Отпуск – явление общественное, означающее: отпустить на волю, спустить с цепи… Иначе говоря, дать себе или своему: рабу, скотине, мужу, лошади - кратковременный отдых.
А вот отдых уже понятие исключительно индивидуальное, поскольку для одного это - полнейший покой, для другого - экстремальная активность, тому подавай глушить рыбу, этому – водку.
В нашей семье, слава богу, разночтений по поводу отдыха не случается. Для нас отдых — это безделье.
Однако и оно бывает разным. Жена, к примеру, обожает бездействовать благотворительно. Иначе говоря, кого-нибудь подкармливать.
Кого и чем – ей плевать, главное насытить: лягушку - мухой, цаплю – лягушкой, акулу - мной. Эдакое сочетание Дроздова и Джеральда Даррелла, приправленное материнским инстинктом и откровенной пришибленностью. Отчего в доме у нас целый зоопарк, а во дворе ночлежка.
На отдыхе же, за всей своей кодлой дико скучая, жена обычно начинает подкармливать океан. Хотя, понятное дело, достаётся и мне, и птичкам, и всем, кто попадётся ей под руку.
Воруя из столовой припасы в производственных масштабах, она ловко распихивает их по всей площади своего купальника, после чего бросается в океан, дабы в виде живой кормушки плыть к своим «воспитанникам».
Да-да, «питание» и «воспитание» в голове этой благодетельницы прочно связаны, и передача пищи у неё непременно сопровождается передачей информации.
Иными словами, жена, со своими выкормышами, разговаривает. Используя для широты охвата: русский, иврит и мат в уменьшительно-ласкательной форме.
Звучит это приблизительно так:
«Эй, ты, физдюк! Греби сюда, аль тивахэд... А ты глядина, жди своей очереди!».
При этом от своих подопечных благодетельница, само собой, ожидает безоговорочного послушания – то есть физдюк должен, не убоявшись глядины, вылезти из актинии, а глядина, забыв, что она хищник, обязана жаждать блинчика. Потому что, если жена определилась с предпочтениями, то Дарвин может катиться ко всем чертям.
И ежели даже строгое «ну-ну-ну» хищников не останавливает, то жена щедро раздаёт им лещей, распугивая тем самым отдыхающих и привлекая спасателей, которых успокаивать приходится уже мне.
Объясняя, что мадам не сумасшедшая, а просто общительная, я прошу их не вызывать санитаров и заверяю, что со всем справлюсь сам.
И, действительно, худо-бедно, но справляюсь. Даже когда у жены дебит не сходится с кредитом.
Своих подопечных она ведь по два раза на день пересчитывает, тыча пальцем и бормоча: «Антон… Антип… Матвей… Варфоломей». И если, не дай бог, на поверке обнаруживается недостача...
«Где Прохор?! – кричит в ужасе недосчитавшаяся. - Вы что, сожрали Прохора?!.. Ах, ты ж, глядина!».
И я бросаюсь к жене делать вид, что нам весело.
- Прекрати, на же нас пялятся! – плещась руками, ногами и немножко хвостиком, цежу я разгневанной.
- Но они же сожрали моего Прохора! Моего Крохора-Прохора?!
- Забудь Крохора, или нас упекут!
- Как забыть?! Знаешь, сколько я их предупреждала?!
- Нас уколют успокоительным!
- Пусть колют! Но я прибью эту гадину!..
И начинается ловля…
Жена ловит глядину, а я ловлю жену. Обе, как вы понимаете, выскальзывают. Глядина - из рук, жена - из купальника, за который я её, собственно, и хватаю.
А спасатели, выскальзывая из маек, скатываются с вышек.
- Эвресинг окей? – кричат они на бегу.
- Йес! – машу я им отвоёванным лифчиком. - Ви а вэри хэппи!
И, заарканив жену, волоку к берегу.
- Секу-унду! – хрипит недодушенная. – Сейчас мы уйдём, только дай мне одну секундочку…
- Ты успокоилась?
- Да!
- Точно?
- Абсолютно!
И, сделав глубокий вдох-выдох, она накидывается на, выглядывающего из зарослей актиний малька, с криком:
«А ты, физдюк, куда смотрел?!.. Чего пучишься?! Я кого спрашиваю?!».
И я уволакиваю её уже без слов, потому что общительность общительностью, но отдыха в психушке мне и дома хватает предостаточно.