Эти трое проходили под окнами большого дома почти каждое утро. С западной части города к востоку, по тротуару вдоль кованой изгороди, за которой был разбит небольшой школьный сад. Утром, в промежутке восьми и девяти часов. Они шли целенаправленно, без спешки, но не так медленно, что лишь подчеркивало их далеко непраздную прогулку.
Во главе этой троицы шла женщина средних лет, среднего роста и средней полноты. О, эта среднесть! – неблагодарная примета, но ведь именно эта усредненность и относительная стандартность позволяет отличать других, не входящих в ее рамки или выходящих... Как правило, она опиралась на подобие посоха и несла с собой увесистую торбу, потрепанную и грязную. Но в ее длинной одежде и надежно повязанном платке, в том, как уверенно она несла свою ношу и шагала в четком ритме, в чуть запрокинутой голове и устремленном взгляде – всё в ней было преисполнено какого-то достоинства и чувства гордости. Возможно, она несла что-то ценное в своей сумке или за пазухой, а скорее всего что-то особенное внутри себя, чего не увидеть и о чем никогда не узнать... Однако ее острый взгляд и застывшее выражение какой-то надменности в отношении самой жизни и всего мира вокруг выдавало в ней или не очень здорового человека или слишком уж сложную судьбу, которая в итоге привела ее к такому сомнительному образу жизни... Неоправданные надежды и несбывшиеся мечты оставили ей лишь веру, веру в себя и во что-то сокровенное, что она несла внутри, пряча от этого враждебного мира.
Следом шел, нет, плелся молодой парень, быть может, 17-18 лет, а может и 26. Он был невысокого роста, с давно нестриженной шевелюрой под двумя вязанными шапками и, судя по его не очень ловким движениям, несколькими слоями одежды. Он всегда нес два больших пакета – все, что у него было – скорее всего, все имущество, потому что нес он их так, точно эти сумки приросли к его рукам и он практически не замечал их. Да, иногда – наверное, в редкие моменты своей радости, беспричинной или по причине чего-то – он выдвигался вперед и шел пусть немного неуклюже, слегка сгорбившись, но все же молодо и быстрее обычного. Его широкое безусое лицо как будто безучастное все же иногда озарялось надеждой, скрытой в глубине темных глаз. Надеждой и радостью проживаемого мгновения, какая свойственна именно молодости, ведь даже в скитаниях и нищете, без крова и еды, молодость живет надеждой, еще нетронутой грузом тревог, многолетних невзгод и опытом суровой реальности...
Замыкала эту мини-процессию пожилая женщина. Старуха в старом плюшевом пальто, закутанная в шаль шла медленно, опираясь на палку и другой рукой поддерживая поясницу. Она шла будто также стремительно и уверенно, просто медленно, очень медленно...ведь свою скорость и упругость шага она растратила давно, судя по глубоким морщинам и потухшему взгляду, очень давно. В этих уставших глазах не было надежды, ведь ее завтра было таким смутным и зыбким. Не было и веры – ведь ее настоящее разуверило ее во всем, на что она уповала когда-то давно, не здесь, не в этом мире. Иногда, давая ей возможность нагнать их, женщина и парень приостанавливались. И в такие моменты в ее глазах на короткое мгновение искорками светилась любовь к этим двоим, в ком был весь ее мир, пусть сложно прожитое вчера, нелегкое настоящее и вероятное завтра.
Шли они молча. Бесшумно, точно тени из другого мира скользили по дороге, скрываясь за одним из поворотов. Практически нельзя было увидеть их возвращения. Но на следующее утро они появлялись вновь с западной части улицы, следуя друг за другом: и в сырой прохладе осени, и еще не освободившейся от снега ранней весной, и в первые летние дни...
Лишь однажды послышался голос женщины, средней, вероятнее всего, дочери старухи и матери парня. Она голосила чуть охрипшим, но по природе своей сильным и высоким голосом, вспоминая бога, бессвязно причитая о какой-то беде... Парня рядом не было... Старуха в полном молчании сидела на железной опоре раскуроченного сиденья автобусной остановки... Крики также внезапно прекратились, погрузив улицу в звенящую тишину под безоблачным небом теплого апреля.
Настало следующее утро, но трех скитальцев не было видно. И в следующие дни, и последующие недели... Они ушли в никуда, появившись ниоткуда...
Через год в первые майские дни из окон оживленного торгового дома можно было увидеть двух попрошаек. Еще не утратившая силу женщина с сумкой на перевес через плечо в линялом чапане поверх не то куртки, не то лёгкого пальто. В руке она держала пластиковый стаканчик и что-то причитала довольно высоким голосом. Несмотря на свое положение просящей милостыню у проходивших горожан с покупками и сновавших торговцев, она смотрела на окружающих с некоторым горделиво-надменным видом, цепко замечая сердобольных прохожих, которые с наибольшей вероятностью могли что-то подать, и тогда она начинала что-то бормотать жалостливым тоном. Поодаль от нее сидел молодой мужчина с выбивавшимися из-под вязаной шапки темными волосами и протягивал какую-то посудинку, молча опустив глаза. Но если приглядеться, в его глазах было что-то вроде усмешки или предвкушения предстоящего, быть может, неплохого ужина или возвращения...домой?..
Их было двое, и лишь им и богу известно, где их старшая...
Что бы и как бы там ни было, они есть друг у друга, и их жизнь проходит совсем не так, как видят ее в окнах случайные наблюдатели...