Я был часами
Часы - скелет времени, по которому можно
изучать анатомию пространства.
Р. Валиуллин
Часы - убийцы времени. Отщёлкиваемое
колёсиками время мертво и оживает, лишь когда
часы остановились.
У. Фолкнер
А что делают часы, если не отмеряют время, данное
нам для сотворения самих себя, для открытия внутри
себя того, о чём мы и не подозревали?
Энн Райс
Часы - изобретение дьявола.
А. и С. Голон
Когда я бываю в меланхолическом расположении
духа, мне часто удаётся отвести поток печальных
мыслей, вызывая ряд фантастических картин,
связанных с окружающими предметами, и размышляя
о сценах и действующих лицах, подсказываемых ими.
Ч. Диккенс
Замысловатыми путями сознание подчас приводило меня к тем или иным решениям. И желание стать часами не было в этом плане исключением. Причём сразу замечу, что не просто какими-то наручными часами или зловредным прикроватным будильником. И уж, конечно, не вокзальными стражами времени. Мой выбор пал на напольные часы, массивные, высокие и находящиеся в солидном возрасте. А наличие громогласного боя и пары, а то и тройки золотистых гирь, подвешенных на солидных цепях, подразумевалось как само себе разумеющееся.
Однако лучше буде изложить всё по порядку, в его временном дискурсе. Что-то около двух недель тому назад на ютубе мне повстречался видеосюжет под вопрошающим заголовком: «Зачем читать Диккенса?» Сразу мне такое вопрошание показалось странным. Упомянутый в заголовке автор занимает достойное место в ряду мировых известных литературный имён. Их произведения , будучи образчиками высочайшего не только литературного мастерства, но и свидетельствами уникальных мировоззренческих , интеллектуальных и духовных качеств их авторов, являют собой нетленный фонд мировой классической культуры. И спрашивать, зачем их читать сегодня, просто нонсенс.абсурдно, если угодно. Как и интересоваться, стоит ли в наши дни слушать Баха или смотреть картины Леонардо да Винчи, или любоваться скульптурами Микеланджело Буонарроти? Но этот странный вопрос был задан, и мне стало любопытно, какой ответ последует на него. И ответ был достаточно неоднозначным. Дуэт весьма самодостаточных ведущих, остановившись на рассмотрении диккенсовского романа «Большие надежды», воздали должное реализму и своеобразному юмору автора, сделали вывод о полезности ознакомления с его творчеством, исходя из двух посылок. Первая состояла в том, что Диккенс поселяет в душах своих читателей надежду, что добродетель обязательно будет вознаграждена.А вторая как бы проистекает из первой: душевное здоровие читателя укрепляется витамином позитивизма, который и является визитной карточкой этого классика английской литературы. Но если вспомнить пассаж из романа «Лавка древностей», описывающий последние дни Кита, одного из его персонажей, то как-то оснований для таких выводов не находишь. Судите сами:
«И весь следующий день он пробыл в церкви до позднего вечера, а ночью, ложась спать, снова сказал: «Она придёт завтра».
И с тех пор каждый день он ждал её, ждал у могилы. Кто знает, какие картины вставали перед ним в этой тихой, сумрачной старой церкви! Новые странствия по прекрасным местам, отдых под открытым небом, прогулки по полям и лесам и нехоженым тропинкам? А может быть, ему слышался знакомый голос, чудилось: вот знакомая фигурка, вот платье и волосы, весело развевающиеся на ветру? О чём были его думы — о прошлом? Или он ласкал себя надеждами на будущее? Он ни с кем не делился своими мыслями, никому не говорил, куда ходит. А по вечерам сидел в кругу друзей и с затаённой радостью, не ускользавшей от их внимания, раздумывал о побеге — с ней, вдвоём… ночью, следующей ночью; и, ложась спать, шептал снова к снова: «Боже! Молю тебя, сделай так, чтобы она пришла завтра!» В последний раз он ушёл из дому тёплым весенним днём и не вернулся в обычный час; они пошли искать его. Он лежал мёртвый на каменной надгробной плите».
Да и по рассуждением о природе реализма Диккенса очевидно, что авторы видеосюжета не знакомы с совершенно замечательными комментариями к «Посмертным запискам Пиквикского клуба» Густава Шпета, написанными им в 1934 году. В этом многостраничном труде, исполненным им, русским философом, теоретиком искусства, политологом, знавшим семнадцать языков и репрессированным в 1937 году, имеются весьма любопытные рассуждения
об этой стороне творческой манеры Диккенса. Позволю себе несколько достаточно обширных цитат из данного труда в подтверждение этого моего посыла.
«Диккенса называют реалистом. Но если сравнить его приёмы с методами подлинных реалистов, как Бальзак, Флобер или Толстой, Диккенс - реалист очень плохой. Он прежде всего и до конца - фантазёр. Его фантазии легче переходят в мечтательность, чем поддаются суровой дисциплине реалистических требований. Если Эдгар По превосходит его как фантазёр, то только потому, что воздерживается и от злой сатиры, и от доброго морализма. Достоевский не превосходит его, ибо, хотя он серьёзнее Диккенса, у него не хватает фантазии для юмора и его мировосприятие мистично. Но зато прославленного фантазёра Гофмана Диккенс превосходит, как красочная картина превосходит однотонный силуэт <..>. Только автор «Дон Кихота» - вне сравнения и остаётся единственным критерием для определения степени фантазёрства у Диккенса».
В другом месте Шпет останавливается на ещё одной характеристике реалистического таланта данного автора:
«Когда Диккенса тем не менее называют реалистом, то, по всей вероятности, имеют в виду преимущественно отрицательные признаки, а не положительные. Он - реалист, потому что он не романтик, не классик, не мистик. Он фантазирует, и продукты его фантазии - правдоподобны, но это ещё далеко не трезвая и не полная реальность. Его фантазия бередит его собственную чувствительность. И тогда, если он -реалист, то особого рода - сентиментальный реалист, и сентиментальность порою настолько овладевает им, что заставляет переходить границы правдоподобного, и Диккенс впадает в мелодраматизм. Сентиментализм Диккенса, однако, - не иронический сентиментализм Стерна; он ближе к плоскому и самоудовлетворенному сентиментализму Руссо. С другой стороны, когда Диккенс в действительном мире наталкивается на что-нибудь таинственное, он не прикрывает его, не прячет ещё глубже и не приписывает ему значения особой реальности, а, напротив, любит его приоткрыть, извлечь на свет, разоблачить и объяснить»
Эта фантазийная реальность, если мыслить в стилистике Шпета, сподвигла меня на желание стать похожим на нечто такое, что имело место быть в этом парадоксальном мире Диккенса.. При этом мне вспомнилось изречение мистера Хамфри из здесь уже упомянутых « Посмертных записок Пиквикского клуба». Именно с этой сентенции начинается «Приложение» к основному корпусу данного сочинения. Оно выглядит следующим образом:
«Когда я бываю в меланхолическом расположении духа, мне часто удаётся отвести поток печальных мыслей, вызывая ряд фантастических картин, связанных с окружающими предметами, и размышляя о сценах и действующих лицах, подсказываемых ими».
Не находясь в меланхолическом состоянии духа, я всё же захотел стать на время одним из таких «окружающих предметов. При этом хотел бы существовать в помещении подобно тому, что было описано «В лавке древностей». А именно:
«Комната, по которой он не спеша пробирался, представляла собой одно из тех хранилищ всяческого любопытного и редкостного добра, какие ещё во множестве таятся по тёмным закоулкам Лондона, ревниво и недоверчиво скрывая свои пыльные сокровища от посторонних глаз. Здесь были рыцарские доспехи, маячившие в темноте, словно одетые в латы привидения; причудливые резные изделия, попавшие сюда из монастырей; ржавое оружие всех видов; уродцы — фарфоровые, деревянные, слоновой кости, чугунного литья; гобелены и мебель таких странных узоров и линий, какие можно придумать только во сне».
Да и предметом мне размечталось быть под стать этому оисанию. И моей радости не было предела, когда отыскал его в комнате того же мистера Хамфри. Это были его старинные напольные часы, используемые для особой надобности. Вот как она, эта надобность, описывается в диккенсовском тексте:
«Мы открываем футляр от часов (ключ от коего находится опять-таки у мистера Хамфри), вынимаем оттуда столько рукописей, сколько может понадобиться для нашего вечернего чтения, и прячем туда те новые вклады, какие были доставлены со времени нашего последнего собрания. Это мы делаем всегда с особой торжественностью».
Причём в этом же тексте имеется и красноречивое описание реакции одного из персонажей при встречи с этими достопамятными часами:
«А вот и часы! - воскликнул мистер Пиквик, останавливаясь как вкопанный.- Ах, боже мой! Это те самые старинные часы!
Я думал, что он никогда от них не оторвётся. Тихонько подойдя и прикоснувшись к ним с таким почтением и так приветливо, словно они живые, он принялся исследовать их решительно со всех сторон,- то взбирался на стул, чтобы взглянуть на верхушку, то опускался на колени, чтобы осмотреть низ, то обозревал их с боков, причем очки его почти касались футляра, то старался заглянуть в щель между ними и стеной, чтобы рассмотреть их сзади. Затем он отступал шага на два и взглядывал на циферблат, дабы удостовериться, что они идут, а затем приближался снова и стоял, склонив голову набок, чтобы послушать тиканье, не забывая при этом посматривать на меня через каждые несколько секунд и кивать головой с таким благодушием, какое я положительно не в силах описать».
Вот такими часами я и захотел быть. Причём и место своего пребывания я выбрал соответствующее. Правда оно находилось не в старой викторианской Англии сороковых годов XIX века, а в Германии времён канцлера Шольца.
Оказавшись на новом месте, я, оглядевшись, мог вслед за известным поэтом заметить, что «вид с трёх сторон у меня чудесный».И это на самом деле было так. Комната значительных размеров была озарена ярким свечением заходящего солнца. Диск дневного светила находился так низко на небосклоне, что его лучи достигали самых отдалённых мест этого пространного помещения. Из всего, что имело место быть в нём, прежде всего привлёк моё внимание необыкновенный стол, расположенный в центре гостинной. Продолговатый, со столешницей в форме усечённого параллелограмма, на приземистых массивный резных вычурных в своих выпуклостях ногах из дерева тёмно –вишнёвого окраса, он занимает пространство от окна почти до середины помещения. Поверх его столешницы находится массивная толстая плита из зелёного мрамора. На ней разместилась причудливая композиция из трёх шахматных досок, заполненных своеобразными фигурами разностилевой направленности. Особенно привлекательным показался мне один шахматный комплект. Он состоял из двух противоборствующих сторон, символизирующих древнеисторическое противостояние римлян и египтян. Во главе чёрных находился король с ликом Юлия Цезаря, а во главе белых – король с ликом царя Птолемея. Всё это должно было, по-видимому, напоминать об александрийском триумфальном походе этого великого полководца на Египет в конце сороковых годов до нашей эры и о его главной добыче – красавице-царице Клеопатре, чьим ликом была награждена королева белых фигур. Цветная, украшенная резьбой и египетскими орнаментами, а также и полудрагоценными камнями, изготовленная из туфа доска и изящные бронзовые фигуры являли собой притягательное зрелище.На других досках, менее красочных, но всё же весьма впечатляющих, противоборствующие стороны тоже символизировали известные исторические события: битву при Пуатье в сентябре 1356 года и Аустерлицкое сражение в ноябре 1805 года. Промеж шахматных досок и вдоль них можно было увидеть антикварные латунные статуэтки диких птиц и животных в стиле барокко. Стоящий в начале стола солидный бронзовый подсвечник в виде скульптуры греческого бога Гермеса, державшего в своей вздыбленной длани толстую свечу, возвышался над всем этим великолепием.
Вдоль противоположной фронтальной стены располагался также тёмно-вишнёвый шкаф из натурального дерева, изготовленный краснодеревщиком в начале двадцатого века. Многочисленные дверцы, расположенные в три яруса, украшали резные вставки, являющие глазу гербы городов Северной Рейн –Вестфалии. В центральной части этого образчика мебели в стиле модерна по всей длине располагалась полка с нишей в центральной части. В ней размещалось около сотни книг, а на самой полке находилась занимательная коллекция. Её примечательность состояла в том, что хозяин квартиры собрал здесь миниатюрные копии различных исторических зданий и скульптур, находящихся в городах по всему миру. Исполненные из цветных металлов, они были в таком количестве, что не разместившись на полке этого шкафа, продолжили свою явленность на трёх навесных полках на соседней боковой стене. Увеличив своё количество более чем до полутораста штук. Над ними располагалась серия эстампов с видами улиц и бульваров Парижа. При чём на всех был изображён Париж в осеннее время года.
Вглядываясь со своего места в эти лики, я невольно припомнил волошинские строки:
Осень… осень… Весь Париж,
Очертанья сизых крыш
Скрылись в дымчатой вуали,
Расплылись в жемчужной дали.
В поредевшей мгле садов
Стелет огненная осень
Перламутровую просинь
Между бронзовых листов.
Вечер… Тучи… Алый свет
Разлился в лиловой дали:
Красный в сером — этот цвет
Надрывающей печали.
Ночью грустно. От огней
Иглы тянутся лучами.
От садов и от аллей
Пахнет мокрыми листами.
Это, если так можно сказать, «парижское мироощущение» более не ощущалось бы, если не два обстоятельства. Первым из них был большой вальяжный зелёный велюровый диван с двумя оригинальными винтажными подушками. Вернее, не диван, а гобелен, наброшенный на его высокую спинку. Ведь на нём, на гобелене, была изображена французская таверна середины XVIII века в момент нахождения в ней четырёх королевских мушкетёров, занятых привычным для них делом: распитием бургундского и дружеской беседой. Второе обстоятельство имело отношение к двум скрещённым рапирам, что висели под потолком над всем этим. Правда было на этой стене нечто такое, что привносило диссонанс в этот изобразительный декор Это нечто находилось прямо в центре стены.И было оно большой гравюрой на меди.На ней был изображён мрачный тип в шляпе и в чём-то, похожем на плащ. Мужчина курил трубку и пристально смотрел вам в глаза.От этого человека и интерьера помещения, в котором он находился, веяло мрачным и мистичным, вызывая у разглядывающего это изображение чувство тревоги, если не страха. Однако, как я узнал позже, оснований для этого не было. Ведь эта гравюра была исполнена по мотивам картины венгерского художника Цукарелли Франческо «Обжигатель древесного угля из деревни», написанной ещё в 1333 году, и никакой магической силой она обладать не могла.
Я бы и дальше продолжил вживаться в мир комнаты, где мне предстояло быть в виде напольных часов, образца тех, что находились в кабинете мистера Хамфри. Но вовремя спохватился и не преминул приступить к своим непосредственным обязанностям: напоминать окружающим о наступлении очередного целого часа суток.
Шесть басовитых и чуть дребезжащих ударов напольных часов вошли в квартирное пространство, медленно утихая в тёмных углах дальней комнаты. Тут же возникла тишина, полная для меня ожидания и неопределённости И почти сразу же сквозь оконные стёкла ворвалась волна новых звуков, громких, размеренных и в то же время настойчивых и будоражащих. Звонили колокола близ находившейся кирхи. Звонили долго и неистово. И вот наступила вновь тишина, но и она мне казалась звучащей. Она давила так на уши, что хотелось вновь что-либо услышать. Но другое: спокойное и раздумчивое. Тогда в некотором раздражении я обратился к этому нарушителю моего созерцательного состояния:
- Вы, сосед, несколько опоздали. Я уже успел оповестить, что наступил шестой вечерний час. Где ваша хвалёная немецкая точность?
И тут же получил самодостаточную отповедь:
- Нам, церковным колоколам, точность не нужна. Мы не временем озабочены. Наш долг напомнить людям о Боге. Призвать их к нему. Намекнуть, что пора на вечернюю службу или на домашнюю молитву к Нему.
Я тут заметил, еае мне кажется , с чувством своей особой значимости:
- Мы,часы, давно уважаем ваше стремление побудить людину к Богу. Но для нас важнее другое: обратить человека к самому себе. И напоминание наше ему о времени есть необходимый момент для его встречи с самим собой.
Ответ оппонента быть незамедлительным и несколько вызывающим, как мне показалось:
- И что он там, в этом рандеву с самим собой, для себя найдёт? Ведь этот диалог будет вне божьих смыслов. А ведь только через Бога человек может узреть себя, свой путь, ведущий к добру или злу.
Дальнейший наш диалог воспроизвожу без своих комментарий, ибо хочу избежать тенденциозности в его изложении.
Часы. На наш взгляд, человек чаще смотрит на часы, чем думает о Боге.
Колокола. А нам бы, конечно, хотелось, что бы человек, посмотрев на часы или услышав ваш перезвон, подумал, что ему пора к Богу.
Часы. Это как вас понять? Разве часы могут сообщить человеку о конце его земного бытия, о начале его пути на небеса, к ангелам и Богу?
Колокола. Ну что за странная игривость. Негоже вам, хранителям вечности, так извращать наши слова. Когда мы сказали: «Пора к Богу», - то имелось в виду, что наступило время для общения с Ним через молитвенное обращение к Нему.
Часы.Уж извините меня, не удержался Вернёмся к нашему разговору. Вот вы не понимаете, что человек может обрести в разговоре с самим собой. Многое, если он задумается, как он живёт во времени и со временем. И живёт ли он для времени или вне его. И какие у него отношения со временем. Ведь всё живое на земле не знает времени. Холод и тепло знает, огонь и стихию знает, смерть и рождение знает. Но живёт вне осознания времени. Только человек для себя придумал разные меры: километры, килограммы, ньютоны и парсеки. И время. Зачем ему это измерение. Зачем ему это ограничение: один час, одни сутки, один год, одна эра? Да и нас, часы, для чего придумал? Для ответа на какой из двух вопрос: сколько времени прошло или сколько осталось? Ему нужен Бог для ответа на эти вопросы, или он сам разберётся?
И тут мне припомнилось,что я не так давно читал переиздание проповедей архимандрита Ионна. Попытаюсь вам изложить его рассуждения, которые, на мой взгляд отвечают на только что поставленный вопрос.
Он высказался примерно следующим образом:
«Мы помним, как существовали лет шестьдесят тому назад границы во времени: было утро, полдень, день, вечер. Всему было своё время, будто кто-то медленно, тихо, благоговейно вращал стрелку времени по циферблату часов. Где это всё ныне? Теперь этого нет! Встаём чуть свет, отходим в полночь ко сну – и всегда должниками в том, что мы не исполнили и малой части того, что нам надлежало исполнить. Кто в этом виноват, кому предъявить счёт? Себе? Но мы трудимся не покладая рук. Часам? Но и их стрелки никто видимо не подводит. Но почему они бегут? А не надо ли нам сегодня, дорогие мои, вспомнить об обещанной к концу времен скоротечности времени, когда ради избранных будут сокращены дни земного странствования живущих. И год тогда будет как месяц, месяц – как неделя, неделя – как день, день – как час, и час – как минута».
Колокола. Не знаем, где он увидел такое ускорение времени. Мы уже более ста лет наблюдаем за временем и людьми. Время не ускорилось ни на чуть, а люд всё более становится суетным. И мы своим набатом зовём их к Нему: остановитесь и поймите себя в Нём.
Часы. Вот и нашлась наша общая точка соприкосновения: человек в обстоятельствах его земного бытия. Так что гудите себе на здоровье и когда угодно, а я буду трезвонить в означенные времена. Вот, как и сейчас, когда надо обозначить очередные истёкшие полчаса.
И вновь одиночный резкий удар прокатился по квартире,з астав хозяйского кота медленно входящим в гостинную и облизывающим розовым язычком седые усы. Видно, он до этого чем-то полакомился или его кто-то угостил чем-то явно вкусным. Услышав неожиданный звук, он навострил уши, приостановился, дернул нервно хвостом и вальяжно подошёл к солидному зелёному велюровому креслу, что стояло рядом с напольными часами, то есть со мной, всё ещё раздражённо виляя пушистым хвостом. Ему часы ничего не сообщили. Время не для него. Затем он запрыгнул в кресло и начал умащиваться в нём. Но тут резкая трель дверного звонка, а затем и вторая, ещё более продолжительная,заставили его прекратить эти его уготовления, И он счёл за благо покинуть предполагаемое место вечерней дрёмы и, сделав стремительную пробежку,укрыться за диваном. Через некоторое время хозяин квартиры открыл дверь, встречая нежданного посетителя несколько недовольным брюзжанием:
- Сколько раз я тебе уже говорил, Мила, не трезвонь столь навязчиво. У меня со слухом всё благополучно. И почему не сообщила по телефону, что будешь у меня вечером. Я ведь мог отлучиться, и тебе пришлось бы в таком случае отправиться во свояси несолоно хлебавши. И оно надо было бы тебе такое?
- И что тут такого:! Я женщина, звоню когда и как хочу. И ты мне не указ. Уж больно ты ныне грозен, как я погляжу.
- Спору нет.Тем более что в начале прошлого века весьма маститый поэт дал тебе все основания так себя позиционировать, сформулировав примечательную максимуму: «ты женщина, и этим ты права» . Ты, Мила, конечно, женщина, но уж больно какая-то шумная, если не сказать - неуёмная.
- Какая есть! И заметь, Жень, единственная в своём роде. И на кого ты ссылаешься? Уж не на мэтра ли серебряного века Валерия Брюсова? – поинтересовалась , входя в гостинную, та, которую хозяин квартиры назвал Милой.
- Именно на него. И для услады твоих ушей думаю, стоит воспроизвести текст, из которого я позаимствовал одну строчку, полностью.
Говоря это, хозяин квартиру разместился в кресле рядом со мною, предварительно предложив гостье расположиться на стуле , что стоял у стола супротив.
- Не совсем уверен в точности, но упомянутое произведение звучит как-то так:
Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты - свёрнутый, запечатлённый свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.
Ты - женщина, ты - ведьмовский напиток!
Он жжёт огнём, едва в уста проник;
Но пьющий пламя подавляет крик
И славословит бешено средь пыток.
Ты - женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звёздной,
Ты - в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечём ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся - от века - на тебя!
- Вот из-за этой твоей способности неожиданно извлекать из памяти удивительные строки я тебе прощаю все твои наезды на меня, все твои несносные придирки и шельмования. Но сегодня они не были благостным елеем для меня, а ещё более усугубили моё и без того тягостное состояние духа.
- Помилуй бог! Что в очередной раз с тобой приключилось? Помнишь, как ты серчала на меня, когда я сравнил тебя с одним чеховским персонажем, – спросил тот, кого визитёрша именовала Женей.
И получив отрицательный ответ, продолжил:
- С тобой регулярно что-то происходит. И поэтому я уподобил тебя конторщику Епиходову из чеховской пьесы «Вишнёвый сад» по прозвищу «22 несчастья». Ведь ты, как и упомянутый бедолага, раз от разу попадаешь в какие-то передряги. Что на этот раз тобой? Надею, ничего серьёзного?
- Умеешь ты, однако, успокоить бедную женщину, обиженную и уязвлённую! Щедр безмерно на умиротворяющие слова и жесты, как я погляжу.
- Позволь, позволь. Но ты даже ещё не удосужилась что-либо мне сообщить о предмете своих последних злоключений, если такие были. И мне не ведомо, в чём тебе сочувствовать, какую поддержку оказать. А ты уже язвишь в мой адрес. Так что на милость с тобой приключилась?
- Ты просто не представляешь, как мне тяжело, непередаваемо тяжело Я просто не нахожу слов, как это можно объяснить, уж не говоря, как это принять.
- Давай я тебе налью немножко бренди. Сделай несколько глоточков, закури свою сигареллу, помолчи, соберись с мыслями и изложи мне суть своих волнений и переживаний. И мы потом поговорим об этом.
Евгений, не смотря на свой почтенный возраст, довольно энергично восстал из кресла, затем в той же манере подошёл к шкафу, ранее мной описанному, отодвинул резную барную дверцу и достал фигуристую бутылку бренди и мельхиоровый стаканчик, поставив всё это потом на стол перед гостьей, присовокупив ко всему этому пепельницу в виде медного кленового листа.
- Закуски не предлагаю, ибо в предыдущие разы ты от неё отказывалась. Так что угощайся, а я вернусь в кресло, где и обожду пояснений к природе твоих бедствий, если ты позволишь мне так выразиться.
Мне было столь любопытно отслеживать мизансцену, что стала выстраиваться с момента появления этой заполошенной дамочки, что чуть не запамятовал, что надо надлежащим образом исполнять свои обязанности – обязанности солидных напольных часов: регулярно сообщать окружающим о времени. Поэтому я тут же разродился семью раскатистыми ударами.
Хозяйский кот, что всё это время возлежал на покатом верхе дивана, с любопытством наблюдая за происходящим в гостинной, заслышав мой бой, уставился на меня продолжительным немигающим взором, как бы соображая, который час. Видно, посчитав, что отмеренная мной продолжительность времени соответствует его представлению об необходимости очередного перекуса, стремительным прыжком покинул своё лежбище и, не обращая внимания на присутствующих, невозмутимо прошествовал на кухню.
- Хотела бы я быть кошечкой в твоём доме, - сделав очередной глоток бренди, несколько жеманно промолвила гостья, провожая взглядом вальяжно удаляющегося кота. – Уютно, тепло и, видимо, сытно. – И перейдя на более естественный тон, продолжила. - Как бы я хотела обрести камерное , обособленное существование. Мой мир и я. И никого из вне не впускать. Как я устала от их претензий ко мне, от нападок и оскорблений, от их несусветной тупости!
- Я тебе давно предлагал одомашниться в моих пенатах. Но ты всегда бросала мне в ответ, что не нашёлся ещё тот, кто стреножил бы тебя. И вообще - домашнее стойло не для тебя.
- Да, я гордая птица. Но как-то неуютно стало мне в моём неб
- Оставим эту выспренность. Чувствую, сказанное тобой не очередная поза, а нечто, говорящее, что ты столкнулась с какой-то злонамеренностью. Могу ли как-то посодействовать тебе в этом случае?
- Ты уже содействуешь. Потчиваешь славным бренди и выказываешь готовность терпеть мои стенания. И если честно, именно это я сегодня хотела обрести. Ведь мне близко высказанное беднягой Мармеладовым:
«Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь да пойти!» Вот я и заявилась к тебе, неожиданная, «как «нате», - закончила свой монолог гостья, закуривая тем временем очередную тонкую коричневую сигареллу и пустив струю дыма через стол в направлении своего собеседника.
- Могу припомнить Маяковского и я:
Пришла —
деловито,
за рыком,
за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Взяла,
отобрала сердце
и просто
пошла играть —
как девочка мячиком.
- С тобой не поиграешь! Опасно. Ибо твоя непредсказуемость таит многие сюрпризы, подчас чреватые не очень приятными последствиями.
- Так и не играй. И всё же, поведуй, наконец, мне о своей печали?
- Зная твоё несколько предубеждённое отношение к моему творчеству, рискую не встретить твою поддержку в этой ситуации. Но всё же рискну. Дело в том, что я разместила на одном интернет портале новое своё стихотворение. Для полной ясности я тебе его сейчас зачитаю. Минуточку, дай собраться с мыслями, так как опасаюсь, что оно ещё не отложилось в памяти. – Мила замолкла и, повернув голову к окну, замерла, изредка попыхивая сигареллой и стряхивая пепел на кленовый лист. Затем, повернувшись к Евгению, стала несколько нараспев читать:
...то ли беженка, то ли скиталица,
не вписавшись в судьбы поворот,
то смеётся она, то печалится
у чужих - Триумфальных - ворот...
всё бежит - городами и сёлами,
покорясь опалённой судьбе,
повторяя слова невесёлые -
о себе, о себе, о себе...
встречным дарит мотивы нездешние
песен странных, рождённых в огне,
в них слова, словно в марте подснежники -
о себе... о тебе... обо мне...
эти речи и очи печальные,
эти чёрные брови дугой;
мы встречались - незримо, нечаянно -
в жизни этой и в жизни другой.*
Произнеся последнюю строчку, она сделала глоток бренди из мельхиоровой стопки и выжидательно глянула на своего визави.
- Что-то не понял? Ты что ли хочешь, чтобы я как-то оценил этот твой поэтический экзерсис?
- Я не ослышалась – экзерсис?- переспросила поэтесса с явным раздражением.
- Именно так. И чем тебе не угодно это слово?
- Он ещё спрашивает! Лишний раз убеждаюсь, что ты невозможная личность. Слово-то какое выискал!
* Стихотворение Т. Ивлевой.
Нет сказать произведение, творение, сочинение, или, на крайний случай, опус. Так нет – экзерсис! Даже не соображу, обидеться на тебя или возгордиться собой, услышав эдакое в адрес моего стихотворения...
А я не знаю, стоит ли тебе сейчас гнать пургу, как говорит мой племяш в ответ на мою ворчливость. Слово как слово. Скажем, так иногда называют музыкальные сочинения малой формы, типа этюд, Помнится, я встречал такое наименование у Скарлатти. Он так именовал свои клавирные сонаты. И постой. Я тут недавно перечитывал сборник эссе Роберта Музиль, и помнится ,там было нечо, относящиеся к предмету нашего разговора. Я сейчас найду этот томик на полке и постараюсь сыскать нужное место.
Пожилой человек подошёл к шкафу, присмотрелся к ряду книг и через некоторое время вернулся в кресло, держа в руке искомое издание.
- Вот слушай, хорошо что нужное находится почти в начале книги, на 45 странице – не пришлось долго искать: «Более того, я даже намеревался отнестись к этой новелле как к литературному экзерсису, а также как к
способу самому немного отдохнуть и умственно расслабиться».
- Ну, не стоит наводить тень на плетень. Ещё на Музиля ссылаешься. Но я тоже не лыком шита. Мне стало ясно, что стоит за твоим «поэтическим экзерсисом». Каким-то чудом я сейчас припомнила строки, которые как-то вычитала у Александра Горина, автора уже не помню какого поэтического интернет сайта. Они мне запомнились особенно последней строчкой. Ты вот это имел в виду, когда так обозвал мною прочитанный тебе текст?
Останови в любой момент:
Не ясен смысл, размыта тема...
Стих экзерсис...эксперимент...
Так....бесконечная фонема.
Значит, ты полагаешь, что я только что явила тебе своё упражение в сочинении «бесконечной фонемы»? Как ты мог так меня обидеть! Ты в своём махровом сарказме зашёл слишком далеко. Всё, терпеть это впредь не намерена! Мне остаётся только...
- Окстись, милая. Я и слыхом не слыхивал про этого стихотворца. А уж тем паче не знаком ни с какими его творениями, в том числе и с тем, из которого ты процитировала строфу.
Тут мне пришлось вмешаться. Но не с попыткой снизить накал противостояния давних друзей. Просто пришла мне пора пробить один раз в ознаменование того, что прошло полчаса с момента моего последнего, семичасового, боя.Но для собеседников моё внезапное громогласие подействовало неожиданно урезонивающе. Видимо, поэтому, дождавшись, пока звуки моего звона угаснут в отдалённых углах квартиры, её хозяин достаточно миролюбиво начал увещевать:
- Милочка, обуздай, пожалуйста, полёт своих аллюзий. Сказал и сказал. Не нравится тебе «поэтический экзерсис»? Считай, что его нет. Я его заменил на шестнадцатистишье. И для всеобщего умиротворения давай прочту тебе по памяти благостное шестнадцатистишье Александра Блока:
Когда я создавал героя,
Кремень дробя, пласты деля,
Какого вечного покоя
Была исполнена земля!
Но в зацветающей лазури
Уже боролись свет и тьма,
Уже металась в синей буре
Одежды яркая кайма…
Щит ослепительно сверкучий
Сиял в разрыве синих туч,
И светлый меч, пронзая тучи,
Разил, как неуклонный луч…
Ещё не явлен лик чудесный,
Но я провижу лик – зарю,
И в очи молнии небесной
С чудесным трепетом смотрю!
- Ээто ты так решил меня умиротворить? Уж не знаю, осознанно или нет, но ты оказался на стороне тех ,кто пытается отравить мою жизнь в последнее время.
- Боже правый! Хоть цитируй грибоедовского Чацкого:
«Не образумлюсь... виноват,
И слушаю, не понимаю,
Как будто всё ещё мне объяснить хотят,
Растерян мыслями... чего-то ожидаю».
- Тут и понимать нечего. А если хочешь объяснений, их есть у меня. Прости за невольный раннесоветский мем.
- Простить за что, любезная? За какой-то такой мем? – недоумённо спросил Евгений.
- Во как! Наш всезнайка-энциклопедист не знает, что такое мем? Потрясающе! Тогда соизволю пояснить исторически отставшему элементу. Мем – это фраза или слово, получившие широкую популярность в речевой практике.
- Попытаюсь несколько реабилитироваться. Припоминаю, что в 1912 году известный тогда музыкант Саша Макаров сочинил романс, в котором
впервые появилось это выражение, правда в несколько другой редакции:
Вы просите песен, их нет у меня -
На сердце такая немая тоска.
Так скучно, так грустно живётся,
Так медленно сердце холодное бьётся,
Что с песнями кончить пора.
Потом небезызвестный тебе Маяковский в 1921 году пишет одному собрату по перу: «Вы просите песен - их нет у меня. Полтора года я не брал в рот рифм (а пера в руки, как вам известно, я не брал никогда)». Через одиннадцать лет в пьсе Славина «Интервенция» появляется эта фраза, правда, в утвердительной коннотации. Потом её произнесут в одноимённом фильме, вышедшем на экраны в 1968 году. Особо надо отметить, что и бардовская песня тоже воспользовалась этим, как ты говоришь, мемом.Так Аркадий Северный в 1975 году пел в «блатной народной песне»:
Ты хочете песен? - Их есть у меня!
В прекрасной Одессе гитары звенят!
Пройдись по бульварам, швырнись по садам -
Услышишь гитару, увидишь мента.
А петербургский бард, злостный употребитель обсценной лексики, некто Шнуров, уже в наши дни поёт в песне, извини, под названием «Мамба мамба х*ямба»:
Вы хочите песен (Да!), их есть у меня! (Давай!)
Я переору любого соловья! (Давай!)
Я старый металлист (Оп!), тусовщик и стиляга... (Давай!)
А щас будет злая и матёрая соляга! Вау!
..Magic people! ...Voodoo people!
Вы хочите песен (Да!), их есть у меня! (Давай!)
Пусть я пьяный в жопу как последняя свинья!
И пусть уже давно не стоит моя шняга! (Е-е!)
А щас будет злая и матёрая соляга! (Давай! Давай! Давай!)
- Уж не знаю, какое найти изящное слово, чтобы передать свой восторг от твоего неожиданного экскурса в историю этого выражения. Совершенно magnicifently! Превосходно вне всяких сомнений! И с извинениями беру назад свои бестолковые слова о тебе как исторически отставшем элементе.
- Оставим это. Просто это очередной рецидив распушения павлиньего хвоста своей начитанности.. Не более того. И давай, переходи, наконец, к изложению сути твоих возникших проблем или недоразумений.Уж не знаю как атрибутировать твои злоключения, на которые ты ссылалась ранее.
- Да я и сама затрудняюсь в том, как всё, что со мной произошло, оценить. Как там у поэта: «себя на суд я отдаю». Так что слушай. Я тебе в начале нашего разговора поведала, что некоторое время тому назад я разместила в социальной сети своё стихотворение, к которому ты, выслушав его, прикрепил это несуразное слово «экзерсис. Мы тут с тобой по этому поводу несколько столкнулись лбами. Но, к твоей чести, ты как бы признал некоторую неуместность такого определения, и возникший конфликт сошёл на нет. Но то, что последовало после этой публикацией, не идёт ни в какое сравнение с нашим противостоянием. Мы спорили о термине, а в сетях на меня накатила волна сущностных претензий.Тон комментарий был оскорбительным. По сути дела я была предана остракизму. Я на себе почувствовала все прелести так называемого кибербуллинга, а если точнее, то кибермоббинга.
- Извини, что останавливаю, я понимаю, что такое буллинг с его бытованием в школьной среде. Это когда отдельный ученик становится жертвой преследования или отдельного одноклассника, или группы учащихся данного школьного коллектива. Я понимаю, что такая практика может быть перенесена в интернет, и тогда это именуется как кибербуллинг. Явление, конечно, мерзкое, но понятное во всяком случае. Но моббинг – это просто вне моего понимания.
- Тут всё очень просто. В понятийном плане данный термин происходит от англоязычного слова, имеющего значение «толпа». То есть моббинг – это преследование отдельного человека толпой, коллективом, некоторым сообществом. Вот я и стала такой жертвой, если угодно. Жертвой интернет сообщества, то есть жертвой кибермоббинга..
- Помилуй Бог, что они нашли такое в этом твоём сочинении, чтобы предать тебя коллективной травле?
- Суть вдруг возникших претензий ко мне вышла за рамки данного моего опуса. В поле внимания моих хулителей оказались многие другие мои стихи, что дало им основания сделать обобщающие выводы о природе моего творчества, выводы, уничижающие меня, несправедливые, на мой взгляд, и очень тенденциозные по большому счёту.
- Так что они тебе инкриминируют, извини за столь наукообразный стиль? Хотя постой, на ум пришло более симпатичное выражение. Что они тебе вменяют?
- Хрен редьки не слаще. Что это твоё инкриминируют, что вменяют какие-то худосочные слова. Я бы бы так представила суть их претензий ко мне: для них я певица и проповедник уныния, бесперспективности, безнадежности, тоски и потерянности в этом мире. Как выразилась одна из них, я инкарнация поэтики Семёна Надсона, правда в весьма пошлой редакции. В доказательство она приводит следующие строки этого поэта конца XIX века:
Умерла моя муза!.. Недолго она
Озаряла мои одинокие дни:
Облетели цветы, догорели огни,
Непроглядная ночь, как могила, темна!..
Тщетно в сердце, уставшем от мук и тревог,
Исцеляющих звуков я жадно ищу:
Он растоптан и смят, мой душистый венок.<...>
А теперь — я один… Неприютно, темно
Опустевший мой угол в глаза мне глядит;
Словно чёрная птица, пугливо в окно
Непогодная полночь крылами стучит…
Мрамор пышных дворцов разлетелся в туман,
Величавые горы рассыпались в прах —
И истерзано сердце от скорби и ран,
И бессильные слёзы сверкают в очах!..
.- И что ты ответила всем этим инвективам в твой адрес?
Я им в ответ со всей определённостью заявила, что я не эстетизирую одиночество, я не апологетик безнадёжности и безверия в некие благостные исходы в будущем, я не певец неодолимости хаоса и мрака. Как они не понимают! Я выразительница своего бытия и мироощущения.
Я так чувствую, я так переживаю этот период безвременья в нашем мире, в нашей культуре, в наших умах, если угодно. Это мне страшно, это мне всё видится в таком свете, это мои боль и страдания.! Другие наше общее историческое время могут, безусловно, воспринимать по-другому. Но это не лишает меня права доводить до них свою точку зрения, сколь она и не была бы им неугодна. Да, они могут не принять мои оценки. Это их право. Но организовывать по этому поводу нелицеприятную травлю вплоть до неблаговидных выпадов в адрес моей личности - это уже полный зашкварк, как говорит теперь молодёжь, то есть беспредел.
- Я могу присовокупить ещё одно понятие, которое по смысловому значению более подходи, на мой взгляд, к твоей ситуации. Это такое понятие как хейтеры. Им можно описать тех людей, которые получают удовольствие от той ненависти, что они извергают на головы своих жертв. Слова словами, но я не понимаю, почему ты не последовала вящему совету поэта:
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
Хотя глупцов, среди тех, кто тебе досаждал, вероятно, было мало.
- Ты прав. Это были не глупцы, а записные мерзавцы. Пушкинский совет, конечно, хорош как некий теоретический дискурс, но в жизни ему следовать весьма проблематично, особенно мне с моим темпераментом и нетерпимостью. Поэтому я не руководствуюсь и другой рекомендацией Александра Сергеевича:
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечёт тебя свободный ум,
Ты знаешь, так уж сложилось, что я давно живу одна. Но это не значит, что я могу жить вне времени, вне житейских обстоятельств, что происходят вокруг меня.
Тут надо заметить, что я настолько увлёкся перипетиями общения этих давних знакомых, что совершенно запамятовал пробить очередной полный час. Хотя собеседники, увлечённые своей беседой, и не заметили эту мою досадную несостоятельность. Однако хозяйский питомец, этот кошачий сибарит, тут же вопросительно уставился в мою сторону, явно ожидая чего-то. Но не дождавшись моих восьми раскатистых ударов, покинул изголовье дивана и вновь продефилировал на кухню, видимо, организуя жизнь по своему внутреннем звериному хронометру, а не по странным напольным часам. Движение кота отвлекло собеседников от обмена мнениями, но последующее его исчезновение на кухне вернуло их к предмету разговора.
- Я тебя хорошо понимаю. Сам себя то и дело одёргиваю: не лезь, не вмешивайся в полемику, не заявляйся со своим мнением. Куда там! На днях высказал одному знакомому свою позицию по так возмутившему меня «театральному делу» Жени Беркович. В ответ услышал от него такой морализаторский цунами, что едва пришёл в себя после него.
- А что это за «театральное дело»? И кто такая Женя Беркович? Я что-то не в курсе. Расскажи мне об этом, если тебе не трудно, конечно.
- Я бы не хотел сейчас об этом распространяться. Давай об этом при следующей нашей встречи поговорим. Да и ты сможешь к тому времени быть в курсе. Так что обменяемся мнениями. иии позвони мне, когда будешь в теме. Тогда и обсудим.
- Видимо, ты прав. Ты дал мне ориентиры: «театральное дело» и Женя Беркович. Но ты от меня сегодня всё же не отделаешься. Я всё же хотела бы услышать твоё мнение о моём стихотворении, которое я тебе прочитала в начале сегодняшней встречи, об этом злополучном экзерсисе в твоей коннотации. Только не принимай близко к сердцу мои последние слова. Это я так резвлюсь. Ты ведь понимаешь, какая женщина удержится, чтобы не уесть умного мужика.
- Не уела, а просто улыбнула. Рад что тебе вернулась прежняя самодоcтаточность А насчёт испрашиваемого тобой моего мнения, то их есть у меня. Начну с того, что, как по мне, это твоё стихотворение содержит развёрнутую аллюзию на один из вечных сюжетов мировой литературы, на историю неприкаянной личности в человейнике, как говорил один персонаж повести «Баранкин, будь человеком».Этот сюжет восходит к тому библейскому времени, когда Иисуса Христа , нёсшего свой крест, в Страстную Пятницу 33 года н.е . в Иерусалиме, вели на распятие. Уставший сын божий попросил сапожника-еврея, мимо дома которого был его тяжкий путь, разрешения облокотиться на стену его жилища, чтобы передохнуть. Но тот отказал Иисусу и даже грубо оттолкнул. За то, что он поднял руку на Спасителя, этот человек был наказан: божьим судом его приговорили на вечное скитание, вернее до Второго пришествия Христа: «И не будет у тебя дома родного и везде будешь ты чужим и гонимым отовсюду, где бы ты не находился ...» Так в христианской мифологии, начиная с XIII века, а значит и в культуре появилась фигура Вечного жида. Стал сюжет с этим страдальцем плодотворным и в литературе. В этом плане прежде всего обращает на себя внимание роман Эжена Сю под красноречивым названием «Агасфер (Вечный жид)», изданный во Франции, боюсь ошибиться, но скорее всего в 1845 году. К данному персонажу обращались многие литераторы. Навскидку назову дюжину таких авторов, как Жуковский, Дюма, Беранже, Киплинг, Борхес, Маркес, О. Генри, Вс. Иванов, Булгаков, Лем, Стругацкие, Ю. Кузнецов.
Помню, как трагически звучала со сцены реплика булгаковского персонаж в драме «Бег» генерала Чарноты, Цитирую по памяти:
«Итак, пути наши разошлись, судьба нас развязала. Кто в петлю, кто в Питер, а я куда? Кто я теперь? Я – Вечный Жид отныне! Я – Агасфер. Летучий я голландец! Я – чёрт собачий».
В наши дни Европа вновь, как и в те драматические времена, воссозданные Булгаковым, вновь наполнилась людьми, гонимых судьбой и оторванных от отчей земли. Кому-то каким-то образом удалось укорениться в чужих для себя краях, а иным не повезло. Они парии, одинокие и неприкаянные, влачат свою жизнь в обстоятельствах инаковости: другой язык, другая культура, другие нравы и обычаи. Так появилось множество таких фигур, как Агасфер, на улицах Европы. Только не божий суд приговорил их к подобному испытанию, а катаклизмы нашего недоброго времени ввергли их в такую пучину страданий. И тебе, Мила, удалось с пронзительной ясностью передать весь драматизм такого драматичного существования. Прочти первые восемь строк этого твоего стихотворения для иллюстрации последнего моего пассажа .
- Сейчас. Только скажи, когда надо будет остановиться.
...то ли беженка, то ли скиталица,
не вписавшись в судьбы поворот,
то смеётся она, то печалится
у чужих - Триумфальных - ворот...
всё бежит - городами и сёлами,
покорясь опалённой судьбе,
повторяя слова невесёлые -
о себе, о себе, о себе...
- Достаточно. И ещё несколько слов.
Вот эти первые восемь строк, написанные мастерской рукой, производят очень большое впечатление. Последующие восемь мне кажутся излишне, не знаю, как определённее выразиться, литературными, что ли... Какое-то перепевание поэтики серебряного века. И мыслится, что некоторое твое стремление к выспренности оказало тебе плохую услугу. Говоря это, я имею в виду странный для меня образ, что ты создала во второй части стиха. Мне даже запомнились строки, в которых он возник. Я и запомнил их, так как изначально захотел с тобой о них поговорить. Речь я веду о вот таком твоём развёрнутом метафорическом сравнение:
встречным дарит мотивы нездешние
песен странных, рождённых в огне,
в них слова, словно в марте подснежники...
У меня ассоциативный ряд со словом подснежник состоит из следующего набора понятий: свежий, нежный, пробуждение природы, весенняя сказка, прекрасное настроение, красота и первозданность, очарование, чистота и нетронутость, робкий и беззащитный. И если угодно, приходит на память строки Майкова, выученные мной ещё в школьные годы:
Голубенький, чистый
Подснежник-цветок!
А подле сквозистый,
Последний снежок.. .
Последние слёзы
О горе былом
И первые грёзы
О счастье ином.
И может это всё быть порождено огнём, как были порождены слова, рождённые в также в пламенной стихии? Но именно такой образ создаёт твоя поэтическая метафора. Тебе как автору виднее, но мне как читателю такое видится неестественным.
И ещё одно одно. Данное стихотворение состоит, на мой взгляд, из двух трудно соединяемых, подчеркиваю, в моём сознании, частей. Первая часть – сдержанно-пафосная, чётко выверенная и организованная. Вторая – мелодраматическая, с некоторыми романсово-шансоными акцентами с привлечением банальной стилистики, как-то: очи печальные, чёрные брови дугой. Органичную связь между этими частями мне, как читателю, трудно уловить. Но тебе как автору виднее. Может быть, в этом и была твоя задумка, на таком контрасте создать некое целокупное восприятие. Но в моём сознании такое единство не возникло. И пойми, это только лишь оценочное суждение, а не приговор. Как-то так, милая.
- Спасибо. Не буду устраивать полемику вокруг того, что ты, Женя, только сказал. Мне надо подумать. Что я постараюсь сделать в ближайшее время. О результате моих размышлений я сообщу, и мы вернёмся к ещё к этому стиху. Во всяком случае - спасибо. А сейчас твоё долговязое недреманное деревянное чудо собирается пробить не только девятый час времени, но намекнуть мне, что-то я загостилась у тебя. И действительно уже поздновато. Так что ещё раз спасибо за поддержку и содержательный анализ. Не хандри. Звони, старина., не пропадай.
- Я бы, конечно, мог бы попытаться задержать тебя, сказав нечто вроде вот такого блоковского пассажа:
Подруга, на вечернем пире,
Помедли здесь, побудь со мной.
Забудь, забудь о страшном мире,
Вздохни небесной глубиной.
Но не буду. Время уже достаточно позднее, а тебе добираться до дому в вечернее время весьма проблематично. Так что до свидания и всех благ.
После её ухода под мой девятичасовый перезвон он подошёл к балконной двери, постоял молча, вглядываясь в наступающие сумерки, дождавшись прекращения перезвона часов, тихо, но внятно произнёс:
Ушла. Но гиацинты ждали,
И день не разбудил окна,
И в лёгких складках женской шали
Цвела ночная тишина.
Затем развернулся и вернулся к дивану, предварительно прихватив по дороге странный продолговатый предмет, украшенный замысловатым разноцветным орнаментом. Сев на диван, он чуть изогнутый конец этой штуки поставил на ковёр, которым был устлан пол в гостинной, а другой - стал пристраивать ко рту. Я, наблюдая за этими странными манипуляциями, неожиданно припомнил, что за штука была в руках хозяина квартиры. Это был диджериду. Я не мог предположить, из какого материала он был смастерён. Но когда я с этим инструментом познакомился, то узнал, что современные австралийские аборигены, чьи предки изобрели этот артефакт, изготавливают его их сухих стволов ветвей эвкалиптов. И не малую помощь им в этом оказывают обитатели тех мест насекомые, похожие на больших белых муравьёв. Они выедают сердцевины ветвей, последние засыхают от такого варварства и в конечном итоге становятся пригодными для последующей «музыкальной» жизни.
Тем временем раздались первые звуки. Сказать, что мне понравилось звучание этого экзотического инструмента, это значит ничего не сказать. Диджериду пел, смеялся взвывал, рокотал, сипел, стенал, бормотал, всхлипывал, бурчал и гоготал – словом издавал всякие мыслимые и едва мыслимые звуки. Но всё это вместе взятое было музыкой, музыкой волшебной, будоражащей и притягательной. В ней было столько магии, силы, энергии и обаяния, что я, очарованной этой музыкальной стихией, почти забыл надлежащим образом вновь напомнить, что минуло ещё полчаса. Справившись с этой задачей, я окончательно осознал, что не хочу более быть напольными часами. Это чувство у меня возникло ещё в ходе моего молчаливого присутствия при беседе хозяина квартиры и его гостьи. Видимо, к моменту начала этого позднего музыциования с привлечением неподражаемого диджериду моё нежелание быть долговязым недреманным механизмом окончательно овладело мной. И дело было не в том, что мне не всегда удавалось, вернее, с трудом удавалось своевременно оповещать о результатах суточного движения времени, а в совершенно другом. Слушая и наблюдая беседу двух близких людей, я всё больше и больше понимал, что в этих обстоятельствах я выступаю в роли то ли тайного соглядатая, то ли в роли непрошенного визионера. И обе эти ипостаси мне претили, и более того, они казались мерзкими и какими-то малопривлекательными. Посему я покинул чертоги этой уютной квартиры и направился домой. В голове моей в этот момент почему то пульсировали удивительные строки Александра Блока, поэта, которого недавно цитировал хозяин квартиры, стоя у балконной двери и глядя, как сгущаются сумерки в преддверии наступления ночи.
Всё, всё обман, седым туманом
Ползёт печаль угрюмых мест.
И ель крестом, крестом багряным
Кладёт на даль воздушный крест...