Из разговора Нараяна, Бабу, индусов сопровождавших членов Теософского общества в их путешествии по Индии, и Гулаб-Лалл-Синга.
Гулаб-Лалл-Синг (Такур) раджпут, независимый такур из провинции Раджистана, которого давно знали члены Теософского Общества, в том числе и Е.П. Блаватская.
- Учитель, - спрашивает Нараян Такура, среди горячего спора с бедным Бабу, - что это он говорит и возможно ли это слушать! Чтоб от человека после смерти его ровно ничего не оставалось? Чтоб его тело, как он уверяет, просто разлагалось на свои составные элементы, а что мы называем душой, а он «временным самосознанием», испарялось, исчезая, как пар из застывшего кипятка?
- Что же такое в этом странного? Ведь Бабу чарвака (секта бенгальских материалистов) и потому говорит лишь то, что тебе скажет всякий другой чарвака.
- Но ведь чарваки врут! Есть и другие, которые верят, что настоящий человек не есть его физическая оболочка, а заключается в его разуме, в седалище его самосознания… А разве может самосознание покинуть душу даже после нашей смерти?
- В его случае может, - отвечал также хладнокровно Такур, - потому что он искренно и твёрдо верит в то, что теперь проповедует.
Нараян бросил удивлённый, полный смятения взгляд на Такура, а Бабу побаивавшийся последнего, окинул нас торжествующей улыбкой.
- Но как же так? Ведь Веданта учит, что «дух Духа» безсмертен и душа человеческая не умирает в Парабраме… Разве есть исключения?
- В основных правилах духовного мира исключений не может быть, но есть правила для зрячих и правила для слепых.
- Это я понимаю; но в таком случае, как я ему и сказал, его «полное и окончательное исчезновение самосознания» не более, как аберрация слепого, который, не видя солнца, отрицает его… но узрит его духовными глазами после смерти …
- Ничего он не узрит. Отрицая его при жизни, он не увидит его и за гробом.
Заметим, что Нараян страшно волнуется и что даже мы оба с полковником уставились на него в ожидании более определённого ответа, Такур, очевидно, нехотя продолжал:
- Ты говоришь о «духе от Духа», об атмане, и смешиваешь дух с душой смертного, то есть с манас (Эго человека?). Дух, без сомнения безсмертен, ибо он без начала и стало быть без конца. Но речь идёт теперь не о духе, а о человеческой, сознающей себя душе; ты её смешиваешь с первым, а Бабу отрицает и то, и другое, как дух, так и душу. Вы оба не понимаете друг друга.
- Его-то я понимаю, но.
- Не понимаешь меня? Постараюсь высказаться яснее. Вся суть твоего вопроса приводится к следующему: ты желаешь узнать, возможна ли, даже в случае закоренелого материалиста, полная утрата его самосознания и самочувствия после его смерти? Так что ли?
- Да, потому что он вполне отрицает всё то, что для нас составляет несомненную истину… во что мы свято веруем…
- Хорошо. Но это я, веруя так же свято, как и ты, в нашем учении, которое называется посмертным периодом, то есть промежуточное время между двумя жизнями, лишь временным состоянием, отвечаю утвердительно и говорю: один ли год или миллион лет продолжается этот антракт между двумя действиями иллюзии жизни, загробное состояние может безо всякого нарушения правила оказаться совершенно тем состоянием, в каком находится человек во время глубокого обморока. Бабу, стало быть, в его случае прав.
- Но почему же… и как … коль скоро правило безсмертия не допускает, как вы нам говорите, исключений? … осведомился полковник.
- Не допускает, конечно: для всего того, что действительно существует. Тому, кто изучал Мундакью Упанишад и Ведантасару, не следовало бы и спрашивать…
- Но Мундакью Упанишад именно и учит, - робко заметил Нараян, - что между Будди («Божественная душа» человека) и манас (как седалище земного рассудка, даёт мировоззрение, основанное на свидетельствах этого разума, а не духовное прозрение), как между ишварой и праджной («коллективное сознание» явленного божества, Брамы и его индивидуальная мудрость), на самом деле не более разницы, как между лесом и его деревьями, между озером и его водами…
- Совершенно справедливо: потому что одно или даже сотня засохших от потери жизненного сока или вырванных с корнями деревьев не могут помешать лесу оставаться тем же лесом…
- Так… но ведь будди представляет в этом сравнении лес, а манас-тайджази (тайджази «светозарная» следствие связи её с будди; манас – озарённая светом «божественная душа») деревья. А если первая безсмертна, то как же, будучи тем же, что и буди, может манас- тайджази («светозарный разум», человеческий ум, освещённый светом духа; а будди-манас «божественное откровение plus человеческий разум и самосознание) потерять совершенное сознание до своего нового воплощения? Это-то и затрудняет меня…
- Напрасно, если ты только возьмёшь на себя труд не смешивать абстрактное представление целого с его случайными видоизменениями. Вспомни, что если мы можем, говорить о будди, сказать: «она безусловно безсмертна», то нельзя сказать того же ни о манас, ни о тайджази. Ни та, ни другая не существуют отдельно от божественной души, потому что первая есть качественная принадлежность земной личности, а вторая – то же, что и первая, только с отражением в себе будди . В свою очередь, будди оставалась бы только безличным духом без этого в себе элемента, заимствованного ею от человеческой души и который обуславливает и делает из неё нечто как бы отдельное от Всемирной души на всё время цикла человеческих воплощений. Скажи ты поэтому, что будди-манас не может ни умереть, ни потерять сознание ни в вечности, ни во время переходных периодов, и тогда, по нашему учению, ты был бы прав. Но применять эту аксиому к её качествам, всё равно как если бы ты настаивал, что так как душа полковник О. безсмертна, то значит и румянец на его щеках тоже должен быть безсмертным. Выходит, что ты, очевидно, смешал в своих понятиях сущность с явлением; забыл, что в соединении с одною манас или «человеческой» душою – светозарность самой тайджази делается вопросом времени; так как и безсмертие и загробное сознание становятся для земной личности человека качествами вполне условными, завися от сотворенных ею самою, при жизни её тела, условий и верований. Карма (закон возмездия) действует непрерывно: и мы пожинаем в мире загробном плоды лишь того что сами посеяли в этой жизни.
- Но если моё Ego может очутиться после разрушения моего тела в состоянии полной безсознательности, то какое же может быть для меня в этом наказание за грехи моей жизни? – спросил полковник, задумчиво поглаживая бороду.
- Наша философия учит, что наказания постигают Ego только в будущем воплощении, а непосредственно за гробом ожидают нас только награды за понесённые и незаслуженные страдания в земной жизни. Всё наказание, как видите, состоит в отсутствии награды, в полной потере сознания своего счастья и покоя. Карма – дитя земного Ego, плод действий его всеми: видимой личности, даже помышлений и намерений духовного я; но она также и нежная мать, которая залечивает нанесённые ею в предшедшей жизни раны, прежде чем станет снова бичевать это Ego, нанося ему новые. Если нет в жизни смертного такого горя или несчастья, которое не было бы плодом и прямым последствием греха в его предшедшем существовании, то за то, не сохранив о том ни малейшего воспоминания в настоящей жизни и чувствуя себя не заслуживающим такой кары и поэтому страдающий безвинно, вследствие уже одного этого человеческая душа достойна утешения и полного отдыха в жизни загробной. Для вашего духовного «я» смерть является всегда избавительницей и другом: безмятежным сном младенца, или же сном, полным блаженных грёз и сновидений.
- Но, сколько мне помнится, периодические воплощения сутратмы уподобляются в Упанишаде земной жизни, проходящей поочерёдно между сном и бдением… Так ли это? – спросила я (Блаватская), желая возобновить первый вопрос Нараяна.
(В Веданте Будди, в своём совокуплении с духовными качествами, сознанием и понятием тех личностей, в которых она воплощалась, в Веданте называется сутратмой, что буквально значит «нить души»; потому что как перлы на нитке, так целый длинный ряд жизней человеческих нанизывается на эту нить. Манас должна сделаться тайджази (светозарною), дабы, в соединении с сутратмой, так сказать, вися на ней, как жемчужина на нитке, достигнуть и прозреть себя в вечности. Но часто, вследствие греха и ассоциации с чисто земным разумом, и самая эта светозарность исчезает.)
- Так; это сравнение очень верное.
- Не сомневаюсь; только я его плохо понимаю. После сна, для человека начинается другой день, но человек душой, как и телом – всё тот же самый, что был и накануне; тогда как при каждом новом воплощении меняются не только его наружная оболочка, пол и сама личность, но, по-видимому и все его духовные качества… Да и как же это сравнение может быть верным в виду того, что люди, восстав от сна, хорошо помнят не только то, что они делали вчера, но и за многие дни, месяцы и даже годы назад, а между тем в своей настоящей жизни они не сохраняют ни малейшего воспоминания о какой-либо прошлой своей жизни … Ведь проснувшийся человек может пожалуй, забыть то, что он видел во сне, но он всё-таки знает, что он спал и что во время сна он жил… о прошлой же жизни мы даже и этого не знаем. Как же так?
- Есть такие, быть может, что и знают, - как-то загадочно произнёс Такур, не отвечая на прямой вопрос.
- Подозреваю … только не мы, грешные. Поэтому как же нам, не достигшим ещё до сама-самбудда (познание прошлых своих инкарнаций. Одни йоги и адепты тайных наук достигают посредством величайших аскетических подвигов такого полного прозрения всего своего прошлого) понимать это сравнение?»
Из книги Е.П. Блаватской «Из пещер и дебрей Индостана» (стр. 377).