Дига ушёл в аппаратную вслед за Хаусом, и он остался один на белом металлическом выдвижном столе сканера. Хрупнул микрофон при включении, но никто ничего не сказал, только стол пришёл в движение и вдвинул его вовнутрь бело-стального цилиндра. В отличие от аппарата МРТ КТ-сканер работает бесшумно, и исследуемому трудно понять, в какой момент рентгеновские лучи проходят через его тело, высвечивая на экране монитора послойную томографию. Поэтому нужно просто неподвижно лежать и слушать команды из аппаратной. От волнения и прохлады пустого помещения познабливало, и Уилсона накрыло своеобразное дежа-вю – не совсем дежа-вю, потому что так, действительно, было. Только в Принстоне, почти полгода назад. Тогда КТ делал ему Хаус, после их короткой сумасшедшей трёхдневной поездки за его, Уилсона, несуществующей любовью. Хаус болтал в своей привычной саркастической манере – и вдруг замолчал. И это молчание было красноречивее любых слов, Уилсон уже по нему понял, что их авантюра с двойной дозой химии, в своё время спасшая от рецидива рака Таккера, не удалась – опухоль не уменьшилась и не сделалась операбельной, на что они оба тогда рассчитывали.
- Хаус? – тревожно окликнул он, и сам не понял, в воспоминании или сейчас, вслух. Оказалось, что вслух, потому что из аппаратной через микрофон Хаус откликнулся:
- Лежи смирно, не дёргайся.
- Я не дёргаюсь, - сказал он. – Что там у меня? Не молчи.
- Подожди, - мягко попросил Хаус. – Ничего плохого – просто подожди, хорошо? Не хочу ошибиться.
- Нам не с чем сравнить, - проговорил Дига. – Вы привезли старые снимки?
- Они мне не нужны. Я помню всё по срезам, - сказал Хаус и выключил микрофон. – Вот это, например, что? Этой штуки тут не было.
- Похоже на частичную инкапсуляцию соединительной тканью. Наверное, лучевой ожог.
- Она стала меньше и плотнее. Почему плотнее? Я такого не видел раньше.
- А вы такое комбинированное лечение видели раньше?
- Регресс в целом около двадцати процентов. Это неплохо. На столько я даже и не рассчитывал.
Дига кивнул, но справедливости ради тут же заметил:
- К сожалению, операбельности мы всё равно не достигли. Даже если бы он был покрепче и можно было бы сразу провести ещё один сеанс, это ничего не дало бы. Вот здесь – видите? Это глубокая инвазия, заинтересованы перикард и главный бронх.
- Вижу инвазию, но там ткань тоже уплотнилась – практически, как при демаркации.
- Даже если бы состоялась отчётливая демаркация, никто бы не взялся. Эта штука сидит верхом у него на сердце и обсасывает его, как леденец. А вы с раковой тканью знакомы не понаслышке, доктор Хаус: её только тронешь – и всё поползёт. Дырка в сердце, дырка в лёгких – кто такое выдержит? И какой хирург согласится так рисковать? Попробуйте, когда он немного окрепнет, провести ещё хотя бы одну лучевую – тимома почтительно относится к гамма-излучению. Но только она, - Дига постучал кончиком карандаша по изображению тимомы на экране, - в конечном итоге всё равно победит. Теперь, правда, не так скоро.
- Ну, и какой тут прогноз, по-вашему? – хрипло, словно через силу, спросил Хаус.
- Да вы всё сами видите. Год у него теперь, я думаю, точно есть. Может, больше, если инкапсуляция, действительно, имеет место… Два или два с половиной. По правде сказать, я и на это не рассчитывал. Когда Кавардес первый раз показал мне стартовые сканограммы, я, честно говоря, подумал, что он сошёл с ума и принялся ставить опыты на людях, не получив достаточной репрезентативности на крысах. У него такие идеи и раньше были, так что я себя просто соучастником преступления чувствовал. Но отказать я ему никогда не мог – он был Богом поцелован, а я – что? Администратор… - его голос дрогнул и он поспешно отвернулся, но, справившись с собой, снова заговорил:
- Вы же помните, как я попытался отключить жизнеобеспечение, а вы мне помешали? Ну конечно, помните, такое не забудешь, - тут же сам себе ответил он. - А я просто отчаянно трусил. Хотелось, чтобы всё поскорее закончилось, и чтобы я не был замешан. Чтобы пациент умер от рака, а не от лечения рака в моём отделении. Я тогда и на кончик ногтя не допускал, что что-то может удаться на такой убойной терапии. А ваш Дайер – уникальный тип: взял – и не умер.
- Его зовут Уилсон, - зачем-то вдруг сказал Хаус.
- Я знаю, - спокойно кивнул Дига. – И он уже, наверное, изнемогает от неизвестности.
Он дотянулся и снова включил микрофон. Побуждающе посмотрел на Хауса, давая понять, что предоставляет говорить с пациентом ему. Это было правильно.
- Старик, в целом неплохо, - сказал Хаус. – Регресс двадцать пять процентов. У нас снова появилось время.
- Я думал, он давно уехал – в Канкун или ещё куда, - нарушил молчание Уилсон, когда их автобус тронулся с места. Диего со своим пикапом отправился восвояси уже давно, а они задержались – сначала с КТ, потом Дига качал для Хауса какие-то прежние материалы, оставшиеся от Кавардеса, и пришлось дожидаться последнего автобуса, уже по темноте.
- Я тоже так думал, - рассеянно отозвался Хаус, глядя в окно. Там, за окном, огни городка уже остались позади, и виднелись только чёрные силуэты кустов на фоне тоже чёрного, но всё-таки чуть посветлее, неба.
- Он одинок, - сказал Уилсон. – Как и мы с тобою. Одинокого человека ничто не держит и ничто не гонит.
Хаус не ответил, продолжая смотреть в окно, словно не расслышал.
- О чём думаешь? – спросил Уилсон.
Не поворачиваясь, тот пожал плечами:
- Ни о чём. И обо всём сразу. Я бодрствую, но ни на чём не сосредоточен – значит, мозг пребывает в хаотичной активности.
- А знаешь…- помолчав, снова заговорил Уилсон. - У меня такое ощущение, что этим вечером мы с тобой закрыли какую-то очень важную, но дочитанную до последней буквы страницу книги, а дальше листы вырваны, и никак не узнать, чем кончится эта книжка.
- Голубиная? – хмыкнул Хаус.
- Ну… да.
- Чем она кончится, как раз совершенно известно. Самый цимес – эти твои вырванные страницы. И сколько их…
- Мало, - невесело усмехнулся Уилсон.
- «Мало» - понятие относительное. Ещё пару месяцев назад их было куда меньше. Так что, амиго, держи хвост трубой.
- Да ты сам не держишь хвост трубой. О, смотри! Опять эти фаллические символы!
Они снова ехали мимо долины кактусов, и рыже-красный грунт отливал под луной глубоким оттенком венозной крови. Странный низкий гул, отдалённый, но нарастающий, вдруг привлёк внимание Уилсона. Он прижался щекой к стеклу и увидел, как жёлто красный треугольник огней плавно поднимается над заливом, постепенно удаляясь и тая.
- Что? – ахнул он. – Самолёт?
- Да, здесь небольшой аэропорт. В основном местные линии, но принимает чартерные рейсы из Нью-Йорка.
- Здесь? Вот в этом Лос-Сантосе? Да он же, как просто большая деревня!
- Ну и что? Мексиканские города, особенно курортные, обычно всё-таки поменьше Лос-Анджелеса, - пожал плечами Хаус, словно досадуя на недостаточные размеры мексиканских городов.
Уилсон замолчал, обдумывая полученную информацию. Значит, прямо у них под боком имелся город со своим аэропортом, а Хаус о нём даже не упомянул, когда, например, ему нужна была аптека. Не упомянул, но в поисках любезного сердцу оксикодона не мог не проверить. Нет, в самом деле, не мог…
- Ты ведь знал, что в этом «Лос-Сантосе» есть больница, - наконец, вслух уличил Уилсон, и по тому, как он это проговорил, было понятно, что он видит отчётливую связь слов про хвост трубой с этой своей фразой.
Хаус, видимо, связь тоже уловил – он поморщился, но ответил честно:
- Знал. Я здесь был.
- И что в больнице есть сканер, тоже знал. А говорил мне про Канкун и Веракрус. Потому что я был слишком слаб, чтобы доехать до Канкуна или Веракруса, но недостаточно слаб, чтобы не добраться в Лос-Сантос?
И снова Хаус притворился глухим.
Его состояние всё больше тревожило Уилсона. Раньше за Хаусом не водилось привычки убегать от ответов. Правда, раньше и Уилсон не был составной частью его диагностической головоломки.
Автобус снова свернул к берегу, колёса зашуршали по галечнику. На мелкой водяной зыби запрыгали, дробясь, лунные блики вперемешку с отблеском фар. Это уже был конец их пути: каменный зуб, с которого Уилсон прыгал в воду, песчаный пляж, отель. Автобус должен был сделать остановку и отправиться дальше, в Сан-Андреас и Медельин.
Хаус потянулся за тростью.
- Там же не двадцать пять процентов регресса, да? – спросил вдруг Уилсон, и пальцы промахнулись мимо рукоятки.
- Двадцать пять, - упёрся Хаус. Он, наконец, ухватил трость и поднялся с места, удерживаясь за спинку сидения, потому что автобус всё ещё ехал.
- Тогда почему ты мне не показал снимки?
- Потому что ты в данном случае пациент, а не врач.
- Ты врёшь мне.
- Думай, что хочешь. – и покачнулся, потому что тут-то как раз автобус и затормозил, двери – допотопные гармошки – с шипением разошлись.
Камни под ногами ещё не успели отдать дневное тепло, и казалось, будто под них запрятан гигантский обогреватель. Ветра не было, но воздух не казался совершенно неподвижным – залив словно дышал. Вдалеке, на освещённой части пляжа, снова играли в мяч. Уилсон увидел, что фасад отеля украсили иллюминацией – разноцветные огоньки то загорались, то гасли, то начинали бегать, выписывая разные фигуры в самых невообразимых сочетаниях: пальмы, паруса, чайки, и тут же вдруг сани и северные олени, а потом человек в шубе на водных лыжах, запряжённых дельфинами.
- Смотри-ка, это же к рождеству, - указал он Хаусу, решив больше не возвращаться к теме процента регресса, как к совершенно бесперспективной.
- Этого ещё не хватало, - предсказуемо проворчал Хаус.
- Не понимаю, что ты в этом видишь плохого? Это же радостное событие, праздник.
- Радостное событие рождения всеобщего заблуждения? Праздник вранья? Ты не знаешь, сколько крови лилось именем этого несуществующего нечто?
- Да какая разница, чьим именем! – Уилсон даже руками всплеснул - Кровь лилась и будет литься в силу дурной стороны натуры человека, а праздник как раз активирует его лучшую сторону, а значит снижает общий накал агрессии и уменьшает кровопролитье.
- Лучшую сторону – это обжорство и пьянство?
- Радость и веселье. И любовь к ближнему.
- Любовь к этому так называемому «ближнему» – это всего-навсего отсутствие ненависти. Равнодушие.
- Знаешь, - проговорил Уилсон, помолчав. – Ещё полгода назад я был настолько глуп и слеп, что мог бы тебе и поверить. Но сейчас слушать твои рассуждения о равнодушии мне, извини, смешно.
- Это почему? – с интересом повернулся к нему Хаус.
- А это потому, амиго, что вот ты, например, понятия не имеешь, что это такое, равнодушие. И нечего рассуждать о состоянии, которого никогда не испытывал.
- Ты уверен? – скептически хмыкнул Хаус, но Уилсон посмотрел ему прямо в глаза, и он отчего-то стушевался под этим взглядом.
- Уверен.
- Да ладно, - буркнул Хаус, капитулируя. – Нарядим кактус ракушками, если тебе так хочется, нарежемся и будем петь рождественский псалом, как пара мартовских котов. А потом попросим Санту покатать тебя на дельфинах – ты себя последнее время просто отлично вёл.
- А что будет дальше? – вдруг спросил Уилсон странным голосом.
Здесь, в дальнем конце пляжа было почти темно, но блики иллюминации всё-таки пробегали по их лицам, и тёмные глаза Уилсона вспыхивали и гасли, отражая эти огни.
- Будет ласковый дождь, будет запах земли и проворных стрижей щебетанье вдали, - процитировал вдруг Хаус. - И проснётся весна, чтобы встретить рассвет, и она не заметит, что нас уже нет
Уилсон узнал чуть жутковатое и отчаянно печальное стихотворение из рассказа Рэя Брэдбери.
- Надо же! Наизусть помнишь… А что же насчёт хвоста трубой?
Хаус, чуть сощурившись, посмотрел поверх его головы. Сказал непонятно:
- Это само собой… Ну, пошли, что ли, скорее? А то проклятая нога разнылась, как зуб – опять полночи спать не даст.
И это тоже было тревожащей новостью – Хаус никогда прежде – никогда-никогда – не жаловался вот так, вдруг. И Уилсон снова спросил – но уже не вслух и непонятно вообще, у кого: «а что будет дальше?»
Он, однако, понятия не имел, что «дальше» последует прямо на следующий день и окажется таким… ну, просто ошеломляющим.
Хаус, намучавшийся за ночь со своей бессонницей и болью, ещё спал, когда его телефон вдруг ожил. Уилсон с опаской протянул руку и принял звонок – с опаской, потому что заговорить вполне могли по-испански – Хаус заводил знакомства легко и непредсказуемо – и тогда разобрать искажённую мобильной связью скороговорку ему вообще без шансов.
Но в трубке заговорили, хоть и с акцентом, но по-английски:
- Экампанэ, это Альфонсо Дига.
- Это не Экампанэ, - сказал Уилсон. – Это Дайер, - и испуганно спохватился. – А что? Что-то случилось? Вы из-за меня звоните? Из-за моей КТ?
- Нет-нет, не нужно волноваться, - поспешно успокоил его доктор Дига. - О вас ничего нового – хороший регресс. Я сейчас звоню насчёт другого дела. Тот пациент, которого вы привезли – ему намного лучше. К нему только что приезжала девушка, сестра, и она мне рассказала, как вы проводили реанимацию на берегу, и как поставили диагноз, и нашли угря…
Уилсон терпеливо слушал, не совсем понимая, куда он клонит.
- Я просто вот что подумал, - продолжал Дига. – Вы здесь живёте уже давно, это стоит денег. А сейчас ведь такое время - начался сезон, в Бенито-Хуарес на месте больницы одни развалины, а люди будут переедать и перепивать, калечиться на скутерах и сёрфах, тонуть, драться, нанося друг другу увечья. Дети окажутся слишком чувствительны к экзотической кухне или смене климата. Значит, все поедут к нам. Да уже едут. И экстренные случаи, и острые. А тут дело к рождеству… Я и подумал: вы ведь недалеко живёте. Не хотите подработать?
Уилсон стиснул трубку вспотевшей рукой.
- Подработать? То есть… кем?
- Врачами, разумеется. Не санитарами же с вашими знаниями и вашим опытом. Тут такое дело... Я пока исполняю обязанности заведующего отделением скорой помощи. Временно, но до конца года – точно. И вот я в состоянии административного коллапса, потому что даже не могу отпустить сотрудников на рождественские каникулы – их некем заменить. Раньше, в прошлые годы, помогали коллеги из онкоцентра, но теперь, после пожара, они уехали. Какие-нибудь пару недель, до Рождества и Нового года, а? Вам ведь не помешает несколько лишних песо?
- Вы шутите? - разом осипшим голосом проговорил Уилсон.
- Я серьёзен, как похоронная процессия. Так что? По рукам?
- Нет, постойте… А лицензии? Мы же не совсем… И документы… Ну, вы знаете, - он не был уверен, что разговор о поддельных документах и их с Хаусом нелегальном положении – телефонный разговор.
- У меня мохнатая лапа в полицейском департаменте, - рассмеялся Дига. – Потом, здесь – не ваш этот…как его? Принстон? Здесь на формальности смотрят сквозь пальцы, лишь бы нашёлся тот, кто возьмёт на себя ответственность. А это буду я. И что мне ваши лицензии, когда я знаю, кто вы на самом деле.
- Постойте-постойте, - Уилсон быстрым движением провёл по голове как бы стараясь взлохматить волосы, вот только волос у него больше не было. – Но… а если что-то случится и понадобится как раз исполнение формальностей?
- Очень просто: я везде буду ставить свою подпись, и получится, что вы – это я, просто меня очень много, и платить мне тоже нужно очень много, – он рассмеялся собственной шутке и добавил уже серьёзно. – А когда заплатят мне, я заплачу вам.
- Подождите… - Уилсон в замешательстве принялся тереть ладонью загривок. – Я… я не могу…
- Не хотите? – разочарованно, но и понимающе вздохнул Дига.
- Да нет, - решился он, наконец. – Наоборот, я хочу. Даже очень. Но я ведь ещё не совсем здоров и…что скажет Хаус… э-э… Экампанэ…
- Пожалуйста, - попросил Дига, не сочтите за труд позвонить мне, когда посоветуетесь с доктором Хаусом, - и трубка, щелкнув, замолчала.
Уилсон стоял и смотрел на неё так же, как в детстве смотрел на внезапно появившиеся в картонных углях декоративного камина настоящие тикающие часики. Ощущение, что к нему только что наведывался Санта-Клаус собственной персоной, не оставляло его. Предложение Дига было не просто заманчивым – оно было волшебным. Словно он уже торчал на берегу Стикса, ожидая старика в лодке и гоняя во рту медяшку за проезд, как вдруг к нему подошёл ангел в слепительно-белых одеждах и властно взял за плечо:
- Ты это куда собрался Джеймс Эван Уилсон? А работа? А больница? Ишь, чего вздумал!