Луиза берёт меня за руку и ведёт в маленькую, похожую на шкатулку комнатку. Потолок и стены шкатулки снежно-белого цвета. В комнатке горит торшер, стоящий в изголовьях расправленной софы, в углу громоздится платяной шкаф, подпирающий невысокий потолок, рядом с ним сиротливо жмётся венский стул. Прелестница закрывает плотно двустворчатые двери в комнату, плотно задёргивает тяжёлые шторы.
До этого весь мой опыт интимного общения с девчонками заключался в пылких, скоротечных встречах на скаку, случавшихся обычно экспромтом и порой в самых неожиданных местах. Сейчас же, когда весь мир остаётся за плотно прикрытыми дверями и задёрнутыми шторами, я понимаю, что всё будет по - взрослому. Луиза, замечая мою скованность и неловкость, берёт всё в свои руки, начиная с моего брючного ремня. Рубашку я снимаю сам. Она слегка толкает меня, и я падаю на софу. Луиза снимает халат и накидывает его на торшер; комната погружается в зелёный призрачный полумрак.
Красота обнажённого тела Луизы поражает меня. До этого видеть в живую абсолютно нагих женщин мне не приходилось. В каком-то художественном журнале с лощёными страницами я видел скульптуру Венеры Милосской, но, наверное, в силу того, что у неё отсутствовали руки, она меня не впечатлила ( я с детства испытываю чувство какой-то неловкости, оцепенения при виде людей с физическими недостатками… ну вот такой я; боится же кто-то пауков, например). Луиза же кажется мне полностью восстановленной и ожившей скульптурой Венеры. Светлая кожа идеального тела и волосы, собранные в узел на затылке, зеленоватый полумрак спаленки усиливают этот эффект.
Луиза между тем садится на меня сверху, и, взяв мои руки, кладёт их к себе на грудь. Случившаяся химия любви запускает во мне неодолимое желание интимной близости, от которого у меня сносит голову. Луиза у меня не ассоциируется больше с пионервожатой. Моя любовница, хотя и страстна в ласках, но так уж ,совсем, как я, голову не теряет; она уверенно ведёт меня по неизвестным мне до этого лабиринтам взрослой любви.
В ту ночь, именно она впервые подарила мне, то чувство телесной радости, которое мы – люди, считаем любовью, категорически не желая признавать, что это всего лишь инстинкт, направленный на продолжение рода людского.
Да, здесь необходимо заметить, что я рассказывал Янине только в общих чертах о случившихся фактах, но не расписывал их так подробно, как рисовала моя память; мне представлялось, что это будет не этично.
Эротических фильмов, как и самого секса в стране, канувшей в Лету, в ту пору не было. Луиза показалась мне волшебницей познакомившей меня с этим взрослым миром сладострастной любви. Я бы не имел к ней никаких претензий по этому поводу, если бы не та цена, которую мне пришлось заплатить за это. Я отдал за это свободу своей молодости. Едва вышагнув из детства, в юность, ещё даже и не преступив порог молодости, я был приговорён к пожизненной семейной жизни. Но в ту ночь мне не могло, даже в порядке бреда, прийти в голову, что всё это спланировано и воплощается в жизнь этой прекрасной девушкой. Да я испытывал к Луизе чувство влечения, а если уж сказать честно - похоти, что, конечно же, более цинично, но это я о себе, поэтому допустимо.
Конечно, используя сослагательное наклонение, можно было бы и мне поставить в вину много чего, и вывести заключение, мол, сам виноват. Но, к сожалению, ничего более, чем досужих рассуждений о возможности (если бы, да кабы) иного исхода случившегося, речи быть не может. И случилось то, что случилось.
Всё это было потом, а пока, пока я был счастлив.
Темны и долги осенние ночи, но и они всё же кончаются серыми туманными рассветами, как и любовные ласки, какими бы страстными любовники не были.
Меня разбудила Луиза. Она была уже одета для выхода в город. Мы пошли на кухню где вчера пили чай.
То утро начавшейся для меня новой жизни, о чём я пока что и не догадывался, запечатлелось в моём сознании с подробностями документальной киносъёмки.
За столом сидит сухонькая старушка с белоснежным перманентом на голове, закутанная в китайский жёлтый халат с красными розами, на зелёных стеблях. В одной руке она держит чайную чашку с дымящимся напитком, в другой сигарету в мундштуке, зажатом между средним и указательным пальцем. Я, немного стесняюсь, чувствуя неловкость, здороваюсь с ней. Старушка улыбается и обращаясь ко мне говорит:
- Виктор, как ты сильно подрос и возмужал за лето.
Луиза щиплет меня за руку и шипит у меня за спиной, что у бабушки деменция и чтобы я не обращал внимание. Бабушке она поясняет, что меня зовут Алекс. Старушка отпивает из своей чашки, затягивается сигаретой, и, лукаво улыбнувшись, разводит руками. Вслух она говорит, что никакой деменции у неё нет, и, что она тоже была молодой, и всё понимает за любовь.
Я немного ошарашен. Из сказанного старушкой я понимаю, что Виктор, за которого меня принимает бабушка, по-видимому, прежний друг Луизы; но меня это не огорчает: я через месяц ухожу в армию. Ещё я понимаю, что бабушка Луизы, видимо, еврейка, поскольку «за любовь» она сказала так же, как и мой карифан Лёва Немнихер, прикалываясь, спрашивает «ну что там нового пишут за секс», когда я забираю газету из ящика в подъезде. А Лёва еврей.
Пьём чай со сливками и пирожками с каким-то сладким вареньем. Пирожки вкусные, но есть их, как говорит Луиза, я не умею. Она учит меня есть пирожки с вареньем. Это просто: нужно слегка надкусить пирожок, высосать часть излившегося варенья, а затем откусывать кафтанчик( то есть, собственно печёное тесто) и так, пока не съешь весь пирожок. Забавно: ночью Луиза учила меня искусству любви, сейчас учит есть пирожки с вареньем. Интересно - это у неё врождённое чувство всех учить или часть плана, чтобы подчинить меня своей воле и заставить всё делать по её кальке. Зачем она это делает - я скоро, но, к сожалению, когда уже будет поздно, пойму, а пока я слушаю её и делаю как она учит. Мне пофиг - через месяц я ухожу в армию, в спортроту. Может быть, мне и пригодятся уроки Луизы. Конечно, пригодятся, ведь впереди вся жизнь с её приключениями, романтикой, новизной ощущений. Луиза вытирает мне варенье салфеткой с лица и целует как любимого ребенка. Так моя старшая сестра целует своего годовалого сына.
Бабушка спрашивает Луизу:
- Алекс лучше Виктора?
Луиза, на мой взгляд, должна смутиться или хотя бы изобразить смущение, но она только укоризненно смотрит на бабушку и молчит. Бабушка улыбается, и, не дождавшись ответа, отвечает сама:
- Определённо лучше. Потом спрашивает меня:
- Ты русский?
Я пожимаю плечами и говорю, что возможно да, но точно не уверен.
– А меня зовут Хаерципа, мне пятьдесят восемь лет, на фронте я была снайпером. Правда имечко у меня квадратное? - Задаёт неожиданный вопрос старушка.
Я отвечаю, что впервые слышу такое имя и оно действительно необычное.
- Нам пора, - говорит Луиза и тащит меня за рукав в прихожую. Я задерживаюсь, прощаясь с бабушкой. Она улыбается и очень тихо говорит мне: - Беги.
Может мне послышалось. Я вопросительно смотрю на старушку Хаерципу. Она снова, почти неслышно шепчет: - Беги.
Луиза вытаскивает меня за рукав в прихожую.
– Что это тебе там старая еврейка шептала? - Интересуется Луиза.
Я отвечаю: - Советует мне поторопиться.
Луиза снова кажется мне пионервожатой. После монолога бабушки какое-то непонятное, смутное чувство осенним жёлтым листком западает на самое дно души. Теперь оно там, на дне души, вместе с той печалькой в акации, которую я рассматривал в день, когда познакомился с Луизой.
Сырой туман улицы нивелирует настроение в тон с ощущением прохлады серого утра; приятные ощущения ночного кайфа потихоньку испаряются. Откуда-то появившаяся, может быть, материализуясь из сырого воздуха, хандра потихоньку начинает примеряться ко мне. Но, на этот случай у меня в запасе есть девиз «Мир прекрасен и удивителен». Мне подарил его Лёва с прикольной фамилией Немнихер. Я напеваю себе под нос: «Как прекрасен этот мир..». Хандра, не прощаясь, сваливает.
Да, всё хорошо. Луиза целует меня и садится в автобус; она едет на вторую пару в институт.
Из автобуса на нас таращится обалдевшая от увиденного моя вчерашняя одноклассница - партайгеноссе Лидка Смолякова. Лидка верит, что я тайно в неё влюблен, но скрываю это сам от себя. Наверное, сейчас у неё в душе сквозняк, в который улетает её уверенность.
Мне пофиг, я через месяц ухожу в армию, в спортроту.
Я прихожу домой. Утро, субботнее утро. Мама дома.
– Где тебя черти носят, хоть бы позвонил.
– Мама, там нет телефона (сотиков тогда не было).
-Скорей бы тебя в армию забрали. Господи, Я с ума сойду с твоими гулянками. Сколько ночей я из-за тебя не сплю.
– Скоро мама, осталось семьсот двадцать часов..