По посёлку пронеслось лёгкое волнение, но это был не ветер. Куда-то бежали мужики в дождевиках. Мы поняли. Привезли водку! Мы долго препирались, кому идти за водкой и решили тянуть жребий. Карта легла на Бочерина. Скрепя сердце и ворча про алкоголиков, готовых всё пропить и всех пустить по миру, я выдал из казны десятку:
– Купишь ещё небольшую горбушу.
Надо заметить, что в Приморье свободно продавались такие немыслимые в наших краях деликатесы, как горбуша и гречка. Под кроватью у нас лежали две, лично нами засоленные, полуторакилограммовые рыбины. Но их мы должны были привезти домой в целости и сохранности, чтобы удивить и побаловать домочадцев.
Через час вернулся Бочерин, мокрый, но довольный. Качалинск – посёлок небольшой и очередь была соответствующей, несмотря на то, что там собралось всё мужское население.
– Налей рюмку, – с порога потребовал Бочерин, – заслужил.
Я не стал возражать.
В комнате была электроплитка, а вот сковородки не было. Решили сварить горбушу.
Возились долго и не спеша. От предыдущих жильцов осталась соль и даже лаврушка. Часа через два комнату наполнил запах. Запах вьетнамского студенческого общежития, когда там жарят селёдку. Уха была розового цвета с «вьетнамским» запахом и вкусом – вкусом селедки. Впрочем, под водку сойдёт.
Я вспомнил, что у меня в заначке остался недоеденный котом – ворюгой кусок копчёного сала, который я берёг «к случаю». Этот случай настал.
– Бочерин, тебя не очень покоробит, если я закушу водку салом? Можешь не смотреть.
– Ха, ха, ха, как смешно, жри своё сало, – разрешил Бочерин великодушно.
Я залез в рюкзак и извлёк из него завёрнутое в полиэтилен сало. Кусок покрылся белёсой плёнкой и местами позеленел как картошка на Солнце.
– Это твоя скупость, – не без злорадства произнёс Бочерин, – доэкономился.
– Не скупость, а бережливость и её издержки.
– Ты бы хотел жить в Америке? – поменял тему Бочерин.
– Нет, американцев я презираю. Они, судя по их фильмам и книгам, наивные, примитивные подростки. Невежественные ПТУшники, не прочитавшие в жизни ни одной книги, не знающие и не желающие знать, что Земля круглая, а мыши не рождаются из грязного белья.
– А Хемингуэй?
– Хемингуэй – плод Европейской культуры. Недаром он всю свою молодость провёл в Париже. Вот Англия, Франция – другое дело. Английские джентльмены, французские женщины…
Не знали мы тогда, что французские женщины, в большинстве своём – уродки, и как следствие своей непривлекательности – феминистки, а английские джентльмены – легенда из прошлых времён. Не сумели или не смогли нам тогда партийные товарищи это объяснить. Впрочем, им бы всё равно никто не поверил, поскольку, давно уже им не верили. Ни в чём.
Дождь закончился, над Ханкой повис туман.
Утро выдалось тихим и ясным.
– Как спалось? – Спросил я у слегка помятой физиономии Бочерина.
– Да, ну его на хер такой сон. Не сон, а какой-то кошмар и бред. Сижу я перед телевизорным экраном, а на экране твоя физиономия, и мы с тобой беседуем. Я почему-то в Курске, а ты в Харькове. Под экраном что-то наподобие плоской пишущей машинки, а в руке какая-то мыльница с колесиком. Передо мной бутылка вина бутерброд с сыром. Вино чудесное, пахнет бананом и черёмухой, а сыр – дрянь, будто пластмассовый и скрипит на зубах как резина. У вас произошёл переворот, к власти пришли фашисты, и началась гражданская война, а у нас всё спокойно и скучно. Ты, как всегда ругаешь действительность, но не Совдепию, а почему-то, Запад. Раздаётся сигнал и на экране, рядом с тобой, появляется Витя, и мы все знаем, что Витя живёт в Париже и никого из нас это не удивляет. Витя, тоже, ругает капитализм, а ты пытаешься ему объяснить, что нет никакого капитализма, что он рухнул вслед за социализмом, потому что исчезла конкуренция, а капитализм без конкуренции – это уже не капитализм, а непонятно что. Витя рассказывает, о том, как педерасты, во главе с таким же педерастом Президентом, совсем обнаглели, и как полиция разогнала людей вышедших на митинг за традиционную семью и естественные половые отношения. А ещё все мы люто ненавидим Америку за то, что она всем указывает как жить, разрушает государства, сеет хаос, лжёт, клевещет и не признаёт никаких правил. Но самое страшное, что в мире нет, ни одной личности достойной называться человеком, нет авторитетов, нет ни одного лидера, мыслителя, писателя, поэта, художника. А за спиной этого мира, стоит что-то зловонное и зловещее, то ли Вечный Жид, то ли Диавол, то ли враждебные инопланетяне, а в воздухе пахнет большой войной.… И ещё, ты пытаешься объяснить орущему Вите, почему бывшие диссиденты превратились в американскую пятую колонну. Как диссиденты разделились на две группы: профессиональных и архаично-упёртых. Первые на зарплате от Госдепа, работа у них такая. Вторые, никак не наберутся мужества осознать, что кинули их, как последних лохов. Что Запад предал себя, их и все те идеалы, за которые они боролись: демократию, свободу слова, гуманизм, а заодно и их самих. Малодушие мешает осознать эту горькую истину. Вот и воюют они до сих пор с коммунистами, которых давно нет, продолжают любить Америку и западные ценности, давно ею же похеренные. А нас назначил врагами, только за то, что мы русские, и мы честнее и умнее их. За то, что мы не принимаем их нынешние ценности, не признаём гомосексуальные браки, не желаем расчеловечивания, и сопротивляемся разрушению нашего естества и нашей человеческой природы. А потому не имеем права жить на нашей планете
– Тьфу, мерзость какая, – меня аж передёрнуло. – Не сон, а сплошной Оруэлл. Пить надо меньше. Я запрещаю тебе смотреть такие сны.
Сегодня мы собрались в сопки на молочную ферму. В очереди Бочерин узнал, что три раза в неделю туда ходит машина и договорился с водителем. Из Качалинска, если смотреть на Юг, видны пробивающие сплошную зелень лесов, бурые скальные обнажения, и мы надеялись найти там каменистых щитомордников. Каменистые щитомордники отличаются от восточных, крупными размерами, широкой, массивной головой и туловищем, цвета плохо перемешанного молочного шоколада, когда белые полосы молока, чередуются с коричневыми полосами шоколада.
Погода благоприятствовала. После дождя змеи обязательно выходят из сырых нор погреться на Солнце.
Когда мы пришли на место, я уловил едва ощутимый, но всё, же густой запах змеиных феромонов.
Обнажения были маломощными, как и сама популяция щитомордников, но по полдесятка змей мы отловили. На обратном пути Бочерин нашёл «цветок папоротника». Ну, не совсем цветок, а папоротник, у которого короткие генеративные побеги имеют вид спирально закрученных лепестков, покрытых оранжево–красными спорангиями. Очень похоже на настоящий цветок. Потом, уже дома, мы определили, что им был какой-то из видов чистоуста.
К сожалению, на поиски клада у нас уже не оставалось времени.
Следующая пара дней была рутинной: походы на черепаший пляж, ловля триониксов, быт, вечерне разговоры. А на третий, черепахи исчезли. Они перестали собираться на пляже, а рассредоточились вдоль берега речушки. Как будто бы до них дошло, что собираться в стаи опасно. А может быть пришёл новый период их жизни и они поделили территорию на индивидуальные участки. Теперь триониксы встречались далеко друг от друга – на расстоянии не менее сотни шагов. Идёшь по берегу и только видишь впереди круги на воде от ныряющих тел.
Надо было изобретать новый способ ловли. И мы его изобрели. На поселковой свалке я нашел толстую металлическую проволоку и сделал громадный треугольный сачок. Привязал его к трехметровой палке и отправился на «госиспытания». Испытания прошли успешно. Завидев впереди круги на воде, я бежал к тому месту, резко опускал сачок в воду до самого дна, и зачёрпывал ил вместе с зарывшейся туда черепахой. Самое главное было точно отметить то место на суше, откуда стартовал трионикс, правда, иногда этому помогали его следы.
К концу недели мы отловились, пора было возвращаться домой. Но не в комнаты отдыха, а совсем домой, туда откуда мы прибыли.
В Уссурийске, в кассовом зале Бочерина вытолкали из очереди за билетами. Пришлось восстанавливать справедливость.
Мы сели в поезд.
Мы попали в наш вагон с нашими знакомыми тараканами и буховатым проводником.
Мы возвращались Домой.