Деревня умирала. Дома ветшали, брошенные огороды заростали бурьяном. Обрывая ниточки, связывающие с прошлым, то один, то другой дом выставляли на продажу: дети вырастали и перебирались в город. Что же касается стариков… Кто-то бросал хозяйство и уезжал к детям, другие перебирались в дом престарелых, третьи – на кладбище. Трудно в деревне, старикам здесь не место.
Старики уходили. Зачёркнутых имён в записной книжке Яна становилось всё больше. Когда жена умерла, и он остался один в одночасье притихшем, подряхлевшем доме, дети заговорили о переезде. Дом, мол, продашь, деньги поделишь между нами, а жить будешь по очереди: месяц у старшего сына, месяц у младшего. Хоть от работы отдохнёшь, и Барсик поживёт на пенсии…
- Какой пенсии? – не понял Ян.
- Почётной, - засмеялся младший сын, Никита.
Следом за отцом засмеялся и внук Яна, мальчик четырёх лет, малой Ян.
- Да нет, - отмахнулся сарик, - куда мне ехать? Здесь могилы, корни мои. А где корни, там и дерево… И потом, кому я в том городе нужен? Ни кола, ни двора… А тут, на своём дворе, и собака - пан.
В общем, переезжать в город старый Ян наотрез отказался. Мол, поживу пока в нашем доме, а там посмотрим. Как говорится, будет дождь, будут и грибы.
Барсик стоял рядом с будкой и переводил взгляд с одного говорящего на другого, словно понимал, о чём идёт речь. Потом сладко зевнул и вдруг почесался, гремя старой цепью. Всю жизнь он провёл на цепи, сторожил дом, заливаясь лаем на всех, кроме старого Яна и его покойной жены, зимой и летом сидел в своей будке, выскакивая на каждый шорох. К старости пёс растолстел, и входной проём конуры стал ему узок. Барсик уже не мог, как раньше пулей выскакивать из будки, но с трудом протискивал своё брюхо наружу. Ян улыбался, глядя на собаку, по расширять отверстие не стал – «а то совсем обленится». Кормил тоже вволю.
Как-то он попросил сноху, жену Никиты, положить Барсику еды. Малой Ян увязался с мамой. Пришли к будке, наполнили собачью миску и стали посмотреть в сторонке. Не успел пёс протиснуться из будки и наклонить морду к миске, как малой вдруг протянул руку, чтобы погладить лохматую голову. Барсик мгновенно цапнул его, и, не останавливаясь, продолжил есть. Малой даже не понял, что произошло, только почувствовал боль и заплакал.
Стали смотреть – у локтя следы укуса. Ясное дело, тут же побежали заливать раны йодом, а малому строго настрого запретили подходить к собаке. Да он и сам теперь опасался. Наказывать Барсика не стали, дело житейское: собаку во время еды нельзя трогать.
А как Барсик радовался, когда хозяин спускал его с цепи! В восторге носился по двору, заливаюсь счастливым лаем и сбивая с ног зазевавшихся кур. Дети Яна даже старались не выходить в это время из дома, чтобы не попасть под собачий ураган… Потом Барсика снова сажали на цепь, и его служба продолжалась.
- Ничего, - утешал его Ян. – Вот переберёмся в город и выйдешь на пенсию. Тогда и заживём…
Что ж, пришло и время старого Яна. Всё чаще стало болеть сердце, на столе появились пузырьки с лекарствами, и лекарств становилось всё больше. Дети снова завели речь о переезде. Старший, Артём, и младший, Никита, то один, то другой расписывали прелести городской жизки: и вода в доме, и дрова не нужны, и в огороде работать не надо. А главное, врачи рядом, и скорая всегда под рукой. А в деревню скорая помощь не ездит. В общем, уговорили.
Покупателей нашли быстро. Сыновья помогли перевезти вещи: сначала к старшему, Артёму. В доме осталась только старая мебель и одежда покойной жены, да и то всякое старьё. Всё, что можно было носить, забрали соседки. А выбросить у Яна рука не поднималась.
Покончив с делами, решил сходить на кладбище, проститься. Переоделся в нарядное, уже подошёл к калитке, как взгляд упал на больной куст старухиной розы. Надо было глянуть. Пошёл в сарай за опрыскивателем и инструментом, да так полдня и провозился. Опомнился, когда солнце стало клониться к закату. Всё бросил, пошёл. По дороге отломил пару крупных гроздей калины, бережно завернул в носовой платок, положил в карман.
На кладбище было тихо. Старик прошёл между оградок к могиле жены. Достал из кармана свёрток, и, развернув, положил в изголовье красные горьковатые гроздья: пусть полакомится. Немного постоял, глядя на могильный холмик в раннем осеннем сумраке. Потом вздохнул и повернул обратно.
Он шёл, пустым, неприкаянным осенним лугом, перекатывая во рту слова прощания. Думал о том, как незаметно подкралась осень, думал о лёгких, почти невесомых паутинках человеческих жизней, летящих на ветру неведомо куда…
У калитки остановился. «Что ж, - кивнул он своим мыслям, - будь что будет. Раку всё равно, в каком горшке его варят».
Дома поставил кипятиться чайник. Из облупленного, потемневшего от времени буфета с оторванной дверцей достал расписную кружку из пары. И хотя его кружка была надколота, он не трогал старухину кружку, пил из надколотой.
Закипела вода. Старый Ян прямо в кружке заварил чай (по-польски, как говорила жена-покойница) и поставил настаиваться. Надо было что-то делать с Барсиком, но что?.. Забрать в город? Куда? К сыну на квартиру?.. Сможет ли цепной пёс жить в доме с детьми?.. Не сможет, нельзя его в квартиру… Отдать кому-то из соседей? Да кто ж его возьмёт, кому нужна чужая собака? Всю жизнь на одном месте, а там другой двор, другие нравы… Собачий приют?.. Лучше уж сразу смерть…
Он долго сидел на кровати с кружкой в руках, всё думал, перебирал это и то, и никак не мог допить остывший чай…
Когда Ян вышел во двор, уже было темно. В вечерней тишине соседка громко звала внука домой. Прошёл к садовой бочке с плавающей листвой, зачерпнул ковшиком воды, повернул к будке. Погладил Барсика по голове, подлил в миску воды. Пёс ласкался, вилял хвостом и норовил лизнуть руки. Старик опустился рядом с собакой и немного посидел, молча глядя в осенние сумерки с запахом дыма. Потом обнял Барсика, достал из-за голенища нож и перерезал собаке горло. Потому что так надо, так будет лучше…
Когда всё кончилось, и пёс затих в руках хозяина, Ян выпустил из рук лохматую голову и поднялся. На ватных, негнущихся ногах медленно пошёл обратно. Он прошёл в дом, вдруг чувствуя старость и свою ненужность, и, не раздеваясь, лёг на кровать без одной медной шишечки. Сон не шёл. Ян лежал, кутаясь в истёртый до дыр плед, и перебирал в голове события жизни. Детство, тяжёлую работу, знакомство с будущей женой, рожденье детей…
Проснулся от того, что захотел пить, на дворе только-только начало светлеть. Старик поднялся с кровати и набрал кружкой воды из ведра. Попил, потом взял со стола ключи и пошёл в сарай.
С лопатой и куском брезента в руках Ян пришёл к мёртвому псу. Завернул Барсика в брезент и отправился в лес. Недалеко от опушки остановился. Пусть лежит недалеко от дома, так ему будет покойнее. Выкопал яму. Потом решил ещё углубиться, чтобы другие собаки не раскопали… Когда яма была глубиной в полметра, старик бережно положил туда Барсика: прямо в брезенте. Потом засыпал землей. Хотел оставить холмик, но передумал: не стоит привлекать внимание. Всё заровнял и засыпал хвоей и опавшими листьями.
В каком-то отупении поднял лопату и поплёлся обратно. И только открыв калитку во двор, казавшийся теперь пустым, он вздохнул по собаке: «Вот тебе и пенсия, Барсик… Хороший был пёс…» Возле будки стояла миска с остатками воды. Нагнулся, выплеснул воду. Подумал, может, надо было положить на могилу, потом махнул рукой: в этом уже не было смысла. Ни в чём теперь не было смысла.