В самом начале XVII века в Московском государстве происходили события, вошедшие в историю под названием Смуты. Продолжалась Смута свыше десяти лет и унесла многие тысячи человеческих жизней. Она привела к катастрофе большое и сильное государство, которое ещё совсем недавно вело агрессивные захватнические войны против своих соседей, и ввергла русское общество в состояние хаоса, из которого, казалось, не было никакого выхода.
Современники, пережившие это страшное время, ещё долго потом размышляли о его причинах, и пришли к неутешительному для себя выводу: в бедах, обрушившихся на Московскую Русь следует винить вовсе не честолюбивых самозванцев, стремившихся овладеть московским престолом после смерти последнего из московских Рюриковичей, а само общество, которое, в силу своего крайне неудовлетворительного нравственного состояния, оказалось неспособно удержать государство от скатывания в пропасть. Это вовсе не красивая фигура речи, а констатация объективного положения вещей.
Последствия Смутного времени сказывались всю первую половину XVII века. Русское общество медленно и трудно выходило из этой катастрофы, постоянно со страхом оглядываясь назад. Ведь многие раны, причинённые недавними событиями, ещё не зажили и постоянно кровоточили.
Одной из таких глубоких ран, несомненно, было такое явление, как самозванченство, получившее широкое распространение после гибели Лжедмитрия I. Один за другим на Руси появились его двойники: сперва Лжедмитрий II, а потом Лжедмитрий III. Можно было думать, что после публичной казни Ивана «ворёнка» - малолетнего сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек, самозванчество, сойдёт на нет. Но этого не случилось. По крайней мере, ещё на протяжении тридцати с лишним лет московское правительство продолжали тревожить слухи о новых самозванцах.
В Польше и в Турции то и дело возникали загадочные личности, провозглашавшие себя сыновьями Василия Шуйского или «царя Дмитрия». Неслучайно, их появление приходится на тридцатые-сороковые годы XVII в., когда происходило постенное усиление Московского государства. Польша и Турция с опаской смотрели на своего соседа, встающего на ноги, после полосы тяжёлых испытаний. Поэтому они стремились не допустить возвышения Московии.
Впрочем, ещё в 1619 г., во время переговоров о перемирии, поляки, подходившие к дворянам, сопровождавшим московских послов, открыто говорили им, что «есть у них калужского вора сын, учится грамоте в Печерском монастыре, и на Москве повесили не его, его унесли казаки, и грозили поляки дворянам: если послы доброго дела не сделают, то быть нашим саблям на ваших шеях». Ничего хорошего ожидать московским людям от поляков, после таких угроз, не приходилось. Однако, в то время, польские власти так и не решились выставить нового самозванца. Посчитали, что могут вполне самостоятельно справиться с московитами. Да и момент был неподходящий. В Московском государстве, обескровленном многолетней гражданской войной и интервенцией, напрочь отсутствовала широкая социальная и политическая почва для очередной самозванческой интриги. Молодого царя Михаила Фёдоровича Романова невозможно было обвинить в узурпации царского престола. Большинство населения считало его избрание на престол вполне законным. Боярская оппозиция, которая могла бы поддержать нового самозванца, была сметена ветрами Смутного времени. Род князей Шуйских, на протяжении нескольких десятков лет, боровшийся за власть, лишился своих главных представителей, и, фактически, сошёл с политической сцены. Другие боярские роды были разобщены, и не могли конкурировать с Романовыми за власть. Бояре Трубецкие, Голицыны и Черкасские, добивавшиеся царской короны в дни Земского собора 1613 г., не имели того авторитета, каким обладали Романовы. При всём уважении к заслугам Д.М. Пожарского, совершившего гражданский подвиг и спасшего русскую столицу от иностранных интервентов, его попытка выставить свою кандидатуру для избрания в цари, выглядела довольно неуместной. Пожарский был выходцем из захудалого княжеского рода и, по окончании Смутного времени занял весьма скромное место в Боярской думе. В условиях, когда знатность рода была главным мерилом положения во властной иерархии, одних личных заслуг для продвижения наверх было недостаточно.
Михаил Фёдорович принёс русским людям возвращение к тому укладу жизни, который был у них до Смуты. За одно только это, ему были готовы многое простить.
1.
В 1643 г. в Польшу были отправлены полномочные послы, боярин князь Алексей Михайлович Львов, думный дворянин Григорий Пушкин и дьяк Волошенинов. Послам были даны два царских наказа: один явный, а другой - тайный. В последнем говорилось о двух самозванцах, нашедших убежище в Речи Посполитой. Один из них, в январе 1639 г. пришёл из «черкас», из Запорожской Сечи, в Польшу, в Самборскую землю. Было ему около 30 лет, или немного больше. Он стал жить в работниках у местного священника. Однажды, священник заметил на спине своего работника некое «пятно» (герб), и отвёл его в монастырь, к архимандриту. В свою очередь, архимандрит передал подозрительного странника подскарбию коронному Даниловичу. Королевский чиновник осмотрел герб и допросил молодого человека. Странник назвался Семёном Васильевичем Шуйским, сыном царя Василия Ивановича, и сослался на герб, который был на его спине, как на доказательство своего царского происхождения. В то время как царя Василия везли в Литву, пояснил молодой человек, его взяли в плен черкасы, и с тех пор он жил у них. Конечно, сына по имени Семён у Василия Шуйского никогда не было. Тем не менее, подскарбий поверил, а вернее, сделал вид, что поверил словам молодого человека. Данилович поспешил сообщить об объявившемся самозванце и о гербе на его спине, как говорилось в наказе, полученном московскими боярами, «шляхте и всяких чинов людям». Власти Речи Посполитой приказали подскарбию беречь самозванца и давать на его содержание деньги из «скарба» (коронной казны). Подскарбий отослал самозванца в монастырь для обучения русской грамоте и языку.
В царском наказе упоминался ещё один самозванец, которого король Владислав, будто бы больше 15 лет, держал в Брест-Литовске, в иезуитском монастыре. На спине у этого самозванца, также был герб, и называл он себя сыном Расстриги, т.е. Лжедмитрия I.
Зачем властям Речи Посполитой понадобилось ввязываться в очередную самозванческую интригу? Скорее всего, король Владислав надеялся, что присутствие сразу двух самозванцев в Речи Посполитой, сделает русского царя сговорчивее на предстоящих переговорах. Королевские дворяне в Кракове подходили к московским послам и говорили, совершенно возмутительные, с точки зрения дипломатического этикета, вещи: «Если у вас, послов, с панами радными о государственных делах соглашения не будет, то у нас Дмитриевич готов с запорожскими черкасами на войну». Почти в точности повторялась ситуация 1619 г. Выходит, польское правительство использовало самозванцев, как средство политического шантажа.
Послы настаивали на выдаче самозванцев. Паны радные, которым было поручено вести переговоры с послами, с самого начала, заявили, что ни королю, ни им ничего неизвестно о таких людях. Тем не менее, король послал своих слуг разузнать, соответствуют ли действительности сведения послов. Спустя некоторое время, сведения, которые сообщили московские послы польскому правительству, подтвердились. Поляки сообщили послам, что человек, называвший себя князем Семёном Васильевичем Шуйским, куда-то исчез. Якобы, подскарбий Данилович, изобличив его в самозванстве, велел строго наказать вора, и выгнал со двора. Относительно другого самозванца, послам было сказано, что у пана Осинского, действительно, живёт в писарях такой человек, которого называют в шутку московским царевичем. Сам же он не помышляет о том, чтобы занять московский престол. Напротив, слыша про себя такие речи, он хочет постричься в монастырь.
В свою очередь, московские послы возражали панам.
«Доподлинно известно,- говорили послы, - что по решению сейма Речи Посполитой, этому самозванцу положено давать еду и деньги из коронной казны». При этом, послы ссылались на слова своих людей, лично видевших самозванца. В Брест-Литовске, где он живёт, он не только называется царским сыном, но и во всех письмах пишется царевичем московским. Много писем, написанных собственноручно самозванцем, по словам послов, есть в распоряжении русского правительства.
Под напором неопровержимых улик, представленных московскими послами, паны отступили и обещали лично представить самозванца послам. По мнению поляков, такой шаг способствовал бы преодолению недоразумений, возникших в этом деле. Уже в Варшаве, в которую московское посольство переехало вслед за королём, к послам пришёл коронный канцлер Оссолинский и сказал, что король отверг предложение панов радных выдать русским самозванца, сославшись на его невиновность. Оссолинский рассказал послам биографию самозванца. Молодой человек был родом из Подляшья, из простой семьи. Рано оставшись без родителей, он был воспитан поляком Белинским. Последний и выдумал легенду, будто его приёмный сын родился от Марины Мнишек. Белинский назвал ребёнка царевичем Дмитрием и, желая выслужиться перед польским королём Сигизмундом III, представил ему маленького самозванца. Король отослал очередного Лжедмитрия к пану Александру Гонсевскому. А тот, в свою очередь, отдал ребёнка учиться грамоте, и велел ему ни в чём не отказывать. Оссолинский не скрывал причины, по которой король и его верный слуга столь трепетно отнеслись к малолетнему претенденту на московский престол.Между Речью Посполитой и Московским государством была война, и Сигизмунд ещё не утратил надежды под прикрытием нового самозванца вернуть утраченные было позиции. После окончания войны,интерес к самозванческой интриге угас. "Царевичу"пришлось на себе испытать неблагосклонность фортуны.Ещё совсем недавно он пользовался вниманием самых знатных лиц королевства, а теперь он должен был сам заботиться о своём пропитании.Служа писарем у разных шляхтичей,он скитался по городам и весям Речи Посполитой,не имея постоянного приюта. В конце-концов,он решил стать ксёндзом и обрести долгожданный покой.
Послы продолжали стоять на своём, требуя выдачи самозванца. В противном случае, они угрожали срывом переговоров.
Самозванец на допросе, слово в слово, повторил версию Оссолинского, добавив, что он никакой не царевич и царевичем себя не называет. Зовут его Иваном Дмитриевичем Лубой.Отец его,Дмитрий Луба был шляхтичем в Подляшье. В Смутное время,он вместе с маленьким сыном,отправился в составе королевского войска в московский поход, и был убит.Сироту взял на воспитание шляхтич Белинский и привёз его в Польшу.Здесь он стал выдавать его за сына Лжедмитрия и Марины Мнишек.Марина,будто бы сама отдала своего сына Белинскому, чтобы тот сберёг его. Когда мальчик подрос, Белинский, приехал на сейм, и, посоветовавшись сперва со шляхтой, рассказал о нём королю и панам радным. Они порешили отдать ребёнка на сохранение Льву Сапеге и назначили 6000 злотых в год на его содержание. Сапега по своему распорядился судьбой ребёнка. Он передал его игумену Спасского монастыря Афанасию. Так Иван Дмитриевич Луба оказался в Брест-Литовске. В течение семи лет, он учился по-русски, по-польски и по-латыни, и, возможно, слушая разговоры взрослых о своей персоне, тайком мечтал когда-нибудь вступить на московский престол. Но обстоятельства вскоре изменились. Между Россией и Польшей был заключён мир. Самозванец оказался никому не нужен. Вначале, его содержание было урезано до 100 злотых в год, а потом ему и вовсе прекратили выплачивать даже эти крохи.
Молодой человек, не догадываясь о том, почему на него обрушились все эти несчастья, обратился за разъяснениями к своему первому воспитателю, шлхяхтичу Белинскому. Хитрый поляк, затеявший столь плачевно обернувшуюся интригу, на этот раз не стал кривить душой, и рассказал своему воспитаннику всю правду о нём. Больше всего, молодого человека поразил один эпизод, рассказанный Белинским. Когда в Москву привезли сына Лжедмитрия и Марины, чтобы казнить его, Белинский пытался ребёнка от неминуемой смерти. С этой целью, он хотел подменить маленького самозванца своим воспитанником, а сына Марины выкрасть. Но тогда маленького Лубу неизбежно должны были повесить. Только стечение обстоятельств не позволило Белинскому осуществить свой план.
Оссолинский предложил послам, вместо выдачи самозванца, ограничиться любыми обязательствами от короля и панов радных, относительно невмешательства Речи Посполитой во внутренние дела Московского государства. Послы, однако, продолжали настаивать на своём: самозванец должен быть выдан русскому правительству. В подтверждение своих требований, они показали панам письмо, которое дал им в Кракове игумен Афанасий, воспитатель Лубы. Канцлер Оссолинский предъявил это письмо Лубе. Молодой человек не отпирался: письмо, действительно, было написано его рукой. Впрочем, под письмом стояла ничего не значащая подпись «Иван Фаустин Дмитрович». Паны указали послам на это обстоятельство, и получили вполне резонный ответ: в самом тексте письма, самозванец неоднократно называет себя царевичем и, по всему видно, что король и паны намеренно укрывают самозванца , и пытаются ввести послов в заблуждение.
Споры продолжились и на следующей встрече послов с польскими сенаторами. Паны клятвенно заверяли послов, что Луба не называет себя московским царевичем и, вообще, собирается пойти по духовной стезе и стать ксёндзом. Послы требовали казнить самозванца или послать его к царю с королевским дворянином, для того, чтобы московский государь сам определил участь Лубы. Относительно намерения Лубы стать ксёндзом, послы, вполне справедливо, замечали, что духовный чин не помешал Гришке Отрепьеву стать самозванцем.
Наконец, к послам приехал референдарий Великого княжества Литовского и объявил им королевскую волю. Владислав согласился отправить Лубу со своими великими послами в Москву. Вместе с тем, было выставлено важное условие, чтобы московский государь не велел казнить Лубу, и отправил его назад с теми же послами. По требованию послов, им даны были письменные гарантии того, что король выполнит своё обещание.
Король и паны радные сдержали своё слово. В ноябре 1644 г. в Москву прибыл великий посол королевский Гаврила Стемпковский, каштелян брацлавский, вместе с сопровождавшими его лицами. Стемпковский привёз с собой несчастного Лубу, который был готов к самому худшему.
В самом начале переговоров с польским послом, бояре потребовали, чтобы он выдал Лубу московскому государю, который и решит участь самозванца по своему усмотрению. Стемпковский отвечал, что не может выдать природного шляхтича без королевского наказа. Бояре донесли об этом ответе царю. Михаил Фёдорович велел сказать Стемпковскому, что, в таком случае, он, царь, не велит своим боярам и дьякам вести переговоры с польским послом и слушать его посольские речи. Стемпковский попросил позволения послать гонца на сейм за наказом. Царь согласился, и отправил своего гонца к королю. В своей грамоте, он, помимо других упрёков, адресованных польской стороне, снова потребовал выдачи Лубы. Владислав, в ответной грамоте, продолжал настаивать на невиновности Лубы и просил отпустить шляхтича назад вместе с великим послом Стемпковским.
В Москве стало известно о том, что игумен, помогавший русским послам в изобличении самозванца, посажен в тюрьму. Его участь теперь зависела от того, как поступят с Лубой в Москве. Пребывание польского посольства в Москве затянулось. Камнем преткновения в переговорах, по-прежнему, оставался несчастный Луба. Русские не собирались отказываться от своих требований, а поляки, не думали удовлетворять их. В следующем, 1645 г., Михаил Фёдорович занемог. Несмотря на принимаемые докторами меры, здоровье его постепенно ухудшалось. 12 июля государь отмечал свои именины (Михаила Малеина). По обычаю, он отправился в церковь к заутрене. Во время службы, с ним случился приступ, так что обратно, во дворец, его принесли уже на руках. К вечеру больному стало совсем плохо. Он начал стонать, жалуясь на сильную боль во внутренностях. Простился с родными и близкими, и в начале третьего часа ночи умер. О польском шляхтиче, волей судьбы, ставшем предметом дипломатических препирательств, на некоторое время забыли.
Алексей Михайлович, вступивший на престол после смерти отца, счёл за лучшее решить дело миром с поляками. В отличие от Михаила Фёдоровича, пережившего ужасы Смутного времени и весьма болезненно относившегося к любым слухам о появлении самозванцев в Речи Посполитой, новый государь уже не видел непосредственной угрозы своему правлению в самом факте существования Лубы.
23 июля 1645 г. Стемпковский был приглашён в царский дворец. Великий посол говорил длинную речь, в которой помянул добрым словом покойного московского государя и поздравил, от имени польского короля, его преемника с вступлением на престол. Думный дьяк, присутствовавший при аудиенции, отвечал, от имени царя, что государь хочет быть с королём в крепкой братской дружбе и любви
Первым из тех, кто ощутил на себе перемену в русской внешней политике, был Луба. Уже не чаявший остаться в живых, Луба был отпущен на родину. Стемпковский, от имени короля и всех панов радных, поклялся, что Луба больше никогда не будет называться царским именем и претендовать на московский престол.
Впоследствии, шляхтич Луба ещё сослужил службу польскому королю. Когда, гетман Богдан Хмельницкий поднял восстание в западнорусских землях, Ян Фаустин Луба вступил под знамёна короля и отправился на войну с черкасами.
20 сентября 1648 г. поляки сошлись с казаками в битве под Пилявцами. Сперва, поляки теснили своих врагов, казалось, что ещё совсем немного, и казаки будут разбиты. На третий день битвы в польский лагерь доставили захваченного языка, который сообщил , что к Хмельницкому на помощь пришло 40 000 татар. На самом деле, их было всего 4000. Эта новость быстро распространилась по всему лагерю и повергла в смятение поляков. Они не ожидали, что татары сумеют так быстро прийти на помощь Хмельницкому. Воспользовавшись замешательством противника, казаки напали на поляков, и вырезали два полка. Полученные от других языков сведения были ещё более устрашающими: на выручку казацкому гетману движется сам крымский хан с бесчисленным войском. Вечером польские военачальники собрались на военный совет и решили начать отступление. В ночь с 22 на 23 сентября по польскому лагерю пронёсся новый слух: военачальники уже покинули войско, бросив его на произвол судьбы. Многотысячная армия, во мгновение ока превратилась в бегущую толпу. Во время своего бегства, поляки бросили всё, что только можно было бросить: богатый обоз, артиллерию, пленных. Татары стали преследовать бегущих, убивая или беря их в плен.
А как же шляхтич Луба? Удалось ли ему спастись живым. На сей счёт до нас дошли довольно противоречивые сведения. По одним известиям, он погиб, преследуемый татарами, по другим, он возвратился в Польшу и снова взялся за своё ремесло.
2.
В октябре 1644 г. в Москву из Стамбула (Царя-града) пришла грамота от греческого архимандрита Амфилохия с извещением о том, что в августе того же года в столицу османов приехали двое турок с грамотой к султану, написанной по-русски. Приехавшие потребовали переводчика, чтобы перевести грамоту на турецкий язык. Сведущие люди указали туркам на Амфилохия, как на знатока русского и турецкого языков. Грек ознакомился с грамотой и понял, что это документ чрезвычайной важности. Архимандрит ушёл с этой грамотой в город Бурсу, откуда переслал её в Москву. Грамота была написана по-малороссийски. В конце её стояла подпись, поразившая не только архимандрита: «Князь Иван Дмитриевич, Московской Земле царевич, рука власная». Новоявленный правитель жаловался султану на то, что, когда он шёл из Персии в Польшу, его захватили турки и сделали невольником, отобрали у него все деньги, бывшие при нём, и продали еврейским торговцам. Царевич просил милости у султана и помощи в овладении Московской землёй, обещая разделить её пополам с султаном, в случае успеха предприятия.
Ещё один самозванец объявился в самой Москве. В 1646 г. царю был подан донос. Мишка Иванов, сын Чулков, обвинял Александра Фёдорова, сына Нащокина в государственной измене. Будто бы Нащокин собирается нарушить крёстное целование, со всем своим родом отъехать в иную землю, и называет себя царским именем. Донос не подтвердился.
В начале того же 1646 г. московские послы, стольник Телепнев и дьяк Кузовлев, жившие в Кафе, получили важные вести от приехавшего в этот город из Стамбула святогорского Спасского монастыря архимандрита Иоакима. В Крыму объявился неведомо, какой человек, а называют его московским царевичем Дмитрием, сыном Долгоруких. Этот «царевич» просил у крымского хана войско, чтобы идти на Московское государство. Крымский хан, однако, войска ему не дал и к султану его не пустил. Обращался самозванец и к архимандриту, просил взять у него некую грамоту и ехать с ней в украинские города и в Калугу. В случае успеха задуманного предприятия, самозванец обещал пожаловать архимандрита калужскими доходами. Вскоре выяснилось и настоящее имя самозванца - Ивашка Вергунёнок, казачий сын, родом из города Лубны.
Пленённый малороссийский казак из Полтавы Ивашка Романов рассказал предысторию появления вышеупомянутого самозванца в Крыму. Вергунёнок отличался буйным нравом. Он частенько бил свою мать. Выведенная из себя поведением сына, женщина, прогнала его из дома. Вергунёнок отправился из Лубен в Полтаву, и нанялся в работники к некоему Романову. Когда последний ушёл из Полтавы на Дон, Вергунёнок ещё некоторое время оставался в Полтаве. Однако, жажда приключений взяла своё. Будущий самозванец отправился на Северский Донец, под Святые горы, где близко сошёлся с запорожскими и донскими казаками. Потом он ушёл на Дон, где прожил с полгода. Но и тут Вергунёнок проявил свой характер. Начал «воровать», и за воровство его много раз бивали. В конце-концов, Вергунёнок собрал ватагу таких же, как и он сам изгоев, и отправился «гулять в поле», т. е. заниматься разбоем в степи. Вергунёнку не повезло. На Миусе его шайка была разбита татарами, а сам Вергунёнок был взят в плен. Произошло это около 1640 г. Татары продали пленного казака некоему еврейскому торговцу, которому тот, под большим секретом, рассказал, что он является сыном московского государя. Торговец поверил его словам и стал почитать его, как царского сына.
Вергунёнок позаботился о свидетельствах своего царского происхождения. В Кафе,он дал какой-то русской женщине денег,чтобы она выжгла ему на спине полумесяц и звезду. Иван показывал это клеймо многим русским пленникам, утверждая,что он царский сын и, когда он вступит на престол, то станет их жаловать. Многие поверили словам новоявленного самозванца. Носили на двор, на котором он жил, еду и питьё. Вскоре, о «царском сыне» узнал крымский хан, и взял его к себе.
Прошло ещё немного времени, и в Константинополе, при дворе визиря, объявились сразу два самозванца. Один назывался сыном царя Василия Ивановича Шуйского, был прислан из Молдавии господарем Василием и говорил, что прежде он служил подьячим у царя Михаила Фёдоровича. На вопрос визиря, почему он не объявил о себе, еще, будучи в Москве, самозванец ответил, что боялся казни и бежал в Литву. Встретив холодный приём от короля, он уехал в Молдавию. Визирь поинтересовался: желает ли беглец стать мусульманином? Самозванец ответил утвердительно. Если султан пожалует его по достоинству, то он примет ислам. Московские послы разузнали, что под именем сына царя Василия Шуйского скрывается Тимошка Акундинов, служивший подьячим в одном из московских приказов. Тимошка был стрелецким сыном, родом из Вологды, сжёг свой двор вместе со своей женой, и сбежал в неизвестном направлении .Потом объявился в Литве, называл себя князем Тимофеем Великопермским. Вместе с Тимошкой, при дворе визиря, жил молодой подъячий из того же приказа, по имени Костка, говоривший, что он слуга «царского сына».
Другой вор, был тем самым Ивашкой Вергунёнком, о котором послы слышали ещё в Кафе. Хан, всё-таки, решился отправить его к султану, чтобы тот смог, по собственному усмотрению, рассудить, как следует поступить с самозванцем.
Послы предупредили визиря, что у него на дворе скрываются самозванцы, и он, ни в коем случае, не должен верить их словам, а ещё лучше, чтобы он немедленно допросил этих людей. Телепнев прислал к визирю русского переводчика и толмача, которые, при встрече с Акундиновым, стали обвинять его в самозванстве. Тимошка не захотел с ними говорить, и потребовал у визиря, чтобы перед ним поставили самих послов. Визирь резонно заметил: «Ведь и послы будут говорить те же речи». Затем, обратившись к переводчику, он спросил: «Сколько тому лет, как царя Василия не стало ?» Переводчик ответил, что почти сорок лет, а этому воришке нет и тридцати. Какой-то учёный турок, присутствовавший при этом разговоре, уточнил, что царя Василия не стало тридцать семь лет тому назад. Визирь должен был согласиться с доводами послов. Однако,сложнее было убедить его в том, что и другой человек, живший при его дворе, тоже самозванец. Визирь был уверен, что человек, присланный ему крымским ханом, в самом деле, сын царя Дмитрия, которого убил Урак-Мурза. Переводчик возразил, что Урак-Мурза убил не Дмитрия, а такого же вора Петрушку. Визирь поспешил прекратить этот неприятный для него разговор.
Тимошка не сидел, сложа руки, Архимандрит Амфилохий и Зелфукар-ага, ранее оказывавший русским послам кое-какие услуги, сообщили им, что самозванец говорит визирю, чтобы султан дал ему войско и хочет идти с ним на Московское государство, уверяя, что русские люди не станут воевать с ним. В случае своей победы, обещал султану Астрахань с пригородами. Визирь ничего не ответил Тимошке.
В грамоте, поданной визирю, Тимошка поведал прямо-таки душещипательную историю своих скитаний. Он, сын царя Василия, в полугодовалом возрасте остался без отца, которого увезли в Литву; перед отъездом, царь Василий приказал близким людям беречь своего сына. Когда царём стал Михаил Фёдорович, уже повзрослевший царский сын был представлен новому государю и получил в удел Пермь Великую с пригородами. Однако, Тимошке скоро наскучило жить в Перми, и он снова приехал в Москву. Узнав о его приезде, царь Михаил Фёдорович сильно разгневался и посадил Тимошку в темницу. Люди, помнившие милости царя Василия, освободили ослушника и помогли ему бежать за рубеж. Но скитальца поджидали новые неприятности. Господарь молдавский Василий ограбил его, отобрал крест многоценный с яхонтами и изумрудами и много другого добра, и хотел убить царского сына, так же, как ранее убил его старшего брата, голову и кожу которого отослал в Москву. Московский государь велел в эту кожу завернуть золотые монеты и драгоценные камни и отослать обратно к господарю.
Откуда взялась эта невероятная история? Неужели, Тимошка выдумал всё это сам? Скорее всего, подобные рассказы он слышал во время своих странствий по России, и, затем, просто пересказал один из них в своей грамоте. Визирь, убедившись в том, что он имеет дело с обычными проходимцами, переменил своё отношение к ним. Вскоре, русские послы узнали, что Ивашка Вергунёнок посажен в Семибашенный замок. Тимошка пожаловался визирю на архимандрита Амфилохия, который постоянно держал русских послов в курсе всего происходившего при дворе визиря. Визирь был рассержен и пригрозил Амфилохию пожизненной каторгой. Амфилохий испугался и просил русских послов присылать к нему своих людей тайно, ночью, так, чтобы его контакты с русским посольством происходили незаметно для турок. В ноябре старший из послов Телепнев умер. Кузовлев доносил царю, что Вергунёнок заперт в Кожаном городке, который стоит на Черноморском гирле, в трёх верстах от Царя-града. Причина проявленных строгостей была прозаическая. Вергунёнок стал пить и драться с турками. Тимошка Акундинов тоже испытал на себе немилость визиря. Его удалили от двора, хотя, по-прежнему, присылали ему кушанье от визиря.
Между тем, визирь, поначалу оказывавший покровительство самозванцам, в результате очередного дворцового переворота, лишился своего поста и был казнён. Тимошка Акундинов, почувствовавший, куда дует ветер, решил бежать в Молдавию. По дороге его схватили, привезли в Константинополь и хотели казнить, но тут Тимошка вспомнил, что когда-то он обещал визирю стать мусульманином, и это спасло ему жизнь. Турки поверили в искренность намерений самозванца. В присутствии султана, Тимошка даже произнёс мусульманскую молитву, но попросил отложить обрезание. Турки надели на голову «царевича» чалму и освободили его. Тимошка снова сбежал с русским пленником на Афонскую гору. Его опять поймали. На сей раз Тимошке не удалось отговориться. Султан велел обрезать его и отдать под стражу.
Казалось бы, на этом похождения самозванца должны были закончиться. Но, Тимошка Акундинов и тут проявил находчивость. Каким-то образом, ему удалось освободиться из неволи, а затем, он пробрался из Турции, через Венецию, в Малороссию, где был принят гетманом Хмельницким. Позднее, царскому правительству удалось выяснить, что Тимошка живёт в Лубнах, в Преображенском Мгарском монастыре. Похоже, Акундинов сам себя загнал в ловушку. Схватить самозванца на территории Речи Посполитой было значительно проще, чем в Турции. Польские власти, волей-неволей, были вынуждены идти на встречу царскому правительству в деле борьбы с самозванцами. В условиях непростого международного положения Речи Посполитой, мир с восточным соседом приобретал особую важность.
В Москве пристально следили за всеми передвижениями Тимошки. Как только были получены вести о его новом местонахождении, царское правительство поручило своим послам в Речи Посполитой, боярину Григорию Гавриловичу Пушкину, окольничему Степану Пушкину и дьяку Гавриле Леонтьеву, потребовать у панов радных самого активного содействия в поимке самозванца. Паны удовлетворили это требование послов и направили своего дворянина вместе с царским посланцем в Войско Запорожское.
В Украине происходили важные события. Запорожские казаки бились с поляками за независимость своей родины, но до окончательной победы было ешё далеко. Казачий гетман Хмельницкий уже помышлял о тесном союзе с московским государем Алексеем Михайловичем, чтобы сообща одолеть грозных врагов. Поэтому, он, старался всеми правдами и неправдами заслужить расположение московского государя. Но гетман, также, был вынужден считаться с настроениями простого казачества, которое ревниво оберегало свои вольности от каких бы то ни было поползновений. Не в обычае казаков было выдавать властям беглецов, нашедших убежище в Запорожской Сечи. Относительно беглецов у запорожцев действовало то же правило, что и у донских казаков. Всякий, кто приходил к ним, пользовался их покровительством и защитой. Поэтому, Хмельницкий, дороживший мнением казаков, вряд ли решился бы выдать самозванца царскому правительству без их согласия. А в том, что такое согласие никогда не будет получено, сомневаться не приходилось. Тем более что Акундинов успел завоевать расположение многих казаков, которые всегда с особенной любовью относились к разного рода самозванцам. Гетман оказался в сложном положении. С одной стороны, он не мог прямо отказать в выдаче самозванца русскому и польскому посланцам, прибывшим в его резиденцию и должен был обещать им всяческое содействие в этом деле. Но, с другой - такая выдача настроила бы против него казацкую массу. Казаки никогда не простили бы гетману нарушения традиций, которые они ставили превыше всего на свете.
Ещё прежде русских послов, за дело поимки самозванца взялся путивльский воевода, боярин князь Семён Васильевич Прозоровский. К Акундинову отправились торговые люди из Путивля: Марк Антонов и Борис Салтанов. Они сказали Тимошке, чтобы он ехал в Путивль и государь пожалует его своим жалованьем. Заподозрив неладное, Анкудинов отказался от их предложения. Путивльцы уехали ни с чем.
В Малороссии, Тимошка переменил первоначальную версию своего царского происхождения. Теперь, он стал называться не сыном, а внуком царя Василия Шуйского. Хотя, он, по-прежнему, уверял окружающих, что был наместником великопермским и, что на сей счёт у него имеется грамота, присланная Михаилом Фёдоровичем в 1642 г., в которой царь пишет ему о своём государевом деле и называет его наместником. Грамоту эту Тимошка показывал двум приехавшим к нему путивльцам. В оправдание своего бегства из России, Тимошка выдумал историю о том, как в Перми, во время боя, его взяли в плен татары. Многие государи звали его, Тимошку, к себе, но он, не желая отстать от православной веры, хочет служить Алексею Михайловичу. По собственному признанию самозванца, ему было 32 года.
Тимошка написал путивльскому воеводе письмо, в котором жаловался на свою жизнь и просил его скрытно прислать верного человека, которому Тимошка смог бы рассказать всю правду о своём происхождении. Такой человек, действительно, был прислан. Подьячий Мосолитинов привёз Тимошке грамоту от путивльского воеводы, в которой воевода звал самозванца в Путивль и сообщал о том, что государь его пожаловал,велел принять и в Москву отпустить. Ознакомившись с письмом, Акундинов сперва взял три дня на размышления, но потом отказался ехать с подьячим. В присутствии своего духовника, Акундинов назвал подьячему своё подлинное имя - Тимофей.
То, что не смогли сделать путивльцы, должны были сделать дворяне, посланные к гетману Хмельницкому. Царский дворянин Протасьев и королевский Ермолич отыскали гетмана в Ямполе, где он отдыхал после ратных трудов.
18 сентября дворяне встретились с Хмельницким, который признал, что у него, действительно, был человек, называвший себя князем Иваном Васильевичем Шуйским, внуком царя Василия, и просил гетмана дать ему дорожную грамоту до границ Московского государства. Хмельницкий выполнил его просьбу, дал ему «прохожий лист», и велел давать ему корм и подводы. По словам гетмана, его гость, после того, как уехал из Чигирина, остановился в Лубнах в Спасском монастыре, было это ещё до похода запорожских казаков в Молдавию. Относительно его настоящего местопребывания, он затруднился сказать что-либо определённое.
Гетману пришлось пообещать посланцам, что он пошлёт в Лубны свою грамоту, в которой потребует, чтобы местные власти выдали Тимошку Протасьеву, если же вор скроется, то он, гетман, приложит все силы к его поимке и, поймав, пришлёт к московскому государю.
Протасьев немедленно поскакал в Лубны. Но было поздно. В Лубнах, Протасьеву сообщили, что Тимошка уехал в Киев, а оттуда - в Чигирин. Вероятно, здесь не обошлось без тайных доброжелателей, своевременно уведомивших Тимошку о нависшей над ним опасности.
В Чигирин приехал царский посланник Василий Унковский. По прибытии, он получил письмо от самозванца, в котором тот оправдывал свой отказ ехать в Москву происками Петра Протасьева, и просил Унковского о встрече.
Встреча произошла в одной из чигиринских церквей. Акундинов, по своему обыкновению, принялся рассказывать Унковскому свою историю. Наивный рассказ бывшего подьячего не произвёл на Унковского никакого впечатления. Царский посланник легко разоблачил ложь Акундинова и посоветовал ему оставить эти напрасные речи и без всякой хитрости ехать с ним к московскому государю.Тимошка потребовал, чтобы Унковский поцеловал крест, что его не уморят по дороге, и не казнят, по прибытии в Москву. Унковский отказался. Не сумев убедить Тимошку добровольно сдаться русским властям, посланник стал подумывать о том, как бы другим путём избавиться от самозванца. Он предлагал большие деньги, чтобы кто-нибудь убил или отравил Тимошку. Но всё было бесполезно. Чигиринцы, опасаясь гнева Хмельницкого, отвечали на предложения Унковского отказом .Вдобавок, Тимошка вёл себя крайне осмотрительно, что затрудняло осуществление намерений Унковского.
При встрече с Хмельницким, приехавшим из Субботова в Чигирин, Унковский вновь потребовал выдачи самозванца. Гетман пообещал отправить Тимошку со своими посланцами к великому государю, после того, как заручится согласием всех полковников и старшин. Своего слова Хмельницкий не сдержал.
Неожиданно Акундинов объявился в Швеции. О новом его местопребывании царское правительство узнало при следующих обстоятельствах. В 1651 г. шведская королева Христина прислала в Москву переводчика Иоганна Розенлинда. При тайном свидании с боярином Милославским Розенлинд рассказал ему, что зимой, на Рождество Христово, к королеве Христине приезжали крымские послы. Польский король Ян Казимир, через земли которого пролегал маршрут послов, прислал вместе с ними в Швецию от себя иезуита с известием, что он, король, вместе с ханом хотят вести войну с Московским государством и приглашают шведскую королеву присоединиться к этому союзу. Кристина отказалась принять это предложение. В июне того же года, Алексей Михайлович в ответной грамоте выразил свою признательность королеве и обещал воздавать за это своей дружбой и любовью. Также, он просил прислать ему грамоты - королевскую и ханскую, в которых шла речь о предстоящей войне с Россией. Доставить царскую грамоту в Швецию было поручено дворянину Головину. По прибытии в Стокгольм гонец передал грамоту королеве, которая, после ознакомления с её содержанием, отвечала, что у неё нет грамот от хана и от короля.
В Стокгольме Головина разыскали русские торговые люди - новгородец Михайла Стоянов, ладожанин Антон Гиблой и новгородский поп Емельян. Они-то и рассказали царскому гонцу важную новость. В 1651 г.приехал из Ревеля в Стокгольм русский человек в литовском платье, назвавший себя великородным человеком, Иваном Васильевичем. Приехавший сказал, что хочет ехать к великому государю. Посещавшие русский торговый двор, шведы сказали, что он, будто, из рода князей Шуйских. Его отец был сослан в Пермь, где его насильно постригли. Сам Иван говорил священнику Емельяну довольно возмутительные, с точки зрения тогдашнего русского человека, вещи: «Для чего новгородцы и псковичи великому государю добили челом, вот вас велит государь перевешать так же, как царь Иван Васильевич велел новгородцев казнить и перевешать». Головин предположил, что речь идёт о Тимошке Акундинове. Гонец назвал приметы самозванца: он чернорусый, лицо продолговатое, нижняя губа немного отвисла. Гости подтвердили предположение Головина. Священник Емельян, кроме того, сказал Головину, что самозванец назвал ему своё настоящее имя -Тимофей.
Гонец решил действовать на свой страх и риск. Он послал к Акундинову толмача, чтобы подробнее разузнать о намерениях самозванца. Акундинов снова назвался Иваном Васильевичем и сказал, что не хочет ехать в Москву, опасаясь мести со стороны своих недругов, боярина Бориса Ивановича Морозова и боярина Григория Гавриловича Пушкина. Отговорка была явно надуманной. К своим врагам самозванец отнёс людей, которых никогда не видел в глаза. Тимошке нужно было протянуть время. А дальше, он снова перебрался бы в какое-нибудь другое место.
Акундинов настаивал на личной встрече с Головиным, и даже предпринял кое-какие шаги, чтобы продемонстрировать царскому гонцу искренность своих намерений. Спустя некоторое время, толмач привёл к Головину русского человека, назвавшего себя Константином, сыном стремянного конюха Евдокима Конюховского. Конюховский рассказал, что он был на Москве подьячим, сначала в приказе Большого дворца, а потом в приказе Казанского дворца. Вместе с государем своим Иваном Васильевичем уехал из Москвы лет семь назад. В Москве у Костки Конюховского осталась мать.
Головин попытался усовестить верного слугу самозванца. «Ты бы, Костка, помня бога и великого государя милость, обратился на истинный путь»,- сказал он. В ответ Костка пожал плечами. «Милости великого государя было много, только так учинилось». После этих слов, бывший подьячий бросился бежать вон.
Понимая, что захватить самого самозванца будет трудно, Головин решил хотя бы заполучить его подручного. Священник Емельян и ярославский купец Силин, выполняя распоряжение Головина, задержали Костку на русском торговом дворе, в молитвенном амбаре. Головин, пришедший в амбар, велел связать Костку и отвести его к себе на подворье.
Очень скоро, весть о задержании Конюховского дошла до шведских властей. Королевские чиновники вызвали к себе Головина и потребовали освободить слугу самозванца, расценив его арест, как прямое нарушение мирного договора между двумя государствами. В своё оправдание, Головин заметил, что действовал в силу обстоятельств и не мог допустить, чтобы Конюховский сбежал из Стокгольма. Но чиновники не стали слушать русского гонца. Они потребовали, чтобы Конюховский был освобождён и отпущен к своему
«боярину» Иоганну Сенельсину. В довершение этого разговора, чиновники сказали Головину, если у царя есть какие-то претензии к Сенельсину, то пусть ищет его в Венгрии. Однако, русский гонец проявил удивительную настойчивость. Хотя он и был вынужден отпустить Конюховского, тем не менее, разузнал немало интересного об Акундинове. После происшествия с Конюховским, Тимошка счёл за лучшее уехать из Стокгольма в Нарву, где был посажен в тюрьму. В Москву Головин привёз перехваченную переписку Тимошки со своим приятелем, Косткой. В одном из писем самозванца содержалось следующее наставление Конюховскому: «Искать людей надобных, кого бы можно посылать к Москве и в моё властительство с грамотками к родительке и к сродникам, и к сиротелым деткам, и прочее тайным обычаям шпиговски, или лазутчески. Чиновников, чиноначальников в царствующем Иван-городе и во Пскове, духовных и мирских проведывая имена, совершенно писать ко мне». Желая поднять упавший дух своего соратника, Акундинов писал о милости, проявленной к самозванцу со стороны королевы. Будто бы она одарила его немалой денежной суммой в золоте и серебре. По-видимому, всё это было очередной ложью Тимошки. Шведские власти вовсе не собирались портить отношения с московитами из-за какого-то самозванца.
В сентябре того же года в Стокгольм отправился подьячий Яков Козлов, который доставил королеве грамоту царского правительства с требованием выдачи Тимошки и его спутника. Одновременно, новгородские купцы, Тетерин и Воскобойников, привезли губернаторам нарвскому и ревельскому грамоты от новгородского воеводы, князя Буйносова-Ростовского с аналогичным требованием.
Купцы, не ограничившись одной лишь передачей грамот, проявили инициативу. Выяснив, что Тимошка живёт в Ревеле, они взяли людей у городских чиновников - ратманов и схватили его за городом. Ревельский губернатор Оксенштирна пришёл в ярость, узнав о факте такого самоуправства. Тимошка был освобождён. Купцам губернатор заявил, что не может им выдать самозванца без королевского указа. Факт, сам по себе, говорящий о многом. В Швеции семнадцатого века очень трепетно относились к соблюдению юридических формальностей.
С жалобой на действия губернатора, в ноябре в Швецию был отправлен гонец дворянин Челищев. По приезде в Ревель, Челищев получил неприятную новость. Тимошка ушёл из-под стражи. Челищев стал настаивать, чтобы губернатор принял меры по розыску беглеца. Губернатор ответил отказом. В январе 1652 г. Челищев покинул негостеприимный Ревель и отправился в Стокгольм. Вскоре, в Москве получили весть о том, что самозванец скрывается в Прусской земле. В апреле того же года, новгородец Микляев с поручением добиваться выдачи самозванца русским властям поехал в Бранденбург и Любек. Однако, Тимошки в Пруссии не оказалось.
Вместе с тем, Челищеву всё-таки удалось заставить шведские власти выдать Костку Конюховского. 28 апреля Челищев доставил верного соратника самозванца в Москву. Здесь Костку подвергли пытке, и он заговорил. Конюховский рассказал немало интересного о своих похождениях с Акундиновым.
Как выяснилось в ходе допроса, Конюховский познакомился с Тимошкой, когда служил подьячим в Новой Чети и жил у него. Тимошка, в то время, находился в ссоре со своей матерью, вторично вышедшей замуж. В конце-концов он, подговорил Костку бежать в Литву. В ночь, перед побегом,Тимошка отвёз своих детей, сына и дочь, на двор к своему приятелю Ивану Пескову, а свой двор и жену сжёг. О том, что послужило причиной столь жестокого поступка, Костка умолчал.
Вначале Тимошка и Костка отправились в Речь Посполитую. Они побывали в Кракове, при дворе короля Владислава. В ту пору Тимошка назывался Иваном Каразейским, воеводой вологодским и наместником великопермским. Поляки не проявили особенного интереса к московским беглецам. Судя по всему, попытка Тимошки найти покровителей из числа польских вельмож, закончилась безрезультатно. Поляки, наученные горьким опытом, не пожелали ввязываться в очередную самозванческую интригу. Однако, Тимошка, во время своего пребывания в Польше, получил немало сведений, которые пригодились ему в будущем. Он читал «звездочётные книги», изучал «остроломею», т.е. астрологию.
Не найдя понимания при дворе польского короля, беглецы отправились на восток. Тимошка оставил Костку в Болгарской земле, в которой тот находился шесть месяцев, а сам ушёл в Константинополь. В столице османов недавний подьячий развернулся во всю ширь своей неуёмной души. Тимошка объявил турецким властям, что он сын царя Василия Шуйского а, следовательно, имеет все основания претендовать на московский престол. В Константинополе, Тимошка стал "басурманином", т.е. принял ислам. Конюховский особо оговорил в своих показаниях, что Тимошка «бусурманился» без него. Костка явно пытался ввести в заблуждение следователей. Ещё царские послы в Константинополе установили, что на дворе визиря Тимошка проживал не один, а со своим спутником. Затем Тимошка перебрался в Италию. Он побывал в Риме у папы, а потом, вместе с Косткой, через Венецию, отправился в Семиградье и другие государства. После долгих странствий, они оказались в Запорожье, у гетмана Богдана Хмельницкого.
Костка дал весьма странное объяснение Тимошкиному воровству: «А назвался Тимошка государевым сыном Шуйским в Царе-городе, потому что он звездочётные книги читал и остроломейского ученья держался, потому что он был нескудный человек и было ему что давать , и в Литве он и досталь тому научился, и та прелесть на такое дело его и привела». Упомянул Костка и о печати, которая была у Тимошки, и которую самозванец прикладывал к своим грамотам. Сделал эту печать Тимошка в Риме, «вымысля сам собою», взяв за образец оттиск на красном воске подлинной государевой печати, приложенной к какой-то поместной грамоте и, очевидно, похищенной самозванцем перед его побегом из Москвы.
Следователи проявили интерес и к тому, что делал Тимошка, находясь в гостях у запорожских казаков. Конюховский признался, что между Тимошкой и Хмельницким сложились вполне дружеские отношения. Оказывал покровительство самозванцу и войсковой писарь Иван Выговский. Последний даже писал о Тимошке венгерскому королю Рагоци, прося его оказывать самозванцу всяческое содействие и написать о нём к шведской королеве. Письмо венгерского правителя к Христине сыграло заметную роль в дальнейшей судьбе Тимошки. Поначалу, королева отнеслась вполне благосклонно к московскому скитальцу.Тем более, что Тимошка, будучи в её владениях, принял лютеранскую веру. Самозванцу было не привыкать менять вероисповедание. По-видимому, Тимошка вообще был равнодушен к религиозным вопросам и не считал зазорным переходить из одной веры в другую. В своих показаниях, Костка особо отметил тот факт, что он, Костка, «веры христианской не отбыл, папежской и люторской веры не принимал и не бусурманен».
Следователи заподозрили, что Конюховский говорит далеко не всё о своём товарище, и снова подвергли его пытке. Не выдержав новых мучений, Костка вспомнил, как Тимошка,во время своего пребывания в Царе-городе просил у султана ратных людей, чтобы идти под Астрахань и Казань. А помогать Тимошке в этом предприятии хотел астраханский архиепископ Пахомий, вместе со своими дворовыми людьми, потому,что архиепископ был старым знакомым самозванца и знал его ещё с того времени, когда Тимошка обретался в Вологде. Затем, Костку снова пытали. Он вспомнил, как Тимошка, будучи в гостях у Хмельницкого и, прослышав о псковском восстании 1650 г., стал просить гетмана написать о нём к шведской королеве, собираясь переехать поближе к русской границе, чтобы через пограничных немцев ссылаться с псковскими мятежниками. Хмельницкий отказал ему, сославшись на то, что у него нет дипломатических контактов с шведской королевой. Однако, пообещал Тимошке написать о нём Рагоци и, действительно, написал такое письмо.
Вместе с тем, Тимошка пытался действовать и в другом направлении. Воспользовавшись советом писаря Выговского, он написал письмо крымскому хану с просьбой принять его к себе. Крымский хан, наученный предшествующим опытом общения с самозванцами, счёл за лучшее вообще не ответить на это письмо.
Тучи над головой Тимошки сгущались всё более и более. Московский государь в своей грамоте к шведской королеве поблагодарил её за содействие в поимке Конюховского, однако, отметил, что Тимошка Акундинов выпущен из Ревеля не без умысла со стороны шведских властей, самому ему не удалось бы уйти. Далее, во время поимки Конюхоского в Ревеле, шведы бросали в Челищева камнями, чтобы отбить вора, так что царскому гонцу едва удалось уехать из Ревеля.
Нет ничего удивительного в таком поведении шведов. В семнадцатом столетии, взаимная неприязнь между русскими и шведами, после череды кровопролитных войн, была достаточно сильной. Впрочем, отношения между Россией и Швецией никогда нельзя было назвать особенно тёплыми. Скорее, обеим державам, волей-неволей, приходилось как-то уживаться друг с другом.
Вскоре выяснилось, что Тимошка бежал в Голштинию. Подьячие Шпилькин и Микляев немедленно отправились туда с требованием его выдачи. Герцог Фридрих, правитель Голштинии, попытался извлечь выгоду из создавшейся ситуации. Он сказал русским посланцам, что не выдаст беглеца до тех пор, пока ему не будет возвращена запись о персидской торговле 1634 г. данная русскому правительству голштинскими послами Крузиусом и Брюгеманом и все подлинные письма, относящиеся к этой сделке. Русскому правительству пришлось договариваться с герцогом, В конечном счёте, Тимошка был выдан дипломатическим агентам московского государя. Самозванец пытался лишить себя жизни, бросившись с телеги под колёса. Попытка самоубийства не удалась. Тимошку привязали к телеге, и так доставили в Москву.
28 декабря 1653 г. в застенке Тимошка подвергся пытке. Он повинился в своих злодеяниях перед государем, но сказал, что он, человек убогий и не помнит своего отца и свою мать. «Когда я с молодых лет жил у архиепископа вологодского Варлаама, - продолжал далее Тимошка, - то архиепископ, видя мой ум, называл меня княжеским рождением и царевою палатою, и от этого прозвания в мысль мою вложилось, будто я впрямь честного человека сын. После того стал я проживать у дьяка Ивана Патрикеева и сидел в Новой Чети в подьячих, и был мне Иван Патрикеев друг большой и оберегатель... И как над Иваном Патрикеевым беда учинилась, и я стал тужить и от страху из Москвы сбежал в Литву и, будучи в Литве, назывался Иваном Каразейским. Когда некоторые государевы люди начали меня уличать, называть холопом дьяка Патрикеева и убийцей брата своего, то архиепископ Варлаам и дьяк Патрикеев прислали в Литву свидетельственное письмо, что я не холоп Патрикеева, но лучше его самого и брата своего не убивал".
Следователи задали Тимошке вопрос: кто научил его называться князем Шуйским? "Отец мой Дёмка", - отвечал самозванец.
Следователям не составило труда опровергнуть версию Акундинова. Они устроили очную ставку между самозванцем и его матерью, которую привезли из монастыря. Монахиня Степанида, взглянув на человека, стоявшего перед ней, подтвердила, что это её сын. Отец Тимошки Демка торговал сперва холстами, а затем жил у архиепископа Варлаама. И теперь её сыну 36 лет.
Тимошка отпирался до последнего. Он отказался признать свою мать и говорил, что Степанида не его мать, а родная сестра его матери. Понять мотивы его действий чрезвычайно трудно. Возможно, они были продиктованы нелюбовью к матери или стремлением подольше играть роль невинной жертвы, введённой в заблуждение окружавшими его людьми. Но Степанида опровергла слова своего сына. Тимошку предали смертной казни, четвертованию.