ЮЛИЯ ДРУНИНА. ВОЙНА И ПОЭЗИЯ
Всё грущу о шинели,
Вижу дымные сны.
Нет, меня не сумели
Возвратить из Войны.
Дни летят, словно пули,
Как снаряды, года.
До сих пор не вернули –
Не вернут никогда…
Это стихи Юлии Владимировны Друниной. Она родилась 10 мая 1924 года. Известная советская поэтесса, участница Великой Отечественной войны. Яркая жизнь. Трагически законченная жизнь (1991 г.). Её смерть не была самоубийством. Она умерла не от ран, полученных на фронте. Умерла её душа, раненная на войне.
У меня есть книги стихов Юлии Владимировны. По объёму – книжечки. По содержанию – книжищи! А сборник «Я РОДОМ НЕ ИЗ ДЕТСТВА…» («Современник». Москва. 1973 г.) можно назвать мемуарами. Здесь разные случаи из её жизни. Конечно, лишь немногие.
Именно эта книга (4 печатных листа, но зато тираж – 50 тысяч экземпляров), на мой взгляд, самая эмоциональная из всех её сборников. Здесь проза и поэзия. Здесь много о войне, потому что - ни прожитые после окончания войны годы, ни любовь, ни любимое дело – поэзия, её «не сумели возвратить из Войны».
Как и всех других участников Великой Отечественной войны.
Война с фашистами не опалила, а обожгла советских солдат и офицеров. Те ожоги не исчезли в течение всей их жизни.
Я опять о своём, невесёлом, -
Едем с ярмарки, чёрт побери!..
Привыкают ходить с валидолом
Фронтовые подружки мои.
А ведь это же, честное слово,
Тяжелей, чем таскать автомат…
Мы не носим шинелей пудовых,
Мы не носим военных наград.
Но повсюду клубится за нами,
Поколеньям другим не видна,
Как мираж, как проклятье, как знамя
Мировая вторая война…
ЕЁ ВПЕЧАТЛЕНИЯ О ГЕРМАНИИ ПОСЛЕ ВОЙНЫ
В 60-70-е годы ХХ века в СССР очень популярны были выступления прозаиков и поэтов во Дворцах культуры и Дворцах спорта, в заводских цехах, на полевых станах, в вузах, школах…
Вспоминая о том времени, Юлия Владимировна определила два взлёта поэзии в СССР.
«Первый, - размышляла поэтесса, - пришёлся на послевоенные годы, когда с фронта возвращались двадцатилетние ветераны – молодые поэты. Они писали о том, что волновало и жгло тогда всех: о войне, которая ещё жила в душах; об обугленных городах и обугленных сердцах; о горечи утрат и о счастье возвращения к жизни.
Стихи фронтовиков были стихами большого накала, они светились чистотой и искренностью юности; в них кричала боль пережитого. Они были и выражением собственного «я» и в то же время не только собственного «я».
Второй взлёт современной отечественной поэзии, который мы наблюдаем сейчас, оказался ещё выше послевоенного».
Своеобразные писательские десанты отправлялись на разные континенты и в страны, с которыми Советский Союз поддерживал какие-то отношения. В названном сборнике есть упоминание о поездке во Францию.
Здесь эмоциональные воспоминания о посещении кладбища Сент-Женевьев де Буа, о покоящихся там многих русских.
В частности, о И. А. Бунине (1870-1953):
«И у могилы Ивана Бунина, одного из самых русских писателей земли нашей, человека, приговорившего себя к мучительной жизни и к мучительной смерти на чужбине, повторяла я одно из самых сильных и самых безнадёжных его стихотворений:
Лёгкой жизни я просил у Бога –
Посмотри, как тяжело кругом!
И сказал Господь: - Пожди немного,
Ты ещё попросишь о другом… -
Вот и дожил. Кончилась дорога.
Тяжелее груз и тоньше нить.
Лёгкой жизни я просил у Бога –
Лёгкой смерти нужно б попросить!
Хорошо знала И. Бунина в годы жизни во Франции Ирина Одоевцева, поэтесса, супруга поэта Георгия Иванова. Они также эмигрировали из СССР в начале 30-х годов ХХ века. Из её мемуаров «На берегах Сены» не видно, что Иван Алексеевич «приговорил себя к мучительной жизни и к мучительной смерти на чужбине».
Лишь сам человек может знать самые потаённые свои переживания. А стихи лишь частично передают его думы.
С разными подробностями о творческой поездке с товарищами по перу в Восточный и Западный Берлин рассказала Юлия Владимировна:
«Наконец-то, садимся в родные наши посольские «Волги», - вспоминала поэтесса, - здесь, в Западном Берлине, на них смотрят с интересом, как на редких зверей. Девушки-студентки, подрабатывающие в академии (Евангелическая академия в Западном Берлине; там была встреча с молодёжью – Л. П.) в качестве поваров, официанток, горничных, широко улыбаясь, держат за четыре конца большую белую скатерть, парусящую на ветру. Так вот от какого обычая пошло выражение «скатертью дорога» !..
И вот – уже по дороге в Восточный Берлин – последнее наше выступление в Западном. Мы в Красном Вединге – пролетарском районе, районе антифашистов.
Красный Вединг! – сквозь вопли «хайль!» - сквозь неистовый рёв нацистов звучит спокойный, отрывистый голос Эрнста Буша.
Красный Вединг! – сквозь колючую проволоку фашистских концлагерей смотрят в упор лихорадочные глаза измученных, но несломленных узников.
Красный Вединг! – поднимает сжатый кулак расстрелянный бессмертный Эрнст Тельман…
Мы читаем стихи в Обществе дружбы с Советским Союзом. Скромное, похожее на большой сарай помещение набито до отказа. Сцена украшена портретом Ленина и громадной цифрой «50» - нашим выступлением начинается цикл вечеров в честь пятидесятилетия Советской власти.
Приподнятое настроение аудитории – просто одетых людей всех возрастов – передаётся нам. Читать радостно и волнующе. Мы понимаем, что восторженность, с которой нас здесь встречают, - выражение чувств Красного Берлина к Красной Москве.
Молодёжь не только бешено аплодирует, но и бурно топает ногами – высший знак выражения восторга»…
Без всякого сомнения, в «скромном, похожем на большой сарай помещении, набитом до отказа» были и немцы, которым удалось выжить в боях с русскими в годы Великой Отечественной войны. Без формы со свастикой, конечно. Прикинувшиеся овечками. Им «было до лампочки» предстоящее 50-летие Советской власти.
Верх цинизма – созданное в Германии Общество дружбы. Не только в Германии, но и во всех тех странах, которые поддерживали немцев в их войне с СССР. Не немцы были инициаторами создания Общества дружбы с СССР, а советские «миротворцы».
Вслед за этими воспоминания - о восторженном (как бы!) приёме немцев советских писателей - в названном сборнике Юлия Друнина написала главу с таким названием:
ТЫ ПРОСТИ МЕНЯ, ЗИНА…
«Посмотрели бы на меня сейчас ребята из 667-го стрелкового полка бывшей 218-й Краснознамённой Ромодано-Киевской дивизии или из бывшего 1035-го КСАП – отдельного Калинковичского самоходного артполка!
Думали ли мы, вжимаясь в осыпающийся грохочущий окоп или врастая в броню обстреливаемой самоходки, что когда-нибудь кто-нибудь из нас будет рассуждать в Берлине с немцами о поэзии!
Нет, конечно же, не думали. Не думали мы об этом, когда поднимались скромные холмики братских могил на взбудораженной земле – русской и нерусской – от самой Москвы до самого Берлина; от самой Волги до самой Эльбы.
Ты прости меня, Зина Самсонова из села Колычево, и ты, Машенька Широкова из села Непорова, - две рязанские подружки-хохотушки, два отчаянных батальонных санинструктора 218-й стрелковой. Вам так никогда и не исполнилось двадцати…
Прости меня и ты, Лена-санинструктор, по прозвищу «Большая старшина», - не знаю ни фамилии твоей, ни года, ни места рождения. Знаю лишь место и время твоей смерти – дальние подступы к Риге, октябрь сорок четвёртого. Я никогда не смогу забыть, как это произошло.
Ты как будто и не отличалась особенной храбростью. Но когда самоходку, ведомую парнем, в которого ты была тайно и безнадёжно влюблена, послали на задание, откуда не было шансов возвратиться, не захотела оставить обречённую машину.
Самоходка была подбита, загорелась. Экипаж, пытающийся выбраться через нижний – аварийный – люк, в упор расстрелян фашистскими автоматчиками…
Когда фронт продвинулся вперёд, мы нашли то, что осталось от самоходки, и то, что осталось от экипажа.
Тебя, Лена, можно было узнать только по комбинезону – я хорошо помнила его. Да ещё по пряди твоих ярких рыжих волос, почему-то зажатых в кулаке…
Вот, казалось, что годы притупили боль фронтовых воспоминаний. А здесь, в Вест-Берлине, они снова пошли на меня в атаку.
И я даже не могу точно объяснить, почему мне так хочется сказать всем, кто не дошёл до победы: «Простите!»…
И моим однополчанам, и совсем, совсем незнакомым однокашникам. И юным поэтам, которые так и не увидели ни одной строчки своих стихов напечатанной. Тем, которые могли бы сейчас сидеть здесь, в Западном Берлине, вежливые, готовые к бою, ничего не забывшие, верные фронтовой дружбе, мысленно вспоминающие погибших товарищей.
Да, никогда я ещё не чувствовала так остро горький вкус воспоминаний, как при этой встрече.
И в то же время появилось ощущение, что в жизни поставлена необходимая точка.
И я горда, что мне ещё раз оказана высокая честь сразиться за идеалы своей юности (1967 год)».
Что имела в виду Юлия Владимировна под своими словами «появилось ощущение, что в жизни поставлена необходимая точка», не ясно. Возможно, она дала себе клятву – никогда больше не ездить в Германию, не читать свои стихи немцам.
А вот последняя фраза в этой главе: «И я горда, что мне ещё раз оказана высокая честь сразиться за идеалы своей юности», явно, не её. Скорее, её добавила редакция издательства «Современник», следуя указаниям тогдашних советских партийных деятелей: брататься с немцами.
Могла бы Юлия Друнина и другие советские писатели-фронтовики отказаться от поездок в Германию – в ГДР, «социалистическую» страну, по легенде, «дружески» настроенную к Советскому Союзу – победителю фашистской Германии? Думаю, что не могла.
Она – член Союза писателей СССР, общественный деятель. Если бы она хоть как-то попыталась протестовать против встреч с бывшими врагами (после окончания Великой Отечественной войны прошло не так много времени, чтобы успели зарубцеваться телесные и душевные раны советских людей), её бы, уверена, осудили, как недальновидного литератора.
Может, собрание бы устроили, на котором более яро выступали бы за дружбу с немцами те её коллеги по творческому цеху, кто на фронте не был.
А потому Юлия Владимировна (не верю, что она – эмоциональная женщина – не плакала по ночам в немецких гостиницах) и просила прощения у однополчан, у Зины, Машеньки и Лены и у тех, погибших от немецких пуль и снарядов, кого не назвала, за то, что им «так никогда и не исполнилось двадцати» …
Наивная душа – Юлия Владимировна. Наверное, хорошо, что она не дожила до наших дней. Не узнала, что давно уже нет той восторженности –«выражение чувств Красного Берлина к Красной Москве».
Никогда искренне доброжелательных чувств немцев к русским и не было; только злоба. На время законсервированная, как спора, хранящая до поры до времени опасную инфекцию.
Уже давно нет «Красного Берлина» - «добряк» Михаил Горбачев повелел разрушить стенку между ГДР и ФРГ. И теперь цветёт и пахнет одно немецкое государство – ФРГ. Пахнет вновь нацизмом.
А та немецкая молодёжь, бешено аплодирующая в 70-е годы прошлого века советским поэтам, - потомки немцев-фашистов. Заматерев, она родила и благословила своих детей, внуков и правнуков делать танки «леопард» и другое вооружение и отправлять всё это к границам России – чтобы убивать русских.
Хорошо, что хоть Юлия Друнина ничего этого не видит. Люди уходят из жизни. Но вечны физические законы – основа существования Земного шара.
Один из них – закон бумеранга. А потому: поживём-увидим, как закончится новое наступление немцев на русских. Русская армия уже трижды с победой побывала в Берлине. Есть повод продолжить ту прекрасную традицию. Напрашиваются немцы на это. Суровый урок не пошёл им впрок!
Жаль, что в 1945 году правивший в то время в СССР «вождь» не повелел сделать Берлин (хотя бы – Берлин!) российской провинцией. Есть основание. Где-то там, в Германии, до сих пор сохранились следы славян – прародителей русских. Изгнали их оттуда, узурпировав территорию и всё, что на ней было построено и взращено, - прародители нынешних немцев.
КАК ЮНАЯ ЮЛИЯ ОКАЗАЛАСЬ НА ФРОНТЕ?
Ты помнишь? – в красное небо
Взлетали чёрные взрывы.
Ты помнишь? – вскипали реки,
Металлом раскалены.
Каждое поколение
Имеет свои призывы:
Мы были призывниками
Отечественной войны…
Строго говоря, Юлия в 1941 году не была в числе призывников. Ей в мае исполнилось 17 лет. Школьница. Девушек не призывали на фронт, если они не были, допустим, медработниками. Большинство советских женщин - участниц Великой Отечественной войны – на фронт уходили добровольцами.
В сборнике «Я родом не из детства…» есть глава «В тылу». Здесь есть подробности о том, как Юлия, оказавшаяся с отцом в Тюменской области, добилась того, чтобы её отправили на фронт.
Интересны её воспоминания в этой главе и тем, что она рассказывает о знакомстве с будущим космонавтом Владимиром Комаровым.
(Комаров Владимир Михайлович (1927-1967), лётчик-космонавт СССР, полковник, Герой Советского Союза (1964, 1967 посмертно). Из отряда первых советских космонавтов. Летал на космических кораблях «Восход» (октябрь 1964 г.) и «Союз-1» (апрель 1967 г.). Погиб при завершении полёта).
Из главы «В тылу» (она была написана Юлией Владимировной в 1972 году после творческой поездки в Тюмень и другие районы Сибири):
«Так случилось, что 1-ю московскую спецшколу ВВС, где преподавал мой отец, в начале войны эвакуировали именно под Тюмень, в таёжный посёлок Заводоуковск.
Пришёл эшелон из тревожной столицы –
Пилотки, ботиночки, детские лица.
Парнишка с Таганки, парнишка с Петровки,
Что знал ты об этой Заводоуковке?
Дивятся пимы да тяжёлые шубы
На бледные щёки, на синие губы.
Шинелишки – колом, но надо держаться!
А младшим – четырнадцать, старшим – шестнадцать…
Эти стихи были написаны мною тогда, в ноябре сорок первого.
Сейчас мне как-то странно думать, что среди «спецов» был и Володя Комаров – будущий космонавт.
Вот в пилоточке с отогнутыми на покрасневшие уши краями бежит он по сибирскому морозцу и ничего ещё не знает о своей необычной, о своей звёздной – в прямом и переносном смысле этого слова – судьбе.
Космос! До него ли было тогда землянам? Московские мальчишки бредили в Сибири фронтом. И девчонки тоже…
К этому времени я уже успела немного «нюхнуть пороху», видела кровь и перевязывала раны. Правда, не в армии, а в добровольной санитарной дружине. Никто не спрашивал там, на ближних подступах к Москве, сколько мне лет. А здесь снова вступили в свои права формальности. Из военкомата мне написали что-то вроде «подрасти, мол, дочка».
Я поступила на краткосрочные курсы медсестёр. Потянулась трудная, тоскливая, голодная жизнь в эвакуации. Однако юность и здесь ухитрялась иногда урвать для себя немного радости.
Патефон сменяла на пимы,
Ноги в них болтаются, как спички.
Обжигает стужа той зимы –
Той, невыносимой для москвички.
Я бегу вприпрыжку через лес,
Я почти что счастлива сегодня –
Мальчик из спецшколы ВВС
Пригласил на вечер новогодний!
Навести бы надо марафет,
Только это трудновато ныне:
Никаких нарядов, ясно, нет,
Никакой косметики в помине.
Нету краски для ресниц? – Пустяк!
Можно развести водою сажу.
Пудры нету? – Обойдусь и так!
Порошком зубным свой нос намажу…
В ту неправдоподобно далёкую последнюю ночь сорок первого года всё ещё было у меня впереди, в том числе и незабываемый поход в Ялуторовский военкомат. О нём напомнил мне сейчас знакомый железнодорожный мост через Тобол…
В войну в Заводоуковске не останавливались никакие составы. Поэтому я решила идти в военкомат пешком, по шпалам – двадцать с лишним километров.
Шла я в самом радужном настроении: меня осенила гениальная идея «потерять» только что полученный паспорт и прибавить себе годик или, ещё лучше, два.
На полпути меня остановили мост через Тобол и грозный оклик охраняющего его пожилого усатого часового:
- Стой! Кто идёт?
Тогда ничтоже сумняшеся, я решила перебраться через реку по свободно плывущим брёвнам – в те времена лес сплавляли не связанными в плоты, «молью».
Читать невозможно без испуганных восклицаний – о том, как юная Юля сначала перепрыгивала с бревна на бревно, а когда бревна на середине реки перестали ей попадаться, она стала тонуть. Вокруг – ни души. Она могла надеяться только на себя.
Дальше подробности – как Юля, «неуклюже, как краб», переползала с одного бревна на другой, а они были скользкие и уходили под воду, а какое-то из них могло «предательски» ударить её по голове.
Продолжение главы:
«Говорят, Бог хранит дураков. Только этим я могу объяснить, что всё-таки добралась до противоположного берега.
Однако не успела я подняться с карачек, как снова с ужасом услышала знакомое:
- Стой, кто идёт?
Не знаю, за кого принял меня молоденький круглолицый солдатик – за русалку или за диверсанта, - но вид у него был испуганный.
- Стой! Стрелять буду! – Я увидела направленное на меня трясущееся дуло винтовки и по отчаянному лицу солдатика поняла, что он действительно выстрелит…
- Ложись! – прозвучал срывающийся юношеский тенорок, и одновременно с ним щёлкнул затвор.
Не раздумывая, я плюхнулась в ледяную воду и лежала в ней до тех пор, пока не появился какой-то заспанный командир. Меня под конвоем отвели в жарко натопленную каптёрку.
Поняв, что я не вражеский лазутчик, а обыкновенная несовершеннолетняя дурёха (при мне был комсомольский билет. «Вроде, настоящий», - задумчиво сказал заспанный командир), меня сначала обругали хорошенько, а потом, дав обсушиться, даже остановили попутный товарняк, чтобы он подбросил меня до Ялуторовска».
(Кого интересует история восставших войск в Российской империи 14 декабря 1825 года, тот знает, что осуждённых, получивших название «декабристы», ссылали в Сибирь, в том числе и в город Ялуторовск.
Он был основан в 1639 году на месте татарского поселения Явлу-Тур. В городе есть Музей «декабристов»).
ЕЩЁ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ. СИБИРЬ И ЭСТОНИЯ
Первое: Сибирь. Могилы.
В 1972 году Юлия Владимировна бродила по «дощатым поскрипывающим тротуарам, и легко узнавала Заводоуковск своей юности»:
«Там же, как и раньше, похожая на средневековый замок, возвышается башня гигантского элеватора. Она напоминает, что мы в центре хлебного царства – тайга чередуется здесь с пшеничными и ржаными полями.
«Прижился» и остался навсегда в Заводоуковске эвакуированный из Ленинграда завод «Сельмаш». Он памятен мне своим маленьким клубом, где иногда происходило большое событие – «крутили кино»!
На месте и туберкулёзный санаторий. В войну там помещался госпиталь – именно при нём были организованы краткосрочные курсы медсестёр.
И вот, наконец, и оно – длинное деревянное одноэтажное строение. Это здесь приютили сибиряки московских спецшкольников.
Теперь в нём лесная школа.
Хожу по светлым пустым классам (детей распустили на каникулы) и смотрю вокруг невидящими, вернее, обращёнными внутрь, глазами.
И вместе со мной, никому не видимый, ходит Владимир Комаров – не знаменитый космонавт, а худенький, ничем не выделяющийся пятнадцатилетний подросток.
Отсюда начал Комаров долгий свой путь к звёздам; эти стены слышали его голос, его шаги…
Есть и ещё одна, очень личная причина, по которой я, отделившись от товарищей, приехала в Заводоуковск. Здесь похоронен мой отец.
Долгие годы я жила с чувством, или, как теперь говорят, «с комплексом» вины перед отцом. Он, человек, которого по возрасту (ему уже сравнялось шестьдесят) не взяли в армию, тяжело переживал мой уход на фронт: «девочка, ребёнок…». И вот в мае сорок второго – разрыв сердца, инфаркт…
Кладбище в сосновом бору – его называют «чёрным бором»…
А война догоняет меня и здесь. Длинные ряды братских могил – солдаты, погибшие в Великую Отечественную войну. Откуда они здесь, в Сибири?
Это умершие от ран в том госпитале, где теперь снова туберкулёзный санаторий.
Да, видно, людям моего поколения никуда не уйти от войны.
И стоя над могилой, повторяю про себя: «Прости, отец, но я не могла поступить иначе».
Нет, мой отец погиб не на войне –
Был слишком стар он, чтобы стать солдатом.
В эвакуации, в сибирской стороне
Преподавал он физику ребятам.
Он жил, как все. Как все, недоедал.
Как все, вздыхал над невесёлой сводкой,
Как все, порою горе заливал
На пайку хлеба выменянной водкой.
Ждал вести с фронта – писем от меня.
А почтальоны проходили мимо.
И вдалеке от дыма и огня
Был обожжён войной неизлечимо…
Я не уверена, что на всех могилах тех длинных рядов захоронений советских бойцов, которые видела Юлия Друнина в сосновом бору Заводоуковска, были таблички с фамилиями и именами. Возможно, многие из тех умерших раненых и до сих пор числятся в списках без вести пропавших.
В тыловые госпитали отправляли раненых с самыми тяжёлыми увечьями; с потерей памяти; не слышащих, не видящих, не говорящих, не ходящих.
Их ждали дома; «а почтальоны проходили мимо». Не дождались ни писем, ни фронтовиков.
Надо надеяться на то, что кара Господа Бога не минет тех, кто сейчас посылает вооружение к границам России; а цель всех вооружений – убивать людей и разрушать окружающий мир. Среди тех, кто посылает различную боевую технику, опять немцы.
К большому сожалению, и сейчас происходит то, о чём написал Сергей Орлов, танкист, дважды горевший в своём тяжёлом КВ, участник Великой Отечественной войны; поэт:
Давным-давно закончен бой,
Руками всех друзей
Положен парень в шар Земной,
Как будто в мавзолей…
Нет, пусть люди живут! Земной шар предназначен совершенно для другого.
Второе: Эстония. Курица.
Я родом не из детства – из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой…
«Было это на Третьем Прибалтийском далёкой осенью сорок четвёртого, - вспоминала Юлия Владимировна. – Фашисты, отступавшие в то время на всех фронтах, в Прибалтике цеплялись ещё за каждый клочок земли.
Я, санинструктор самоходного артполка, передвигалась вместе с батареями – на броне. А наша санитарная машина застряла где-то во втором или третьем эшелоне. Связи с ней не было. Между тем бинты таяли с невероятной быстротой: в наступлении всегда много раненых.
И вот однажды на отбитом нами эстонском хуторе подошла ко мне взволнованная старуха. Она бережно держала раскудахтавшуюся грязно-белую курицу.
Эстонка не говорила по-русски, но всё было ясно и без слов: у курицы была перебита лапка – и ей, видимо, досталось во время обстрела.
Молчаливая просьба старухи не показалась мне странной. Я отнюдь не принадлежу к тем, кто почему-то считает боль исключительной привилегией человека.
Но как отнесутся к подобной перевязке мои товарищи?
Я пыталась что-то втолковать старой эстонке, но она молча совала мне в руки курицу.
А солдаты уже окружили нас любопытным кольцом.
И вдруг раздался укоризненный голос пожилого бойца:
- Что ж ты, дочка, над живностью измываешься? ..
Я раскрыла санитарную сумку. Кто-то услужливо обстругал ножом две щепы, и я наложила квочке шины по всем правилам медицины (получилось в рифму: «И я наложила квочке шины/По всем правилам медицины» - Л. П.).
Так дали мне наглядный урок доброты солдаты-фронтовики, люди, из которых, казалось бы, война должна была вышибить всякую «сентиментальность» …
Пишу и всё время вспоминаю ту невероятно далёкую фронтовую осень, и вижу себя – нескладную девчонку с санитарной сумкой на боку и с квохчущей курицей на руках».
Всё больше убеждаюсь в том: хорошо, что не дожила до нынешнего времени санинструктор Юлия Друнина. Возможно, те солдаты, что «окружили нас любопытным кольцом», погибли в Эстонии. Они курицу пожалели. А их не пожалели. Они сложили головы, освобождая «братский прибалтийский народ».
Наступили другие времена. В 20-30-ые годы ХХI века в Эстонии, Латвии и Литве сносят памятники советским воинам; кое-где бульдозерами равняют кладбища с захоронениями советских фронтовиков; колёсами грузовиков давят цветы, которые приносят к мемориалам люди, восхищающиеся мужеством фронтовиков в борьбе с фашистами.
Пляшут на останках героев, ценою своей жизни подаривших эстонцам, латышам и литовцам жизнь и свободу от фашистских захватчиков. Плохо воспитали те, военного времени, прибалтийские народы своих детей, внуков, правнуков; не передали им наказ: «Будьте благодарны бойцам СССР, многонациональным солдатам и офицерам, за наше спасение и за вашу жизнь».
Ан нет! Вместо благодарности обвинения: «Оккупанты».
Прозрейте, наконец!
Английский философ Френсис Бэкон (1561-1626) в «Трактате о достоинстве и усовершенствовании наук» написал: «… как говорится обыкновенно: клевещи, клевещи смело, от клеветы всегда что-нибудь останется. Так можно сказать и о хвастовстве: верь мне, хвастайся смело, от хвастовства всегда что-нибудь останется».
А задолго до него древне-греческий писатель и историк Плутарх в сочинении «Как отличить льстеца от друга» рассказал, что Медий, состоявший в свите Александра Македонского, советовал «смело применять клевету и кусать… ибо шрам во всяком случае останется».
Великий русский поэт Александр Пушкин утверждал, что клевета не проходит бесследно: «Злословие даже без доказательств оставляет прочные следы» (Отрывок «Гости съезжались на дачу»).
Клевета – та же бацилла. Откуда залетела в Прибалтику, известно.
НЕ ВСПОМНИЛИ
Почему я рассказываю о Юлии Друниной сейчас?
12 мая (1933 г.) родился советский поэт Андрей Вознесенский. Один из когорты поэтов - «шестидесятников». Накануне его дня рождения и в последующие на российских телеканалах было показано немало передач о его творчестве, судьбе, друзьях-товарищах, о семье; читались его стихи и пели песни на его стихи («Миллион алых роз», «Барабан», «Мой дельтаплан» и другие).
Была показана его рок-опера «Юнона» и «Авось» (он – автор текста). Я видела-слушала её дважды. Замечательное театральное музыкальное произведение, созданное «с азартом» большим творческим коллективом.
Наверное, ещё были какие-то мероприятия, на которых вспоминали Андрея Андреевича; хвалили его стихи, поэмы.
Прочитала прелестную статью Юрия Козлова «Красота и полёт поэзии Андрея Вознесенского» в газете «Вечерняя Москва» (№84, 12 мая 2023 г.). Согласна с автором, что:
«Вознесенского можно обвинять в чём угодно, только не в непрофессионализме. Он один из значительных русских поэтов второй половины двадцатого века. В его произведениях «заархивированы» несбывшиеся надежды поколения шестидесятников.
Своими стилистическими экспериментами («поэт работал со словом, как жонглёр») он существенно расширил пространство поэтического поля, засадил его новыми, непривычными для отечественной почвы, злаками.
В лучших его стихах живёт стремительная лёгкость, то самое пронзительное и горестное «фьюить», без которого невозможна поэзия».
Я нисколько не умаляю оригинальности, эксклюзивности поэзии Андрея Андреевича. В поэзии он нашёл свою нишу. После его ухода из жизни ту нишу пока никто не заполнил. Возможно, никто и никогда не заполнит.
Например, вот это. Из стихотворения «Рапсодия распада» (журнал «Юность», № 11, 1989 г.):
Сыграй мне, Растропович, рапсодию распада, виолончель влеченья!
Сыграй без исключенья Растроповичиаду художника и черни.
Ты, как мулатку в зале, к себе поставишь задом виолончель влеченья…
А вот о Юлии Друниной в день её рождения я ничего не услышала. Или как-то где-то поэтессу вспоминали, но не так почтительно, с любовью и нежностью, как А. Вознесенского.
Май в разные годы подарил России и миру много талантливых людей. Не только поэтов. Ещё майский (21 мая 1955 года) министр обороны Российской Федерации, Герой России Сергей Шойгу. Долгих лет жизни и крепкого здоровья – моё пожелание Сергею Кужугетовичу!
Вспомню и ещё одного майского поэта, который до Андрея Вознесенского «существенно расширил пространство поэтического поля, засадил его новыми, непривычными для отечественной почвы, злаками».
Это Николай Алексеевич Заболоцкий, родившийся 7 мая (1903-1958). Не совпадение, а потому, что они майские, в той же газете «Вечерняя Москва» (см. выше), кроме А. Вознесенского, есть упоминание и о Н. Заболоцком.
Нашла я его в оде книгам (в бумажном варианте) Ольги Кузьминой «Никому, дорогие, я вас не отдам».
Суть: у «одного из самых душевных обозревателей «ВМ» аллергия на пыль. Врач посоветовал вынести из дома книги –«скопище пыли».
Перебирая книги, Ольга находит книгу Николая Заболоцкого.
Она: «… коричневая, старая, с какими-то полуистлевшими страницами – досталась мне ещё от мамы. Отложив её в сторону, я три часа перебирала всё остальное, но не смогла выбросить ничего (называет разные книги) …
Нет, никуда я вас не отдам. А книгу Заболоцкого бросила в сумку. Читала её на даче в ночи. Никогда не знала, что он «майский» человек: 7-го числа исполнилось 120 лет со дня его рождения.
И что удивительно: ни одна строка в его стихах не постарела. Ни одна! И карандашные пометки на полях, сделанные маминой рукой, - свидание с прошлым.
Нет, не выбрасывайте книги. Они – ваша память».
О жизни и творчестве поэта была 16 мая большая передача на телеканале «Россия-Культура» в рубрике «Наблюдатель»: «Николай Заболоцкий. Читая стихи». Говорили о нём с большим уважением.
Участники разговора, не по наслышке знающие о стихотворениях, поэмах и переводах поэта, отметили, что «Ходасевич и Заболоцкий – как бы и до сих пор второстепенные поэты. По должному не оценены».
Зато ведущий передачи оценил талант Николая Алексеевича так: «Гений русской поэзии!»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вам не кажется странным, что мы отмечаем дни рождения людей, ушедших в мир иной? «Со дня рождения» об умершем человеке – есть в этом некая мистика. Человека давно нет на белом свете, а отмечается его день рождения, юбилей.
Если не ошибаюсь, православная религия не считает, что нужно отмечать дни рождения умерших.
«Со дня смерти» - и в этом нет логики. Словно, смерть славят, когда устраивают праздничные мероприятия в честь давно умерших композитора или учёного; отмечают «круглую дату» - сто, сто пятьдесят и т.д. лет.
Давно пора придумать что-то другое. Если о поэте, прозаике, музыканте – организовывать вечера и не привязывать их к дню рождения и смерти. Например, «год, декада, месяц, неделя» такого-то соотечественника.
Своих собратьев, внесших что-то полезное, важное в жизнь Отечества, можно вспоминать хоть каждый день, посвящать им телевизионные передачи (меньше будет программ с жуткой агрессией).
Наверное, инициатива должна идти от Министерства культуры РФ. Если её сотрудники не могут ничего придумать, пусть бросят клич. Народ у нас талантливый, с фантазией - тысячи предложений выдаст.
Из того, что я прочитала в разной литературе, любовь всей жизни Юлии Владимировны - супруг Алексей Яковлевич Каплер (1904-1979), кинодраматург; один из организаторов и первый ведущий популярнейшей в СССР «Кинопанорамы».
Похоронены они в Старом Крыму, то ли рядом, то ли поблизости от могилы русского писателя - романтика Александра Степановича Грина (Гриневский; 1880-1932). Его феерия «Алые паруса» - книга на все века.
Интересно бы узнать, ухожены ли их могилы; не заросли ли они травой? Есть информация, что на администрацию кладбищ в нашей стране возложена обязанность – следить за сохранностью могил и памятников участников Великой Отечественной войны.
Если и дальше сохранится традиция – отмечать день рождения, юбилеи умерших людей, то в 2024 году 10 мая в России будет отмечаться 100-летие со дня рождения Юлии Друниной.
Опубликованная здесь фотография Юлии Друниной взята из её сборника стихотворений "Есть время любить" (Издательство ЭКСМО. Москва. 2008 г.)
Первое здесь стихотворение:
О Россия!
С нелёгкой судьбою страна...
У меня ты, Россия,
Как сердце, одна.
Я и другу скажу,
Я скажу и врагу -
Без тебя,
Как без сердца,
Прожить не смогу...
О Беконе и Плутархе из сборника «Крылатые слова». Авторы Н. С. Ашукин, М. Г. Ашукина.
23 мая 2023 года