается ему, позабыв, что голографические девушки к реальности имеют отношение не большее,
чем полярная звезда к мишке на севере. Или не сервере? Те, кто в нас кидают улыбчивые взоры, обещают счастье, готовы разделить с тобой все твои глупости и умности, и по большей части, тебе просто кажутся.
Согласно билету, я направлялся в провинцию Трилистника – галактическую Тмутаракань. Челноки летали туда от случая к случаю, регулярных рейсов не было.
Борт 306-1603 SK был зафрахтован космолинией «Гончий Пес» и в общем расписании полётов не значился. Хотя, регулярные рейсы зачастую были чисто ритуальными, если можно так выразиться. Живьём уж сто лет как старались не летать. Разве что понежиться в переменных лучах пульсирующего светила Бетельгейзе. Пользуясь услугами alfa-fax-com каждый желающий мог отправиться в путешествие, практически
не покидая своей планеты.
Индивидуальные капсулы пассажиров больше похожи на небольшие кабриолеты, расположенные внутри челнока ёлочкой и в шашечном порядке. Голографическая девушка своей лучезарной улыбкой подсветила мне моё законное место, и я продвигался по трубе челнока, внутренность которого казался мне избыточно просторной, будто рассчитанной на перевозку существ изрядно больших размеров. Впечатление усиливалось тем, что стены мерещились прозрачными за счет встроенных мониторов, но смотреть, пожалуй, было не на что – за бортом челнока сочилось дождём всё то же сутулое небо, всё те же бетонные поля, по которым бесцельно и деловито сновали букашки автопогрузчиков.
Пристроившись в кресле своего "кабриолета", я вполне оценил его парасимпатические удобства. Кресло подо мной вдруг зашевелилось и дружески обхватило туловище, обняло ноги и голову, предложив занять такое положение, какое моё тело с благодарностью оценило как наилучшее. Кресло воспринималось как существо, обладающее высшим разумом и зачатками материнства. Над нами стремительно и вместе с тем осторожно взлетела прозрачная крышка «рыбьего пузыря». Чуть помедлив, она захлопнулась на нашем кабриолете, отрезав от звуков и треволнений нынешнего века и всего суетного мира. На прозрачном куполе выдавлено слово «SLEEP» и рядом «DREAM» и отдельное спасибо за кнопку «OPEN». Рука потянулась к кнопке sleep.
И тотчас "кабриолет" сотряс удар чего-то жесткого и тяжкого, словно удар чужой судьбы. "Бомба? Метеорит? Бейсбольная бита? Ведь мы ещё на земле!" - пронеслось
в голове, - «покой нам только снится», - пришлась на память строчка, застрявшая в памяти, и так к месту выпавшая из неё, и я решил повернуться набок,
подозревая рваную дыру в борту космического Титаника.
Действительность предстала в виде доисторического дорожного баула или чемодана цвета ржавой атомной бомбы, Между капсулами-кабриолетами угадывался пассажир в чёрном пальто с лицом серийного убийцы и дамского угодника. Чемодану и грозному пассажиру - им обоим, как юный Давид супротив Голиафа, противостоял хрупкий юноша с ассирийскими глазами в пурпурной униформе компании. Юный стюард Давид что-то страстно внушает Голиафу и его чемодану. За толстым стеклом рыбьего пузыря эта сцена похожа на притчу о блудном сыне наоборот, когда блудный папаша со своим чемоданом врывается в дом сына и заявляет о правах наследства. Ещё и любовницу за собой ведет. Пардон! Любовницы не было. Померещилось! Но и чемодана довольно!
Силы не равны. Метр за метром папаша отвоёвывает себе жизненное пространство салона. Молодой стюард медленно ретируется в сторону кабины, вызывая подмогу по рации. Двое из экипажа Гончего Пса появляются в салоне. Втроем они смогли одолеть сопротивление буйного папаши, отобрать чемодан и затолкать пассажира на его место, в предназначенную его билетом капсулу. Прозрачная крышка спешно накрывает буяна.
Я прикрываю глаза. Вспомнив про волшебные кнопки, протягиваю руку к кнопке «SLEEP» на прозрачной панели, но в этот миг челнок резко вздрагивает, и палец героя утыкается в «DREAM». Корабль вибрирует всеми запчастями от работы маршевых двигателей. Провалиться в сон от такого грохота, даже и не слышного, но ощущаемого сквозь пузырь и мягкость разумного кресла не удаётся. И из глубины подсознания выплывает древний страх древесной обезьяны перед прыжком в бездну, пусть прыгать приходится не вниз, а вверх.
***
Гораздо проще посылать себя по @льфа-факсу. Даже если связь не очень надежна и при пересылке возможно повреждение персонального кода, твой @льфа-двойник получит необходимое количество органов, необходимых для проживания в принимающем регионе. И удивляться тут нечему, даже если на планете X ты будешь разгуливать
в виде окруженного фальшивой роднёй жука навозника, просветлённого бодхисатвы
или рассекать фтористые волны самцом шустрой реактивной креветки, шевеля усиками
в направлении миловидных членистоногих самочек.
Может показаться, что никто в здравом уме и твердой памяти не выберет этот морально устаревший род путешествия. В то же время, путешественника во плоти и крови можно понять. Твой @льфа-фантом теоретически может взбунтоваться и заявить своё право носителя персонального кода. Тогда хлопот с ним не оберешься.
Был случай на заре @льфа-факсовых коммуникаций, когда юная супруга одного модного стоматолога в качестве его же ассистентки вылетела со своим стоматологом в соседнюю галактику. В качестве бета-дублерши успешно ему ассистировала. При этом оба они, и стоматолог и его юная ассистентка, имели с земной точки зрения особо экзотическую внешность. Оба были сродни тем стозубым осьминогам, которых они успешно лечили в густой метановой атмосфере планеты 8880888 (у них нет букв, одни только цифры).
Надо пролагать, успешность доктору и его ассистентке обеспечивалось фактическим многообразием конечностей, которыми оба они обзавелись, выпрыгнув из @льфа-транслятора. Не исключено, что восьмирукость и ловкость в обращении со всеми руками (они же и ноги - по первому требованию) удовлетворяла не только профессиональным запросам, но и, в некоторой степени, душевным.
Когда миссия была завершена и стоматолог вернулся на землю, предварительно продав на тамошнем аукционе своего восьминого фантома, юная осьминожка села в особый космический вагон и через 200 световых лет, сжатых до 7 часов полётного времени, оказалась на земле во плоти всех своих восьми ног. И пришла на этих восьми ногах в дом к стоматологу, чтобы с ним жить-поживать со своим благоверным.
Но стоматолог добра наживал в прежнем составе, с супругой, имеющей так же и штатное количество ног и зубов – две и тридцать два, и вопрос встал ребром: кого теперь считать двойником а кого оригиналом, если по паспорту они обе законные?
Разгорелся нешуточный скандал, и дело попало в орбитальный суд.
В результате сложных разбирательств, суд постановил:
а) стоматологу за свой счёт вернуть восьминогий вариант своей жены туда,
откуда он её взял, на планету 8880888,
б) а если она станет сопротивляться, то оставить себе и восьминогий вариант, и содержать в дальнейшем как домашнего питомца, выписав предварительно для нее семь тонн корма из галактики 888000888.
Стоматолог не долго думая, выбрал вариант б) и прогнал двуногую.
Все таки восемь ног заметно больше, чем две. Тем более, что ноги – они же и руки,
а в каждой – по маленькому мозгу. С тех пор так и повелось. Все живут как попало, с кем попало и где попало, предпочитая пользоваться маленьким мозгом.
Театр в этом полном противоречий мире, как ни парадоксально, не отбросил коньков, не склеил ласт, не приказал долго жить как то же кино кино, литература или музыка. В известном смысле, именно театр позволил сохранить то, что раньше лилось полноводными реками культуры, морями музыки, заповедными лесами литературы, терра инкогнито изобразительных искусств. Помогал живым существам разобраться в самих себе и в других, себе подобных и себе не подобных. В нашем усталом от самого себя и собственных причуд мире, потребность удивлять и удивляться осталась, что само по себе тоже предмет удивления. Этот нехитрый рудимент человеческой психики - представляться и представлять, как и 3000 лет назад говорить человеку про него же самого в обстоятельствах привычных или необычных – выплеснулся на сцену.
Луч света, подмостки, прописанные кем-то роли, искусство воплощений и перевоплощений – люди остались верны своей многовековой забаве, и театр в нашем тридцать первом столетии оказался так же нужен, как и эллинам и римлянам.
Основную трудность профессии театрального режиссера составило то, что чаще всего приходилось заново открывать людям тайну их чувств, переживаний и сопереживаний.
И вот вопрос, который теперь стоял передо мной: зачем планете P-SE-11 вдруг понадобился театральный режиссер – то есть покорный вам слуга.
Кого и чем я должен удивлять?
Ведь там, куда я летел своей собственной персоной, посасывая одиннадцатую или сто одиннадцатую коньячную тянучку, народу-то было всего ничего, не больше чем в двух-трех деревнях после дачного сезона.
***
В корабельный буфет я заглянул от зверской неудовлетворенности в животе от коньячных тянучек. Вскоре после того как замки капсулы щелкнули и купол «рыбьего пузыря», чуть задумавшись, раскрылся, я вынужден был признаться сам себе, что не умею спать в незнакомых местах. Тем более на спине, тем более в объятиях чернокожего раба, готового исполнить любую телесную фантазию, кроме одной – повернуться на правый бок. Как впрочем, и на левый.
Чувствуя себя созревшей заморской жемчужиной, я выбрался из складок умного кресла и, не чувствуя ног под собой – тяжесть в пассажирском салоне была снижена – отправился вдоль спальных капсул по направлению к загоревшейся табличке на семи языках инопланетных языках «закуски от шеф-пилота и вы на «Седьмом небе»» - ну что-то в этом роде.
«Бесплатный ланч из трех блюд входит в стоимость бизнес-класса» - я вспомнил страстный призыв на обороте билета. То, что у меня именно бизнес, я знал наверное, так как ещё при регистрации на борту доплатил представителю компании сущие копейки за бизнес. И мне отвели капсулу со всеми удобствами и двумя кнопками над умным ложем из ласкового абиссинского кожезама.
В чёрном иллюминаторе ресторана «Седьмое небо» отражалась бледная рожа ещё одного любителя персональных перелетов. Не перевелись ещё чудики, которые по-прежнему не доверяют @-факсу. К немалому ужасу я тотчас узнал этого буяна с чемоданищем-крокодилищем. Он осмотрел меня с бесцеремонностью и хмыкнул. Посмотрел одновременно и оценивающе и будто бы плотоядно - как росянка на мотылька - подоспела метафора – вынудил кивнуть в ответ. В тесноте и пустоте буфета глаза девать было решительно некуда – ну некуда!
Я втиснулся за соседний столик и отдернул свою шторку. Положение отчасти спас стюард в форме солдата наполеоновской армии – ну что-то бело-синее с золотыми пуговицами - и он взял заказ, стандартный ланч и коньяк. Коньяку я взалкал особенно.
Теперь и моя физиономия зеленоватой медузой нависла над незнакомыми созвездиями. Солнечную систему с крошечной звездой посередине я искать не стал. Весь основной звездный атлас в виде светящегося цветного миража был отпечатан на столике. Под левым локтем оказалась Кассиопея.
Заказанную рюмку коньяка, стюард поставил на Плеяд.
- Мы здесь, - пояснил он и тут же передвинул рюмку на сантиметр. – А теперь - здесь. Сорок астрономических узлов в секунду.
Я отпил жгучий глоток и поставил рюмку на место. По столику-планетарию тихо ползла оранжевая лазерная букашка – очевидно, это и был наш «Гончий Пес Флаерс-306» и в нём корабельный буфет-ресторан «Седьмое Небо» на четыре столика и двух пассажиров нём, про которых можно с некоторой долей уверенности сказать: "на колу мочало начинай сначала".
Стюард принес заказанную тарелку дымящихся самонаматывающихся маккогонов и шлепнул сверху саморазогревающуюся католетту. Через минуту католетта зашипела, набухла и из пор её коричневой корочки золотистыми струйками потекло в маккогоны растопленное масло. Вакхическая картина! С учетом того, что рюмка была автопополняемой, а обед входил в стоимость билета, я решил, что путешествие в целом удалось.
Второй посетитель корабельного буфета-планетария казался таким же, как я командировочным. Он жевал морских клоунов, бесплатно плавающих в вазочке для возбуждения аппетита, запивая их слегка опресненной морской водой из пластикового стакана. В тоске неземной и в космическом одиночестве.
- Летите? – мрачно подморгнув глазом, он разжевал и проглотил кусочек клоуна. О чём ещё может спросить одна дикая утка другую, когда они обе летят в одном косяке из Месопотамии во Владивосток.
- Лечу, - мой ответ был полон простоты и искренности, как и моя рюмка-самоналивайка полна коньяка, - на P-SE-11, Пэродайз одиннадцать. Вы не бывали в тех краях, случаем? – я накрыл рюмкой красную букашку, которая тут же из-под нее выскочила.
- Скоро буду.
- Коньяку не желаете?
- Давай! – Он пересел за мой столик-планетарий и подставил стакан, из которого предварительно выплеснул морскую воду в вазочку к одинокой бледной орхидее. Возможно – пластиковой. Я отлил из своей самонаполняемой рюмки половину.
Выждали, пока уровень жидкости в ней восстановится.
- Астров, - представился он, - Саша.
- Фемистокл, – мы чокнулись.
Челнок вздрогнул.
- Скоро все мы там будем.
- Пардон?
- Слушай сюда, Хуанито.
- Я не Хуанито. Я - Фемистоклюс.
- Слушай меня, Родригес. Слушай меня как теперь папу римского.
Челнок снова вздрогнул, на этот раз даже нервно моргнул всеми лампами.
- Слушаю, - я понял, что сопротивление бесполезно и имена собственные и дальше будут сыпаться в соответствии с лингвистическими предпочтениями г-на чудака.
Или сбежавшего из дурки сумасшедшего?
- Все мы будем на Пи-Се, - промолвил Астров Саша трагически, хорошо поставленным шепотом и вытащил из кармана настоящую курительную трубку. И вдруг заржал каким-то не натуральным театральным смехом, который можно включить одной кнопкой сразу на всю мощь.
Я отметил про себя, что парень слегка смахивает на одного актера, известного по старым фильмам второй трети XX столетия, а именно Соломона Бонавентуру. Именно его бледное чело теперь маячило в черном иллюминаторе среди тихо плывущих созвездий.
- Ты-то зачем туда спешишь? - фальшивый Бонаветура сощурился с деланным сочувствием. Он пригнул голову и зашептал ещё плотояднее:
- Секс туризм?
Вместо ответа я выловил из кармана куртки мятую бумажку - телеграмму Райского.
Едва взглянув, Саша Астров, ухмыльнулся и достал из точно такую же, и там где лаконично значилось:
= ГОСПОДИНУ АСТРОВУ А.А. =
ПРИГЛАШАЕТЕСЬ ПОСТАНОВКУ ПЛАНЕТУ PARADISE-11
= ВЫЛЕТ 24.03.2299 =РЕЙС 306 – 1603 SK =
= ДИРЕКТОР РАЙСКИЙ=
- Актер? – спросил я Сашу. Какой фильм я прежде видел с участием Бонавентуры?
- Кудесник, чародей, он же инструктор по чёрной магии и главный по спецэффектам. Драматург я, дра-мо-дел, - оттрубил Саша с нажимом на твёрдую «р», - и важно засопел погасшей трубкой, как бы приглашая к ответному confession.
- Я - режиссер. Театр. Драма. Массовые зрелища. Изучал кинематограф.
- А-а-а, - протянул драматург, он же по спецэффектам, - представитель реликтовых профессий!
- Вроде того.
- Да-а-а-а-а-а, - драматург состроил из своей физиономии спецэффект, который можно подавать как отдельное блюдо, - вы-ми-ра-ем! А что, есть работа? – поинтересовался А.А.Астров, ловко плеснув коньяк из моей самоналивайки в свой стакан.
- Да, как сказать … , - я машинально уставился на свою рюмку, в которой медленно поднимался уровень напитка.
- Так и сказать: ни хрена! Иначе, брат Хуан, с какого, панталыку ты бы полетел в это отхожее место, планету пи-си си-си.
- Ни хрена, - сознался я, покоренный могучей лексикой Саши Бонавентуры, - днём ни хрена. А вот ночью … .
Саша сощурил левый глаз и как алмазным буром просверлил мой череп в районе третьего глаза.
- А ты, поди, всё по ночным клубам (ударение на «а») шалишь? Угадал, а?
Номера имставишь? Девачки-припевачки в чём маь родила трясут всем, чем природа наградила! – и драматург утробно загугукал, раздувая щёки и жеманно сложив губы «гузкой», будто ему щекотали пятки, а в рот натолкали леденцов.
- Я служу в театре.
- Скажи мне, друг Хуанито, - драматург будто рубильником выключил свой внутриутробный смех, - вот скажи мне, как папе римскому на духу: ты любишь театр?
- Нет, - наморщив чело, я тщился вспомнить нынешнего главу Ватикана, -
в данную минуту просто ненавижу. Терпеть не могу.
- И я.
Драматург торжествующе откинулся на спинку диванчика и колупнул вилкой морского клоуна и прицелился на мою католетту.
- А что, это надо? – я осторожно отвел столовым ножем его вилку от своей католетты.
- Чего надо?
- Ну, чтобы делать дело, нужно его любить?
- А сам как думаешь? – драматург ожесточённо вонзил вилку в жабру клоуну и отправил в рот.
- Думаю, да, особенно поначалу. Иначе все пойдёт наперекосяк. Чтоб потом, всю жизнь блевать не тянуло, своё дело надо любить. По возможности страстно и безоглядно.
- Хорошо! Отлично сказано! – Саша проглотил клоуна, приблизился со своим стаканом приблизился и отлил себе коньяка из моей самоналивайки.
- Это как с женщиной. Если выбирать себе женщину - умом никогда не выберешь. Ни за что! Поверь мне, Феофил! У той задница как дирижабль, у этой глаза бесстыжие и сиськи торчат, у той сдулись, у четвертой их вообще нет или вся она целиком тебе не нравится, и папаша её набитый дурак, а мать её срёт тебе в душу ежедневно, - будто блуждая внутренним взором по кандидатурам в невесты, но не останавливаясь ни на одной, драматург выдохнул:
- А вот влюбишься, женишься и будешь ты как распоследнее чмо! Будешь как миленький терпеть, да приговаривать: лезьте, лезьте ко мне в душу прямо в грязных ботинках!
Любовь, она … всё стерпит!
Драматург выдержал щелочную паузу ровно столько, сколько понадобилось челноку, чтобы слизнуть изъеденным носом двести световых лет, и подытожил с деланной задумчивостью:
- В Африке-то, сейчас, наверное, жарища! Ну, будем! - он протянул свой до середины наполненный стакан, - увидим и мы небо в алмазах!
Выпивая, Саша оттопыривал мизинец в сторону, крючком, что выдавало его желание нравиться.
Стюард попросил нас занять свои капсулы.
Я прихватил с собой самоналивайку.
Знал, что обман, но не стал себя удерживать.
- Папа Климент 32-й, главный по католикам, - вспомнил я, доверчиво отдаваясь объятиям умного чернокожего космического кресла.
***
Тормозил челнок жестко. Похоже, даже пару раз промазал мимо P-SE-11. Но потом,
как ни в чем не бывало, нахально завывая плазменной турбиной, поставленной на реверс, прокатился по обожженной посадочной полосе и встал против бронированного терминала. Нас с Сашей снял с борта транспортер и затащил вместе с Сашиными чемоданами на крытую пассажирскую платформу. Кто сейчас возит с собой чемоданы
с носками, трусами и рубашками? Чудак был этот драматург. Сквозь решетчатый пол сквозило холодом, вокзальной бесприютностью. После несколько старомодной предупредительности экипажа «Гончего Пса», планета P-SE-11 всем своим видом говорила - вам здесь абсолютно не рады! Более того, к вашему сведению, здесь в принципе нечему радоваться!
В холле космопорта, выкрашенным синей краской и заляпанной грубо нарисованными пионерскими звездами, нас встретил некто в белой панаме, оказавшийся самим директором Райским. Скрипучим голосом он отрапортовал , что решил самолично нас встретить и сопроводить. Всё что говорил директор, шныряя сладкими косенькими глазками мимо предметов и лиц, совсем не туда, куда был направлен сам Борис Райский, казалось фальшивой дипломатией пойманного с поличным мелкого плутишки.
И ещё Райский был похож на старого мопса, которым он, вероятнее всего, сделался уже в 3 года и в таком состоянии готов пребывать еще лет триста. С нами Райский держал себя так, будто он глубоко сожалеет, что вынужден тратить на нас своё время и харизму, но раз уж так вышло, что мы припёрлись из космоса, то он так и быть, хотя не станет очаровывать хотя бы деланной улыбочкой по-протоколу. Вместо этого он без умолку восхвалял сам себя и, похоже, ему этого было вполне достаточно для воплощения идеи гостеприимства.
Тем временем, дорога шла пустырями, через редкие поселения, из которых, похоже, давно вытекла, испарилась всякая жизнь. По пути нам попадались одиноко стоящие домики и горели костры, просто во чистом поле. У огня грелись привставшие на задние лапки аборигены- ящерицы. Издалека они слегка напоминали солдатов наполеоновской армии в длиннополых фраках. Они поворачивали в нашу сторону свои изящные головки и Райский с деланной жизнерадостностью приветствовал их – чистый Наполеончик – из открытого окна своего полувоенного джипа, которым он лично управлял и управлял довольно ловко.
Полчаса тряски и джип доставил нас в штаб-квартиру райской армии, место, которое он пафосно именовал «наш театр». Если судить по архаичной архитектуре, штаб райского размещался в здании клуба местных адвентистов седьмого дня и по совместительству музее роковых ошибок человечества. Второй этаж был обеспечен балкончиком, опирающимся на две витые колонны. На балкон, как выяснилось, входили окна его кабинета. С противоположной стороны «театр» подпирала обширная терраса, по всей видимости, служащая открытой сценой для местной самодеятельности.
Кабинет «верховного» представлялся свалкой разнокалиберной оргтехники. Объединяло её немаловажное обстоятельство: вся она безнадежно устарела 500 лет тому назад. Однако не прекращала удивлять тем, что все эти древние электрические артефакты по факту исправно работали. Например, антикварный факс-аппарат сам собой включился, зашипел и выжег на термобумаге жирной кириллицей:
«СЛАВА ГЕРОЯМ – ПОКОРИТЕЛЯМ КОСМИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА!»
В конце подпись с расшифровкой: «Н.С. Хрущев».
На всем лежал ровный слой белесой пыли. Райский достал граненые стаканы толстого стекла и чайник. Такой, знаете, сосуд из тусклого металла, похожий на раздутую голову самого Райского с задранным носиком. Голову дыроносика хозяин установил на паукообразный прибор, явно притыренный Райским из музея исчезнувших цивилизаций или научных ошибок. Железный паук исторг из себя цветок голубого пламени.
Не скажу, чтобы это не произвело никакого впечатления на драматурга, он же по спецэффектам, Абалакова Сашу. Он воззрился на пламя, и взгляд его сравнялся по температуре с горящей под чайником плазмой. Было не вполне ясно, кто из них скорее закипит и каков будет эффект.
- Пейте чай. Ешьте бисквит, - уговаривал Райский, любуясь булькающей желтой струёй, плещущей в стаканы, сопровождая дежурное гостеприимство фарисейской улыбочкой. Я осторожно попробовал. Это действительно был чай, с тепловатым привкусом мумии воблы. Точка кипения воды на этой планете была сильно ниже 100 С из-за разреженной атмосферы. Мой рот оценил её в 60 градусов по Цельсию.
Абалаков саркастически игнорировал чай и сомнительное угощение. Припудренный вековой пылью ноздреватый ломоть дремал на фарфоровом блюдце, надо полагать, уже не первую сотню лет, и представлял скорее геологический интерес, чем еду. Само по себе ритуальное чаепитие призвано было символизировать хлебосольство Райского и положить начало нашему плодотворному сотрудничеству. Символ символом, я же взалкал не на шутку, и вознамерился вкусить от ноздревато-дрожжевого ломтя.
Бисквит распался на элементарные частицы за секунду до того, как я поднес продукт полураспада к устам. Охнув, я отряхнув прах бисквита от чресел своих, я оглянулся на будущего партнёра, будто призывая драматурга в свидетели моего гастрономического провала. Абалаков в ответ молча пожевал губами. Как будто слова, которые он мог бы произнести, не стоили даже этих усилий. Вероятно, на многих такая уловка произвела бы сильнейшее впечатление. Только не на директора «театра» на планете P-SE.
***
По дороге в нашу гостиницу, ловко лавируя между ямами и кочками, Райский произвел краткий обзор дел на планете PS-11. Заострил внимание на том, что население, оторванное от метрополии испытывает сильнейший культурный голод, и наша задача (то есть Саши и моя) утолить этот голод рядом выдающихся мероприятий, как-то: театральными постановками, организацией и проведением празднеств и международных фестивалей, а так же образованием местного населения в плане достижений мировой культуры, и он надеется, что мы сможем из отсталой в культурном смысле провинции превратить планету P-SE-11 в столицу межпланетной культурной инициативы.Такой беспардонной кадабры я не слышал никогдабры!
У дверей невзрачного одноэтажного строения с полопавшейся штукатуркой - на вид сарая или коровника - Райский неожиданно резко встал.
- Ваш отель. Располагайтесь, - он вынул Сашины чемоданы из багажника и, прыгнув
за руль, умчался по пыльной дороге, ведущей в центр. Надо думать, по самым неотложным делам!
Дверь в «отель» оказалась незапертой. А сам он - заброшенной местной школой с комнатами – классами. Кое-где остались даже грифельные доски. Не было только парт. У стены горкой сложены комплекты постельного белья и чистых полотенец.
Обстановку довершала пара застеленных лёгкими покрывалами лежанок.
- Да, блин, - молвил Саша свою первую фразу на этой планете, где никто, похоже, особо за порядком не следил.
Рюмка-самоналивайка, украденная из челнока, исправно проработала весь вечер.
В конце-концов сработал лимит, установленный то ли на время действия, то ли на количество напитка. Последняя порция уже не была такой душистой и крепкой.
Брошка автозаполнения почернела и стала похожа на потерянную пуговицу. Спустившаяся на окна чернота принесла зверский холод. Саша опрокинулся на лежанку, оказавшуюся скрипучей алюминиевой раскладушкой, затянутую цветастым покрывалом.
- За-завтра, прямо с утра иду к этому з-засранцу, этому ссукину к-коту, потребую аванс и … сматываюсь к такой-то матери! Что это за жи-жизнь? Где он нас пос-селил! Мы ему кто?!!
- С-с-аша, вместе сва-сваливаем. Су-существовать в таком ду-дубаке и я не-не мо-могу.
- А это что, пе-печка?
- Пе-печка, ка-кажется.
- Ну, б-блин, пещщ-щера. – Саша вынул и чемодана кое-какое шмотьё и завернулся в него с головой.
У меня не было чемодана.
Я вышел из-под нашего гостеприимного крова на улицу и, спотыкаясь о разбросанные всюду сухие коряги, прошелся вдоль лачуг. Некоторые дома не имели даже дверей. Насквозь продувались и просматривались до самой последней комнаты, где в отблесках огня коченели фигурки местных жителей. Я собрал немного коряг покрупнее и вернулся в «отель».
Огонь разгорелся быстро. Железная печь за пару минут дочиста обглодала те несколько веток, что я принес. Меня удивило, что массивный дрын, крытый корой, едва тронь, рассыпался в прах, в труху, оставался лишь тоненький сучок.
Тепла он давал немного. И я сходил на улицу еще несколько раз.
Драматург, он же по спецэффектам, храпел на своей раскладушке.
Я тоже прилег. На полу, крытая пылью, валялась глянцевая обложка.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ
НА ПЛАНЕТУ
ПО ИМЕНИ "РАЙ"
СПРОСИТЕ БЫВАЛОГО КОСМИЧЕСКОГО ВОЛКА
ИЛИ ПРОСТОГО ПИЛОТА ЗВЁЗДНОГО ЧЕЛНОКА
ГДЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ МЕСТО ВО ВСЕЛЕННОЙ?
ОН ОТВЕТИТ: В "РАЮ"
И ВОТ ВЫ ЗДЕСЬ!
В НАШЕМ РАЮ ХВАТИТ МЕСТА ДЛЯ ВСЕХ!
ИМЕННО В "РАЮ" ВЫ НАЙДЕТЕ СВОЙ
СОБСТВЕННЫЙ Р А Й
«Рай – сарай», - такая изящная рифма родилась в моей голове. Посветив спичками,
я нашел великое множество подобных брошюр, цветных, глянцевых, под слоем серебристой пыли. В желтом свете спички густо искрились пылинки, образуя завихрения и воронки в нескольких сантиметрах от пола. Чуть повыше воздух был чище. А в полуметре и вовсе стерилен. Я вдохнул его. Холодный, сухой, бедный на запахи - воздух планеты по имени «Рай». Заснуть в незнакомом месте, на незнакомой планете мне удалась только к рассвету.
«Да, блин» - услышали мы утром следующего дня. В свете двух солнц, на пороге стоял местный житель и во всю улыбался - во все признаки своей инопланетной природы. Хотя, постой, брат Фемис, кто тут инопланетянин? Уж не сам ли?
Если и когда и приспичит прикинуться инопланетянином, то это час настал.
Я – инопланетянин. И тут нет двух мнений.
- Да, блин, - повторил местный планетянин, как можно радушнее, непрерывно кланяясь, будто самурай перед императором. Льстило ли это землянину? Отнюдь. Мы, земляне, привыкли относиться к поклонам и прочим признакам раболепства крайне настороженно. Ростом старик-планетянин был чуть не с крупного зайца, ставшего на задние лапы. Только хвост и небольшие, но ловкие верхние конечности, выдавал в нем возможного потомка игуанодона. Почему-то я был уверен, что он старик. Подвижное, улыбчивое личико его было похоже на сушеный мандарин – в тех пределах, в каких может быть подвижным лицо морской черепахи.
-Да, блин! – ответил я мандарину, полагая, что на местном наречии это звучит, как что-то вполне миролюбивое и позитивное.
В руках абориген держал поднос с чем-то, напоминающем бритвенные принадлежности. За сушеным мандарином просвечивали две зеленоволосые аборигенки, судя по универсальным цивилизационным признакам – молодые акселератки. По крайней мере,
в сравнении со стариком мандарином, они были выше, больше, чем на голову и, на мой, земной, взгляд, выглядели весьма миловидно, хоть и держались настороженно.
- Да блин, гоблин! – продрал глаза драматург, - твою ж мать!
Одна из них звонко повторила, практически без акцента
- Да блин гоблин твоу жамать!
Драматург, пришел в себя и уставился на аборигенку.
- Ты кто? – спросил он ту, что оказалась ближе и смелее.
- Хто ти, - мгновенно нашлась зеленовласка .
Далее последовал ритуал приветствия , который не изменился со времен открытия Колумбом Америки. Драматург сделал галантную попытку встать со своего ложа, но аборигенка Хтоти (она радостно отзывалась на Хтоти) запротестовала. И Саша остался лежать. Меня старик тоже уложил. И в ход пошли горячие влажные и сухие полотенца, раскалённые до температуры счастья ноздреватые камни, и ещё какие-то листики, травки и ароматические мази.
***
Райский встретил нас во всеоружии фальшивых улыбок, на которые он оказался неожиданно щедр в это утро. Возможно, что настроение по утрам ему так же поднимали умелые пальчики зеленовласок, Некоторые из его улыбок казались вполне искренними, и готовые вырваться из гортани, слететь с языка слова праведного гнева стали как-то неуместны, как колючая поволока посреди заповедного цветущего сада.
Идти до «театра» оказалось совсем ерунда. И наш путь проходил мимо деревни, где жили мандарин и обе его дочки. Мы решили, что это дочки старика – так казалось романтичнее. На краю деревни росло примечательное Дерево Хронаяма. всё украшенное цветными лоскутками. На дереве росли плоды, похожие на луковицы. Местные, что сопровождали нас, показали, что используют эти луковицы как карманные часы. Каждые пятнадцать минут луковицы выстреливают чёрным зернышком, коих внутри плода пятались сотни, если не тысячи - крошечных ограненных пулек.. И раздаётся хлопок - так аборигены отмеряют время. Действительно, зачем изобретать механические, электронные или атомные часы, когда их можно запросто сорвать с дерева. А в случае крайней нужды - съесть. Вы ели часы? Нет? А они на вкус – чистая смоква.
- Отдохнули? – похоже, что его вопрос и не предполагал ответа, - прекрасно, друзья, перейдем к делу. Райский с удовольствием вдохнул разреженный воздух планеты P-SE-11 и выдохнул следующее:
- Пер аспера ад астра! * - и повернул своего мопса тем профилем, каким он хотел бы, чтобы его отчеканили на монетах местного хождения, налегая на «ад».
- Нон ест ад аспера молиссе террисвиа! **– возразил драматург сквозь стиснутые губы, посмотрел на меня и добавил, - молися, молися! Ад блиско!
Мопс вернул профиль из медального в нейтральное положение .
- А вы, батенька, знаток! Я в вас не ошибся! Да-с! Именно-с, именно знание древних языков, древней мифологии ох, как пригодится!
Но по-порядку! Как говорится, вэни, види, вици!***
Эта планета по праву считалась самым не тронутым цивилизациями уголком космоса! Заповедником, райским уголочком, климатическим феноменом! Два солнца, две луны, всегда лето - не планета, а милые мои, один большой пятизвёздочный курорт.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
* Per aspera ad astra (лат) - через тернии к звёздам
** Non est ad astra mollis e terris via (лат) – не гладок путь от земли к звездам (полное латинское изречение, приписываемое Гесиоду, возможно по ошибке)
*** Veni. Vidi. Vici. (лат) - Пришел. Увидел. Победил (изречение приписывается Юлию Цезарю)
И в это процветание совсем не нужно было вкладывать безумных денег. Только договориться с местными. И не портить девственные ландшафты этими модными архитектурными штучками. Экодеревни и шалаши со всеми удобствами – вот и все расходы. Местные сначала дичились, а потом стали оказывать даже кое-какие
услуги по сервису.
Мы с драматургом переглянулись. Саша, похоже, вспомнил в эту секунду что-то милое и смешное, такое, что и он потер верхней губой кончик носа. Райский, словно почувствовав неслышимые аплодисменты зала, склонил голову и продолжил с некоторым придыханием, что выдавало в нем опытного оратора.
- Двести лет планета исправно приносила прибыль.
Это был золотой век P-SE-11.
Главный доход планеты составлял туристический бизнес.
Здесь было модно отдыхать. В одиночку, корпоративно, с любовницами, любовниками и целыми семьями. Да, да. И их интересы не пересекались. Здесь одновременно могли отдыхать муж со своей юной любовницей, жена с любовником, их дочь со своим бой-френдом и их стёжки, их дорожки ни разу не пересекались. Для этого планета была поделена на первый, второй третий уровни, на уровень люкс, супер люкс и даже одну деревеньку в особой климатической зоне под названием «Рай», где в, сущности, было всё то же самое, но имелось и существенное отличие.
- Любопытно, - пробубнил драматург, - что за секретное отличие? Сгораю от любопытства.
- Ничего особенно особенного, уверяю вас. Просто там можно было всё. Без ограничений. Абсолютно всё.
- Кроме одного?.
- А! Вы про плоды познания добра и зла? Рад, что имею дело с просвещенными мужами. Ограничения - пожалуй, это было бы спасением. Но увы, никаких ограничений.
И билет в эту деревню стоил … ммм … не всякий мог позволить.
- А как насчёт не убий?
- Как вам сказать? Мы старались, чтобы такие желания не закрадывались в голову клиенту. Но если бы он этого захотел … . Но, уверяю вас, это далеко не главное.
И Райский отвлекся на факс аппарат, который в этот момент включился, зашипел и выдал длинную депешу на термобумаге.
- Как жаль. Истинно жаль, - произнес Райский трагическим голосом. – Умер Моцарт. Тридцать пять лет от роду, умер в Вене. Есть подозрение о насильственной смерти, в коей подозревается его ученик Людвиг Бетговен. Впрочем, следствие пока ведется. Само собой, пока факс шел, об этом уже давно всем стало известно. Жаль, как всегда, жаль гения. Сейчас бы его выходили в районной поликлинике. Но продолжим.
Всему виной, как ни банально, элементарная бухгалтерия. Вся поверхность планеты была покрыта неувядающими садами и незамерзающими морями. Морями – вот тут мы подходим к главному. Моря, как всем известно, состоят, в основном из воды. А, вода, как мы все помним из учебника химии, состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода. Всего этого здесь плескалось в избытке.
До поры до времени. Но потом поссорились Иван Иваныч с Иван Никифоровичем, фигурально говоря и мягко выражаясь, очень мягко.
- А если не мягко? - в паузу речи докладчика, как птичка в форточку, а сказать точнее - чёрным вороном прокаркал драматург, - не стесняетесь, все свои. Девочек нет.
- А если не мягко, то настал настоящий, как это сказать, ад! Да, ад.
- Звездец, - подытожил драматург.
- Да, самый что ни на есть звездец! Главный гидролог планеты, некто господин Штейн, кое-что не поделил с главным управляющим планеты, неким господином Эйном.
Понятно, что делили они не кур на лис, а простую воду. Воды морей и доходы от неё. Штейн был самолюбив и, к сожалению, гениален. Ему удалось поссорить водород с кислородом, да так, что воды на планете буквально закипели. Через неделю цветущий Эдем превратился в Сахару. Избыток водорода быстро улетучился из атмосферы, а кислород, как более тяжелый газ, упал вниз и превратил все сущее на планете в его бесполезный окисел. Деревья окислились, люди, бактерии. И бухгалтерия.
Улетучился и господин Штейн, окислился господин Эйн, который по сей день отбывает свой срок в межгалактической тюрьме на Церере. Для него всё закончилось, так сказать, не наилучшим образом. То, что мы с вами сейчас имеем честь вдыхать, это, так сказать, атмосфера резерва. Как запасное колесо автомобиля. Худое и ненадежное. Только бы добраться до сервиса. А сервис, господа, это мы с вами. Фигурально, конечно, выражаясь.
Райский самодовольно улыбался. Вопросы, конечно же, ожидались от аудитории.
Саша молчал. Жевал губами.
- И какого черта? – вымолвил он наконец.
- Да, – включился я в оживленную дискуссию, - причем здесь мы? Мы не химики и не финансисты. И вообще, с нами ещё никто не обсуждал вопрос … гонорара!
Райский вскочил и с довольным видом оглядел аудиторию.
- Все беды в прошлом! – произнес он с пафосом. И как фокусник отдернул штору.
У стены стоял унылый железный шкаф на двух велосипедных колёсах, похожий на тот, в котором в старину развозили по улицам мороженое. Райский открыл крышку и вынул из дымящегося нутра предмет, в самом деле похожий на шарик шоколадного мороженого. Райский быстро перекинул его с ладони на ладонь, вынул из кармана платок и взял шарик через платок – по всей видимости, шарик был в самом деле крепко заморожен.
- Вот что восстановит водный баланс планеты! – выкинув он руку с платком вперед – ну просто, хайльгитлер в фильмах про фашистов ХХ века – так убедительно, что захотелось выстрелить в него какой-нибудь шрапнелью.
- Вот что вернет любовь водорода к кислороду.
И вернет любовь народа к этой самой P-SE.
Все моря, безусловно, восстановить не удастся, но это и к лучшему.
Эти моря – от них столько хлопот! Достаточно будет и нескольких десятков крупных озер. А главное – сады!
Только сейчас я заметил крошечного человечка, который сидел поджав ножки в низком кресле под факс-аппаратом. Это был он! Маленький Почтальон! Гном, с химическим карандашом! Саша бросил взгляд в сторону человечка, но остался неколебим в своём отстранении от реалий.
Райский проследил направление моего застывшего взгляда.
- Ах, вот, извольте познакомиться, сам садовник, господин Зиновкен.
Кстати, это не я, это он выбирал вас. Так что, коллеги, полагаю, вы уже знакомы.
- Я ничего не понимаю в рассаде, - сообщил Саша хмуро. - Я драматург. Могу расставлять слова в том или ином порядке. И не иначе, как за деньги! – Саша швырнул на стол Райскому измятую телеграмму. - Оплатите мне командировочные расходы и … можете не провожать!
- Вы меня не дослушали, - остановил Райский Сашу уже в дверях. – Как раз вы и будете создавать этот рай вместе с господином Фемистоклюсом. Я – только автор идеи. Да что там я, – директор скорчил умильное лицо пупсика, - есть автор посолидней. Не угодно ли, господа, взяться за дело! Кому-кому, но вам-то оно по-плечу! Пер аспера ад астра!
Райский встал, намереваясь хлопнуть кого-либо из нас по плечу.
Я встал и отвернулся.
Гном встал
Саша занес ногу через порог и был вне зоны.
И Райский, согнувшись, не аккуратно толкнул гнома в плечо.
Гном посмотрел на Райского лицом Сципиона Африканского, покачнулся, крякнул и снова сел в кресло.
- Моцарт благоприятствует успешному росту растений, - сказал гном с сильным хусперианским акцентом, - особенно Венский период. Баобаб неплохо растёт под Cose fan tutte*. А от Бетховена плоды неофигнии немного горчат.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
* «Так поступают все» - опера Вольфганга Амадея Моцарта. Первая постановка 26 января 1790 года в Вене, в Бургтеатре. Особого успеха не имела.
ЧАСТЬ II
«Пер аспера ад астра»
http://proza.ru/2023/05/31/737