Хроники невоенного хроника
Письмо Гоголю
Ах, любезный Николай Васильич, когда спр;сите – что меня сподвигло вам письмишко на тот свет состряпать – расскажу вам всё без утайки да по порядку.
Сами ведаете, сильна земля Русская дураками. Да уж, кому, как не вам сие знать-то. С дорогами-то теперь ничего-с дела обстоят, ездить в экипажах бывает – одно удовольствие. А вот расписные долбо,.. простите великодушно, как бы поточнее выразиться, так сказать, «богатыри самодурства» – в глаза так и лезут, так и сигают, так и норовят хронически богопослушному мещанину жизнь испаскудить. Оно ведь как в нашем отечестве тогда было, при вашем житии, так и сейчас. Когда по маленьким человечкам-чиновничкам похаживаешь – оно ещё ничего. Ну, тот ошибся, этот, с кем не бывает, все ж мы люди, все человеки, значит разумение и терпение должны иметь к чужим слабостям. Ну другой напортачил, рангом повыше. Вину чувствует, когда к нему по нескольку раз приходишь, жалуешься, иногда тон повышаешь, а он глазки прячет и всем тельцем норовит выказать вид, что помочь тебе желает. Ну дурак, так дурак, простишь его, не с первого, так с третьего раза. Чёрт бы с ним, али с ней – чиновниц-то нынче тоже дай бог хватает, дурищ этаких – как стареньких, так и молоденьких. Ну, успокаиваешь себя – эта старушка из ума выжила, пенсия крохотная, вот и приходится подрабатывать. А эта, молодушка, токмо в жизнь вошла, не обучилась ещё премудрости чиновничьей. А по отношению к тем, кто середнего возрасту, думаешь, - ну, баба, лицо женского полу, что с нея взять. Боженька наш прощать велел, вот и прощаешь на каждом шагу. Дело-то хоть потихоньку, но движется, даром, что время и нервы теряешь.
А вот-с – другое дело, когда чиновник при такой высоченькой должности оказывается, что думаешь – это как же он туда забрался при своей дурости-то? Впрочем, что ж не понятно – вот он рот раскрывает – и сразу всё яснее ясного становится. Криком кричать принимается, ором орать, а ты – эээ, - думаешь себе – вот, стало быть, как ты, горлопан этакий, на насест взобрался: горлом лужёным взял. Чем больше децибелов на дебилов выплёскивал, тем выше сам себя возносил, значит. И этак всем своим закалённым в нервическом крике организмом он, следственно, самоутверждает свою мелкую натуру перед холопами, кои к нему с челобитными имеют неудовольствие ходить. И ладно б, скажу вам, гражданский чиновник, его и осадить-то проще без последствий, ибо что он тебе сделает, кроме нервического расстройства? Но тут я с военными чиновниками столкнулся. О, скажу вам, это отдельная каста – неприкосновенная. Нет, бывают и среди них вполне себе сносные экземпляры, в меру пьющие, в меру индиффирентные по отношению к посетителям ихних заведений, то бишь военкоматов.
Да, вот под старость лет мне, ни разу не служившему, белобилетнику, пришлось столкнуться с сим дивом дивным. Ну тут, Николай Васильич, история долгая. Ибо коли всё как есть от начала до конца рассказывать, так повествование моё объёмом в вашу известную поэму выльется, а я сие целью не ставлю. А посему вкратце попробую передать один из красочных эпизодов похождений по мукам. Уж сколько-то дураков одолеть пришлось на сём переломном этапе жизнюшки моей беглой не в моей стране да не в моём городе, и, мыслилось – вот оно, счастье, последний этап перед укоренением в здешние зеленя. Ан этот этап выдался самым что ни на есть архисложным. Порядки уж тут такие, что не отвертишься от них. И на работу не устроишься, пока к военному ведомству не припишешься. Неспокойно в окрестностях государства Российского, ой неспокойно, вот и приходится мужское расслабившееся население на учёте держать. Вот и меня, кочевника, захомутали, бумаженции на лекарскую комиссию всучили – и побёг я мотаться по врачам. А они, сами знаете, бывают разные. Ибо тоже – человеки-с, да со своими неустойчивыми к пациенту характерами.
Тут я опять без подробностей обойдусь, но скажу, что долго, коротко ли медицинская гильдия мариновала меня, а всё ж таки бумажки все подписали с определёнными нездоровыми ограничениями. Ну и дело за последним – за начальником сей военной канцелярии, к коей я имел терпение и честь быть приписываемым. Я, значит, – к нему, а он – ни в какую! Я – к другому тутошнему – и он в отказ! Пофутболяли меня туда-сюда, не подпишем, говорят, и всё тут! Нам по формуляру не положено, поскольку вы в соседнем стольном граде Сэпэбэйске зарегистрированы, так там и дела свои улаживайте. Но позвольте, судари, говорю, я ж бумажки сии приписные не с кондачка соорудил, не на хероксе отхероксил, это ж ваши благородные девицы-сотрудницы (непонятно каких званий и рангов ) мне их всучили, предварительно спросясь об факте моего жития, и добро-таки дали. Живу-то я тут, в волостном Китайске, так почему ж я в нём непосредственно к вашему ведомству причисленным быть не могу? Тем паче, перестарок я, и мне всего-то год до списания в бессрочные запасники остался. Чего ж меня мучить-то без надобности? А ежели учесть ещё то, что у меня матушка инвалид инвалидский, так тут ведь и мухе ясно, что никто меня призывать то на войну с проклятым супостатом не будет. А так, по сути – формальность сия мала есть, и урегулировать её вашими полномочиями труда-то особого и не составит, ась?
Кратко говоря, ни к чему не привели мои с военными чиновниками выяснения истины, и услал меня тот, что поглавнее, искать истину в другую инстанцию, коя находится не близко, не далеко, но в том самом соседнем городке Сэпэбэйске. В коий я благополучно прибыл, сначала на бензиновой, а потом на подземно-электрической бричке. Да, Николай Васильич, прогресс нынче не на птице-тройке несётся, а на таких лошадках, что вам и воображаться не воображалось при всей вашей буйной фантазии. Кстати, надо сказать, избы, в коих располагаются военные ведомства, к коим меня так и норовят причислить, к прогрессу никакого отношения не имеют с ваших достославных времён-с. И боязно заходить в помещение было мне не только по известной причине стандартного человеческого мандража перед сильными мира сего, но и по причине опасения из-за внезапного обрушения на голову каменных частей здания на мою буйную головушку. Но, как утверждал ваш более поздний коллега и почитатель, кирпичи на башку просто так не падают, потому-то я и вошёл, уняв сумняшество, в сей одиозный лабиринт. Спервоначалу даже не понял, куда попавши, ибо помещение внутри сумрачное, казематное, коридорчики узенькие, ваш Чичиков явно в них застрял бы своим крупным телом, мне то, худому и тонкому – ничего, прошёл, разглядел дверцу с неким номером, вежливо постучал да вошёл с вопросом. Объяснил, как мог, ситуацию. Тётенька и девушка, по формам больше тётеньки, вызвалась меня проводить к непосредственному начальнику сего заведения. Чиновничью иерархию сложно понять, да и на чёрта сдалось оно мне, служить-то я в сём одиозном ведомстве не собираюсь.
Прошли мы лабиринтами на верхний этаж. Девушка в кабинет вошла, велела мне погодить. Стою, погождаю, слышу, покрикивания из-за двери понеслись. Ишь ты, в настроении, видать этот, как его там, глава врачебной комиссии, што ли. Я ближе подошёл, слух навострил. Чую, девушка пытается пояснить чиновнику суть моей проблемы, но получается это у неё так себе, потому как тот ей договорить не даёт, а только перебивает и, предположительно, являясь поклонником поэмы (также нашего общего коллеги) Сергея Есенина «Пугачёв», репетирует монолог Хлопуши: «Где этот человек, покажите мне этого человека?!» Ну я ж не прячусь, думаю себе, и сочувствуя девушке, порываюсь войти, а тут и она разбудораженно выскакивает и мне кивает – заходите, мол.
Итак, пробил мой час, вхожу, вежливо здороваюсь, переспрашиваю на всякий случай – можно ли?, открываю рот для пояснений, успеваю произнести несколько фраз, и – меня чуть не сбивает с панталыку поток нечленораздельных вопросов по поводу моей ситуации. Ну, любой бы пеший опешил от такого интеллектуального напора, доложу я вам, а тут – сразу с места да в карьер – так и лошадный с коня-то свалится. Что поделать, уж коли вошёл, так надо стоять до последнего. И я делаю ещё несколько попыток разъяснить сему импозантному внешне, но внутренне истерически недалёкому персонажу в спинжаке без опознавательных знаков, суть моего убогого дела. Тот снова беленится, ерошится, кукаречит, аки петух на насесте. Ну так ить чоб не кукаречить, когда рядом две симпатичные медички посиживают да усмешки распускают. Вот не сойтить мне с места, истинный боевой петушок. И так я себе этот образ живо представил, что, каюсь, и сам в иронической усмешке расплылся. А он, заприметя сие моё состояние, сначала словесный прононс свой приостановил от неожиданности, а потом пуще прежнего на меня накинулся и уж давай чехвостить и на личности переходить, но всё ж интеллигентная жилка в ём возобладала, и матючиться он не стал, только позволил себе на «ты» перейти да усомниться в моих умственных задатках. Ну сие понятно – защититься не можешь – нападай и обвиняй в своих недостатках оппонента. Знаем мы приёмы, когда на зеркало пеняешь, а у самого рожа крива. Кипятился он минут этак столько-то, а я всё промежду его бульканий свои логические построения пытался втиснуть. Не слышит чиновник меня, и всё тут, как же услышишь, когда голос глупости голосок разума перекрикивает. А я всё стою, бычусь, не ухожу, нервы только дзынь-дзынь – «одна палка – два струна». Утомляюсь сей безсмысленной односторонней беседой, сознание защитные рефлексы включает и отплывает, да видать, и он притомился. «Ну всё понял? Эй, слышишь меня?» - закончить решил и меня выпроводить. «Слышу, слышу, это вы меня не слышите, понял-то всё, да не очень, умаяли вы меня своей бюрократией». Вижу, не понравилось ему это слово, но из песни-то его не выкинешь. И далее мягко намекаю, выныривая из своей прострации: «Делать то мне конкретно что, милостивый государь, в подобной ситуации?» У чиновничка наконец-то что-то щёлкнуло в мозгу, светильник разума будто на долю секунды зажёгся, и он выдал решение: «Ехай, мол, откуда приехал, к тем, кто направил, пиши там заявление, что живёшь именно тама, а не здеся, они не имеют права отказать в постановке на учёт по месту жительства». Я выдал вместе со вздохом: «А с этого нельзя было начать ваши прения?.. А если опять откажут, мне что, опять к вам за тридевять земель ехать на поклон?» «Не откажут, они обязаны, - и тут же в своей манере сам себе запротиворечил: - а если откажут – в прокуратуру обращайся». «Пипец, - думаю себе, - опять приехали», - и уже, продолжая перманентно охреневать (извините за плохой французский), уходить собрался, как он вдогонку ещё добавляет, мол, если я вас не удовлетворил, обращайся в такой-то кабинет к верховному главнокомандующему, ну то бишь к самому здесь главному – военкому, что ли? Я уж говорил, что в сортах го… спод не разбираюсь, потому и выхода другого, кроме как опять на поклон иттить, не было.
Не знаю, досточтимый Николай Васильич, сталкивались ли вы с такими субъектами, но наверняка Ноздрёв с Собакевичем соврать не дадут – ей-богу сталкивались. Вот и я вам для сего и пишу, ещё живые примерцы подкидываю.
А что дальше-то было – рассказываю. Надо ж дело-то дозавершить, не могу ж я так между двумя городками болтаться-с, не по закону это государства Российскаго, а беззаконить я не привык, ибо человек строгобоязненный и законорассудный, потому и пошёл разыскивать указанный мне вдогонку кабинетец.
Проник во вход с другой стороны здания – не менее жуткозрелищный, доложу я вам, чем тот, первый. Очередь в окошко с вертушкой, будто на старинной заводской проходной, благообразная старушка в окошке, видать, тоже чин какой запасный имеет. Я ей пояснил, куда меня послали. «Ну, мил человек, - гутарит, - это вас неправильно послали, а вот я вас пошлю, так пошлю». «Но меня ж сам этот,.. как там его,.. послал». «А вы что, офицер в запасе?» «Да хай бог милует, что вы!?» «Вот и слушайте меня, я вам дурного не присоветую». Понял я, что тут всяк чиновник – на своём месте сам себе божок, да впрочем, везде так. Ну и спорить не стал, сколько ж можно-то, пошёл прямиком в указанный кабинет. Очередь занял, морально к битве готовлюсь. Долго ли коротко ли ждал-пождал, а таки дождался, к тётушке помладше той, вышепомянутой, в кабинет вхожу, воздуху поболе в рот набрал, принимаюсь рассказывать своё горе. А она безмятежна, раздумчива, вся в работе, над моими бумагами поколдовала, пошуршала, и вид свой спокойно-деловой словом поддержала, мол, всё нормально, приму я у вас эти ваши бумаги. Я аж зазазаикаться стал, - что вот так, просто, без проблем? И загогулин? Стал опять объяснять ей, что да к чему, да как, да зачем. «Да всё мне понятно, - говорит, - приму я вас на учёт, вам же всего годик осталось помытариться, а там – в запас. Только копии некоторых документов поднесите. И вот эти ваши талмуды врачебные про болезни можете себе забрать. И всё на этом». Как – и всё? Я счастью своему не поверил. А за что ж мне эти мытарства ниспослались? Да неужто без них можно было? Ай да чиновники, ай да сукины сыны!
И вылетев взъерошенным сизым голубем из сего небогоугодного заведения, я уж и не знал – плакать мне или смеяться, ибо что рядовому обывателю – смерти подобно, то для всякого ведомственного самодура – отдохновение душевное.
Такие вот дела наши многогрешные, прелюбезнейший мой Николай Васильич. Уж извините, если что, что посмел потревожить вашу бессмертную душу, но никак без вас не обойтись в этой юдоли скорби, и только вашими персонажами умиротворяюсь, находя в них примеры из века в век непреходящие. Да, с одной стороны утешение, с другой печаль пред неизменной природой человеческой, кою только юмором для самого себя и одолеть-то можно, увы.
За сим откланиваюсь и не смею более тревожить ваш священный прах. Думаю не будете в обиде, коли я напоследок процитирую вашу цитату из «Шинели»: «Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий». И – глупее – добавлю.
20-24.05.2023