(моноспектакль)
Незабудка? Привет! А у меня всё хорошо, правда. А у тебя? Конечно, конечно, тоже всё просто замечательно. Как живёшь, Незабудка? Что нового? Ничего? А и ладно.
А у меня всё хорошо. Да и что обо мне говорить-то? Нет, не скучаю. Пишу, рисую, в окна смотрю. Никогда не смотрел, а здесь начал. Их у меня целых три, окна этих. И, представляешь, каждое – что твой телевизор – то «В мире животных», то «Внимание, розыск!», то вообще – «Новости».
* * *
Вот по этому постоянно показывают конечную 13-го автобуса, фонарь и общепитовскую столовую, в которую постоянно заходят разные одинаковые люди.
А вчера днём в обеденный перерыв туда зашёл очень неодинаковый человек. Он был женщиной и был одет так, как, я думал, одеваются только, когда идут в театр. На ней были какие-то невозможные кружева и розочки, на ногах – очень незимние шпильки, а на голове – ядовито-зелёный берет, из-под которого свисали обрывки рыжих телефонных проводов. В ней всё было слишком – слишком яркая помада, слишком блестящий маникюр, слишком синие глаза, слишком нехудая фигура и слишком немолодой возраст для такого маникюра и помады.
Эта женщина взяла картофельное пюре с двумя котлетками и стакан коричневого компота. А потом было так смешно, так смешно!
Она сидела на краешке стула, спину держала как первоклассник, а вилку и нож – как увиденная в мыльной опере аристократка. Она кушала и бросала взгляды налево-направо, налево-направо. Наверное, ей хотелось, чтобы на неё посмотрели и потеряли дар речи.
А вокруг сидели студенты, ремонтные рабочие и бомж, и им было наплевать на неё, и на то, что картофельное пюре с котлетками у неё уже почти закончилось, и даже на то, что она уже ушла.
Это было забавно, и я подумал – расскажу Незабудке. А потом я подумал – а не очень-то это и забавно. А потом подумал – это совсем-совсем незабавно. Ведь наверняка эта столовка, этот совковый пункт общественного питания, этот пропахший беляшами и подгоревшей гречкой каменный сарай – это единственное место, где у неё ещё сохранилась маленькая надежда на чей-то нечаянный взгляд? Других-то мест не осталось в её-то возрасте и с её-то внешностью. Муж… а его нет… да и не будет уже. А на работе… Вот вы часто глядите на бухгалтеров? Вот то-то и оно.
Бог с этим окном.
* * *
В этом окне у меня только поле и железная дорога. И оба такие бесконечные, что дух захватывает.
Когда я был маленьким, я очень любил гулять вдоль железной дороги, смотреть на поезда и махать рукой дяде-машинисту. А поезда были разные-разные – товарные, пассажирские, электрички и ещё какие-то, я даже не знал, как они называются. Они мне гудели, уносились в голубую даль, туда, где сходятся рельсы, объезжали вокруг всей Земли и снова радостно гудели мне. Они знали в лицо меня, я знал их, и нам было очень грустно друг без друга, и мы очень сильно скучали, но тем сильнее радовались потом при встрече.
А потом я вырос, потом повзрослел. Наверное, повзрослели и поезда, потому что вместо товарных и пассажирских поездов появились составы с танками, пушками, зелёными пятнистыми машинами и одним-единственным вагоном с солдатиками.
Я так думаю – солдатики нужны были для того, чтобы их посадили в эти танки. Ну, там, куда приедет этот поезд. И солдатики будут ехать в танках, а танки будут громко стрелять. Ну, это же танки, а не тракторы, правильно?!
А иногда в конце поезда были две-три платформы с машинами с красными крестами на бортах. Я так думаю – эти машины нужны были для того, чтобы лечить тех солдатиков в танках. Танки ведь не только сами стреляют, иногда же стреляют в них. Ну, другие танки, ну, против которых эти.
Я вот только никак не понимаю – с кем это мы сейчас так сильно воюем, что туда, где мы воюем, едет целый поезд танков? Не понимаю. Объясните, а? А, не надо. Всё равно я уже вдоль железной дороги не гуляю – из окна смотрю.
Бог и с этим окном.
* * *
А в это окно я вижу тебя, Незабудка.
Ты мне часто снишься, каждую ночь. Смотришь на меня, улыбаешься и задаёшь один и тот же вопрос – «Помнишь»?
Весь тот единственный день, отпущенный нам небесами – помню. Помню твоё нелепое синее пальтишко, в котором ты казалась совсем уж крошечным человечком. Помню твою ещё более нелепую круглую шапочку. Помню твои доверчивые зелёные глаза и твою детскую улыбку.
Иногда хочу всё это забыть… Но если забыть – будет ещё хуже! Будет всё низачем и на кой чёрт! Надо, надо помнить! И я помню! Помню!!!
Мы стояли на середине самого высокого моста нашего города, смотрели друг на друга и молчали. Потому что нам всё было ясно.
Ну, мы же люди – и жизнь у нас будет людская. Не человеческая, нет – людская. Никому не нужная работа из-за денег, муниципальный дьявол его побери транспорт, квартплата, супермаркеты, сбежавшее молоко на кухне и бутылка пива в субботу. Но это – так. Просто то, ради чего мы сейчас стояли на самом высоком мосту и молчали, очень скоро превратилось бы во всего лишь привычку и рассыпалось бы на десяток иллюзорных ритуалов.
Дальше, Незабудка, я уже не очень хорошо помню. Вроде что-то холодное и твёрдое ударило в лицо… И вроде где-то вдалеке затарахтел мотор катера… И ещё – вроде кто-то закричал, кажется, женщина… Не помню.
Помню только, что всё время держал тебя за руку, а рука у тебя уже начала эту безумную пляску, потому что под водой нет воздуха, не ясно, что ли?! А потом – последний рывок, и ты медленно уходишь вниз, в темноту. А меня почему-то потащило наверх. А потом я уже совсем ничего не помню.
* * *
У меня всё хорошо, правда. Нет, не скучаю. Пишу, рисую. Никогда не рисовал – а здесь начал. В окошко иногда посмотреть хочется, да – видишь – ни одного окна.
Только это всё ерунда. Главное – ты ко мне приходишь, не забываешь, Незабудка.