Древняя прекрасная Балаклава. В самом её имени – Балык–юва, «рыбье гнездо» – изначально заложена рыбацкая сущность. А поскольку рыбы здесь всегда было в изобилии, то основная масса балаклавских мужчин занималась её добычей, объединяясь для этого в рыбацкие артели.
Представьте себе Балаклаву начала прошлого века: 1904 год, конец сентября. Бархатная осень. В Балаклаве обосновался на длительный срок Александр Иванович Куприн. Столичный писатель очарован колоритным «полупосёлком–полугородком», часами гуляет вдоль набережной, построенной ещё Британским экспедиционным корпусом во времена Крымской войны. Вместо палов там до сих пор вмурованы орудийные стволы, – к ним и тогда, и сейчас рыбаки привязывают свои ялики.
Он знакомится с местными рыбаками–греками, восхищается их силой и бесстрашием: «О, милые простые люди, мужественные сердца, наивные первобытные души, крепкие тела, обвеянные солёным морским ветром, мозолистые руки, зоркие глаза, которые столько раз глядели в лицо смерти, в самые её зрачки» («Бора»).
Впечатления от общения с рыбаками легли позже в основу цикла рассказов под общим названием «Листригоны», позаимствованным Александром Ивановичем из Гомеровской «Одиссеи».
Куприну приходит мысль испытать себя в роли рыбака, познать изнутри рыбацкие будни. С этой целью он записывается в рыболовецкую артель: «…Чтобы отправляться в море с рыбаками не в качестве пассажира, желающего совершить морскую прогулку, а равного с ними в труде товарища, я вступил в рыболовецкую артель… Предварительно жюри, состоящее из старосты и нескольких выборных, испытало мою сноровку в работе и мускульную силу, а уже затем меня приняли» (из письма к Д.С. Мамину–Сибиряку).
Итак, осенняя Балаклава начала прошлого века, замершая в ожидании рыбного промысла: вода стала холодной и в заливе «синеет, как аметист». В это время «вся Балаклава переживает несколько тревожных, томительно напряжённых дней в ожидании большой рыбалки». А пока рыбацкое сообщество городка готовится к предстоящей путине: «На набережной, поперек её, во всю ширину, расстилаются сети. На грубых камнях мостовой они кажутся нежными и тонкими, как паутина, а рыбаки ползают по ним на четвереньках, подобно большим чёрным паукам, сплетающим разорванную воздушную западню. Другие сучат бечёвку на белугу… Атаманы баркасов оттачивают белужьи крючки, на которые, по рыбачьему поверью, рыба идёт гораздо охотнее, чем на современные английские, стальные». («Тишина»). «Из Севастополя приехали скупщики рыбы. Местный завод консервов приготовляет сараи для огромных партий».
По вековечному маршруту – по окружности моря против часовой стрелки, от берегов Турции и Кавказа – идёт рыба к Балаклаве. Первой приходит макрель, так звалась раньше скумбрия.
И вот «раздаётся слух о том, что Юра Паратино (знаменитый балаклавский рыбак–грек) оснастил свой баркас и отправил его на место между мысом Айя и Ласпи, туда, где стоит его макрельный завод… Завод – это сделанная из сети западня в десять сажен длиною и саженей пять в ширину». Такой завод имела каждая артель, никто не мог занять чужое место добычи.
Теперь и остальные рыбаки засобирались в море, поскольку знали, что у Паратино особый «нюх» на рыбу, – первый улов всегда его. И правда, вскоре «…в том месте, где горло бухты сужается за горами, показывается, круто огибая берег, первая лодка… Конечно, это Юра Паратино! У его артельщиков есть свой особенный шик: когда улов особенно богат, надо не войти в залив, а прямо влететь на веслах… До самых краев лодка наполнена белой, серебристой рыбой, ноги гребцов лежат на ней вытянутыми прямо и попирают её».
К вечеру вся Балаклава пропитывалась рыбным духом, – в каждом доме жарилась макрель в собственном соку. «Это называется: макрель на шкаре – самое изысканное кушанье местных гастрономов. И все кофейные и трактиры наполнены дымом и запахом жареной рыбы… Кажется, вся Балаклава переполнилась рыбой. Ленивые, объевшиеся рыбой коты с распухшими животами валяются поперёк тротуаров…» («Макрель»).
После окончания макрелевой путины, рыбацкие артели отправлялись на зимний промысел белуги. Готовились загодя. Этот момент описан в рассказе А.И. Куприна «Белуга»: «На всём крымском побережье… рыбаки готовятся на белугу. Чистятся рыбачьи сапоги, огромные до бёдер из конской кожи, весом по полпуда каждый, подновляются непромокаемые, крашенные жёлтой масляной краской плащи и кожаные штаны, штопаются паруса, вяжутся перемёты».
Одна за другой, на баркасах и фелюгах, артели покидали родные посёлки и переселялись к местам промысла. К началу декабря вдоль побережья от Севастополя до Феодосии появлялись сезонные рыбачьи поселения, в которых рыбакам предстояло жить до самого апреля.
Каждая артель складывала из камней временное жилище с двускатной парусиновой крышей – балаган. К слову, до сих пор старый дом на балаклавской набережной – бывшую баню, где базируются нынешние рыбаки со своим промысловым скарбом, зовут «балаганом». Внутри там остро пахнет рыбой и морем, – в одной из комнат хранятся свернутые сети. Их предварительно просушили, растянув на причале. Но намертво въевшийся запах морской соли неистребим! Здесь же вялятся солёные окуньки и ставридки, нанизанные через глаза на часто вбитые в рейку гвозди.
Во главе каждой артели стоял избираемый атаман – наиболее уважаемый и удачливый рыбак. Вот портрет знаменитого атамана Юры Паратино: «Нет ни одного человека среди рыбаков ловчее, хитрее, сильнее и смелее… Ни в ком так сильно не развито, как в нём, то специальное морское рыбачье равнодушие к несправедливым ударам судьбы, которое так высоко ценится этими солёными людьми».
Все члены артели работали на паях: за аренду баркаса было положено полпая, а то и целый пай, крючья тянули на два пая. Выходило, что хозяин лодки и снастей получал очень хорошую долю от общей выручки.
Самый молодой в артели – кок, кухарь. Он вставал первым ещё до зари и готовил чай. Затем поднимались остальные. Помолясь, завтракали, брали с собой хлеб и воду из расчёта на день, спускали баркасы и уходили в море.
Каждый баркас был укомплектован двумя–пятью осетровыми снастями – ставками, имеющими по триста крючьев. Ставка опускалась на дно и была снабжена якорем (обычно это был камень) и пробковым буем с красным флажком. В качестве наживки использовались хамса, ставридка и другая рыбная мелочь. Так описана снасть у А.И. Куприна: «…вообразите себе, что по морскому дну, на глубине сорока саженей, лежит крепкая верёвка в версту длиной, а к ней привязаны через каждые три–четыре аршина короткие куски шпагата, а на концах этих концов наживлена на крючки мелкая рыбёшка» («Белуга»).
Баркасы возвращались в лагерь к вечеру. Артельщики выгружали улов – белуг весом от семи до тринадцати пудов каждая. Изредка попадались тридцатипудовые рыбины, и совсем редко – гиганты в сорок пять пудов.
К началу апреля лов полностью прекращался, и артельщики оставляли свои живописные «городки» до будущего сезона.
Сегодняшний рыбацкий труд мало чем отличается от того, дореволюционного, разве что вместо артелей теперь работают бригады, их в Балаклаве всего четыре. Постарели ветераны, ушли на покой. А ведь работали целые рыбацкие династии, такие как, например, Кураковы и Склоуно.
Баркасы рыбаков выходят в море, как и прежде, ещё до рассвета, иногда на сутки. Хотя обычно возвращаются часам к одиннадцати–двенадцати, – рыбу нужно привезти свежей. Ловят сезонно – с осени до весны. Берут кефаль, барабулю, камбалу–калкана, луфаря, ставриду, саргана. И всё также встречают рыбачьи баркасы жирные балаклавские коты, традиционно оставаясь на довольствии у рыбаков.
Море остаётся могучей и суровой стихией. Рыбацкий труд откровенно тяжёл. Чтобы им заниматься, нужно иметь сильный характер и хорошую физическую подготовку. Рыбацкие руки – один сплошной мозоль, изрезанный сетями: их выбирают вручную, от трёх до пяти единиц за утро… Далеко не все юноши, приходящие в бригады, становятся профессиональными рыбаками, не каждому оказываются по силам холод, качка, большие физические нагрузки.
Ещё несколько лет назад, сразу же после возвращения с промысла, рыбаки прямо в сапогах и прорезиненных куртках отправлялись в ближайшую кофейню на набережной выпить по чашечке кофе, – такая была традиция у балаклавских «листригонов». Сейчас в стильные бары в таком виде не пускают… Да и не осталось в Балаклаве прежних, воспетых ещё Александром Ивановичем Куприным греческих кофеен, где «… под стук костяшек домино рыбаки собираются в артели, избираются атаманы. Разговор идёт о паях, о половинках паёв, о сетях, о крючках, о наживке, о макрели, о кефали, о камбале, белуге и морском петухе» («Тишина»). А Юра Паратино – «самый широкий человек во всей Балаклаве», – возвратившийся с богатым уловом первой в сезоне макрели, «заходит в кофейную, где сгрудились в табачном дыму… балаклавские рыбаки, и… кричит повелительно кофейщику: – Всем по чашке кофе! С сахаром. И музыку!» («Макрель»). И рыбаки из артели «Георгия Победоносца», чудом избежавшие смерти в морской пучине, вздыбленной бешеным норд–остом, едва сойдя на земную твердь, отправились в кофейню и там «…орали песни, заказали музыку и плясали, оставляя на полу лужи воды». В тех кофейнях настоящий молотый мокко – «крепкий бобковый кофе с гущей» – варили в медных турках, зарытых в раскалённый песок, помешивая его палочками непременно из лавра или можжевельника («Бора»).
Где нынче черноморская макрель? Где многопудовые белуги? Где истекающая нежным жирком провесная сельдь? Но ещё подают в многочисленных Балаклавских ресторанчиках рыбную юшку, жареную барабулю, камбалу–калкана и ставридку, плов из мидий и другие рыбные деликатесы. А главное – живут традиции старых рыбацких артелей.
Каждое утро у рыбаков начинается очередной трудовой день, и стоящий на набережной бронзовый Куприн провожает взглядом уходящие в море баркасы… И, если вам по сердцу эти суровые, дублёные солёными морскими ветрами люди, возьмите с полки томик Александра Куприна и перечитайте «Листригонов».