"I should," says Menage, "have received great pleasure to have conversed with Cicero, had I lived in his time. He must have been a man very agreeable in conversation, since even Caesar carefully collected his bons mots. Cicero has boasted of the great actions he has done for his country, because there is no vanity in exulting in the performance of our duties; but he has not boasted that he was the most eloquent orator of his age, though he certainly was; because nothing is more disgusting than to exult in our intellectual powers."
-- Я, наверное, -- говорил Menage, -- получил бы большущее удовольствие от бесед с Цицероном, живи я в его время. Он, по всей видимости был отменным собеседником, когда даже Цезарь тщательно собирал его bons mots. Цицерон на каждом углу хвалился своими деяниями во славу родины, ибо нет особого тщеславия в том, чтобы выставлять на показ выполнение своего общественного долга. Но он никогда не хвастался, какой он самый клевый оратор своего времени, потому нет ничего более отвратительного, чем выпячивать свои интеллектуальные способности".
Whatever were the bons mots of Cicero, of which few have come down to us, it is certain that Cicero was an inveterate punster; and he seems to have been more ready with them than with repartees. He said to a senator, who was the son of a tailor, "Rem acu tetigisti." You have touched it sharply; acu means sharpness as well as the point of a needle. To the son of a cook, "ego quoque tibi jure favebo." The ancients pronounced coce and quoque like coke, which alludes to the Latin cocus, cook, besides the ambiguity of jure, which applies to broth or law-jus.
Каковы бы ни были Цицероновы бонмоты, из которых до нас дошло не так уж и много, ясно, что был знатным охальником. Причем, похоже, он был более горазд на их производство, чем на остроумные ответы других. Он сказал одному сенатору, сыну портного: "Rem acu tetigisti". Acu можно перевести и как "остро" и как "иголка", а всю фразу и как "сказано остро" и как "ты его задел иголкой". Сыну повара он бросил repartee = остроумный ответ ego quoque tibi jure favebo или "я тебя также уважаю за справедливость". Quoque произносится как coke то есть "повар", в то время как jure значит "хлебец" и вся фраза может быть перевернута как "люблю твои булочки".
A Sicilian suspected of being a Jew, attempted to get the cause of Verres into his own hands; Cicero, who knew that he was a creature of the great culprit, opposed him, observing "What has a Jew to do with swine's flesh?" The Romans called a boar pig Verres. I regret to afford a respectable authority for forensic puns; however, to have degraded his adversaries by such petty personalities, only proves that Cicero's taste was not exquisite.
Некий сицилианец, как полагали, был по происхождению евреем. Этот человек пытался защищат Верреса, тогдашнего проворовавшегося правителя острова. Цицерон небрежно бросил в его адрес: "Разве еврею положено любить свинину?", имея в виду, что verres это по-латински "кабан". Я очень сожалению, что такой замечательный знаток как Menage восхищается подобным площадным остроумием. Мне кажется, что шпилькуя своих противников аллюзиями к их личности, Цицерон показывал себя человеком не очень большого вкуса.
There is something very original in Montaigne's censure of Cicero. Cotton's translation is admirable. Вот как судит эту особенность великого оратора Монтень:
"Boldly to confess the truth, his way of writing, and that of all other long-winded authors, appears to me very tedious; for his preface, definitions, divisions, and etymologies, take up the greatest part of his work; whatever there is of life and marrow, is smothered and lost in the preparation.
"Честно говоря, его манера писания, как и других авторов, любящих запутанные периоды, предсавляется мне весьма скучной. Его предисловия, дефиниции, деления и подразделения, разного рода этимологические розыски занимают большую часть его творений. Что же касается самого дела, то оно где-то там исчезает под шелестением всего этого.
Personal liberty is the marrow of the American tradition.
-- Свобода личности -- основополагающий момент американской традиции"
When I have spent an hour in reading him, which is a great deal for me, and recollect what I have thence extracted of juice and substance, for the most part I find nothing but wind: for he is not yet come to the arguments that serve to his purpose, and the reasons that should properly help to loose the knot I would untie. For me, who only desired to become more wise, not more learned or eloquent, these logical or Aristotelian disquisitions of poets are of no use.
После часа чтения его опусов, что для меня уже много, я едва могу выделить из прочитанного саму субстанцию предмета, ибо большая часть написанного -- сполошные навороты. Ибо за этот час он, как правило, еще даже не доходит до изложения сути спора, которые должны давать представление о его намерениях. И я совершенно не вижу причин, которые бы заставили меня распутать те узлы, которые он наворотил. По мне так тому, кто хочет быть умнее, а не ученее или красноречивее, все эти логические ухищрения аристотелевской школы, без пользы.
I look for good and solid reasons at the first dash. I am for discourses that give the first charge into the heart of the doubt; his languish about the subject, and delay our expectation. Those are proper for the schools, for the bar, and for the pulpit, where we have leisure to nod, and may awake a quarter of an hour after, time enough to find again the thread of the discourse. It is necessary to speak after this manner to judges, whom a man has a design, right or wrong, to incline to favour his cause; to children and common people, to whom a man must say all he can. I would not have an author make it his business to render me attentive; or that he should cry out fifty times O yes! as the clerks and heralds do.
Я всегда ищу доводов и оснований, приступая к делу. Я за такие рассуждения, которые сразу переходят к рассмотрению сомнений, цицероново же растекание мыслью по древу, только истомляет наши ожидания. Подобный метода хорош для школ, для посиделок специалистов, для церкви, где есть время на занятия подобными головоломками, когда без можно часок вздремнуть, а потом в течение нескольких минут восстановить утерянную нить беседы. Такая манера хороша в суде, когда есть намерение, честное или лукавое, склонить судью в свою пользу. Либо когда говоришь с детьми или выступаешь перед электоратом, которым нужно говорить столько сколько можно. Я не люблю автора, которые считает нужным требовать от меня повышенного внимания: для этих целей ему хорошо бы нанять клерков или глашатаев, которые в нужном кричали бы "Это важно".
"As to Cicero, I am of the common opinion that, learning excepted, he had no great natural parts(??). He was a good citizen, of an affable nature, as all fat heavy men - (gras et gausseurs are the words in the original, meaning perhaps broad jokers, for Cicero was not fat)-such as he was, usually are; but given to ease, and had a mighty share of vanity and ambition. Neither do I know how to excuse him for thinking his poetry fit to be published. 'Tis no great imperfection to write ill verses; but it is an imperfection not to be able to judge how unworthy bad verses were of the glory of his name. For what concerns his eloquence, that is totally out of comparison, and I believe will never be equalled."
Что касается Цицерона, я придерживаюсь общего мнения, что исключая его ученость, он был не очень-то одаренным человеком. Он был хорошим гражданином, приветливым, этаким добродушным толстяком (gras et gausseurs в оригинале, возможно, значащими "любитетелем сальностей", ибо Цицерон не был толст), какими и бывают обычно люди такой комплекции, но склонный к низменному, к чему примешивалась тщеславие и дешевая амбициозность. Иначе я не могу понять, что заставляло публиковать его свои стихи. Писать плохие стихи вовсе не зазорно. Но это уже недомыслие -- не уметь понять, как плохие стихи пачкают заслуженную репутацию. Ибо его элоквенция вне конкуренции, и вряд ли когда будет превзойдена."