Детский дом

ГЛАВА  1 

     Во второй половине августа меня определили в Пятигорский санаторный детский дом. Я не запомнил первых дней. По всей вероятности, слияние с коллективом произошло легко и незаметно, а увиденное здесь как раз было то, к чему я тянулся и раньше: строгий распорядок дня, музыкальные занятия, игры, хорошая библиотека и, наконец, культурное поведение воспитателей и воспитанников.
     Все детдомовцы были разбиты на две группы – старшую и младшую. Со старшей, куда я попал, днём работала одна воспитательница. После ужина её сменяла вторая, оставаясь до утра. Воспитатели, как и весь персонал, начиная с заведующей, носили белые халаты, в виду того, что детский дом относился к учреждению санаторного типа.
     Утром, если это была школьная пора, подъём начинался в 7:30. Затем – умывание, уборка постелей и в 8:00 – завтрак. После него, получив на руки второй завтрак (булочку или пачку печенья), мы выстраивались во дворе в отряд по два человека во главе с воспитателем. В соседнюю среднюю городскую школу № 6, к которой был прикреплён детский дом, мы ходили строем, точно успевая к началу занятий. «Детдомовцы идут», – можно было услышать нам вслед негромкие голоса прохожих. И это было нетрудно определить по нашей одинаковой одежде и строевому передвижению по тротуару.
     Зато я хорошо запомнил первые дни в уже названной школе. Получилось так, что на одной из перемен меня окружили старшеклассники.
     – Ты с какого класса? – со злобным смехом набросились они. – По шее хочешь получить?
     Я замотал головой и тихим голосом назвал свой класс.
     – Наверно, новенький! – закричал их предводитель. – Тащите в туалет. Там разберёмся. А мы тут ещё кого-нибудь поймаем и сделаем всем «тёмную».
     Когда меня привели в дворовый низкий и грязный туалет, там уже находилась будущая жертва – светловолосый мальчик, стоящий на отвратительно грязном и заплёванном полу. По его испуганному лицу я сразу понял, что попал в серьёзный переплёт, но бежать из туалета было невозможно: дверь, ухмыляясь и ругаясь матом, охраняли двое старшеклассников.
     Они курили и с издёвкой задавали вопросы пленнику.
     – Эй, ты, белобрысый! Ты там ещё не наложил в штаны?
     Пленённый мальчик глянул исподлобья, губы его задрожали, а на глазах навернулись слёзы.
     – Нет, – прохрипел он.
     – Ну-у, так счас наложишь. Лучше, иди покакай по-хорошему, а то, как остальных приведут, мы вас бить будем.
     – Я не хочу...
     – Твоё дело. Придётся потом мамочке два дня штанишки отстирывать, – и старшеклассник щелчком выстрелил докуренной папиросой в лицо подростка, но промахнулся.
     – Ну, где там остальные, – не выдержал второй охранник. – Скоро перемена закончится!
     Первый выглянул на улицу:
     – Идут. Пацаны, почему так долго?!
     – Да разбегаются как блохи! Увидели, что мы этих сюда отвели, – ответил их предводитель, заходя в туалет. – Та-ак, ребятки, кого первым окунуть? – указал он глазами на лужу мочи. Подойдя ко мне, спросил: – Может, с тебя начнём? Говорят, ты новенький. Откуда?
     – Из детского дома.
     – Из детского дома?! Что ж ты сразу не сказал, дурачок? Детдомовцев мы не трогаем. Давай вали отсюда…
     Проходя через весь двор к зданию школы, я оглянулся и увидел, что светловолосого мальчика тоже выпустили из заточения. Тогда мне стало понятно: старшеклассникам просто захотелось развлечься и попугать слабых подростков.
     Урок уже начался, но мне удалось прошмыгнуть на своё место за третьей партой. Она находилась возле окна, из которого доносился гул проезжающих машин, и можно было даже рассмотреть людей, идущих по противоположной стороне улицы.
     Вначале я радовался такой удаче – сидеть возле окна мне ещё никогда не доводилось! Однако вскоре почувствовал, что недостаток моего слуха здесь проявляется значительнее, так как хорошо слышащее ухо оказалось обращённым к шумному окну. Конечно, попросить у классного руководителя пересесть на другую парту было можно. Но я не стал этого делать, стесняясь, что весь класс узнает о моей тугоухости. К тому же, не захотел терять и «хорошее» место возле окна.
     В дальнейшем это обстоятельство сильно усложнит моё обучение. Из-за шума, доносящегося с улицы, часть слов преподавателей я не улавливал и, выполняя школьное задание в детском доме, был вынужден самостоятельно доходить до некоторых вопросов учебного материала.

* * * 

     После занятий в школе нас ждал обед в детдомовской столовой. Кормили хорошо. Если не наелся, можно было попросить добавки и даже вынести на улицу нарезанные куски хлеба. Правда, последнего нам не разрешалось, чтобы мы не ели его потом немытыми руками.
     Но запретный плод всегда слаще. Воспитанники всё равно умудрялись выносить хлеб под рубашкой. Так, на всякий случай! Кто кормил им птичек, а кто просто держал хлебную корочку в кармане, отщипывая от неё кусочки во время игры или занятий.
     После обеда обязательно проводилась прогулка на свежем воздухе прямо во дворе детского дома. Затем мы усаживались в учебной комнате, где под наблюдением воспитательницы выполняли домашнее задание.
     По окончании занятий следовал полдник, снова – прогулка, и в 19:00 нас приглашали ужинать в столовую. Остальное время, до десяти часов вечера, каждый мог уже заниматься своим любимым делом.    
     Весь жилой корпус детдомовцев представлял собой двухэтажное здание, на первом этаже которого, изолированно и со своим выходом в огороженный дворик, располагалась младшая группа. Попасть же на второй этаж, где находились помещения нашей старшей группы, можно было только со двора, поднимаясь по широкой деревянной лестнице с перилами. На этом этаже располагались учебная комната и игровой зал, две спальные (для мальчиков и девочек), умывальная, туалет и прихожая. В прихожей у каждого воспитанника имелся свой закрывающийся на замочек индивидуальный шкафчик для верхней одежды и обуви. 
     В игровом зале, с потемневшим от времени паркетом, стояло старое чёрное пианино, большое во весь рост и в позолоченной раме зеркало, вдоль стен – множество стульев, а посередине – покрытый зелёным сукном круглый стол. Здесь мы могли играть в настольные игры, рисовать, а так же прослушать лекцию нравственного или гигиеничного содержания.

* * *      
               
     Но особенно интересными для меня стали музыкальные занятия. Ими руководил мужчина средних лет, Владимир Анатольевич. Это был спокойный, доброжелательный человек, которого воспитанники уважали за то, что он здорово играл на пианино.
     Сами же занятия проходили в старой каменной часовне, находящейся в центре двора и окружённой разросшимися могучими деревьями, наверно, посаженными ещё с открытием самого храма. Её внутреннее помещение имело очень высокий потолок и большие вытянутые вверх окна. Но заслонённые со всех сторон ветвями они настолько плохо пропускали солнечный свет, что приходилось даже днём включать электрическую люстру.
     От её яркого света помещение сразу преображалось: начинал сиять натёртый до блеска светло-коричневый паркет, на окнах вскипали белизной тюлевые шторы, а ровные сбитые в ряды мягкие стулья подчёркивали строгий, но гостеприимный порядок.
     Для того чтобы ряды не мешали проведению занятий, их можно было легко, по скользящему паркету, сдвинуть вместе, и тогда в центре зала открывалось широкое пространство, позволяющее проводить в часовне не только музыкальные занятия, но и праздничные мероприятия. В глубине помещения имелась и небольшая сцена, а рядом -- коричневое пианино, на котором играл Владимир Анатольевич. 
     Как правило, для проведения музыкального занятия в ярко освещённый зал часовни мы входили строем по одному под звуки исполняемого им бравурного марша. Затем выстраивались посередине для обучения бальным танцам или на сцене – для проведения хоровых занятий.
     Я хорошо помню наше нестройное хоровое пение и постановки народных танцев, движения которых руководитель показывал с книжкой в руке, сырые монтажные работы, где воспитателю приходилось подсказывать исполнителям их слова. Тем не менее, занятия воспитанникам очень нравились, и каждый из нас стремился попасть в число выступающих на праздничном концерте.
     А концерт, как говориться, был уже не за горами! Его  решили дать 7 ноября в честь годовщины Великой Октябрьской революции. К этому времени Владимир Анатольевич, помимо уже разученных с нами песен и стихов, решил поставить и украинский народный танец.
     Ещё на первом занятиях он отрепетировал со мной, Юркой Мясниковым и нашими партнёршами, как надо пробежаться по воображаемой сцене, взявшись за руки крест-накрест. На других занятиях – показал исполнение  «присядки», «верёвочки» и «ковырялочки», а в конце одного из них попросил меня и Юрку остаться, чтобы разучить трудный сольный номер.
     Когда мы остались, Владимир Анатольевич подошёл и показал в книжке картинку с изображением танцора, исполняющего какое-то движение украинского танца.
     – Вы так сможете, ребята?
     Вначале нам было трудно разобраться, какое движение делает нарисованный в народном костюме человечек.
     – А что он делает? – поинтересовался я.               
     Немного замявшись, руководитель ответил:
     – Да эти. Как их?.. А-а, пистолетики! Здесь надо, присев на корточки и расставив рук в стороны, выбрасывать вперёд то одну, то другую ногу. И так – шестнадцать тактов подряд под музыку танца.
     Юрка был прирождённый атлет. Несмотря на маленький рост, имел сложившийся рельеф мускулатуры и считался самым сильным мальчиком в нашей группе. Он и попробовал первым сделать эти «пистолетики». Они у него получилось, но почти стоя. Нечто похожее сумел сделать и я.               
     – Не-ет, ребята. Это надо делать на корточках. Так не пойдёт, – поморщился наставник. Затем присел и попытался выбросить ногу. И здесь мы услышали характерный треск лопнувших  брюк. – Да-а, – стал  щупать Владимир Анатольевич порванный шов. – А как теперь домой пойду? – он посмотрел на нас и рассмеялся.
     Вместе с ним рассмеялись и мы, но теперь было понятно, чего добивался Владимир Анатольевич.
      Покорячившись, Юрка сумел из такого неудобного положения два раза выбросить ноги, но тут же завалился. У меня получилось один раз. Однако движение нами было "схвачено".
     – Молодцы, – похвалил руководитель. – Если разучите, будете солировать.
     – Мы постараемся, Владимир Анатольевич! А вам сейчас принесём иголку с ниткой. Только подождите. Не уходите!
     – Да куда же я пойду с порванными штанами? Несите иглу побольше, а нитку – тёмного цвета.

* * *

     Мне понравились и бальные танцы, но на одном из первых занятий со мной случился настоящий конфуз. В тот памятный день Владимир Анатольевич предложил всей группе разучить «Фигурный вальс», для чего нам было предложено разбиться на пары.
     Выбор партнёрш, по этикету, должны были сделать мальчики, и я направился к понравившейся девочке. Звали её Светлана. Она была невысокого роста, стройная, с заплетёнными косичками, с большими серыми глазами и капризными губками. Её так и прозвали девчонки: «Наша капризуля», стараясь при этом комично изобразить недовольный взгляд и выражение лица Светланы.
     Однако моё приближение «капризуля» восприняла без всякой радости. «Разреши пригласить», – обратился я и кивнул головой. Она же нехотя ответила реверансом.
     После показа первой фигуры вальса руководитель предложил парам взяться за руки, и я протянул партнёрше похолодевшие от волнения ладони. Но Светлана, как только прикоснулась к ним, тут же отдёрнула руки и капризно надула губки. Однако танцоры уже сдвинулись с места, и ей пришлось дотронуться до моих ладоней, что она и сделала, прикоснувшись лишь пальчиками. От стыда и невозможности прекратить неприятные для партнёрши прикосновения, меня бросило в жар, а потом – в холод.
     «Не отставать, старайтесь делать движения одновременно со всеми», –  поправлял неумех руководитель. Но Светлана уже перестала касаться моих ладоней, держа свои на расстоянии. Владимир Анатольевич тут же подошёл: «В чём дело, ребята?»  В ответ «капризуля»  пробурчала вроде того, что не хочет со мной танцевать. 
     Подошла воспитательница Валентина Васильевна, отвела меня в сторону и стала расспрашивать. Но от стыда и обиды я ничего не сказал.
     – Ну, что ты молчишь, Владик? Давай рассказывай... – более настойчиво попросила она.
     Собравшись с духом, я ответил:
     – У меня холодные руки…
     Воспитательница пощупала кисти и обо всём догадалась.
     – Владимир Анатольевич… – подошла она к руководителю и стала что-то объяснять.
     – Хорошо, Валентина Васильевна. Я буду показывать движения, используя вас.
     Воспитательница зарделась:
     – Ну что вы, Владимир Анатольевич, хотите меня опозорить?
     – Ничего. Вы тоже должны знать движения, чтобы потом разучивать с группой для закрепления моих занятий.
     Ничего не ответив, Валентина Васильевна подвела меня к Христостомовой Ане, с которой руководитель показывал движения вальса.
     – Анечка, потанцуй с Беловым, а то его партнёрша сегодня плохо себя чувствует, – громко сказала она, чтобы слышала вся группа и уже сидящая на детском маленьком стульчике Светлана.
     Улыбчивая и остроумная, Аня приблизилась ко мне:
     – Сегодня, Владик, тебе выпала большая честь танцевать с Председателем Совета дружины. Смотри, не подведи!
     Я ответил благодарной улыбкой, успокоился, а мои пальцы сразу потеплели в её горячих и мягких ладонях.

* * * 
    
     Промучившись целых три дня, мы с Юркой все-таки научились делать пистолетики, На следующем занятии Владимир Анатольевич, потирая руки, сказал: «Итак, ребята, украинский танец у нас будет. Осталось только достать костюмы. Но это не проблема: попрошу Раису Фёдоровну, что бы она одолжила их во Дворце пионеров. Думаю, к такому празднику она их на время выпросит».               
     Раисой Фёдоровной звали заведующую детским домом. Строгая и осанистая, лет пятидесяти, она всегда говорила ровным негромким голосом, никогда не кричала на воспитанников, но мы её почему-то побаивались.
     Наконец наступили дни празднования Великого Октября. Погода была ещё тёплой, и торжественное мероприятие решили провести на воздухе, прямо на нашем стадионе. Ощущение приближающего торжества можно было почувствовать за несколько дней. Ребята группы драили мастикой паркетные полы в комнатах основного корпуса, девочки протирали окна, а потом ушли наводить порядок в столовой и на кухне. Дорожки нашего двора были чисто подметены дежурными, а на кронштейнах для знамён я и Юрка вывесили красные флаги. Всем детдомовцам было приказано привести в порядок выходную одежду и обувь: пришить недостающие пуговицы, выгладить одежду и пионерский галстук, а также начистить до блеска обувь. 
     Утренний подъём объявили две пионерские трубы. В столовой, разукрашенной небольшими красными флажками, нам подали вкусный завтрак с праздничными подарками из сладостей. После второго завтрака возле основного корпуса началось построение по отрядам для выхода на стадион, где нас ждали гости. Это были представители других пионерских организаций, ветераны Великой Отечественной войны и родственники воспитанников.               
     И вот, под неумелую дробь барабанов и хриплые призывы пионерских труб, с развёрнутым знаменем нашей пионерской организации, строем, дружина вышла на стадион и построилась ровной линейкой лицом к гостям. Христостомова начала принимать рапорты председателей отрядов. Закончив, повернулась к стоявшей рядом Раисе Фёдоровне, отдала пионерский салют и доложила о прибытии дружины для проведения мероприятия в честь празднования Великого Октября. Затем попросила разрешение на его открытие.
     Разрешение было получено, и снова ударила вразнобой барабанная дробь, а одна из труб исторгла петушиный клич, как бы по-своему возвещая о начале торжества.
     Я с гордостью стоял в строю своих товарищей, охваченный, как и они, торжественностью происходящего. Нам было не важно, что звучит неумелая дробь и фальшиво играют трубы. Самое главное, что в этот момент мы все, как один, гордились своей пионерской организацией и нашей великой страной под названием СССР.   
     Торжественная часть продолжилась выступлением гостей из организаций и речами пришедших к нам ветеранов Великой Отечественной войны. Под конец всех выступлений к присутствующим обратилась Раиса Фёдоровна. Она отметила успехи детдомовцев в учёбе, назвав в числе первых Христостомову, в труде – на нашем загородном садоводческом участке – и вручила отличившимся похвальные грамоты. После команды «вольно» гостям было предложено посмотреть концерт художественной самодеятельности.
     Он начался с монтажной постановки, в которой участвовал хор и чтецы. Стоя немного впереди и сбоку от хора, Владимир Анатольевич аккомпанировал ему на аккордеоне. Одновременно он поглядывал и на нас, участников украинского танца, переодевающихся в народные костюмы недалеко от трибун. Мы уже знали, что наше выступление начнётся после стихотворного отрывка из произведения украинского поэта Тараса Шевченко и спешили с переодеванием.
     С помощью Валентины Васильевны девочки быстро разобрались в костюмах. Мы же с Юркой сразу запутались в больших красных шароварах, которые показались нам слишком широкими. Мой друг долго крутил их перед собой, стоя в одних трусах, а потом обратился к воспитательнице:               
     – Валентина Васильевна! Как можно танцевать в таких малахаях? Я же в них упаду.
     – Мясников! – занервничала она, только что справившись с костюмами девочек. – Ты долго будешь их разглядывать? Одевай скорее.
     – Валентина Васильевна, – озаботился я, плюнув на размер шаровар, так как был выше Юрки. – А где здесь зад и перед?
     Воспитательница покрутила шаровары, но так и не обнаружила отличия.
     – Вот что ты, Белов, всё время чего-то ищешь? Раньше, наверное, было все равно, где зад, а где перед!
     – А как же они, Валентина Васильевна, в туалет ходили, – начал хохмить Юрка, натянув шаровары до самых плеч. – Наверное, внизу штанину оттопыривали.
     – Мясников! Как тебе не стыдно? А ещё – пионер!
     Мы любили Валентину Васильевну за её беззлобность и доброту и уважали за то, что она не ходила жаловаться на своих воспитанников заведующей. Правда, взамен ей приходилось терпеть от смелых подростков и такие фривольности!
     После того, как танцоры оделись и, взявшись за руки крест на крест, приготовились к выходу, раздались слова ведущей: «А сейчас наши воспитанники исполнят украинский народный танец!» Зрители захлопали, однако звуки аккордеона заставили их замолчать, и они стали с интересом наблюдать за двумя танцевальными парами, выбежавшими к ним под музыку.
     Когда мы сделали первый круг и выстроилась в одну линию перед трибунами, нам открылись ряды скамеек, занятых зрителями, которые снова начали хлопать, но уже в такт музыкального сопровождения.
     Девочки выбежали вперёд и стали исполнять украинскую «ковырялочку».   
     Юрка, хлопающий вместе со мной партнёршам, кивнул в сторону скамеек:
     – Смотри, понравилось!
     Но продолжающаяся мелодия заставила нас бежать парами новый круг для выхода на следующую исходную позицию. Теперь девочки стояли за нашими спинами, прихлопывая ладонями, а мы с Юркой начали исполнять «присядку». После неё все выстроились в одну линию лицом к гостям, а затем, положа руки на пояс, стали делать движение «верёвочка».
     И тут что-то случилось у Юрки. Я видел это только краем глаза, продолжая смотреть на зрителей и одновременно исполнять это коварное движение, в котором можно легко сбиться с ритма. Оказалось, мой друг запутался в очень широких шароварах и уселся на траву. Но он не растерялся, а тут же выпрыгнул из сидячего положения и сумел закончить вместе с нами исполнение «верёвочки».
     Это было сделано во время: рисунок танца и продолжающаяся музыка требовали новой пробежки по кругу. Круга, после которого предстояло делать сольный номер – «пистолетики». Но, несмотря на шаровары, они пошли легко! Девочки, наклонившись к нам, хлопали в ладоши и подбадривали негромкими криками. Зрители в задних рядах поднялись, пытаясь лучше рассмотреть, что делают танцоры ногами в таком низком положении.
     После «пистолетиков» мы снова взялись за руки крест-накрест, пробежали полукруг и под громкие аплодисменты скрылись за трибунами.
     Подождав пока стихнут аплодисменты, Владимир Анатольевич сделал вступление, и хор запел, заканчивая концерт, песню о Родине.
     После праздничного успеха я и Юрка несколько дней купались в лучах славы. Мальчишки пробовали повторить наши «пистолетики», но у них ничегошеньки не получалось! Подражатели каждый раз заваливались на бок или вообще не могли двинуть ногами. Затем заискивающе смотрели и просили показать ещё раз, как надо делать пистолетики. Юрка с удовольствием показывал, но результатов не было видно. Вскоре ему это надоело, и мой друг, любивший подшутить, после их очередной неудачной попытки, сделал серьёзное лицо и подозвал неспособных учеников.
     – А знаете, почему у вас ничего не получается? – Он внимательно посмотрел на слушающих товарищей и неожиданно заявил: – Потому что вы –  сла-ба-ки!
     На слова Юрки никто не обиделся: по сравнению с ним, каждый из ребят и вправду был слабак.


ГЛАВА 2

     Музыкальные занятия Владимира Анатольевича заставили меня обратить внимание на наш старый и совершенно расстроенный инструмент, стоящий в зале. Пианино имело уже пожелтевшие клавиши, в которые каждый детдомовец считал своим долгом ткнуть пальцем или просто побрякать, изображая пианиста. Некоторые даже умели играть «собачий вальс», показанный кем-то из воспитателей.
     Первое время так же поступал и я, но побывав на музыкальных занятиях и послушав игру руководителя, мне захотелось научиться играть современные песни. В то время в кинотеатрах страны прошёл показ нового фильма, после которого стала популярной песня «Домино» и которую можно было часто услышать по радио, висевшем в игровом зале.
     Её-то я и стал подбирать одним пальцем на нашем разбитом инструменте.
     Помню, в первый день мне удалось подобрать только начало песни. Замедляли процесс цвет и форма чёрных клавиш. Тогда я не понимал, чем они отличаются по звучанию от белых, но постепенно стало доходить: их цвет и форма не влияют на воспроизведение мелодии, а лишь несколько затрудняют её подбор. Но без чёрных клавиш никак нельзя было обойтись!
     На другой день, уже смелее применяя чёрные, я смог подобрать продолжение песни. Проходившие мимо ребята и особенно девочки останавливались, слушали и просили разучить «Домино» до конца. 
     На третий день, с остановками и ошибками, мне всё-таки удалось добраться до конца песни. Но, как только я стал петь и одновременно играть, то начал  «спотыкался» на чёрных клавишах, которые плохо укладывались в памяти и требовали какое-то время для поиска.
     Нечаянно я обнаружил, что песню можно сыграть от любой белой клавиши с той лишь разницей, что количество чёрных от этого уменьшалось или прибавлялось! Такое открытие навело на мысль подобрать мелодию с наименьшим количеством злополучных клавиш. После нескольких попыток мне это удалось. Однако зазвучавшие от других клавиш мелодии заставляли меня кукарекать петухом на высоких нотах или мычать, как бык, на низких. В конце концов, я выбрал клавишу «до», от которой можно было петь свободно и где попадались всего только три чёрные клавиши. На следующий день я уже пел и играл полностью довольно простую мелодию песни "Домино" с запевом и припевом.       
     Моё рвение не осталось незамеченным для воспитателей, которые удивились тому, с каким упорством я подбирал песню. Одна из них, уже не молодая женщина, Ольга Фёдоровна, была  родной сестрой заведующей и когда-то училась играть на фортепиано. Она-то и оценила мой труд по достоинству, а чтобы поощрить, иногда предлагала всей группе спеть песню «Домино» в моём сопровождении.
     Надо ли говорить, что после этого я с удвоенной энергией стал подбирать и другие мелодии. Теперь я подолгу не отходил от пианино, выбирая время, отведённое для прогулок на улице. Такое затворничество позволяло не только никому не мешать, но и спокойно работать над подбором мелодий. Однако моё уединение не одобрили молодые воспитательницы: в отличие от Ольги Фёдоровны, они не были родственниками заведующей и боялись выговора за нарушение распорядка дня.
     – Белов! Ты опять здесь, – подходил кто-нибудь из них. – Ну-ка марш на улицу.
     – Можно, я только немного поиграю и пойду, – просил я.
     Иногда мне удавалось уговорить, но чаще всего я хитрил. Как только воспитательница выходила со мною во двор, она успокаивалась и начинала обход, чтобы присмотреть за играющими на воздухе детдомовцами. Тем временем я незаметно возвращался назад, снимал пальто в раздевалке и садился за пианино.
     Постепенно, научившись подбирать мелодии, стал пробовать прибавлять к ним и сопровождение в левой руке. Но зрительная память теперь мало помогала в выборе нужных клавиш. Для аккомпанемента их приходилось подбирать только по слуху, что я и пытался делать. Однако некоторые звуки мелодии требовали каких-то других звукосочетаний. Каких? Я не понимал и тыкал в первую попавшую клавишу в левой руке. Иногда выходило удачно, но было ли такое созвучие правильным, я не знал.
     Таким образом, аккомпанировать себе я научился по наитию, применяя слух и не всегда одинаково располагая созвучия в нижних регистрах. Для одинакового расположения пришлось бы запоминать много клавиш, что в общем-то было довольно трудно. Выручил постепенно формирующийся гармонический слух и гармоническая память. Они давали мне возможность запоминать окраску нужного созвучия, в каком бы положении или месте оно не находилось. И теперь, продолжая опираться только на слух, я перестал испытывать затруднения, связанные со зрительным запоминанием отдельных нот и звукосочетаний в левой руке.               
     Ну, а дальше мне захотелось большего, а именно: попробовать сочинить свою музыку. Конечно, такое желание было уже «наглостью», но я успокаивал себя тем, что никто из ребят не разбираются в этом деле. Выслушав «мою музыку», некоторые даже могли попросить повторить её ещё раз. Названия к сочинениям придумывал сам, а иногда – слушатели. Правда, «поклонники» могли из-за этого даже поспорить между собой, поскольку каждый слышала что-то своё. Их спор обычно разрешался мною, и слушатели успокаивались, понимая, что кому, как не автору, знать, что изображается в его «произведении».
     В начале декабря, делая обход, к нам на собеседование, которое проводила сестра заведующей, пришла Раиса Фёдоровна. Немного послушав, она спросила:
     – А кто тут у вас научился играть на пианино?
     Все дружно повернулись в мою сторону, а Ольга Фёдоровна шутливо сказала:            
     – Теперь у нас есть свой музыкант. Владимир Анатольевич жалуется, что у него не хватает времени для занятий с детдомовцами. Так мы готовим ему замену. Владик! Иди сядь, пожалуйста, за пианино.
     Я встал и привычно устроился на кем-то подставленный стул.
     – Что будем петь? – обратилась она ко всей группе.
     – «Домино»! – закричали воспитанники, и, как только я начал играть песню, подхватили её.
     Тем временем Раиса Фёдоровна наклонилась к сидящей на стуле сестре и стала что-то ей говорить. Затем, перебив пение, обратилась к нам:
     – Дети!.. – она сделав многозначительную паузу и торжественно продолжила: – Московский детский дом, с которым мы дружим несколько лет, приглашает нас к себе на новогодние каникулы.
     Наступила тишина, а потом раздались взволнованные крики воспитанников.
     Ольга Фёдоровна повернулась к нам, призывая к спокойствию.
     – Я понимаю вашу радость, – продолжила заведующая, – но вынуждена огорчить тех, кто закончит четверть с плохими оценками или отличится недостойным поведением. Поэтому желающие попасть на Новый год в Москву должны уже сейчас призадуматься и подтянуть успеваемость. Московский детский дом, ребята, считается образцовым, и мы не должны брать туда тех, кто плохо учиться или не умеет хорошо вести себя. Короче говоря, в гости к москвичам смогут поехать только десять лучших воспитанников. Меня все поняли? – закончила Раиса Фёдоровна.
     – Да-а… – уже не так уверенно и громко ответила группа.
     – А ты, Владик, молодец. Скоро будешь играть в четыре руки с Ольгой Фёдоровной. Она тоже училась в детстве на пианино. Сколько лет, Оля?
     – Да брось, ты Рая! Когда это было... – со вздохом ответила воспитательница.
     – До свидания! – снова обратилась к нам заведующая и с поднятой по привычке головой направилась к двери.
    
* * *    

     За неделю до Нового года наша группа детдомовцев, расположившись в купейном вагоне поезда «Минводы – Москва», выехала из Пятигорска. Нас сопровождала любимая воспитательница Валентина Васильевна. Воспитанники, многие из которых ехали так далеко первый раз в жизни, перебегали друг к другу из одного купе в другое и пели пионерские песни,
     Я же находился в одном купе с Аней Христостомовой, с которой подружился ещё на бальных танцах. Это была серьёзная, начитанная девушка лет пятнадцати, с прекрасным тонким чувством юмора и не по годам рассудительная. Беседуя с ней, мне часто приходилось наталкиваться на её колкости, сквозь которые чувствовалась и скрытая симпатия ко мне.
     Невысокого роста, круглолицая, с чёрными густыми и длинными волосами, закрученными в пучок на голове, Аня имела правильные черты лица с лёгкими веснушками на нём. Её большие чёрные глаза, выдавали в ней нерусское происхождение. Как я потом узнал, она была гречанка и родилась в колонии греческих переселенцев недалеко от Чёрного моря. Поскольку её родители умерли рано, маленькая Аня попала по распределению в пятигорский детский дом ещё задолго до меня. Здесь она выросла и считала его своим вторым домом.
     В поезде, как Председатель Совета дружины, Аня должна была помогать воспитательнице следить за порядком. Поэтому, после разговора со мной, она вышла в коридор, чтобы пройтись по вагону и побеседовать с расшалившимися воспитанниками.
     Оставшись один, я стал смотреть в окно. Проплывающие мимо заснеженные поля, напомнили о далёкой Сибири, Окунево и о тех, которые остались там. Анастасия иногда писала моей матери корявым почерком натруженных рук письма, которые обычно начиналось словами: «Здравствуйте, Лида, Иван и мой любимый сынок Владик! В первых строках своего письма я спешу сообщить, что мы все живы и здоровы». Дальше следовало описание последних событий в семье и деревне. Писала она редко и мне запомнились лишь слова одного из её писем: «Настенька уже окончила школу-семилетку и работает дояркой на ферме. Серёжка вырос большой, помогает по хозяйству во дворе, но вот учится неважно, ленится, а ведь ему осталось немного. Стал уже на девчат заглядываться. Парень красивый, ладный, только лишь бы школу закончил. Я немного хворая, но с кем это сейчас не бывает...»
     Сергей тоже писал мне несколько раз, я отвечал, но он не был любителем эпистолярного жанра, и в последнее время от него давно не приходили письмо. Глядя в окно, я подумал, что неплохо было бы сейчас написать ему,  рассказать о том, что меня устроили в хороший детский дом и что сейчас мы едем в гости в Москву. Однако я вспомнил наказ матери не упоминать в письмах о детском доме. «Анастасия меня не поймёт и будет ругать за то, что я отдала тебя туда», – говорила мать. Но выдумывать того, чего не было, мне не хотелось и я снова отложил всё на потом.
     – Чем ты тут занимался, сын божий? – послышался насмешливый голос вернувшейся Ани.
     – Думал.
     – Вот как! А ты ещё и думать умеешь?
     – Иногда.
     – Это, Владик, сразу заметно, – озабоченно посмотрела она и потрогала лоб. – Да-а. Еле шевелятся...
     – Что еле шевелятся? 
     – Мозги еле шевелятся! И, по-моему, там кое-чего не хватает, – рассмеялась девушка.
     Я надулся и стал смотреть в окно.
     – Ты что? Обиделся, Маленький, – как бы с сожалением, сказала она и дотронулась до ладони.
     Я отдёрнул руку.
     – Если хочешь знать, мои мозги работают не хуже твоих. Давай, сыграем в шахматы!
     Аня умела играть, но хорошо знала, что у меня никогда не выиграет.               
     – Успокойся, Владик. Я не хотела тебя обидеть, – стала как бы оправдываться она. – Ты же сам сказал, что думаешь иногда. Наверное, только тогда, когда играешь в шахматы.
     Мы оба рассмеялись, довольные словесной дуэлью, которую я всё-таки проиграл. Но мне нравились наши интеллектуальные поединки, за которые я уважал Аню.

* * *               

     В Москву приехали поздно вечером. Нас встретила делегация детдомовцев во главе с заведующим и пионервожатой. Встречающие выстроились на перроне и приветственно махали нам красными флажками. Когда поезд остановился, они облепили выход из вагона, предлагая помочь нести вещи. Их заведующий, высокого роста и уже немолодой мужчина, радушно пожал руку Валентине Васильевне и пригласил всех на привокзальную площадь, где нас ждал специальный автобус.
     Было около одиннадцати часов ночи, когда мы приехали в московский детский дом и нам предоставили спальные комнаты. Оказавшись в прохладной и чистой постели, я быстро заснул, сразу погрузившись в глубокий счастливый сон.
     Утром разбудил странный шум. Я открыл глаза и увидел, что нахожусь в спальне, рассчитанной на четырёх человек. На кроватях спали мои товарищи, а шум раздавался от наглухо зашторенного окна. Тогда я поднялся, подошёл к нему и раздвинул шторы. Передо мной открылась панорама широкой московской улицы, которая располагалась внизу, у подножья нашего здания. По улице вдоль красивых домов двигались прохожие, а по очень широкой асфальтированной дороге шёл нескончаемый поток машин, постоянно сигналящих друг другу.
     – Москва! – прокричал я спящим товарищам – Вставайте скорее!      
     Заслышав слово «Москва», Юрка Мясников подскочил и стал будить остальных.
     – Вставайте, сонные тетери! – дёргал он их за ноги. – Москва!
     Затем подбежал ко мне и стал смотреть вниз.
     В комнату заглянула Валентина Васильевна:
     – А-а, уже встали, мальчики! Пойдёмте, я покажу, где умывальная комната. Почему все босиком? Сейчас же надеть брюки, обуться и взять с собой умывальные принадлежности.
     – Валентина Васильевна, а можно мы без вас оденемся? – ехидно попросил Юрка. 
     – Мясников! Ты опять за своё! – рассердилась она и захлопнула дверь.
     После умывания всех повели в столовую. Когда мы позавтракали, воспитательница объявила, что нас ждут московские детдомовцы в актовом зале. Мы встретили эту новость радостным гулом и вскочили со своих мест.
     – Только ведите себя культурно! Громко не разговаривать, друг друга не толкать и не забывайте, мальчики, что всегда нужно уступать место девочкам, – напутствовала Валентина Васильевна, выводя группу из столовой.
     Мы снова вышли в длинный коридор, устеленный ковровой дорожкой. Здесь, на окнах, висели белые шёлковые шторы, а на стенах – картины художников, написанные маслом.
     – Неплохо живут, – толкнул меня Борька Штейнберг, недавно попавший, как и я, в наш детский дом. – Вот бы нам так!
     Я промолчал. Во-первых, потому, что Борька мне не нравился манерами, напоминающими поведение девочки, во-вторых, он был жадным и мог даже пожаловался воспитателю, если мы отвешивали ему шелобаны за какую-нибудь провинность. Обстановке московского детского дома удивлялся и я, но мне и в голову не приходила мысль, что должно быть иначе: на то она и Москва!
     Наша группа дошла до настежь открытых белых дверей, ведущих в актовый зал. Возле них стоял заведующий детским домом, которого ещё на вокзале все звали Сергеем Петровичем, а рядом – воспитательница и пионервожатая с красным галстуком на груди.
     Затем всех пригласили в зал, в котором, как только мы переступили порог, раздались громкие аплодисменты вставших со своих мест московских детдомовцев.
     – Дорогие гости! – обратился к нам Сергей Петрович. – Наши ребята рады приветствовать вас в своём доме, и мы надеемся, что эта встреча не будет последней. Просим сесть так, чтобы можно было быстро познакомиться и узнать больше друг о друге. 
     Нас рассадили вперемешку с москвичами, и я оказался между двумя девочками моего возраста.
     – Меня зовут Владик, – представился я обеим.
     – Меня – Юля, – назвалась темноволосая и приятная на вид девочка справа.
     – А я – Наташка, – бойко и не стесняясь, заявила другая, поправляя чёлку на лбу. Но этого ей показалось мало, и она дунула на неё снизу.
     «Друзья! – раздался приятный и чистый голос пионервожатой. – Продолжая знакомство, я предлагаю гостям посмотреть несколько номеров нашей художественной самодеятельности».
     После её слов на середину зала вышла девочка в тёмно-синей юбке и с красным галстуком на белой блузке. Она стала декламировать отрывок из поэмы А.С. Пушкина «Руслан и Людмила»:

     У лукоморья дуб зелёный;
     Златая цепь на дубе том 
     И днём и ночью кот учёный
     Всё ходит по цепи кругом...
               
     Мне понравилась, как начала читать исполнительница, и, наклонившись к Юле, я тихо спросил:
     – А кто эта девочка. Как зовут?
     – Лариса Заикина. Она заняла первое место на конкурсе чтецов в нашем детском доме.
     – А-а, – тихо протянул я, – так вот почему она так хорошо читает!
     В этот момент наши головы соприкоснулись, и я почувствовал приятный запах Юлиных волос и её горячее дыхание.
     Выступающая закончила чтение под дружные аплодисменты, поклонилась и прошла на своё место. «А теперь выступит акробат Беляничев Саша. Он исполнит под музыку Дунаевского «Акробатический этюд», – снова объявила вожатая.
     Раздалась знакомая по фильму «Дети капитана Гранта» стремительная и маршеобразная музыка, которая исходила из патефона, стоявшего на пианино. Только сейчас я заметил свой любимый инструмент, скромно расположившийся возле противоположной стены большого зала.
      После ряда номеров воспитательница москвичей обратилась к нам с просьбой исполнить какой-нибудь номер в ответ. Я увидел, как заметалась Валентина Васильевна, спрашивая у наших воспитанников, не желает ли кто выступить. Однако таких не нашлось. Ребята стеснялись, да и аккомпанировать их номерам было некому. Тогда она стремительно подошла ко мне и спросила: «Может, Владик, ты нас выручишь и что-нибудь сыграешь в ответ на выступления москвичей?»
     Как сейчас помню, после её просьбы у меня не было никакого стеснения или волнения. Наоборот, я с удовольствием поднялся и направился к инструменту.   
     Начал – с песни «Домино». Она служила мне своеобразным ритуалом, после которого я уже играл всё, что было в памяти и на слуху. Наша группа сразу же поддержала меня, а вместе с нею с удовольствием запели песню и москвичи. Почти не останавливаясь, я проиграл потом весь свой репертуар и, не догадавшись поклониться, пошёл на своё место. В ответ все детдомовцы стали громко аплодировать.   
     После концерта Валентина Васильевна подошла ко мне и, погладив по голове, сказала: «Умница, Владик! Весь наш коллектив выручил».
     Так состоялся мой первый в жизни «сольный концерт».

* * * 

     На новогодний праздник руководство московским детским домом пригласило нас  в Колонный зал Дома союзов. В таком огромном помещении, где находилось много детей, мы старались держаться Валентины Васильевны, чтобы бы не потерять друг друга. Потом освоились и смешались с незнакомыми ребятами.               
     Как-то получилось, что рядом со мной снова оказались Юля и её подруга. Юлины глаза скрывала обшитая блесками чёрная маска, которая очень шла её распущенным тёмным волосам, усыпанными разноцветными конфетти. На ней был наряд Чёрной феи – длинное тёмно-синее шёлковое платье с небольшим вырезом и стоящим над ним высоким  воротником. Талию обхватывал серебристый ремешок, а на ногах – красовались обшитые блесками чёрные туфельки.
     Наташка дефилировала в костюме Лисы-Алисы, прикрывая иногда лицо маской, изображающую лису с хитрыми глазами.
     – Девочки! Вы где такие костюмы отгрохали? – прокричал я сквозь шум детских голосов и музыки, раздающейся из репродукторов.
     – Сами сшили, – рассмеялась Наташка и прикрыла лицо маской.
     – Наташа! Ну что ты всё врёшь? Мы занимаемся в театральном кружке, Владик. А его участникам наш руководитель Вера Александровна разрешает надевать театральные костюмы на новогодние балы.
     – А если – на 1 Мая? – захотел я рассмешить девочек. – То, наверное, разрешает брать метлу и лопату. Все-таки – День трудящихся!
     Наташка хихикнула, одобрительно кивнула и поправила:
     – Нет. Просто – лопатой по черепку.
     Мы с ней рассмеялись, но Юля возразила:               
     – 1 Мая не День трудящихся, а День солидарности трудящихся. Для этого театральные костюмы не нужны.
     – Какая ум-на-я!! – с притворным ужасом закатила глаза Наташка и стала тянуть меня в сторону со словами: «Пойдём скорее отсюда!»
     Я не сдвинулся с места, и она была вынуждена отпустить руку.
     – Давайте лучше водить хоровод, – предложил я обеим, и мы направились к ёлке.
     Протолкнуться к ней из-за большого количества пришедших на праздник детей было не возможно, но мы всё же протиснулись и, взявшись за руки, стали вместе со всеми петь новогодние песни. Неожиданно Дед Мороз остановил хоровод и предложил разыграть приз с пробегом в пустых мешках вокруг ёлки. Желающих нашлось немало. Но самое интересное было то, что среди них оказался и наш Юрка. Приз был не плохим – большой коричневый плюшевый мишка с крупными блестящими глазами. Соревнующиеся залезли в мешки, и Дед Мороз дал старт из хлопушки.
     Странная процессия из мешков с торчащими головами двинулась по кругу. Но такое передвижение многим оказалось не под силу. Неуклюже прыгая, дети натыкались друг на друга и падали на пол. Юрка же мощными движениями ног сразу вырвался вперёд и первым проскакал вокруг ёлки. К этому времени остальные участники игры сделать только полкруга, и он поскакал дальше. Затем махом догнал скачущих впереди него соперников и снова первым пришёл к финишу. 
      Толпа болельщиков возликовала. Все стали требовать присуждения победителю сразу двух призов, выкрикивая вместе с нами:
     – Два при-за! Два при-за!
     – Не волнуйтесь, дорогие гости, – пробасил Дед мороз. – У меня много всякого добра, но нам со Снегурочкой хотелось бы проверить этого мальчика: так ли он быстро соображает, как скачет козлом вокруг ёлки? Сейчас я загадаю загадку, а вы старайтесь молчать и не подсказывать. Итак, пусть он быстро скажет ответ на такую загадку: «Сто одёжек и все без застёжек» 
     Не успел Юрка открыть рот, как сразу посыпались подсказки.
     – Не-ет! Мы так не договаривались. Не подсказывать! Задаю ещё одну загадку: «Сидит красна девица, а коса – на улице». 
     На этот раз болельщики старались молчать, и Юрка, дав правильный ответ, получил Мишку и большую коробку конфет.
     Когда закончились игры, Снегурочка объявила, что начинается бальный конкурс на лучшие танцевальные пары. Зазвучал вальс, и я пригласил Юлю. Лиса-Алиса осталась стоять у колонны. Прикрытое маской лицо не позволяло его рассмотреть, но я чувствовал, что она была бы не против станцевать со мной.
     Сойдясь в танце, я и Юля впервые оказались очень близко друг к другу. Теперь можно было хорошо рассмотреть её лицо, но мешала чёрная маска. Тем не менее, я отметил её чистый открытый лоб, немного бледноватый цвет лица, который пробивался из-под нанесённого на кожу театрального румянца, и пухлые губки, иногда растягивающиеся в красивую смущённую улыбку. Её пальцы слегка дрожали, после того, как она мягко и осторожно соединилась со мной.               
     Вначале мы молчали, но танцующих было много, и все они шумно разговаривали. Как-то, само собой, разговорились и мы. Юля стала рассказывать о своих занятия в театральном кружке, о том, что их руководитель Вера Александровна предложила поставить пьесу на сказку А. Толстого «Золотой ключик, или приключения Буратино», где обещала дать ей роль Мальвины.
     – А роль Лисы-Алисы – твоей подруге. Я угадал?
     – Об этом не трудно догадаться. Наташка никак не хочет расставаться с маской Алисы. Наверное, сегодня будет и спать в ней.
     Я рассмеялся, но звуки вальса стали уносить нас куда-то ввысь, и мы с радостью следуя за ними, делали всё шире вальсовые шаги.
     – У меня закружилась голова – счастливо улыбнулась Юля, обнажив  ровные зубки. Неожиданно она положила пахнущую духами головку на моё плечо, но тут же подняла её. – Сейчас пройдёт – откинулась она набок, сохраняя очаровательную улыбку.
     – А ты хорошо танцуешь, – сделал я комплимент.
     – Этому нас учит Вера Александровна. Ведь артист должен уметь всё, даже играть и петь.
     – А ты умеешь играть? – прижал я её к себе, чтобы не столкнуться с другой парой.
     – Вера Александровна говорит, что у неё нет времени обучать студийцев игре на пианино.
     – Ты можешь, Юля, научиться сама. Я, например, просто сел за инструмент и начал подбирать любимые мелодии.
     – Так ты сам научился? – приостановилась она и с удивлением посмотрела.
     – Да, сам. А что разве не заметно?
     – Нет. Ты играл несколько песен и ещё какую-то музыку.
     – Это была моя музыка.
     – Твоя?!
     – Да, моя, – с гордостью ответил я. – Если хочешь, я покажу тебе, как можно научиться играть самому на пианино. Хочешь?
     Юля согласилась и кивнула головой под последние аккорды чудесного вальса.
     Взявшись за руки, мы побежали к Наташке, которая стояла с задумчивым видом возле колонны. Тут же, держа под мышкой выигранного медвежонка, подошёл и Юрка.
     – Валентина Васильевна приказала тебя разыскать и доложить ей. «Куда пропал Белов!», – передразнил он её. – Пасёт нас, как квочка. Назад не пойду: пусть теперь меня поищет.
     Мы рассмеялись, затем девчонки стали восхищаться Юркиной игрушкой, поочерёдно прижимая Мишку к себе.
     – А вы тут что делаете?
     – Танцуем бальные танцы, – ответил я.
     Юрка поморщился. Бальные танцы он не любил. Ему бы что-то такое, обычно говорил он, где «силушка нужна». Из-за этого друг всячески избегал музыкальные занятий, а если приходилось, то нарочно так коряво делал танцевальные движения, что его партнёрша отказывалась с ним танцевать. Собственно, постоянной партнёрши у него и не было. Несмотря на свою доброту, с девчонками Юрка мог только паясничать и между нами отзывался о них с лёгким пренебрежением.
     Объявили польку. Я знал, что Юрка не станет приглашать Наташку и был вынужден пригласить именно её.
     – А вы тут поговорите, – посоветовал я Юле. – Он много чего интересного знает. Скучать не будешь.               
     Наташка отдала маску подруге, и смело ворвалась в танец. Ловко похлопывая в ладоши и пристукивая красными туфельками в такт несущейся польки, она улыбалась во весь рот, а её глаза излучали озорные огоньки.
     – О чём вы говорили?
     – С кем? – не понял я.
     – С Юлькой.
     Мы поменялись местами.
     – С Юлей?
     – Да, «с Юлей», – передразнила она, снова меняясь местами и пристукивая каблучками так, будто приказывала выкладывать всё начистоту.
     Такой напор немного смутил, но я тут же догадался, что партнёрше далеко небезразличны мои отношения с её подругой. Это немного польстило, и я стал снисходительно объяснять, что речь шла о театральном кружке и что я теперь знаю, кого она будет играть в новой постановке.
     – Юльке везёт. Вера Александровна даёт ей главные роли, а мне достаются второстепенные. Я люблю животных и смешные персонажи, поэтому и согласилась играть Лису-Алису. Как ты думаешь, я справлюсь с этой ролью? –  и хитро,      
по-лисьи, сощурилась.
     – Я думаю, что справишься и неплохо.
     – А с ролью Мальвины? – в упор посмотрела она.    
     – С ролью Мальвины? – растерялся я, не желая обидеть темпераментную подругу Юли.
     – Да. С ролью Мальвины!
     – Но ты очень подходишь на роль Лисы-Алисы! – ушёл я от ответа.
     – Хорошо! А тебе кто больше нравиться: Мальвина или Лиса-Алиса?
     Намёк был слишком прозрачным, но меня спасла неожиданно подошедшая Валентина Васильевна.               
     – Белов! Куда ты исчез? Где Мясников? Я что должна за вами по всему залу носиться. Где Мясников?
     Я показал на колонну, возле которой оставил друзей. Они стояли вместе. Юля заливалась от смеха, а Юрка размахивал руками и корчил всевозможные рожи героев, видимо, своего анекдотичного повествования.               
     – Ах, он пакостник! Я дала ему задание найти тебя, а он сам сбежал. 
     – Юрка уже сказал, что вы меня ищите, Валентина Васильевна. Я собирался закончить польку и подойти к вам.
     – Ладно. Будьте здесь. И отсюда – ни шагу, что бы я могла выловить вас после окончания бала.
     – Слушаюсь, Валентина Васильевна! – улыбнулся я и по-военному отдал честь.
     – Смотрите тут, – погрозила она пальцем, направляясь назад к воспитанникам.
     Бал заканчивался, и я пригласил Юлю на медленный танец. Снова, как и в первый раз, почувствовал дрожание её пальцев. Мы молчали почти весь танец, наслаждаясь нашей близостью. Казалось, что это будет всегда, вечно и никогда не кончится. Её полураскрытые губки находились совсем рядом, а из-под маски на меня смотрели карие с длинными ресницами и поблёскивающие отражением ярких люстр глаза.
     Музыка закончилась, и какое-то время мы оставались стоять обнявшись.
     – Вот и всё, Владик, – как бы извиняясь, вернула она меня в реальный мир и опустила руки.
     – Дорогие, ребятишки! – послышался шутливый бас Деда Мороза. – В конце бала мы со Снегурочкой решили подарить вам новогодние подарки. Эй! Кони мои вороные, ввезти в зал санки с подарками! – крикнул он и три раза хлопнул в ладоши.
     Освещение зала потускнело, а из репродукторов полилась знакомая мелодия песни «Зимушка, зима...». Под звонкий перелив бубенчиков в зал въехали трое больших расписных саней, в которые были запряжены ряженые парни.
     Освещение снова стало ярким.
     – Эй! Налетай и подарочек хватай. А кто лишнее возьмёт -- назад са-ани повезёт! – крикнул Дед Мороз и отошёл к Снегурочке.
     После его слов к саням ринулась толпа детей, протягивая парням талоны на получение подарков.
     Когда мы вышли на улицу, Валентина Васильевна пересчитала группу и повела всех к автобусу. Забравшись в него в числе первых, я и Юля сели рядом. Постепенно салон стал заполняться весёлыми криками воспитанников. В полутьме мы крепко прижались друг к другу и незаметно от входивших товарищей взялись за руки.
                               
     * * *               
    
     Новогодние каникулы прошли в каждодневных экскурсиях по Москве. Вечерами, вместе с воспитанниками московского детского дома, мы участвовали в совместном обсуждении увиденного и даже провели командное соревнование по шахматам. В ходе соревнования мне пришлось столкнуться с мальчиком, занимающимся в шахматном кружке.
     Впервые я почувствовал явное превосходство соперника, владеющего теорией. Уже в дебютах Константин – так звали моего противника – наносил сокрушительные удары, после которых не было смысла продолжать игру. И лишь в последней, третьей по счёту партии, немного расслабившись, соперник позволил мне сделать размен фигур, который и привёл к ничьей. «Что ж, – утешал я себя, – такому подготовленному противнику не стыдно проиграть». Но теория, понял я, – великая вещь, и решил на будущее приобрести учебник шахматной игры.
     Занятия с Юлей у нас всё-таки состоялись. Она оказалась понятливой ученицей и обладала превосходной зрительной памятью. Но такая способность мешала ей подбирать мелодии от разных клавиш. Тогда я посоветовал больше слушать то, что у неё получается при подборе. По-моему, это помогло, но уже приближалось время расставания. 7 января, то есть через день, наша группа детдомовцев должна была выехать в Пятигорск.
     В последние дни я стал замечать, как глаза Юли становились грустными при упоминании о расставании, а на последнем нашем «занятии» она была слишком задумчивой и немного рассеянной. Расставаться не хотелось и мне. Чтобы как-то отвлечь её, я стал расспрашивать о подруге. Наташка последнее время избегала встреч со мною, а если и заглядывала к нам в зал, где находилось пианино, то демонстративно громко тут же захлопывала дверь.
     – Мне, кажется, твоя подруга на что-то обижается. Почему?
     Юля посмотрела, а затем отвернулась и продолжила подбирать мелодию.
     – На то... что ты ей тоже нравишься. Разве, Владик, ты не догадываешься? – снова посмотрела она на меня.
     – Нравлюсь?! – округлил я глаза, прикидываясь простачком.
     – Да. Представь себе!
     Я замолчал, взял Юлю за руку:
     – Но она мне совсем не нравиться. Ты не веришь? Честное пионерское.
     – Это правда? – улыбнулась Юля, и её глаза повлажнели.
     Я крепко сжал её ладонь, потянулся и поцеловал в щёку:
     – Мне нравишься только ты.
     Расставаясь на другой день, мы договорились писать друг другу и встретиться летом, когда она приедет к нам  с воспитанниками московского детского дома.

ГЛАВА 3

     Пятигорск встретил сырой погодой. Снега не было, и после московских улиц город теперь казались скучными и неинтересными. Хотелось назад, чтобы снова увидеть огни кремлёвских башен и полюбоваться удивительно высокими зданиями столицы.
     В первый же выходной день мать забрала меня домой, где я взахлёб описывал ей и друзьям достопримечательности столицы. Но потом потекли будни размеренной детдомовской жизни. На 23 февраля пришла открытка от Юли. В ней писалось, что в первые дни после расставания, она сильно скучала и часто подходила к пианино, которое напоминает ей обо мне и моём поцелуе. Подбирать на слух песни она научилась и пробует теперь подбирать их двумя руками, но так пока у неё получается не очень. Кстати, писала она, её попросила передать привет Наташка, которая тоже поздравляет меня с праздником.
     Я поставил открытку на свой стол в учебной комнате, но вскоре её заметила Христостомова.
     – Что, получил поздравление от московской зазнобы? Можно почитать? – начала  дразнить она.
     – Нельзя...               
     – А я тебе за это конфетку дам, Маленький. Хочешь? – и открыла ящик своего стола, где всегда лежали какие-нибудь сладости. – На... возьми, – протянула она кусочек шоколадной плитки.
     Я уже привык к её «издевательствам», и с удовольствием взял подношение, поскольку между нами уже сложилась дружеская привязанность, позволяющая каждому говорить, что вздумается.
     – Ну, так что она тебе пишет?
     – Ничего особенного. Пишет, что любит.
     – Так я и думала, – вздохнула Аня. – Жду не дождусь, когда ты вырастешь и женишься на мне, а пока я жду, тебя хотят увести из-под самого моего греческого носа.
     Я рассмеялся насчёт «греческого носа» и ответил, что у неё правильный носик, но только любит соваться не в свои дела.
     Тут мы рассмеялись оба, но Аня мимоходом уколола:
     – А знаешь, Владик, мне кажется, после Москвы ты немного поумнел.

* * *

     Спустя несколько дней случилась пренеприятное для меня событие: кто-то из мальчишек с большой силой ткнул пальцем или ударил кулаком по клавиатуре пианино. От этого одна клавиша, как раз посередине, переломилась и безнадёжно застряла между двумя соседними. Играть на ней стало совершенно невозможно, что значительно затрудняло воспроизведение мелодий, которые располагаются, как правило, посередине. Я догадался перебросить правую руку на октаву вверх. И хотя музыка звучала не совсем обычно, можно было продолжать пользоваться инструментом. Однако дело дошло до Раисы Фёдоровны. Она, рассказывали, очень возмутилась такому «варварскому поступку» воспитанников и приказала закрыть пианино на ключ, который хранился у неё в кабинете. Так я лишился своего любимого занятия.
     Мы с Юркой попытались выяснить, кто мог сломать клавишу. Всё сходилось на том, что это было дело рук Борьки Штейнберга. Будучи дежурным по корпусу в тот день, он должен был убирать зал, где и находился инструмент. Кроме того, Борька и раньше любил шлёпать по клавиатуре ладонями и мимоходом тыкать в неё пальцем.
     Перед сном в спальной палате, при всех пацанах, мы устроили разборку. От страха Борька сознался, и тогда было решено устроить ему экзекуцию. Стоя с опущенной головой, он должен был каждому подставить лоб для крепкого шелобана с одной или с двух рук.
     Первым подошёл Юрка и с треском залепил с двух рук такой шелобан, что Борька, с криком «ой, больно!» схватился за голову. Впрочем, так он кричал всегда, иногда – заранее, что бы создать видимость собственного страха, а потом скалился и хвастался, что притворялся. На этот раз Борька, напуганный всеобщим осуждением, не притворялся и молча снёс остальные шелобаны от всей группы ребят.
     О том, что мы делали с Борькой в спальне, он не рассказал никому из воспитателей и не пошёл жаловаться Раисе Фёдоровне, которая, как мы догадывались, была знакома с его родителями.
     На 8 марта я послал поздравительное письмо Юле, вложив туда две открытки – для неё и Наташки. В них я поздравил каждую, а в письме кратко рассказал, что остался без инструмента и скучаю без него. Юля быстро откликнулась, написав, что очень сожалеет и сочувствует мне, а заодно, поделилась новостью: их спектакль скоро будет готов, и состоится его премьера.
     На 1 мая мне пришло уже два письма – от Юли и от Наташки. В своём письме Юля сообщала об успешной премьере спектакля и о том, что их пригласили выступить в другом детском доме. Там же она добавляла, что у неё хороший партнёр, исполняющий роль Пьеро, и обрисовала его как стройного и высокого мальчика, тоже желающего научиться подбирать на пианино. В этом месте её письма я почувствовал неприятное чувство ревности. Впервые мне пришла в голову мысль, что Юлю окружают участники драматического кружка. Среди них она может вполне найти себе и достойного друга.
     Наташка же писала мне письмо первый раз. Вот его содержание.

     Здравствуй, Владик!               
    
     Поздравляю с праздником 1 Мая, Международным днём солидарности трудящихся. Я специально подчеркнула последние слова, чтобы ты не боялся в этот знаменательный день получить лопатой по черепку и мог спать спокойно ночью. В нашем детдоме – всё по-прежнему: потолки не обвалились, стёкла – целые. В школе, как это ни прискорбно, также всё на месте, и приходиться каждый день учить уроки.
     Единственное, что изменилось в моей жизни, так это – вес: прибавила 2 кг. Да! Моя Алиса всем очень нравиться. Даже сам Сергей Петрович хлопал после сцены, где Лиса-Алиса и Кот-Базилио уговаривают Буратино закопать золотые монеты в землю. Юлька играет в спектакле неплохо, но с таким партнёром, как Игорь Щербаков, любая бы смогла сыграть роль Мальвины не хуже её.               
     На предстоящем празднике мы будем выступать по приглашению в другом детском доме. Наша руководитель драмкружка, Вера Александровна, сказала, что планирует поставить ещё один спектакль. Возможно, это будет «Том Сойер» по одноименной книге М. Твена. Наверное, опять главная роль мне не достанется: Тома Сойера отдадут Щербакову, а Бекки Тетчер – Юльке. Мне, скорее всего, предложат сыграть роль Гекльберри Фина. Ну что ж, намажусь сажей, надену штаны. Думаю, у меня получится. А ты, что скажешь об этом, Владик?               
               
     Лиса-Алиса.
    
     Но Наташкино письмо только подогрело мою ревность, и я перестал писать обеим.

* * *               
    
     Наступили летние каникулы. Детский дом перешёл на режим пионерского лагеря. Теперь горн будил нас в восемь утра. Затем следовала зарядка, гигиенические процедуры и построение на пионерскую линейку с подъёмом флага.
     В эти дни, по воскресным вечерам, мы проводили пионерские костры, днём -- пешие походы по достопримечательностям Пятигорска. Выезжали в Минводы, Ессентуки, Кисловодск и даже в окрестности горного Домбая. В общем, скучать не приходилось!
     В конце июня пришло письмо от Юли. Она сообщала, что в середине следующего месяца лучших воспитанников направляют в Пятигорск. В их числе – она и Наташа. Последняя, писала Юля, была безумно рада, так как боялась, что её не возьмут из-за неважной успеваемости. Но директор, продолжала Юля, разрешил взять Наташу за то, что ему понравилось, как она сыграла в спектакле Лису-Алису, а так же и за то, что она заняла первое место по плаванию в спортивных соревнованиях детдомовцев.
     Заканчивалось письмо словами: «Итак, Владик, мы скоро увидимся. С нетерпением жду нашей встречи».
     Я, конечно, обрадовался письму и сразу забыл о своей ревности. Однако через два дня мною было получено письмо и от Наташки.
     Она писала следующее:

     Здравствуй, Владик!               

     Это снова пишет Наташка. Могу сообщить, что в следующем месяце я и Юлька приедем в гости в Пятигорск в числе группы лучших воспитанников. Вот видишь, я стала исправляться, а всё для того, чтобы посмотреть на Кавказские горы и  вдоволь наесться черешни, которую обожаю. Вместе с нами едет и Щербаков. Я часто вижу его и Юльку в зале, где стоит пианино. Юлька говорит, что учит его подбирать песни. Да только, как к ним не зайдёшь, они всё время о чём-то болтают. Она оправдывается тем, что иногда репетирует с ним роли. Мне, конечно, всё равно, но кажется, что между ними что-то есть.

     Наташа.

     Последние слова письма вонзились новой занозой ревности. Теперь приезд Юли уже не казался таким радужным, тем более, что предстояло увидеть своего соперника. «Интересно, – подумалось мне, – какой он этот Игорь Щербаков? Красивый? Умный? Или то и другое вместе? А чем хорош я?»
     С этими мыслями стал часто подходить к зеркалу в прихожей, в котором, незаметно для других, старался определить свои достоинства. Из него на меня смотрел обычный пацан с почти наголо подстриженной головой (это делалось по требованию нашей старой дуры, медсестры, которая твердила о возможности появления у нас вшей). Нос мне тоже не очень понравился: какой-то неровный и немного курносый!
     Тогда я попробовал притянуть его к верхней губе, сдавливая мышцами лица. «Так будет лучше», – подумалось мне. И с тех пор, как только вспоминал о носе, сразу придавал ему нужную форму.
     Правда, такое выражение лица делало меня похожим на индюка. «Зато красиво», – почему-то решил я и стал ждать прибытия гостей.
    
* * *

     И вот настал день приезда московских детдомовцев. Когда поезд неспешно подтянулся к перрону пятигорского вокзала, в открытых окнах одного из вагонов мы увидели ребят, высунувшихся наружу. Они кричали и приветствовали нашу группу детдомовцев, стоящую с цветами в руках.
     – Юрка! Владик! – неожиданно услышал я голос Наташки, – Привет!
     Я повернулся на звук её голоса и увидел через открытое окно вагона стоящую рядом с ней Юлю. Нарушив строй, мы с Юркой бросились к вагону. Я схватил протянутую мне ладонь Юли и крепко сжал её. «А я?!», – захохотала Наташка, которую уже поприветствовал Юрка, и она потянулась ко мне.
     Мы обменялись рукопожатием, и в это время поезд встал, как вкопанный, загремев многочисленными цепями. Наша группа бросилась к двери вагона с московскими детдомовцами. Проводница наконец открыла её и попросила пассажиров осторожней спускаться вниз по крутым металлическим ступенькам.
     В автобусе я сел рядом с Юлей, а Наташка – с каким-то высоким мальчиком с бледноватым лицом и немного грустными глазами. «Как у Пьеро», – подумал я, сразу догадавшись, что это мой будущий соперник.               
     – У нас в Москве, когда мы уезжали, был дождь. А у вас – настоящее лето!  А ты, Владик, уже загорел», – стала разглядывать Юля моё лицо и руки.
     В это время я вспомнил о своём курносом носе и надулся как индюк, стараясь ещё больше понравиться ей.
     Наташка, заслышав наш разговор, рассмеялась:
     – Юль! А мы с тобой, как два глиста в сарафане. Ты хоть купальник не забыла взять?
     – Нет, – поморщилась подруга от Наташкиного сравнения.
     – А Игорь-то совсем белый! Посмотри на него...
     Юля повернулась назад и посмотрела на соседа Наташки, который сразу засмущался и виновато улыбнулся.
     – Ничего. Загорит, – ответила она.               
     «Ишь, защищает...», – с неприязнью подумал я.
     Вечером состоялась торжественная линейка в честь наших гостей. После  праздничного ужина все пошли на стадион, чтобы зажечь пионерский костёр. Здесь мы стали петь песни, играть в игры, прыгая через огонь, и даже печь картошку, которую Юрка стащил на кухне вместе с хлебом.
     – Мясников! – для вида стала расспрашивать молоденькая воспитательница Галина Викторовна. – Откуда взялись картошка и хлеб?
     – Это москвичи привезли. В дороге же они должны были хоть что-то есть? Вот мешок картошки и взяли с собой. Половину съели, а что осталось – нас угощают.
     – Хорошо. Насчёт хлеба мне понятно, – вяло пыталась разобраться она, – но сырую картошку-то как они ели?
     – Как, как, Галина Викторовна! Молча. В печке у кондукторши, говорят, пекли. Видите, как отощали? Лучше, вот сами попробуйте печёной картошечки и хлеб берите. А вот здесь – соль, – показал он на баночку.
     – Ну, Мясников, ты и плут, – взяла она от него горячую картошку и стала перебрасывать с руки на руку.
     С приездом гостей начались совместные экскурсии и походы. Мы показали им городской Цветник, каменного Орла, сводили к Провалу и к нарзанным источникам. Как правило, я был рядом с Юлей, помогая ей и Наташке преодолевать попадающиеся препятствия на гористой местности. К моему удивлению, от нас не отставал и новоявленный «Пьеро». Стоило мне зазеваться, как он, тут как тут, подавал руку Юле. И вообще, в походах Игорь постоянно держался нашей троицы, хотя я его особо не приветствовал и не звал в нашу компанию.
     Я поговорил об этом с Наташкой. Она только рассмеялась и, ухватившись за мою руку, чтобы не упасть, перешагивая каменный осколок, сказала:
     – Дурачок! Это он крутиться среди нас из-за Юльки. Посмотри, – указала она головой.
     Я обернулся. В это время Юля пыталась преодолеть очередное  препятствие, но, став на камень, зашаталась и ухватилась обеими руками за Игоря, который успел подхватить её за талию. Картина, конечно, была не из приятных, особенно когда я услышал Юлин смех.
     – Владик! – позвала она. Он меня убьёт когда-нибудь. Сам не умеет по горам лазать и ещё берётся помогать, – продолжала смеяться она.
     – А Владик занят! – ответила Наташка, не желая выпускать мою руку. – Так что сами там барахтайтесь, голубчики.
     Я резко высвободил руку и подошёл к Юле. Мне надоела эта игра в кошки мышки, поэтому, довольно грубо схватив Игоря за рукав, сказал:
     – Иди к Наташке, а я здесь без тебя справлюсь.
     Тот посмотрел на Юлю.
     – Не обижайся, Игорь, – ответила она на его вопросительный взгляд. – Иди, помоги Наташе.
     И он послушно, широко переступая длинными ногами, поплёлся к ней.
     – Владик! Ты что обиделся? Игорь очень хороший мальчик, и мы с ним только дружим.
     – Был бы хорошим, не путался у нас под ногами.
     – Ну что ты! Может, я ему и нравлюсь, но мне по-прежнему нравишься только ты.
     – Тогда скажи, чтобы он не подходил к тебе.
     Юля замолчала и вздохнула.
     – Я этого сделать не могу. Он мой товарищ, друг... Понимаешь?
     – Хорошо. Тогда я не буду подходить, если он будет продолжать сопровождать тебя. Ясно!
               
* * *
    
     Несколько дней я не принимал участия в экскурсиях москвичей, а когда они возвращались, уединялся с книжкой в спальне и старался избегать Юли.
     Юрка, заметив моё отшельничество, забеспокоился, попытался разобраться, в чём дело:
     – Ты чего, Владик, прячешься? Может, кто обидел? Скажи мне – я быстро разберусь.
     – К сожалению, Юрик, ты не сможешь помочь.
     – Это – из-за Юльки?
     Я опустил голову.
     – Эх! Я всегда говорил, что девчонки слабаки. Она что, не хочет с тобой дружить?
     – Нет. Она сказала, что я ей нравлюсь.
     – А! Понял: Игорь... Хочешь с ним поговорю?
     – Я и сам могу это сделать. Только она считает его другом, а он... Если я его трону, она мне не простит.
     – Понятненько... Ну, ты и влип! – почесал затылок Юрка.
     На другой день ко мне, прямо в спальню, пришла Наташка. Я оторвал глаза от книги, посмотрел на неё, продолжая лежать поверх заправленной кровати.
     – Юля попросила передать, что хочет поговорить с тобой, – с порога начала она и подошла ближе.
     Я молчал, но меня раздирало любопытство, и через какое-то время, напустив на себя безразличный вид, небрежно спросил:
     – И чего она хочет?
     – Помириться, – без обиняков выложила Наташка.
     Я внимательно посмотрел на неё и про себя отметил, что она изменилась в лучшую сторону. Появившийся загар очень шёл её светлым и уже длинным волосам; лицо, плечи и ноги округлились, а когда-то совсем плоские груди выступили двумя прелестными холмиками, до которых хотелось нежно дотронуться и погладить.
     Наташка заметила оценивающий взгляд, но ничуть не смутилась. Наоборот, она уселась на мою кровать, наверное, для того, чтобы я наконец разглядел, как из «гадкого утёнка» она превращается в симпатичную девочку с зелёными глазами. От неё пахло летом и зеленью сочных трав.
     – Плачет и хочет видеть тебя. Сил моих нет! А наш Игорь повсюду ходит за ней и утешает.
     – Когда вы уезжаете в Москву?
     – Через два дня. Так уезжать не хочется! А, между прочим, завтра все идут с ночёвкой на вершину Машука, чтобы посмотреть восход солнца. Ты об этом знаешь?
     – Знаю. Я там уже раза три бывал. Правда, без ночёвки.
     – Ты представляешь, по дороге зайдём к месту дуэли Лермонтова, а потом  заночуем на вершине. Ночевать будем в спальных мешках. Хочешь пойти. А?               
     – Хорошо, передай ей: «До встречи на вершине Машука».

* * *
    
     На другой день, после обеда, воспитанники обеих детских домов выступили в поход. У каждого на спине находился рюкзак, где был уложен спальный мешок и сухой паёк. Шли по два человека, растянувшись колонной по спиралеобразной грунтовой дороге, ведущей, среди невысоких деревьев и кустарников, к лысой и круглой вершине Машука. Юля шла с Наташкой, а сзади них, как преданная собака, шёл «Пьеро» в паре с мальчиком. Я решил пока не подходить к ним, хотя видел, как Наташка, словно жираф, крутила головой, видимо, ища меня.
     По этой дороге я ещё не ходил. На вершину можно было взобраться и более коротким путём – по прямой, как это обычно делали я, Витька и Вовка. Правда, нам приходилось при этом продираться сквозь колючий шиповник и неожиданно наступать на сползающие вниз по щебню плоские камни. Зато через час – и ты наверху! После восхождения на Бештау взобраться на Машук – для нас было плёвое дело. Мы всегда презрительно смотрели на туристов, медленно идущих к вершине окружной дорогой только для того, чтобы посидеть там, наверху, на зелёной травке, а потом снова в обход, спускаться вниз, теряя на это несколько часов. У нас на спуск уходило, примерно, полчаса. Нырнув в ближайший колючий кустарник и скользя вниз по едущим под ногами небольшим камням, мы сразу оказывались возле остановки автобуса. Правда, от такого спуска оставались ссадины, и могла порваться в каком-нибудь месте рубашка, но такой путь доставлял нам удовольствие, как настоящим скалолазам – покорение вершины!
     Но сегодня, вместе с отрядом детдомовцев и москвичей, мне всё-таки пришлось взбираться на вершину Машука длинным путём. Я шёл с Юркой, который всю дорогу смешил шуточками и, наверное, был рад, что мы снова вместе.
     – Посмотри на Галину Викторовну, – толкнул он в бок.
     Воспитательница шла впереди и о чем-то переговаривалась с Христостомовой.
     – Да не туда, на ножки смотри. А? Ничего?!
     Я внимательно посмотрел на икры воспитательницы и тоже нашёл их привлекательными.
     – То-то, – сказал он и перешёл на шёпот: – Позавчера она попросила меня подержать раздвижную лестницу, чтобы достать с полки какую-то книжку в учебной комнате. «Юра, – говорит, -- ты не подержишь лестницу?». – «Хотите, я сам вам достану», – отвечаю. – «Нет, ты не найдёшь, лучше подержи». – Ну, я и стал держать. Стою, смотрю вверх. А там... (не поверишь!) – все видно! Даже её белые трусики. А она говорит: «Держи крепче: я сейчас попробую подальше дотянуться». Я в лестницу вцепился, а Галина в это время одну ногу ещё выше ставит, чтобы дотянуться до книжки. И тут, Владик, я почувствовал, что мой Миклухо-Маклай зашевелился, поднял голову... и упёрся в лестницу!
     Я громко рассмеялся, не зная верить Юрке или нет, но живо представил такую ситуацию.
     – Тихо! – попросил он, оглядываясь по сторонам. – Это ещё не всё. 
     Галина Викторовна продолжала о чём-то увлечённо беседовать с Христостомовой.
     – Ну, значит, слезла она сверху с книжкой, попросила поставить лестницу на место. Я поставил и снова – к ней, а она, как ахнет: «Да ты, Мясников, брюки мелом запачкал! Давай-ка я их почищу». – А это, оказывается, рабочие оставили немного извёстки на лестнице, а мой Маклай (чтоб ему не ладно было!) всё моими брюками вытер да ещё продолжает стоять.
     Я снова залился громким смехом. На этот раз Христостомова, поправила платье, волосы, заподозрив, что мы смеёмся над ней, обернулась к нам:
     – Может, мальчики, вы с нами поделитесь своими детскими впечатлениями? – ехидно спросила она, и мы замолчали.
     – Так вот, – снова зашептал Юрка. – Потащила она меня в умывальную, руки намочила да как те-ра-нёт по брюкам раза два подряд! Я не успел отскочить и взвыл от боли. «Вы же, – кричу, – мне Миклуху чуть не оторвали!» – Смотрю – а она вся красная и не знает, что делать. Потом склонилась и говорит: «Юра, извини! Я же не знала, что он у тебя такой…» –  и стала гладить по голове. Тут я разогнулся, от боли держусь за своего Маклая, и отвечаю: «Ничего, Галина Викторовна, до свадьбы заживёт...» – А она как расхохочется – и снова покраснела. – «Да ну тебя, Мясников, – говорит, – я думала, что сделала больно, а ты ещё шуточки свои выкидываешь!»      
     Я не сдержался – громко прыснул от смеха, и тогда уже обернулась воспитательница:
     – Так. Белов и Мясников, идите вперёд, а мы с Аней теперь будем вас обсуждать.

* * *
    
     К вершине Машука наш отряд добрался поздно вечером. Усталые, но довольные проделанным походом, мы сбросили с себя рюкзаки и повалились на сочную траву. Костер решили не разводить, потому что уже стемнело и трудно было найти сухие ветки. Поужинали. В полутьме подошла Наташка, отозвала меня в сторону.
     – Ты что, собираешься здесь ночевать? Пойдём к нам. Ты же обещал Юльке. 
     – Ладно, сейчас приду, – и показал на друга. – Может и его взять?
     – Конечно, бери. Поболтаем. Да и спать теплее будет: прижмёмся так мешочками друг к другу.
     – Юрик! Бери манатки, и пойдём к девчонкам. Приглашают.
     Юрка в два счёта схватил наши рюкзаки и закинул их за широкие плечи.
     – Идите за мной, – позвала в темноте Наташка. – Да смотрите, не наступите на кого-нибудь...
     – Главное, Галину Викторовну не придавить, а то потом кри-ику не оберёшься, – насмешливо ответил Юрка.
     – Мясников! – завтра пойдёшь на кухню картошку чистить, – раздался рядом голос воспитательницы, лежавшей в спальном мешке.
      – Извините, Галина Викторовна, – чуть было вам ногу не отдавил, – шутя, ответил он.
     – Поговори, поговори у меня...
     Наконец мы добрались до куста, под которым расположились девочки. Рядом с Юлей, в мешке и спиной к ней, лежал Щербаков, по всей вероятности, притворяясь спящим.
     Я поздоровался, и Юля обрадовано, но осторожно, ответила:
     – Здравствуй, Владик! А мы тебя ждали, а потом послали Наташу.
     – Кто это мы?
     Юля осеклась, поняв, что совершила ошибку, и постаралась выйти из неудобного положения:
     – Я и Наташа.
     – И он ждал? – указал я на притворяющегося «Пьеро».
     – Кто? – растерялась Юля.
     – Третий лишний!
     – Он спит.
     – Ну, тогда и мы будем спать. Юрик, не возражаешь? – Но тот непонимающе молчал. – Ложись здесь, – указал я ему место возле Юли, а ты, Наташа, – между нами.
     Юрка в нерешительности потоптался, сбросил рюкзаки и стал расстилать спальный мешок, косясь не по-доброму на Щербакова. Наташка, с довольным видом, улеглась между мной и Юркой, совсем забыв про подругу. Юля обиженно замолчала. Юрка сразу начал травить анекдоты, которые я давно знал, и лишь Наташка беспечно смеялась над его рассказами.
     Немного погодя, почувствовал прикосновение её ладони, которая, когда  она закатывалась от смеха, начинала, как бы неосознанно, сжимать мою руку, лежащую на траве. Я ответил тем же и до боли сжал её пальцы. Наташка вскрикнула, но оставила свою ладонь в моей. Я понимал, зачем она это делает, но обида заглушила мои чувства к Юле.
     Когда Юрка угомонился и стал потихоньку похрапывать, Наташка повернулась ко мне. Наши лица оказались совсем близко. От её волос пахло летом, но к их запаху присоединился тонкий аромат духов. Он вскружил голову, и я потянулся губами к её волосам. Наташка тут же откинулась и подставила, на удивление, холодные и слюнявые губы.
     Я с брезгливостью отодвинулся.
     – Владик! – зашептала она. – Да ты, оказывается, целоваться не умеешь? Хочешь, научу? – и попыталась приблизиться ко мне.
     – Я не люблю целоваться. И вообще... ты мне не нравишься! – последовал резкий ответ.
     Наташка отодвинулась, со злостью выдернула свою руку из моей и надолго замолчала. Молчал и я. Но моё спокойствие и предыдущая брезгливость, видимо, взорвали её изнутри. Она повернулась, поднявшись на локте, склонилась надо мной. Затем по-змеиному прошептала: «Ты ещё об этом пожалеешь!» После сказанного резко перевернулась на другой бок и шлёпнулась головой на рюкзак.
     Я долго не спал, смотрел на звезды и думал о Юле. Мне показалось, что я был не прав и решил обязательно помириться с ней утром и даже попросить прощения. «Пьеро? – продолжал размышлять я. – Он неплохой пацан и умница. Жалко, что мы не стали друзьями. Но всё ещё можно исправить. Можно исправить... Надо исправить...» – шевелились мои губы, уже скованные незаметно подкравшимся предрассветным сном.

* * *
    
     Утреннее солнце ни свет, ни заря выглянуло из-за горизонта. Вся поляна на лысой верхушке Машука постепенно залилась ярким светом, который начинал пригревать, мешая крепкому сну взобравшихся сюда детдомовцев. Чуть ниже, в прохладных зарослях колючих кустов – сначала изредка и робко – раздался щебет незаметных птах. Потом он усилился и превратился в радостный и беспокойный гимн восходящему солнцу. Оно же – величаво и торжественно, раскалённым кругом и не спеша – поднималось из-за горизонта, как бы внимательно осматривая свои владения.   
     Здесь всё было его – от малой былинки до разумного человека! Ибо никто на Земле не может существовать без Солнца! И оно, как рачительный хозяин, на время покинувший свой дом, снова упёрлось красным всевидящим оком в просыпающийся мир, разорвав тёмную ночь на отдельные тени. Не изменилось ли что-то во время его отсутствия под покровом тьмы? Не обеднели ли его бескрайние владения?
     Группа проснувшихся ребят с восторгом наблюдали эту картину. И действительно, нет ничего прекраснее восхода солнца! Только для этого стоило взобраться на Машук и ночевать под открытым небом.
     Наблюдая за светилом, я не заметил, как Наташка и Юля исчезли, хотя их вещи оставались лежать на траве.
     – В кусты пошли, – махнул Юрка по направлению к склону, заросшему шиповником. – Нам бы тоже не помешало. Пойдёшь?
     Мы двинулись в заросли.
     – Я что-то не понял, Владик, ты что, совсем решил с Юлькой завязать?
     Я отрицательно покачал головой.
     – По-моему, она ночью плакала или мне показалось. А вообще-то – хорошая девчонка. Из себя не ставит, как некоторые. Красивая…
     – Да, красивая. Вот только я с ней некрасиво поступил – полез на эту Наташку.
     – Да?! – опешил Юрка и даже перестал застёгивать пуговки на брюках.
     – Ну что смотришь? Сдурил! Правда, не так, как ты думаешь.
     – А как?
     – Как. Чмокнул её один раз, потом полчаса вытирался. Не нравится она мне совсем. Противная.
     – Ну и дура-ак! Юльку на Наташку променял.
     – Дурак! Вот сейчас думаю, как всё исправить. 
     Мы вышли на поляну и направились к вещам. Юли и Наташки по-прежнему не было, место Игоря оказалось пустым, а его голос слышался в группе московских детдомовцев.
     Но вот подошли и наши девочки. Лицо Наташки было спокойным, однако, зная её, я сразу заподозрил что-то неладное. Юля же – прятала лицо и смотрела под ноги. Я вспомнил последние слова Наташки, сказанные ночью, и сразу догадался: она обо всём рассказала подруге.
     – Здравствуйте, мальчики! – весело крикнула Наташка и оглянулась на Юлю.
     Та подняла грустные глаза, в упор посмотрела на меня. Такой я ещё не видел её.
     – Я хочу поговорить, Владик. Можно?
     Мы отошли в сторону.
     – Наташа всё мне рассказала, – начала она, стараясь не смотреть в глаза.
     – Что рассказала? – покраснел я как рак.
     Но Юля не ответила, а лишь исподлобья, мельком глянула в моё, наверно, жалкое лицо и отвернулась.
     – Ты мне очень нравился, – снова медленно заговорила она, разглаживая ногой влажную от росы траву.
     После затруднительной паузы, как бы собравшись с духом, она подняла грустные карие глаза и сказала: 
     – Но... после того, что я узнала, – зазвенел от обиды её голос, – между нами всё кончено.
     Такого отпора я не ожидал, и моё желание помириться показалось теперь неосуществимым. Оправдываться – тоже не было смысла. Юля отвернулась и пошла собирать свои вещи.
     На другой день утренним поездом московские детдомовцы уехали. Я не пытался подходить к Юле, заметив, что её всё время опекает подруга. Последнюю я презирал и не хотел, чтобы Юля при ней дала мне от ворот поворот.
     Так мы и расстались. Когда поезд тронулся, в окне показалось улыбающееся лицо Наташки:
     – Маль-чи-ки! Прощайте! – прокричала она и, сощурившись по-лисьи, послала нам воздушный поцелуй.


ГЛАВА 4 
               
     После размолвки с Юлей потянуло домой. В детском доме теперь всё напоминало о ней, и я стал просить мать забрать меня отсюда. Удивлённая таким желанием, она попыталась выяснить причину, но сказать ей правду я не мог.
     – Потерпи ещё годик, сынок, – стала упрашивать она. – Подрастёт Леночка, и я смогу выйти на работу. А то Иван, как напьётся, начинает попрекать деньгами. А тут ещё ты вернёшься… Совсем сожрёт, собака.
     – А что много пьёт?
     – Пьёт да ещё как! Жизни не даёт.
     – Может тебе его бросить, мама?
     – Как же я вас, сынок, с Леночкой подниму на свою небольшую зарплату?
     Я замолчал, но чтобы успокоить, сказал:
     – Когда выучусь и начну работать, заберу вас с собой, мама.
     Она расплакалась, погладила меня по голове и вытерла слезы.               
     – Расти скорее, сынок, и хорошо учись. Здесь тебя кормят и одевают. Ну а я с Леночкой – как-нибудь...  Её он не обижает, денег пока даёт. А там будет видно. Устроюсь работать и на следующий год – заберу. Потерпи ещё годик. Ладно?
     Я  кивнул головой.
     – Может тебя здесь кто-то обижает?
     – Да что ты, мам! Я уже большой. И друг у меня силач – Юрка Мясников. Мы с ним дружим. Недавно московских детдомовцев проводили. Скучно стало. Вот я и запросился домой.
     – Это пройдёт. Скоро у тебя учёба начнётся, скучать будет некогда. Правда, сынок? Теперь ты у меня в шестой класс пойдёшь! – добавила она с гордостью. – Воспитателей и учителей слушай, какие бы они ни были. Не зря же говорят: ласковое теля – двух маток сосёт.
     Эту поговорку я не любил и считал, что так могут поступать только подлизы и хитрые дети. Я же подлизываться ни к кому не собирался и пропускал мимо ушей её мудрое наставление.
     Однако в недалёком будущем такая бескомпромиссность толкнёт меня в неравную битву моего «Я» с неизбежностью судьбы.

* * * 
    
     Новый учебный год особой радости не принёс. Я по-прежнему сидел на третьей парте и не всегда различал отдельных слов тех учителей, которые говорили слишком тихо.
     Особенно преуспел в этом учитель физике. Красивый, статный, с глазами как у гипнотизёра, мужчина так завораживал аудиторию серьёзным и строгим выражением лица, уверенной походкой возле учительского стола, что в классе всегда стояла мёртвая тишина. Такое поведение учеников позволяло Ивану Фёдоровичу, так звали физика, объяснять учебный материал очень тихо и еле шевеля губами. Девчонки от него были без ума. На его уроках они преданно смотрели на своего кумира, а потом на переменах рассказывали друг другу подробности его поведения. Для меня же этот импозантный мужчина стал камнем преткновения в изучении его предмета, поскольку самостоятельное изучение физики было весьма затруднительным, а способы решения задач можно было услышать только на уроках
     Постепенно я стал замечать в суровых глазах преподавателя неодобрительные огоньки, особенно когда обращался к нему с вопросами. По всей вероятности, на меня он уже смотрел, как на нерадивого и тупого ученика. Впервые в жизни я почувствовал своё бессилие: старательность и любовь к знаниям мне не удавалось реализовать только из-за того, что я слышал немного хуже других!
     Зато в детском доме все говорили громко, кричали и шумно смеялись. Я и Юрка не только делали то же самое, но и незаметно для себя, постепенно привыкали громко употреблять матерные выражения. Вначале такое поведение в кругу мальчишек нам  сходило с рук. Они тоже употребляли нехорошие словечки, но произносили с оглядкой. Мы же с Юркой пошли дальше и стали употреблять нецензурные выражения  даже при девочках!               
     Первой возмутилась Аня. Однако, делая нам замечания, она ни разу не пожаловалась воспитателям. Оставаясь безнаказанными, я и Юрка всё больше и больше привыкали к хамству. Каким-то образом молва о нашем недостойном поведении всё-таки дошла до Раисы Фёдоровны. Она сильно возмутилась и приказала рассмотреть его на Совете дружины вплоть до исключения хулиганов из пионеров.
     На Совет приглашался и девятилетний подросток Шаповалов Сашка, который дружил с нами и, разумеется, брал пример со старших товарищей. Узнав, что нас всех троих могут исключить из пионеров, мы порядком трухнули: лишиться такого звания в детском доме считалось позором и очень суровым наказанием.
     После ужина собрались в спальне. Вопрос стоял ребром: что делать, чтобы избежать исключения? Притихшие и присмиревшие, мы долго не могли ничего придумать. Неожиданно мне в голову пришла неплохая мысль. Будучи в душе шахматистом, я вспомнил хорошо известную истину: самый лучший способ защиты  –  нападение. Но в чём могло выражаться наше нападение в такой непростой и, казалось бы, далёкой от шахмат ситуации? Поразмыслив, я решил, что единственным способом «нападения» может быть только побег.
     – Ну что? Бежим, ребята? – обратился я к совсем уже приунывшим товарищам.
     – И что нам это даст? Подумают, что струсили, – возразил Юрка, для которого трусость была последним делом.
     – Нет, не струсили, а сделаем такой «ход», что «противнику» от нашего побега тошно станет.
     – Это что, как в шахматах: ход назад, а потом – в наступление?  – усиленно зашевелил друг мозгами, – Ну, убежим и что?
     Плохо понимающий стратегию шахмат Сашка разинул рот, но было видно, что в его добрых глазах промелькнула надежда.
     – Да то, что нас искать будут!
     – А дальше?
     – В штаны наложит наша Раиса Фёдоровна! Если мы пропадём, её же могут с работы уволить. Ты понимаешь, Юрик?
     – А если нас поймают или найдут?
     – Значит надо, чтобы сразу не нашли. Пусть она побегает, поищет. Потом начнёт жалеть, что так нехорошо обошлась с нами, а тут мы и явимся или милиция поймает. А?
     – Будет знать, как наказывать! – потирая худенькие ладошки, засмеялся наш младший товарищ.
     Юрке предложение понравилось:  
     – А куда бежать?
     – В Георгиевск. Там у меня тётка живёт. Давно я там не был! – радостно выложил Сашка.
     – А ты хоть дорогу туда знаешь? – поинтересовался я.
     – А чё там её знать? Иди прямо по георгиевскому шоссе и никуда не сворачивай.
     – А там ты помнишь, где твоя тётка живёт?
     – Адреса не помню, но, если туда доберёмся, – думаю, дорогу найду.
     – Смотри! А то, может быть, уже и не вспомнишь?
     – Да трошки помню... – уже не так уверенно ответил подросток. – Как попадём в Георгиевск – найду, – немного призадумавшись, добавил он.
     – Продукты надо с собой взять, одежду, куртки... – начал перечислять я.
     – Кепки, – подсказал Юрка. – Пойдёмте на кухню: жратвы наберём и хлеба побольше.
     Сходили на кухню. Принесли хлеб, варёной картошки и две пачки печенья.
     – Не густо, – сказал я. – У меня, по-моему, ещё два рубля есть.         
     Денег больше ни у кого не оказалось, так как Юрка и Сашка были круглыми сиротами. Собираясь, мы уложили личные вещи в маленькие чемоданчики, имеющиеся  у каждого воспитанника. Туда же рассовали и украденные с кухни продукты.
               
* * *               
               
     Рано утром – двинулись к шоссе. На дворе был октябрь, но осень выдалась не очень тёплой. День был пасмурным из-за хмурых облаков, недовольно перемещающихся по серому небу, но у нас было прекрасное настроение! Мы почувствовали себя настоящими путешественниками, свободными как птицы.
     Начало пути прошло в радостном восхищении окружающим нас миром и в разговорах о том, что мы будем делать в Георгиевске.               
     – Слушай, Сашка! А твоя тётка примет нас?
     – Моя тётка? Конечно! Накормит. Поживём у неё недели две, а там видно будет.
     – А что же она к тебе ни разу не приезжала?
     – Да понимаете, ребята, она уже старая и ехать так далеко не может. Но, когда меня сдавала в детдом, обещала забрать. Да только заболела потом...
     – Может, её и в живых нет?
     – Может, и нет, только дом-то остался, а у неё родственников там – куча. Если её нет, тогда к ним пойдём.
     Мы с Юркой замолчали, начиная подозревать, что Сашка, говорит что-то не то. Но побег состоялся, и кроме Георгиевска у нас не было выбора: никто и нигде нас не ждал.
     Примерно через час, мы оказались со своими чемоданчиками на трассе Пятигорск – Георгиевск. Начал накрапывать мелкий противный дождь, небо скрылось в нависшем над дорогой тумане, и было понятно, что такое может продолжаться довольно долго. Тогда мы попытались остановить идущий транспорт, но никто, даже шофёры рейсовых автобусов, не обращали на нас внимания. Постепенно стала одолевать усталость, хотелось присесть, однако по обеим сторонам шоссе растекалась грязь да лежала пригнутая к земле мокрая трава. Но вот, показалась окраина какого-то села. Возле первого же дома мы залезли в припасённый хозяевами небольшой стог сена и, углубившись в него, расположились на отдых. Немного поели, оставив по совету Юрки запас. Ещё на выходе из города мы решили на деньги купить пачку «Беломора» и спички. Теперь табачок пригодился! Сладко затянувшись, повеселели и стали громко разговаривать между собой.
     – Вы кто такие?! Что тут делаете? - послышался мужской голос.
     Мы выглянули наружу: рядом со стогом стоял мужик с вилами в руках. От страха все побросали папиросы и разом выскочили наружу, ухватив чемоданчики.
     – Я вас спрашиваю: Что вы тут делаете?
     – Идём в Георгиевск.
     Мужик недоверчиво и внимательно оглядел нас, видимо, не зная как поступить: прогнать или потащить в милицию. Последнего мы боялись больше всего!
     – Как твоя фамилия? – обратился он к маленькому Сашке.
     – Шаповалов, – ответил тот, совсем забыв, что мы заранее договорились называться под другими именами и фамилиями.
     – А твоя? – строго посмотрел он на меня.
     – Казаков, – недолго думая, соврал я. – Хотели, дядя, здесь от дождя спрятаться.
     Уверенные ответы успокоила хозяина подворья.
     – Ну-ка пошли отседова на хрен, – приказал он.
     Мы поплелись к шоссе, а мужик сразу же побежал в дом от усиливающегося дождя.
     В Георгиевск вошли уже в сумерках. Шёл проливной дождь. Мы еле волочили уставшие и насквозь промокшие ноги. Хотелось отдохнуть, но присесть при таком дожде было негде: кругом стояла вода.
     – Где твоя тётка-то живёт. Далеко ещё идти? – нетерпеливо спросил я у Сашки, который начал оглядывать в полумраке мало освещённых улиц встречные дома.
     – Да чё-то, не могу дорогу найти, и темно уже...
     – Название улицы вспомни, а мы расспросим у прохожих.
     – Ищи, давай, скорее, а то мы уже мокрые, – потребовал Юрка.
     – Наверное, не смогу, ребята. Подзабыл... Я же здесь ещё маленьким жил.
     Мы с Юркой поняли, что ходить за Сашкой под ливневым дождём бесполезно и следует где-то искать убежище на ночь.
     – Надо идти на вокзал! – прокричал я другу из-за сильного шума дождя.
     – Сашка! Где тут у вас вокзал! – остановил растерянного мальчика Юрка.
     – Не знаю, ребята! – виновато опустил он голову.
     Впереди показалась женщина с зонтом, и мы ускорили шаг, желая расспросить её. Однако незнакомка сама заспешила, и нам ничего не оставалось делать, как побежать за ней. Женщина побежала тоже. В два счёта мы настигли её, и она, охнув, остановилась, прижалась к мокрой стене дома.
     – Где здесь вокзал?! – чуть ли не хором закричали мы, не понимая, что напугали её до смерти своим преследованием.
     – Вокзал?!
     – Вокзал, вокзал…
     Она облегчённо вздохнула, сначала пришла в себя, поднеся руку к груди, а потом той же рукой показала вдоль улицы.
     – Он здесь совсем не далеко, мальчики. Прямо – и налево. Ох, как вы меня напугали!..
     Мы ничего не ответили и бросились искать вокзал. Действительно, он находился близко, и скоро мы вошли в него. Оставляя на кафельном полу лужи от промокшей обуви и одежды, уселись на свободную деревянную скамью.
     – Здесь милиция ходит и проверяет, – высказал опасение Юрка. – Надо смотреть в оба.
     Но стоило мне и Сашке пригреться, как потянуло в сон. На вокзальных часах был 22 часа. Я заснул, но вскоре проснулся от толчков Юрки, который не спал и заметил приближающегося милиционера.
     – Вставайте, – толкал он нас. – Бежать надо! Милиция.
     Я открыл глаза, но подняться не смог. «Будь, что будет, – пронеслось в моём сознании. – Всё равно бежать некуда», – и снова провалился в глубокий сон.
     – Здравствуйте, ребята! – послышался рядом мужской голос. – Вы не из  пятигорского детдома сбежали?               
     Мы молчали.
     – Пройдёмте в отделение. Там разберёмся. Вставайте, вставайте!
     Сашка продолжал спать, и милиционер подёргал его за рукав. Когда он открыл глаза, то подскочил и испуганно вытаращился на блюстителя порядка.
     – Попались! – прошептал он, а потом, пошатываясь от усталости и прерванного сна, поплёлся за нами.
     В отделении было тепло и горел яркий свет. Звонили телефоны.
     – Вот, нашлись детдомовцы, – сказал наш сопровождающий, сидящему за столом офицеру.
     Тот кому-то отдавал приказания в телефонную трубку, а освободившись, повернулся к нам.
     – А-а, беглецы! Замёрзли, наверное, и голодные? Правильно я говорю? – Мы дружно молчали, опустив головы. – Сержант, – обратился он к сопровождающему, – пусть разденутся, и принеси им, пожалуйста, поесть. Попроси там чего-нибудь в буфете у Маши. Скажи: для детдомовцев.
     Сам же стал названивать по телефону и, соединившись, доложил:
     – Говорит дежурный привокзального отделения милиции города Георгиевска  лейтенант Сивухин. Ваши пропавшие из детдома трое ребят, – у нас... С первой же машиной отправим... Да... Говорят, пешком! Вот их и не могли обнаружить... Промокли. Сейчас отогреем, накормим, пока машина освободиться... Есть.
     Доброжелательность офицера и принесённые из буфета горячий борщ, котлеты и чай успокоили нас. Когда поели, попросились в туалет. Оказавшись в нём, Юрка  стал уговаривать нас бежать:
     – Пожрали, немного обсохли и айда, ребята!
     Больше всего он боялся попасть в тюремную камеру. Нам с Сашкой тоже этого не хотелось, но сопровождающий милиционер стоял снаружи возле дверей.
     – Эх! Ничего не выйдет… – выглянул Юрка за дверь. – Да и одежда осталась сушиться в кабинете.
     Сытых и обсохших, нас устроили в дежурной части на деревянной скамейке со спинкой. Вскоре мы заснули сидя, несмотря на яркий свет, телефонные звонки и громкие разговоры входящих и выходящих сотрудников милиции.
     Ждать пришлось долго. Только в третьем часу ночи за нами приехала милицейская машина и повезла в Пятигорск. Однако привезли не в детский дом, а, как потом оказалось, в спецприёмник для детей.
     Там с нами уже не церемонились и поместили в небольшой изолятор, больше похожий на тюремную камеру. Сердитая бабка, разбуженная среди ночи, бросила на три кровати комплекты чистого постельного белья и, ничего не говоря, закрыла дверь снаружи на амбарный замок.
     – Зачем вы нас закрыли?! – крикнул я. – Не имеете права!..
     – Чтоб снова не удрали, голубчики, – пробормотала она  и пошла досыпать в основной корпус.
     – Вот и посадили, – подвёл Юрка итог нашим мытарствам. – Я говорил – бежать надо было...
     – Интересно, сколько  тут продержат?
     – Да сколько им надо, столько и продержат, – с досадой ответил друг. – Давайте стелиться и – на нары. Спать хочется.
     В полном молчании мы застелили кровати, выключили свет и заснули глубоким сном.
     Наутро загремел наружный засов. В солнечном сиянии наступившего дня на пороге показались мать с отчимом и воспитательница Валентина Васильевна. Мать бросилась ко мне, обняла, прижала к груди. Отчим стоял в дверях и улыбался. «Нашлись, беглецы! – стараясь быть строгой, сказала Валентина Васильевна, но на её лице сияло плохо скрытое удовлетворение благополучным исходом нашего побега. – Из-за вас, ребята, всю милицию на ноги подняли. Даже пришлось сообщить маме Владика», – добавила она, как бы извиняясь перед родителями.
     Детский дом встретил нас, конечно, не как победителей, но никто уже не напоминал о случившемся, а Раиса Фёдоровна сделала вид, что ничего не произошло. Исключать из пионеров и даже напоминать об этом уже никому не хотелось. В свою очередь, и нам с Юркой пришлось отказаться от дурной привычки употреблять нецензурные слова при девочках.

* * *

     С наступлением зимы от нас ушёл Владимир Анатольевич. Музыкальные занятия прекратились, а нового руководителя из-за низкой зарплаты так и не смогли найти. Снова потянулись будничные дни учёбы в уже нелюбимой школе да монотонный ритм детдомовской жизни. На зимних каникулах лучшие по успеваемости и поведению воспитанники поехали в туристический лагерь, но меня и Юрку не взяли. Так Раиса Фёдоровна наказала нас за побег из детского дома.
     Но мы не унывали. Выпросили у завхоза ботинки с коньками, залили на стадионе каток и вместе с остальными ребятами стали подолгу проводили время на льду. В конце каникул сильно потеплело, и каток превратился в грязную лужу. С потеплением земля подсохла, и можно было подумать, что вернулась осень. Пожелтевшая листва, лежавшая толстым слоем под снегом, снова зашуршала под ногами, и только по утрам её сковывал небольшой морозец, покрывая искрящимся инеем.
     В это время мы увлеклись изготовлением луков, из которых стреляли деревянными палочками вместо стрел. «Вооружившись» стали охотится на птиц или устраивать, разбившись на два "враждебных племени", «войны» друг с другом. 
     К сожалению, воспитательницы, не желая ходить за нами по мокрым листьям и грязи, не ведали, что их мальчишки вооружились и теперь гоняются друг за другом между деревьями, стараясь побольше «убить» врагов из «чужого племени».      
     На враждующие племена разделились по-честному: я и Юрка, как старшие, – против всех остальных мальчишек группы. Стрелять из луков договорились только по туловищу.
     На стороне наших противников «воевал» и Борька Штейнберг. Но когда все его «соплеменники» были «перебиты», и он остался один, не имея даже стрел, то тут же бросил лук и побежал к деревянной лестнице жилого корпуса. Он надеялся, что мы не станем преследовать его, поскольку все договорились бегать с луками только между деревьями и так, чтобы не видели воспитательницы.   
     Однако его хитрость сильно раззадорила меня, и я выскочил на открытую асфальтированную площадку, располагающуюся возле деревянной лестницы, ведущей на второй этаж. Борька уже успел взбежать по ступенькам, был на виду, и попасть в него не составляло никакого труда. Я поднял лук.
     В это время на лестнице показалась Галина Викторовна, которая только что вышла из дверей корпуса и начала спускаться вниз.       
     – Белов! Ты что делаешь?! Не стреляй! – закричала она.
     Обрадованный Борька подбежал к ней, спрятался за спиной и стал, высовывая голову и прикрывая лицо ладонью, показывать язык и смеяться надо мной: мол, попробуй теперь выстрелить!
     Я поднял лук ещё раз, поскольку его хохот бросил вызов моему больному самолюбию, упрямству и привычке достигать своей цели. Кроме того, «противник» закрывал лицо, и мне показалось, что он в полной безопасности.               
     Я спустила тетиву – и тут же услышал, вскрик «врага». Несмотря на то, что Борька прикрывался, стрела всё-таки прошла между пальцами и попал почти в глаз. Мои руки опустились. Я не мог понять, зачем я это сделал. Какая сила толкнула меня на такой необдуманный поступок?! Ведь стрелять в него, стоящего рядом с воспитательницей, было нельзя!
     Спустя годы я понял: постоянный страх, что надо мной могут посмеяться из-за того, что я чего-то не расслышал, породил во мне ненависть к тем, кто это делал. Комплекс неполноценности выковал в моём характере жало жестокости и презрения к смеющимся надо мною одногодкам. И эта жестокость через год перерастёт в навязчивую идею доказать себе, что, несмотря на физический недостаток, я не хуже нормально слышащих сверстников и даже способен на большее, чем они.   
     ...Была вызвана скорая помощь и Штейнберга забрали в больницу. Я же настолько перепугался, что совершенно не запомнил разговор с Раисой Фёдоровной. Все моё существо ушло в те дни внутрь переживаний по поводу того, что Борька может стать инвалидом. От этой мысли я не спал ночами, часто потихоньку плакал. Днём воспитатели не разговаривали со мной, и даже ребята, боясь их, сторонились меня.
     К моему счастью, стрела задела Борьке только роговицу правого глаза. В больнице ему сделали операцию, и он вскоре поправился. У меня отлегло от сердца: я не сделал калекой своего сверстника.
     После перенесённых страданий и всеобщего осуждения, которое стало самым большим наказанием, я решил навсегда покинуть детский дом по окончании учебного года.



(ОТРЫВОК ИЗ ПОВЕСТИ "НЕСОСТОЯВШИЙСЯ РАССВЕТ"  ЧАСТЬ 5)