Прелюбодеяние по взаимному согласию
(по мотивам романа Л.Толстого «Анна Каренина»)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ТОЛСТОЙ
АННА
ДОЛЛИ, она же Жена сторожа
ОБЛОНСКИЙ, он же АДВОКАТ
ВРОНСКИЙ
КАРЕНИН
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ с бородой, в суконной блузе, босиком с деформировано большими ступнями по-хозяйски устраивает сцену. Справа у него кабинет, слева Облонский с обнаженной надувной куклой, которую он пытается спрятать от жены.
СЦЕНА 1
ДОЛЛИ, ОБЛОНСКИЙ, ТОЛСТОЙ
ДОЛЛИ: Что это?
ТОЛСТОЙ: Степан Аркадьевич, вас спрашивают.
ОБЛОНСКИЙ: Это? Это…
ДОЛЛИ: Лев Николаевич, запишите… Смотрите, что случается с мужчинами, когда они неожиданно уличены в чем-нибудь слишком постыдном.
ТОЛСТОЙ: А что? Что такое?
ДОЛЛИ: Что? (гомерически хохочет) Он не сумел приготовить свое лицо после открытия его вины.
ТОЛСТОЙ: Точно, вижу. (Пишет) Вместо того чтоб оскорбиться, оправдаться - его лицо совершенно невольно вдруг улыбнулось привычною, доброю…
ДОЛЛИ: (гневно) И потому… глупою… улыбкой.
ОБЛОНСКИЙ: Эту глупую улыбку я не могу себе простить.
ДОЛЛИ: От этой улыбки я до сих пор дрожу как от физической боли.
Долли уходит.
ТОЛСТОЙ: (Пишет) С тех пор его супруга Долли не хотела видеть мужа.
ОБЛОНСКИЙ: Всему виной эта глупая улыбка. Но что же делать, Лев Николаевич?
Что делать? (Бродит с куклой).
ТОЛСТОЙ: М-да. Нехорошо, Степан Аркадьевич! Есть что-то тривиальное,
пошлое в ухаживанье за своею гувернанткой.
ОБЛОНСКИЙ: (Сладострастно) Но какая гувернантка! Ах, ужасно! ай, ай, ай! ужасно!
ОБЛОНСКИЙ подсаживается к ТОЛСТОМУ.
И как хорошо все это было до этого, как мы хорошо жили! Она была довольна, участлива детьми, я не мешал ей ни в чем, предоставлял ей возиться с детьми, с хозяйством, как она хотела.
ТОЛСТОЙ: Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось бог даст. Да и всё в доме навынтараты пошло. Детей, сударь, пожалеть надо. Повинитесь, сударь. Что делать! Люби кататься…
ОБЛОНСКИЙ: Да ведь не примет…
ТОЛСТОЙ: А вы свое сделайте. Бог милостив, богу молитесь, сударь, богу молитесь. (глядя в рукопись) Вот, кстати, сестра Анна Аркадьевна будет завтра.
ОБЛОНСКИЙ: Слава богу. Вот спасибо, Лев Николаевич. Одни или с супругом?
ТОЛСТОЙ: (Сверяет) Одни. Наверху приготовить?
ОБЛОНСКИЙ: Дарье Александровне доложите, где прикажут.
ТОЛСТОЙ: Слушаю-с. Ничего, сударь, образуется.
ОБЛОНСКИЙ: Образуется?
ТОЛСТОЙ: Так точно-с. Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
ОБЛОНСКИЙ: Да, Лев Николаевич.
ТОЛСТОЙ: Все смешалось в доме Облонских.
ОБЛОНСКИЙ входит к ДОЛЛИ.
ОБЛОНСКИЙ: Долли!
ТОЛСТОЙ: (к Долли) …заметьте, говорит он тихим, робким голосом. Даже, посмотрите, втянул голову в плечи… и имеет жалкий и покорный вид.
ДОЛЛИ: (резко) Да, но он все-таки сияет свежестью и здоровьем.
Оба изучают ОБЛОНСКОГО.
ДОЛЛИ: Да, да, он счастлив и доволен! А я?!
ТОЛСТОЙ: Но он такой.. такой добрый.
ДОЛЛИ: (ОБЛОНСКОМУ) Что вам нужно?
ОБЛОНСКИЙ: Долли! Анна приедет сегодня.
ТОЛСТОЙ: Да, вот. (Подает телеграмму).
ДОЛЛИ: (обращаясь к ТОЛСТОМУ и не замечая ОБЛОНСКОГО) Ну что же мне? Я не могу ее принять!
ТОЛСТОЙ: (сверяясь с рукописью) Ну как же?. Не принять нельзя. Тут ясно
написано, что приезжает.
ДОЛЛИ: Уйдите, уйдите, уйдите оба!
ОБЛОНСКИЙ: (громко и артистично рыдает) Боже мой, что я сделал!? Долли! Ради бога! Ведь… Вспомни, разве девять лет жизни не могут искупить минуты, минуты…
ДОЛЛИ: Уйдите, уйдите отсюда оба! (Обращаясь к ТОЛСТОМУ) И хватит,– хватит писать ваши мерзости!
ОБЛОНСКИЙ: Долли! Ради бога, подумай о детях, они не виноваты.
ДОЛЛИ: Дети? Ты помнишь о детях? Они погибли теперь.
ТОЛСТОЙ: (ОБЛОНСКОМУ) Она сказала вам «ты», так взгляните на нее с благодарностью и попробуйте взять ее руку.
ОБЛОНСКИЙ пробует, но не забывает держать под мышкой куклу.
ДОЛЛИ: (отстраняется) Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить, да еще вместе? (Достает из волос шпильку и прокалывает куклу).
ТОЛСТОЙ: Да, действительно. Разве это возможно?
ДОЛЛИ: Скажите же, разве это возможно?
ТОЛСТОЙ: После того как муж, отец ее детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
ОБЛОНСКИЙ: (к обоим) Но что ж делать? Что делать?
ДОЛЛИ: Вы мне гадки, отвратительны! Ваши слезы – вода! Вы никогда не любили меня; в вас нет ни сердца, ни благородства! Вы мне мерзки, гадки. Чужой, да, чужой!
ОБЛОНСКИЙ: (ТОЛСТОМУ) Нет, она ненавидит меня. Она не простит.
ДОЛЛИ делает движение, чтобы тоже уйти. ТОЛСТОЙ и ОБЛОНСКИЙ пытаются удержать ее.
ДОЛЛИ: Если вы пойдете за мной, я позову людей, детей! Пускай все знают, что вы подлец! Я уезжаю нынче, а вы живите здесь со своею любовницей!
ДОЛЛИ уходит.
ОБЛОНСКИЙ: Вот вы говорите - образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала - подлец и любовница.
ТОЛСТОЙ: Да, Ужасно тривиально, ужасно.
СЦЕНА 2
Вокзал. Приехала АННА, ее встречает ОБЛОНСКИЙ. Здесь же ВРОНСКИЙ. У ТОЛСТОГО в руках пила-ножовка. Под фонограмму надвигающегося поезда он пилит цирковой черный ящик, с одной стороны которого торчат ноги куклы вокзального СТОРОЖА, а с другой его голова.
ОБЛОНСКИЙ: Ах, какой ужас!
АННА: Какой ужас!
ФОНОГРАММА: Что?… Что?… Где?… Бросился!… задавило!…
ЖЕНА СТОРОЖА рыдает, пытается помешать, но ТОЛСТОЙ непреклонен. Он пилит.
ОБЛОНСКИЙ: Ах, графиня. И жена его тут… Ужасно видеть все это…
ВРОНСКИЙ: Говорят, он один кормил огромное семейство. Вот ужас!
ТОЛСТОЙ допилил и раздвинул ящики. Ноги в одну сторону, голова в другую. ЖЕНА СТОРОЖА забилась в истерике.
АННА: Нельзя ли что-нибудь сделать для нее?
ВРОНСКИЙ: Я сейчас приду.
ВРОНСКИЙ выходит на авансцену и пересчитывает деньги. Кладет
на черный ящик конверт.
ТОЛСТОЙ: Вы передали двести рублей. Потрудитесь обозначить, кому вы
назначаете их?
ВРОНСКИЙ: Вдове. Я не понимаю, о чем спрашивать.
ОБЛОНСКИЙ: Вы дали? Очень мило, очень мило!
ФОНОГРАММА: (Народ обсуждает) Вот смерть-то ужасная!
Говорят, на два куска.
Я думаю, напротив, самая легкая, мгновенная.
Как это не примут мер.
ОБЛОНСКИЙ: Что с тобой, Анна?
ТОЛСТОЙ: Дурное предзнаменование, Анна Аркадьевна.
ОБЛОНСКИЙ: Какие пустяки! Ты приехала, это главное. Ты не можешь представить себе, как я надеюсь на тебя.
АННА: А ты давно знаешь Вронского?
ОБЛОНСКИЙ: Да. Не правда ли, славный малый?
АННА: Да? Ну, теперь давай говорить о тебе. Давай говорить о твоих
делах… Я получила твое письмо и вот приехала.
ОБЛОНСКИЙ: Да, вся надежда на тебя.
АННА: Ну, расскажи мне все.
ТОЛСТОЙ: (с пилой за поясом выходит на авансцену) И Степан Аркадьич стал
рассказывать. Кто такой Степан Аркадьич? Ну, во-первых, что важно современной публике - он получает и читает либеральную газету, не крайнюю (успокаивая кого-то за кулисами), но того направления, которого держалось большинство.
Либеральная партия, ведь, говорит, собственно что? Что в России все дурно, и действительно, у Степана Аркадьича долгов было много, а денег решительно недоставало. Либеральная партия говорит, что брак есть отжившее учреждение и что необходимо перестроить его, и действительно, семейная жизнь доставляла мало удовольствия Степану Аркадьичу и принуждала его лгать и притворяться, что было так противно его натуре. Либеральная партия говорит, или, лучше, подразумевает, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить было бы очень весело.
СЦЕНА 3
АННА дома у ОБЛОНСКИХ.
АННА: Долли, он говорил мне.
ДОЛЛИ: ?
АННА: Долли, милая! Я не хочу ни говорить тебе за него, ни утешать; это нельзя. Но, душенька, мне просто жалко, жалко тебя всею душой!
ДОЛЛИ: Утешить меня нельзя. Все потеряно после того, что было, все пропало!
АННА: Но, Долли, что же делать, что же делать?
ТОЛСТОЙ: Как лучше поступить в этом ужасном положении? – Вот о чем надо подумать.
ДОЛЛИ: Все кончено, и больше ничего. И хуже всего то, ты пойми, что я не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я не могу, мне мука видеть его.
АННА: Долли, голубчик, он говорил мне, но я от тебя хочу слышать, скажи мне все.
ДОЛЛИ: Лев Николаевич, лучше вы.
ТОЛСТОЙ: Извольте. Анна, вы не поверите, но Долли до сих пор думала, что она одна женщина, которую он знал.
ДОЛЛИ: Так я жила восемь лет.
ТОЛСТОЙ: Долли не только не подозревала неверности, но она считала это невозможным.
ДОЛЛИ: И тут, представь себе, с такими понятиями узнать вдруг весь ужас, всю гадость… Ты пойми меня. Быть уверенной вполне в своем счастии, и вдруг…– Нет, это слишком ужасно! – Я понимаю еще увлечение, – но обдуманно, хитро обманывать меня… с кем же?… Продолжать быть моим мужем вместе с нею… это ужасно! Ты не можешь понять…
АННА: О нет, я понимаю! Понимаю, милая Долли, понимаю,
ДОЛЛИ: Ты понимаешь ли, Анна, что у меня моя молодость, красота взяты кем? Им и его детьми. Я отслужила ему, и на этой службе ушло все мое, и ему теперь, разумеется, свежее пошлое существо приятнее. Они, верно, говорили между собою обо мне.
ТОЛСТОЙ: Или, еще хуже, умалчивали…
ДОЛЛИ: Я бы убила его и…Что делать, подумай, Лев Николаевич, помоги. Я все передумала и ничего не вижу.
ТОЛСТОЙ: Ты говоришь, что он с ней говорил о тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена – это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим.
АННА: Я этого не понимаю, но это так.
ДОЛЛИ: Да, но ты простила бы?
АННА: Не знаю, не могу судить…
ТОЛСТОЙ: Анна!
АННА: Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого не было, совсем не было.
ДОЛЛИ: Ну, разумеется, – иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату. Милая моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
СЦЕНА 4
ТОЛСТОЙ и ОБЛОНСКИЙ сидят в ресторане. Выпившие. За соседним столиком ВРОНСКИЙ спиной к ним..
ОБЛОНСКИЙ: Одно еще я тебе должен сказать, Лев Николаевич. Ты знаешь Вронского (указывает)?
ТОЛСТОЙ: Нет, не знаю. Зачем ты спрашиваешь? Зачем мне знать Вронского?
ОБЛОНСКИЙ: А затем тебе знать Вронского, что это один из твоих персонажей.
ТОЛСТОЙ: Вот так вот? Хорошо. Что такое Вронский?.
ОБЛОНСКИЙ: Вронский – это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем – очень милый, добрый малый.
ТОЛСТОЙ: Извини меня, но не навязывай мне свой сюжет.
ОБЛОНСКИЙ наливает еще бокал ТОЛСТОМУ.
ТОЛСТОЙ: Нет, благодарствуй, я больше не могу пить. Я буду пьян…
ОБЛОНСКИЙ: Да, брат, женщины – это винт, на котором все вертится. Вот и мое дело плохо, очень плохо. И все от женщин.
ВРОНСКИЙ: Потому Стива, что с барышнями надо иметь дело без намерения жениться.
ТОЛСТОЙ: (возмутившись). Но это заманиванье. И это есть один из дурных
поступков.
ВРОНСКИЙ: Допустим, но обыкновенных между блестящими молодыми людьми,
как я.
ТОЛСТОЙ: Вы находите в этом удовольствие?
ВРОНСКИЙ: Я не только не люблю семейной жизни, но в семье, и в особенности в муже, по тому общему взгляду холостого мира, в котором я живу, я представляю себе нечто чуждое, враждебное, а всего более – смешное.
ОБЛОНСКИЙ: Вот-вот. Положим, ты женат, ты любишь жену, но ты увлекся другою
женщиной…
ТОЛСТОЙ: Извини, но я решительно не понимаю этого, все равно как бы я наевшись, тут же пошел мимо калачной и украл бы калач.
ОБЛОНСКИЙ: Отчего же? Калач иногда так пахнет, что не удержишься. Да, но без шуток. Ты пойми, что моя жена, милое, кроткое, любящее существо, и всем пожертвовала. Теперь, когда уже дело сделано, – ты пойми, – неужели бросить ее?
ТОЛСТОЙ: Ну, уж извини меня. Ты знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта… то есть нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал и не увижу, а такие, как та крашеная француженка у тебя дома, с завитками, – это для меня гадины, и все падшие – такие же.
ВРОНСКИЙ: Вот как!…. Впрочем, Стива, у тебя тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя недостало денег, а здесь – твое достоинство на весах.
ОБЛОНСКИЙ: Хорошо тебе так говорить. Что ж делать, ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а ты полон жизни. Ты не успеешь оглянуться, как уже чувствуешь, что ты не можешь любить любовью жену, как бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! Но что же делать?
ТОЛСТОЙ: Не красть калачей. А впрочем, может быть, ты и прав.
ОБЛОНСКИЙ: Счет!
ВРОНСКИЙ: Но где же, Лев Николаевич, окончить нынешний вечер.
ТОЛСТОЙ: (роется в бумагах) Клуб? Партия безика? Шампанское с Игнатовым?
ВРОНСКИЙ: Нет, не поеду.
ТОЛСТОЙ: Chateau de fleurs, куплеты, cancan?
ВРОНСКИЙ: Нет, надоело. Поеду домой.
СЦЕНА 5
ТОЛСТОЙ: Как домой? У нас по действию бал.
Бал. Взвивается музыка. Танцуют маски. Появляется АННА,
ВРОНСКИЙ вскакивает. Они гипнотически смотрят друг на друга.
ТОЛСТОЙ: Итак, бал, на котором многое решится…
АННА: (демонстрируя свое платье) Лев Николаевич, как?
ТОЛСТОЙ: Анна, вы в одном из своих счастливейших дней.
АННА: А тот офицер здесь?
ТОЛСТОЙ: Здесь. (пригласив АННУ, вальсируют) Отдыхаешь, вальсируя с
вами. Прелесть, какая легкость, precision. Что ж, еще тур? Вы не
устали?
АННА: Нет, благодарствуйте.
(ВРОНСКИЙ приглашает АННУ)
АННА: Я не танцую, когда можно не танцевать.
ВРОНСКИЙ: Но нынче нельзя.
(АННА не в силах отказать ВРОНСКОМУ. Она снова в танце).
АННА: Ну, если нынче нельзя не танцевать, так пойдемте.
ТОЛСТОЙ: Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней.
ВРОНСКИЙ и АННА. Подходит ДОЛЛИ.
ТОЛСТОЙ: Прекрасный бал!.
ВРОНСКИЙ: Да.
АННА: Все. Все. Все. Я не буду оставаться ужинать.
ВРОНСКИЙ: Полно, Анна Аркадьевна, Какая у меня идея котильона! Un bijou!
АННА: Нет, я не останусь. Нет, я и так сейчас в Москве танцевала больше на одном бале, чем всю зиму в Петербурге. Надо отдохнуть перед дорогой.
ВРОНСКИЙ: А вы решительно едете завтра?
АННА: Да, я думаю.
ТОЛСТОЙ: (ворчливо). Анна Аркадьевна, а вы послали мужу телеграмму о своем выезде из Москвы?
АННА: Да, мне надо, надо ехать, уж лучше нынче!
ДОЛЛИ: Какая ты нынче странная!
АННА: Я? ты находишь?
ТОЛСТОЙ: Она сегодня не странная, а дурная.
АННА: Эх, бывает со мной. Мне всё хочется плакать.
ТОЛСТОЙ: Это очень глупо, но это проходит.
АННА: Так мне из Петербурга не хотелось уезжать, а теперь отсюда не хочется.
ДОЛЛИ: Ты приехала сюда и сделала доброе дело.
АННА: Не говори этого, Долли. Я ничего не сделала, не могла сделать. У тебя в сердце нашлось столько любви, чтоб простить…
ДОЛЛИ: Без тебя бог знает, что бы было! Какая ты счастливая, Анна! У тебя все в душе ясно и хорошо.
АННА: У каждого есть в душе свои skeletons, как говорят англичане.
ДОЛЛИ: Какие же у тебя skeletons? У тебя все так ясно.
АННА: Есть!
ДОЛЛИ: Ну, так они смешные, твои skeletons, а не мрачные,
АННА: Нет, мрачные. Ты знаешь, отчего я еду нынче, а не завтра? Это признание, которое меня давило, я хочу тебе его сделать.
ТОЛСТОЙ: Долли, обратите внимание, Анна покраснела до ушей, до вьющихся черных колец волос на шее.
ДОЛЛИ: О, как ты это похоже сказала на Стиву!
АННА: О нет, о нет! Я не Стива. Я оттого говорю тебе, что я ни на минуту даже не позволяю себе сомневаться в себе.
ТОЛСТОЙ: (в своих бумагах) Однако, Анна Аркадьевна, вы чувствуете волнение при мысли о Вронском и уезжаете только для того, чтобы больше не встречаться с ним.
АННА: Ах, как я нынче глупа!
ДОЛЛИ: Прощай, моя прелесть!
СЦЕНА 6
АННА садится в поезд. А точнее в распиленный Львом Николаевичем ящик. Сейчас ящик снова совмещен. Ящик может катиться под стук колес поезда. Ящик катает Лев Николаевич.
АННА: Ну, все кончено, и слава богу! Слава богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет моя жизнь, хорошая и привычная, по-старому.
ТОЛСТОЙ: Нет, Анна Аркадьевна, по-старому уже не получится.
АННА: Что же это значит? Разве я боюсь взглянуть прямо на это? Ну что же? Неужели между мной и этим офицером-мальчиком существуют и могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме тех, что бывают с каждым знакомым? Вронский для меня один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, и я никогда не позволю себе и думать о нем;
ТОЛСТОЙ: …но теперь.
Появляется ВРОНСКИЙ. Он отбирает у ТОЛСТОГО ящик и начинает катать АННУ.
ТОЛСТОЙ: Я вижу вам не нужно спрашивать, зачем он тут.
АННА: (ВРОНСКОМУ) Я не знала, что вы едете. Зачем вы едете?
ВРОНСКИЙ: Зачем я еду? Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы, – я не могу иначе. Простите меня, если вам неприятно то, что я тут.
АННА: Это дурно, что вы говорите, и я прошу вас, если вы хороший человек, забудьте, что вы сказали, как и я забуду.
ВРОНСКИЙ: Ни одного слова вашего, ни одного движения вашего я не забуду никогда и не могу…
АННА: Довольно, довольно!
ВРОНСКИЙ раздвигает ящик на две половины. АННА издает стоны. ВРОНСКИЙ вожделенно трогает то одну половину ящика, то другую. В это время Толстой пишет и комментирует происходящее.
ТОЛСТОЙ: (Пишет, флегматично) Не вспоминая ни своих, ни его слов, она чувством поняла, что этот минутный разговор страшно сблизил их; и она была испугана и счастлива этим. Но в том напряжении и тех грезах, которые наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив, было что-то радостное, жгучее и возбуждающее.
(К персонажам) Однако, приехали. Петербург.
Встречает КАРЕНИН. Он задвигает ящик и освобождает АННУ.
АННА: Ах, боже мой! Отчего у него стали такие уши?
КАРЕНИН: Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя.
АННА: Серёжа здоров?
КАРЕНИН: И это вся награда, – за мою пылкость? Здоров, здоров…Ты
спрашиваешь как Серёжа? Я должен тебя огорчить… не скучал о
тебе, не так, как твой муж. Ну, тебе карету подаст Кондратий, а я еду
в комитет. Опять буду обедать один. (Уходит).
АННА (Одна) Что же было? Ничего. Вронский сказал глупость, которой легко положить конец, и я ответила так, как нужно было. Ведь так Лев Николаевич?
ТОЛСТОЙ: Говорить об этом мужу не надо и нельзя.
АННА: Говорить об этом – значит придавать важность тому, что ее не имеет.
ТОЛСТОЙ: Ваш супруг говорит, что, живя в свете, всякая женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне ее такту и никогда не позволит себе унизить ее и себя до ревности.
АННА: Стало быть, незачем говорить? Да, слава богу, и нечего говорить. И все-таки, Лев Николаевич, какое право Вронский имел так смотреть на меня?
ВРОНСКИЙ и ТОЛСТОЙ.
ВРОНСКИЙ: (на авансцене). В моем петербургском мире все люди разделялись на два совершенно противоположные сорта. Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержанным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, – и разные тому подобные глупости. Это был сорт людей старомодных и смешных.
ТОЛСТОЙ: А другой сорт?
ВРОНСКИЙ: Но был другой сорт людей, настоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо быть, главное, элегантным, красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой страсти не краснея и над всем остальным смеяться.
ТОЛСТОЙ: Что вы собираетесь предпринять?
ВРОНСКИЙ: Начать ездить в тот свет, где бы я мог встречать Каренину.
ТОЛСТОЙ: Какую ж вы можете иметь надежду? …
ВРОНСКИЙ: Никакой. Но боюсь, что становлюсь смешон.
ТОЛСТОЙ: Вронский, не лукавьте. Роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна.
Пьеса пошла иначе и ТОЛСТОЙ рвёт на столе рукописи.
СЦЕНА 7
Театр. Ложа. Музыка. ТОЛСТОЙ в роли дирижера. ВРОНСКИЙ подсаживается к АННЕ. Фонограмма шёпота осуждающих. Реплики АННЫ и ВРОНСКОГО сопровождаются удивлением и восклицаниями хора осуждающих.
АННА: Вы дурно поступаете, дурно, очень дурно.
ВРОНСКИЙ: Разве я не знаю, что я дурно поступаю? Но кто причиной, что я поступаю так?
АННА: Зачем вы говорите мне это?
ВРОНСКИЙ: Вы знаете зачем.
АННА: Это доказывает только то, что у вас нет сердца.
ТОЛСТОЙ: Да, но взгляд ваш говорит, что вы знаете, что у него есть сердце.
АННА: Я приехала сказать вам, что это должно кончиться. Я никогда ни перед кем не краснела, а вы заставляете меня чувствовать себя виновною в чем-то.
ВРОНСКИЙ: Разве вы не знаете, что вы для меня вся жизнь; но спокойствия я не знаю и не могу его вам дать. Всего себя, любовь… да. Я не могу думать о вас и о себе отдельно. Вы и я для меня одно. И я не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность счастья, какого счастья!… Разве оно не возможно?
АННА: (В тишине, вставая) Так сделайте это для меня, никогда не говорите мне этих слов, и будем добрыми друзьями.
ВРОНСКИЙ: (Тоже встает). Друзьями мы не будем, вы это сами знаете. А будем ли мы счастливейшими, или несчастнейшими из людей – это в вашей власти.
.
СЦЕНА 8
Дома у КАРЕНИНЫХ.
КАРЕНИН: Я ничего особенного и неприличного не нахожу в том, что жена моя сидела с Вронским и о чем-то оживленно разговаривала; но действительно, я заметил, что другим это показалось чем-то особенным и неприличным, и потому это показалось неприличным и мне.
ТОЛСТОЙ: Надо, пожалуй, сказать об этом жене. Она долго говорила с ним. Ну
что же? Мало ли женщина в свете с кем может говорить? И потом,
ревновать – значит унижать и себя и ее.
КАРЕНИН: Но как глава семьи, я лицо обязанное руководить ею, и потому отчасти лицо ответственное; я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен ей высказать.
Стучится в дверь жены.
КАРЕНИН: Ты не в постели? Анна, мне нужно поговорить с тобой.
АННА: Да что ж это такое? Что тебе от меня надо?
КАРЕНИН: Я вот что намерен сказать, и я прошу тебя выслушать меня. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так, как можно было желать.
АННА: Решительно ничего не понимаю. (ТОЛСТОМУ) Ему все равно. Но в обществе заметили, и это тревожит его. (КАРЕНИНУ) Ты нездоров, Алексей Александрович.
КАРЕНИН: Входить во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным. Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
АННА: Ничего не понимаю.
КАРЕНИН: Анна, ради бога, не говори так. Я муж твой и люблю тебя.
АННА: (ТОЛСТОМУ) Любит? Разве он может любить? Если б он не слыхал, что бывает любовь, он никогда и не употреблял бы этого слова. Он и не знает, что такое любовь.
СЦЕНА 9
Музыка. ВРОНСКИЙ и АННА полураздетые танцуют.
ТОЛСТОЙ: (Пишет) С этого вечера началась новая жизнь для Алексея Александровича и для его жены. Ничего особенного не случилось. Анна, как всегда, ездила в свет, встречалась везде с Вронским. Алексей Александрович видел это, но ничего не мог сделать. На все попытки его вызвать ее на объяснение она противопоставляла ему непроницаемую стену какого-то веселого недоумения.
Сцена любви и объяснений
ВРОНСКИЙ: Анна! Анна!– Анна, ради бога!…
АННА: Боже мой! Прости меня! (ТОЛСТОМУ) Лев Николаевич, я чувствую себя преступною и виноватою. А в жизни теперь, кроме него, у меня никого нет.
ТОЛСТОЙ: Да, к нему, и обращайте свою мольбу о прощении.
ВРОНСКИЙ: Я же чувствую то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное мной жизни.
АННА и ВРОНСКИЙ занимаются любовью
АННА: Я поднимаю эту руку и целую ее.
ВРОНСКИЙ: А я опускаюсь на колени и хочу видеть твое лицо.
АННА: Но я прячу его и ничего не говорю.
ТОЛСТОЙ: (Пишет) Наконец, как бы сделав усилие над собой, она поднялась и оттолкнула его. Лицо ее было все так же красиво, но тем более было оно жалко.
АННА и ВРОНСКИЙ занимаются любовью
АННА: Все кончено. У меня ничего нет, кроме тебя. Помни это.
ВРОНСКИЙ: Я не могу не помнить того, что есть моя жизнь. За минуту этого счастья…
АННА: Какое счастье! Ради бога, ни слова, ни слова больше. Ни слова больше. После, после, когда я буду спокойнее.
Музыка. Сон АННЫ. К ней подходят ВРОНСКИЙ и КАРЕНИН.
АННА: Оба вместе - они мои мужья, что оба расточают мне свои ласки.
КАРЕНИН: Как хорошо теперь!
ВРОНСКИЙ: И я, и я также ваш муж.
АННА: Это же невозможно, господа. Хотя (смеется) это гораздо проще.
ВРОНСКИЙ и КАРЕНИН: И мы оба теперь довольны и счастливы.
ТОЛСТОЙ: (Пишет) Но это сновиденье, как кошмар, давило ее, и Анна просыпалась с ужасом.
СЦЕНА 10
АННА, ВРОНСКИЙ и ТОЛСТОЙ
ТОЛСТОЙ: Так, так-так. В нынешнем же году (с увлечением пишет в дневник) будут назначены офицерские скачки с препятствиями.
ВРОНСКИЙ: Запишите меня на скачки, и теперь несмотря на свою любовь, я куплю английскую кровную кобылу и, обязательно приму участие в предстоящих скачках…
Фонограмма цокота копыт, лошадиного храпа.
ТОЛСТОЙ: Действительно, две страсти эти не мешают одна другой..
АННА: (ТОЛСТОМУ) Сказать или не сказать? Он так счастлив, так занят
своими скачками; что не поймет этого как надо, не поймет всего
значения для нас этого события.
ВРОНСКИЙ: (Счастливый от предстоящих скачек). Я вижу, что случилось что-то. Скажите ради бога!
АННА: (ТОЛСТОМУ) Да, я не прощу ему, если он не поймет всего значения этого. Лучше не говорить, зачем испытывать?
ВРОНСКИЙ: (ТОЛСТОМУ) Мне нужно занятие и увлечение, не зависимое от моей любви, на которой я могу освежиться от слишком волнующих впечатлений.
АННА: Сказать?
ВРОНСКИЙ: Да, да, да…
АННА: Я беременна.
ТОЛСТОЙ: Да, он понял все значение этого события. Но вы ошибаетесь в том, что он понял значение известия так, как вы, женщина, его понимаете.
ВРОНСКИЙ: (Разрешает) Ради бога!
ТОЛСТОЙ: (зрителю). Временная конюшня, балаган из досок, была построена подле самого гипподрома, и туда вчера должна была быть приведена лошадь Вронского. Он еще не видал ее.
ТОЛСТОЙ приносит игровую лошадку, которая представляет из себя голову лошади, насаженную на жердь. ВРОНСКИЙ садится верхом на игровую лошадку. Ритмичная музыка.
ВРОНСКИЙ: (ТОЛСТОМУ) Но я понял, что нельзя более скрывать от мужа, и необходимо так или иначе разорвать скорее это неестественное положение. Необходимо кончить ту ложь, в которой мы живем.
АННА: Кончить? Как же кончить, Алексей?
ВРОНСКИЙ: Оставить мужа и соединить нашу жизнь.
АННА: Она соединена и так.
ВРОНСКИЙ: Да, но совсем, совсем.
АННА: Но как, Алексей, научи меня, как? Разве есть выход из такого положения? Разве я не жена своего мужа? Что ж делать, по-вашему?
ВРОНСКИЙ: (в гонке). Я посылаю тебя, лошадь, и с радостью чувствую, как ты
легко прибавляещь ходу.
АННА: Что ж, бежать?
ВРОНСКИЙ: Отчего ж и не бежать? Я не вижу возможности продолжать это. И не для себя, я вижу, что вы страдаете. Объявить ему все и оставить его.
АННА: Очень хорошо; положим, что я сделаю это. Вы знаете, что из этого
будет? Я вперед все расскажу.
На заднем фоне появляется КАРЕНИН.
КАРЕНИН: (Он не в прямом общении с АННОЙ) Ага, вы любите другого и
вступили с ним в преступную связь? Я предупреждал вас о
последствиях в религиозном, гражданском и семейном отношениях. Вообще со всей государственною ответственностью заявляю, что я не смогу отпустить вас, но приму зависящие от меня меры остановить скандал. И сделаю это спокойно и аккуратно.
АННА: Вот что будет. Это не человек, а машина.
КАРЕНИН: И злая машина, когда рассердится.
ВРОНСКИЙ: Но, Анна, все-таки необходимо сказать ему, а потом уж руководиться
тем, что он предпримет.
ВРОНСКИЙ: (в гонке). Я потерял первый момент, и несколько лошадей взяли с
места прежде меня. Но я слышу ближе сап и скок соперника.
АННА: Значит, бежать, и мне сделаться вашей любовницей?
ВРОНСКИЙ: Анна!
АННА: Да, сделаться вашей любовницей и погубить все…
ВРОНСКИЙ: Но, Анна…
АННА: Я часто думаю, как для меня ты погубил свою жизнь.
ВРОНСКИЙ: Я то же самое сейчас думал, – как из-за меня ты могла пожертвовать всем? Я не могу простить себе то, что ты несчастлива.
АННА: Я несчастлива? Я – как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое счастье…
Фонограмма: Браво, Вронский!
ВРОНСКИЙ: (в гонке). Я знаю, это из моего полка. О, прелесть моя!
ТОЛСТОЙ: Рано, рано радоваться. Остается одна последняя канавка с водой в два аршина.
ВРОНСКИЙ: (Гордо) Но я желаю прийти далеко первым.
Музыка падения Вронского
ВРОНСКИЙ: (в гонке). Что я делаю? Зачем это скверное, непростительное
движение, зачем я опустился на седло?
ТОЛСТОЙ: Случилось что-то ужасное.
ВРОНСКИЙ: Я едва успел выпростать ногу, как она… упала на один бок, тяжело хрипя.
ТОЛСТОЙ: Она затрепыхалась на земле у его ног, как подстреленная птица. Неловкое движение, сделанное Вронским, сломало ей спину. Она, тяжело дыша, лежала и, перегнув к нему голову, смотрела на него своим прелестным глазом.
Ритм гонок сменился замедленным рапидом.
ТОЛСТОЙ: Она не двигалась, а, уткнув храп в землю, только смотрела на хозяина своим говорящим взглядом.
ВРОНСКИЙ: Ааа! Ааа! Что я сделал! И проигранная скачка! И своя вина, постыдная, непростительная! И эта несчастная, милая, погубленная лошадь! А-а-а! что я сделал!
ТОЛСТОЙ: К своему несчастью, он чувствовал, что сам был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить.
Вронский резким движением изображает выстрел. Звук выстрела.
АННА порывисто встает.
АННА: А-а-а-а!
Фонограмма: Тоже сломал ногу, говорят. Это ни на что не похоже. Ездок не
убился, но лошадь сломала себе спину.
КАРЕНИН: В вашем лице перемена, которая уже положительно неприлична. Вы совершенно потерялись.
ТОЛСТОЙ: Анна, возьмите себя в руки.
КАРЕНИН: Я еще раз предлагаю вам свою руку, если вы хотите идти.
АННА: Нет, нет, оставьте меня, я останусь.
КАРЕНИН: В третий раз предлагаю вам свою руку.
АННА: Убился или нет? Правда ли?
КАРЕНИН: Я должен сказать вам.
АННА: (про себя) Вот оно, объяснение.
КАРЕНИН: Я должен сказать вам, что вы неприлично ведете себя нынче.
АННА: Что вы нашли неприличным?
КАРЕНИН: То отчаяние, которое вы не умели скрыть при падении одного из ездоков. Я уже просил вас держать себя в свете так, что злые языки не могли ничего сказать против вас. Было время, когда я говорил о внутренних отношениях; я ведь не говорю про них. Теперь я говорю о внешних отношениях. Вы неприлично держали себя, и я желал бы, чтоб это не повторялось. Может быть, я ошибаюсь.
АННА: Нет, вы не ошиблись. Вы не ошиблись. Я была и не могу не быть в отчаянии. Я слушаю вас и думаю о нем. Я люблю его, я его любовница, я не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас… Делайте со мной что хотите.
КАРЕНИН: Так! Но я требую соблюдения внешних условий приличия до тех пор, пока я приму меры, обеспечивающие мою честь, и сообщу их вам.
АННА: (Одна) Как хорошо я сделала, что все сказала ему. Вронский! Это страшно, но я хочу видеть его лицо. Муж! ах, да… Ну, и слава богу, что с ним все кончено.
СЦЕНА 11
КАРЕНИН подходит к ТОЛСТОМУ.
ТОЛСТОЙ: Что вам угодно?
КАРЕНИН: Я имею дело до адвоката.
ТОЛСТОЙ: Адвокат занят.
КАРЕНИН: Не может ли он найти время?
ТОЛСТОЙ: У него нет свободного времени, он всегда занят… Извольте подождать.
КАРЕНИН: Так не потрудитесь ли подать мою карточку.
ТОЛСТОЙ: Хорошо. Сейчас выйдут,
АДВОКАТ: (Отстраняя ТОЛСТОГО) Пожалуйте.
КАРЕНИН: Прежде чем начать говорить о моем деле, я должен заметить, что дело, о котором я имею говорить с вами, должно быть тайной. (оглядывается на ТОЛСТОГО)
АДВОКАТ: Я бы не был адвокатом, если бы не мог сохранять тайны, вверенные мне. Но если вам угодно подтверждение…
КАРЕНИН: Вы знаете мою фамилию?
АДВОКАТ: Знаю вас и вашу полезную деятельность, как и всякий русский.
КАРЕНИН: Я имею несчастие быть обманутым мужем и желаю законно разорвать сношения с женою, то есть развестись, но притом так, чтобы сын не оставался с матерью.
АДВОКАТ: Вы желаете моего содействия для совершения развода? Вы желаете, чтобы я изложил вам те пути, по которым возможно исполнение вашего желания.
КАРЕНИН: (утвердительно кивнул)
АДВОКАТ: Развод по нашим законам, возможен, как вам известно, в следующих случаях… (ТОЛСТОЙ попытался войти) Подождать! В следующих случаях: физические недостатки супругов, затем безвестная пятилетняя отлучка, затем прелюбодеяние…
ТОЛСТОЙ: (зрителю). Это слово он произнес с видимым удовольствием.
АДВОКАТ: Я должен доложить вам, что прелюбодеяние одного из супругов и уличение преступной стороны по взаимному..
ТОЛСТОЙ: Боже мой! Кто может перевести на русский - прелюбодеяние по взаимному соглашению.
КАРЕНИН: Это вне вопроса в настоящем случае. Тут только один случай возможен: уличение невольное, подтвержденное письмами, которые я нашел у супруги.
АДВОКАТ: Письма, без сомнения, могут подтвердить отчасти; но улики должны быть добыты прямым путем, то есть свидетелями.
КАРЕНИН: Если так…
АДВОКАТ: Итак, вы изволили говорить…
КАРЕНИН: Я сообщу вам свое решение письменно.
АДВОКАТ: Очень хорошо-с.
На авансцену выходят КАРЕНИН, ВРОНСКИЙ и ТОЛСТОЙ
ТОЛСТОЙ: Господа, я собрал вас, чтобы поговорить о правах женщин. С чего
начнем?
ВРОНСКИЙ: Надо не забывать того, что порабощение женщин так велико и старо, что мы часто не хотим понимать ту пучину, которая отделяет их от нас.
КАРЕНИН: Вы сказали – права, – права занимания должностей присяжных, гласных, председателей управ, права служащего, члена парламента…
ТОЛСТОЙ: Без сомнения.
КАРЕНИН: И потому вернее выразиться, что женщины ищут обязанностей, и совершенно законно.
ВРОНСКИЙ: И можно только сочувствовать этому их желанию помочь общему мужскому труду.
Всеобщее одобрение.
КАРЕНИН: Совершенно справедливо. Вопрос, я полагаю, состоит только в том, способны ли они к этим обязанностям.
ВРОНСКИЙ: Точно так же думали о неграх до их освобождения!
ТОЛСТОЙ: Обязанности сопряжены с правами; власть, деньги, почести: их-то ищут женщины.
КАРЕНИН: Я нахожу только странным, что женщины ищут новых обязанностей, тогда как мы, к несчастью, видим, что мужчины обыкновенно избегают их.
Всеобщее возмущение.
ВРОНСКИЙ: Все равно, что я бы искал права быть кормилицей и обижался бы, что женщинам платят, а мне не хотят.
КАРЕНИН: Да, но мужчина не может кормить – а женщина…
ТОЛСТОЙ: В затеянном разговоре о правах женщин есть щекотливые при дамах вопросы о неравенстве прав в браке..
Крик рожденного ребенка. Все в шоке.
АННА в черном ящике. ВРОНСКИЙ уже рядом, закрыв лицо руками,
плачет.
КАРЕНИН: Что барыня?
ТОЛСТОЙ: Вот, разрешились благополучно.
КАРЕНИН: Как я ясно понимаю теперь, с какой силой я желаю ее смерти. А здоровье?
ТОЛСТОЙ: (С пилой в руке, намереваясь распилить ящик АННЫ. ВРОНСКИЙ
его останавливает) Очень плохи. Вчера был докторский съезд, и
теперь доктор здесь.
КАРЕНИН: Кто здесь?
ТОЛСТОЙ: Доктор, акушерка и граф Вронский. Но слава богу, что вы приехали! Она говорит только об вас и об вас.
ВРОНСКИЙ: Она умирает. Доктора сказали, что нет надежды. Я весь в вашей власти, но позвольте мне быть тут… впрочем, я в вашей воле, я при…
АННА: (в постели, бредит) Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он добр, он сам не знает, как он добр.
ТОЛСТОЙ: Анна Аркадьевна, он приехал. Вот он!
АННА: Нет, нет,– я не боюсь его, я боюсь смерти. Алексей, подойди сюда. Я тороплюсь оттого, что мне некогда, мне осталось жить немного, сейчас начнется жар, и я ничего уж не пойму. Теперь я понимаю, и все понимаю, я все вижу.
КАРЕНИН взял ее за руку и хотел что-то сказать, но никак не мог выговорить; нижняя губа его дрожала, но он все еще боролся с своим волнением и только изредка взглядывал на нее.
АННА: Подожди, ты не знаешь… Постойте, постойте. Да, да, да. Вот что я
хотела сказать. Не удивляйся на меня. Нет, ты не можешь простить! Я
знаю, этого нельзя простить! Нет, нет, уйди, ты слишком хорош!
КАРЕНИН стоял на коленах и, положив голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок. Она обняла его плешивеющую голову.
АННА: Вот он, я знала! Теперь прощайте все, прощайте!… Опять они пришли, отчего они не выходят?… Да снимите же с меня эти шубы! –Помни одно, что мне нужно было одно прощение, и ничего больше я не хочу… Отчего ж он не придет? (обращаясь в к ВРОНСКОМУ) Подойди, подойди! Подай ему руку.
ВРОНСКИЙ подошел к краю кровати.
АННА: Открой лицо, смотри на него. Он святой. Да открой, открой лицо! Алексей Александрович, открой ему лицо! Я хочу его видеть.
КАРЕНИН взял руки ВРОНСКОГО и отвел их от лица, ужасного по выражению страдания и стыда, которые были на нем.
АННА: Подай ему руку. Прости его.
КАРЕНИН подал ему руку, не удерживая слез, которые лились из его глаз.
АННА: Слава богу, слава богу, – теперь все готово. Только немножко вытянуть ноги. Вот так, вот прекрасно.
ТОЛСТОЙ: (Отчаянно пишет) Доктор и доктора говорили, что это родильная горячка, в которой из ста было 99, что кончится смертью. Ждите конца каждую минуту.
ВРОНСКИЙ собрался уходить.
КАРЕНИН: Оставайтесь, может быть, она спросит вас.
ВРОНСКИЙ: Алексей Александрович, – я не могу говорить, не могу понимать. Пощадите меня! Как вам ни тяжело, поверьте, что мне еще ужаснее.
КАРЕНИН взял его руку. Они стоят, держась за руки и прижавшись друг к другу.
КАРЕНИН: Я прошу вас выслушать меня, это необходимо. Я должен вам объяснить свои чувства, те, которые руководили мной и будут руководить, чтобы вы не заблуждались относительно меня. Вы знаете, что я решился на развод и даже начал это дело. Не скрою от вас: я желал ее смерти. Но… Но я увидел ее и простил. И счастье прощения открыло мне мою обязанность. Я простил совершенно. Я хочу подставить другую щеку, я хочу отдать рубаху, когда у меня берут кафтан, и молю бога только о том, чтоб он не отнял у меня счастье прощения!
Слезы стояли в его глазах, и светлый, спокойный взгляд их поразил ВРОНСКОГО.
КАРЕНИН: Вот мое положение. Вы можете затоптать меня в грязь, сделать посмешищем света, я не покину ее и никогда слова упрека не скажу вам. Моя обязанность ясно начертана для меня: я должен быть с ней и буду. Если она пожелает вас видеть, я дам вам знать, но теперь, я полагаю, вам лучше удалиться.
Он встал, и рыданья прервали его речь. ВРОНСКИЙ тоже поднялся и вышел.
СЦЕНА 12
ВРОНСКИЙ и ТОЛСТОЙ. ВРОНСКИЙ достает револьвер.
ТОЛСТОЙ: Вы что задумали?
ВРОНСКИЙ: Я чувствую себя пристыженным, униженным, виноватым и лишенным возможности смыть свое унижение.
ТОЛСТОЙ: Но имейте мужество. Да, вы чувствуете себя выбитым из той колеи, по которой так гордо и легко шли по жизни.
ВРОНСКИЙ: (приближает револьвер к виску) Муж, обманутый муж, представлявшийся до сих пор жалким существом, случайною и несколько комическою помехой моему счастью, вдруг ею же самой был вызван, вознесен на внушающую подобострастие высоту, и этот муж явился на этой высоте не злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и величественным.
ТОЛСТОЙ: Роли вдруг изменились. Теперь вы видите его высоту и свое унижение, его правоту и свою неправду.
ВРОНСКИЙ: Так сходят с ума, – и так стреляются… чтобы не было стыдно.
ТОЛСТОЙ бьет кулаком по столу. Это означало выстрел. ВРОНСКИЙ падает, через минуту встает. ТОЛСТОЙ ходит с пилой за поясом.
ВРОНСКИЙ: Глупо! Не попал.
ВРОНСКИЙ: Лев Николаевич, я выстрелил в себя нечаянно. И, пожалуйста, никогда не говорите про это и так скажите всем. А то это слишком глупо!
ТОЛСТОЙ: Ну, слава богу! Не больно вам?
ВРОНСКИЙ: Немного здесь. (Он указал на грудь). Я не в бреду; пожалуйста, сделайте, чтобы не было разговоров о том, что я выстрелил в себя нарочно.
ТОЛСТОЙ: Никто и не говорит. Только надеюсь, что вы больше не будете нечаянно стрелять.
ВРОНСКИЙ: Должно быть, не буду, а лучше бы было…
СЦЕНА 13
КАРЕНИН: Ошибка, сделанная мной в том, что я, не обдумал той случайности,
что раскаяние ее будет искренно и я-то прощу, а она… не умрет.
ВРОНСКИЙ и КАРЕНИН сталкиваются, - как это бывает при
желании уступить другому ход, но в результате только путаются
во взаимной вежливости. ВРОНСКИЙ входит в АННЕ.
АННА: Ты не знаешь, как я измучалась, ожидая тебя! Я думаю, что я не ревнива. Я не ревнива; я верю тебе, когда ты тут, со мной; но когда ты где-то один ведешь свою непонятную мне жизнь… Ты сейчас встретил Алексея Александровича?
ВРОНСКИЙ: Мы столкнулись в дверях.
АННА: И он так поклонился тебе?
ВРОНСКИЙ: Я решительно не понимаю его. Если бы после всего он разорвал с тобой, если б он вызвал меня на дуэль… но этого я не понимаю: как он может переносить такое положение? Он страдает, это видно.
АННА: Он? Он совершенно доволен.
ВРОНСКИЙ: За что мы все мучаемся, когда все могло бы быть так хорошо?
АННА: Только не он. Разве я не знаю его, эту ложь, которою он весь пропитан?… Разве можно, чувствуя что-нибудь, жить, как он живет со мной? Он ничего не понимает, не чувствует. Разве может человек, который что-нибудь чувствует, жить с своею преступною женой в одном доме? Это не мужчина, не человек, это кукла! Это не человек, это министерская машина. Он не понимает, что я твоя жена, что он чужой, что он лишний… Не будем, не будем говорить!…
ВРОНСКИЙ: Не будем о нем говорить.
АННА: Скоро, скоро. Скоро, скоро все развяжется, и мы все, все успокоимся и не будем больше мучиться.
ВРОНСКИЙ: Я не понимаю.
АННА: Не перебивай! Я знаю это, и знаю верно. Я умру, и очень рада, что умру и избавлю себя и вас.
СЦЕНА 14
ТОЛСТОЙ и АННА.
АННА: Лев Николаевич, пора заканчивать ваш затянувшийся роман.
ТОЛСТОЙ: Вы полагаете?
АННА: Пожалуй, да. Если б я могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не могу и не хочу быть ничем другим. И я этим желанием возбуждаю в нем отвращение, а он во мне злобу, и это не может быть иначе.
ТОЛСТОЙ: У вас же есть Вронский?
АННА: Если он, не любя меня, из долга будет добр, нежен ко мне, а того не будет, чего я хочу, – да это хуже в тысячу раз даже, чем злоба! Это – ад! А это-то и есть. Он уж давно не любит меня. А где кончается любовь, там начинается ненависть.
ТОЛСТОЙ: Вы куда?
АННА: Этих улиц я совсем не знаю. Горы какие-то, и все дома, дома… И в домах все люди, люди… Сколько их, конца нет, и все ненавидят друг друга.
ТОЛСТОЙ: Анна. Остановитесь!
АННА: Все попытки были сделаны, винт свинтился. Разве все мы не брошены на свет затем только, чтобы ненавидеть друг друга и потому мучить себя и других?
ТОЛСТОЙ: Вы считаете, что роман уже написан и пора поставить точку?
Гудок паровоза.
АННА: Но как? Зачем этот кондуктор пробежал по жердочке, зачем они
кричат, эти молодые люди в том вагоне? Зачем они говорят, зачем
они смеются? Все неправда, все ложь, все обман, все зло!…
ТОЛСТОЙ: (Берет рукопись) Когда поезд подошел к станции, Анна вышла в толпе других пассажиров и, как от прокаженных, сторонясь от них, остановилась на платформе, стараясь вспомнить, зачем она сюда приехала и что намерена была делать. Все, что ей казалось возможно прежде, теперь так трудно было сообразить, особенно в шумящей толпе всех этих безобразных людей, не оставлявших ее в покое.
ТОЛСТОЙ сел удобней за стол, стал увлеченно писать.
АННА: «Туда! – на смешанный с углем песок, которым были засыпаны шпалы, – туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя».
АННА занимает мизансцену начала пьесы, т.е. прячется в черный цирковой ящик. ВРОНСКИЙ и КАРЕНИН двуручной пилой размеренно пилят черный ящик.
Занавес.
Тихий Александр,
Телефон: +79210179744
assa_55@mail.ru