Домофона всё не было. Старое устройство c тяжелых дверей демонтировали, а новое существовало лишь в планах вот уже несколько месяцев.
Мирослава, стоя на ступеньке своего подъезда с пакетами съестного в руках, в очередной раз с раздражением акцентировала на этом своё внимание. Неприятное щекочущее чувство разливалось внутри. Её сердце, как и полагалось истинной христианке, было открыто для всякого ближнего, но, однако, ей было решительно непонятно, могут ли её братья и сёстры во Христе издавать такие животные звуки, каковые доносились из подъезда сейчас. Определённо, такие звуки не могут исходить по воле Божьей; то дело рук Сатаны. Очередные его происки сбили с истинного пути молодые неокрепшие умы. И кто знает: быть может, если бы домофон в этом злосчастном доме был, молодёжь, вместо того чтобы загаживать подъезд, занялась бы чем-то полезным. Просто шляться по улицам в зимнее время года молодёжи было бы холодно.
Мирослава вздохнула и потянула ручку двери подъезда на себя. Нужно будет сдержаться, чтобы не сказать что-либо неприятное местным старшеклассникам, облюбовавшим площадку у почтовых ящиков. Осуждение – это грех. Да и муж уже не раз внушал ей не делать незнакомым людям замечания… «Твоё наставничество может выйти тебе боком!». Муж, что ни говори, в этом понимает – в области жизненных рисков. Он лейтенант милиции.
- Витёк, дай курнуть, мне мамашка денег зажала!
Голос был Мирославе знаком. Она вздрогнула. Голос был такой близкий и в то же время бесконечно далёкий - грубый и самоуверенный. Это его голос, несомненно. В голосе угадывался Паша.
Паша – пятнадцатилетний сын Мирославы. С ним часто приходилось трудно, и, всё же, мать верила, что он прислушивается к ней и старается побороть в себе все недостатки.
Мирослава некогда каждый день перед сном читала маленькому Пашику Новый Завет, Жития Святых и другие хорошие книги, а когда Паша подрос, и в его жизни появился братик – Паша сам стал читать на ночь младшему, читать вслух. Малыш Коля мирно спал под убаюкивающий голос Паши, Мирослава в это время гладила вещи и улыбалась самой себе… Что тут скажешь: абсолютная идиллия. Её праведное воспитание обязательно даст свои вкусные плоды. В это нужно было верить.
- Пашик, зачем ты здесь?... – чуть слышно спросила мать, проходя мимо группы старшеклассников. Её неустойчивый голос выдавал в ней отказ понимать происходящее.
Рослые парни загоготали с усиленным старанием. «Пашик, гы-гы!» Паша обрёл пунцовый румянец на щеках, его ноги отказывались держать его.
- Отстань от меня, мымра, кто ты такая вообще! – на последнем усилии воли гавкнул Паша и бросился прочь на улицу.
Мирославе же ничего не оставалось, как одарить гоп-компанию уничтожающим презрительным взглядом и подняться к себе, на пятый этаж. Она сложила пакеты на пол в коридоре квартиры и рукой провела по своему широкому лбу. Она устала. Физически и морально. Нужно было разморозить курицу, а ещё запустить стиральную машину, посидеть с Колей за уроками… Первый класс всё-таки – задел на будущее.
Прошло два часа. Часы на кухне пробили ровно девять вечера. За небольшим комодом, служившим одновременно и вместилищем для белья, и столом для подготовки уроков, сидели мать и её сын-первоклассник. Коля выводил прописи, высунув от старания свой розовый язык. На каждой странице прописи Коли красовались грязные и кривые буквы. Мирославе вдруг показалось, что маленькие синие человечки так и пляшут по белой расчерченной бумаге, строя многочисленные безобразные рожицы ей. Она сжала некрасивый лист из тетради прописей в кулак, вырвала и бросила в дальний угол комнаты.
- Достань лист А4, нарисуй на нём эту самую пропись, а потом заполни! Это научит тебя хотя бы уважать труд составителей, которые пропись выдумали не для таких свиней, как ты!
- Но мама, как же я нарисую пропись? Я её не помню…
Коля вжался в стул.
- А ты подбери старую, - кивнула мать на угол комнаты, - и сделай по образцу. Давай-давай, не разводи мне тупость тут!
По щекам Коли потекли слёзы. Сердце Мирославы невольно сжалось.
- Да не реви ты, занимайся прилежно, а то вырастешь как твой старший… Ну что тогда из тебя получится? «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь», - отрезала Мирослава и ушла на кухню разделывать и жарить размороженную курицу.
Курица в сливочном соусе вскоре была готова. На все уголки квартиры опустился невидимый туман ароматных пряностей. Выдалась минутка присесть и предаться размышлениям. Какие же ошибки она, Мирослава, допустила как мать? Почему Пашик так неуважительно разговаривает с ней? Так легко всё списать на подростковый возраст и откреститься. Надеяться, что когда-нибудь это пройдёт…А если не пройдёт? В таком случае, браться за этот вопрос всерьёз нужно прямо сейчас, пока ещё не стало слишком поздно. Одно дело – не выучить уроки, вернуться под ночь, притащить какую-нибудь дрянь вроде жвачки, купленную на карманные деньги… И совсем другое – как последний браток ошиваться по подъездам и чёрт знает чем заниматься!
Мирослава перекрестилась. Этот несносный мальчишка довёл её до того, что она мысленно призвала чертей. Накормив и уложив младшего сына спать, Мирослава устроилась на тумбу в коридоре и принялась ждать старшего сына. Муж в очередной раз задерживался на работе, ожидать его было всегда пустой тратой времени. На помощь мужа в воспитании отпрысков рассчитывать не приходится.
Муж… Его вина в этой картине опостылевшей и замотанной жизни тоже, определённо, была. Мирослава очень уважала работу мужа, уважала мужа как человека, его личностные качества, во всём полагалась на его мужской и сильный ум. Всё же, который год она каждодневно и ежечасно, уже вставая с постели утром, чувствовала себя, что выжатый лимон. Эта физическая внутренняя немощь не позволяла ей любить мужа так, как она его любила в далёкой молодости. И даже молитвы, в силу которых Мирослава так рьяно верила, не помогали обрести былой лёгкости и светлости отношений. Это очень огорчало Мирославу. Подруги говорили ей за чашечкой чая, что её чувства с возрастом преобразились, стали более зрелыми и спокойными. Разумом Мирослава сама это понимала, но сердце её упрямо требовало того, давнего, чувства. Требовало и сжималось всякий раз, как муж появлялся на пороге… Вдруг именно сегодня он её поразит, заставит сердце биться восторженно и часто? Но муж и сегодня (каждый сегодня) с понурой головой входил в квартиру, снимал верхнюю одежду и плёлся на кухню, к сковородкам, запах содержимого которых его манил как кота. Мирослава невольно задавалась вопросом: она завела мужа или кота?...
Раскрыв свои иссиня-черные глаза при помощи туши в ванной комнате, она являлась перед ним плавной походкой и начинала рассказывать, как и что произошло сегодня. С ней, с детьми. «Да...», «Вот это да…», «Да неужели?», «Интересно!» Вот нехитрый набор слов, которым удостаивал её муж. Любил ли он её? Когда-то – определённо, любил. Он интересовался даже техникой росписи икон, в особенности тем, какая деталь, нанесённая на доску, что обозначает. Муж не был религиозным человеком, тем не менее, интересовался росписями, потому что это интересовало её. Очень приятно.
Казалось бы, длительная совместная жизнь должна была открыть их паре больше совместных увлечений и интересов. По меньшей мере, жизнь детей должна была быть им обоим интересна. Но мужа, казалось, перестала интересовать не только техника росписи святых образов, но и вообще всё перестало интересовать. Кроме спортивных состязаний по телевизору. Мирослава стала изучать правила игры в хоккей, садиться рядом с мужем, когда он в очередной раз прилипал к экрану с несущимися человечками, спрашивать об игроках и их тренерах. Муж в ответ мычал что-то неопределённое, а потом и вовсе уходил к соседу. Результатом тщетных попыток Мирославы выстроить диалог с мужем была лишь открывшаяся в её сердце ревность к соседу. На разговоры с соседом из дома напротив, Ильичом, у мужа всегда хватало времени с лихвой. Поговорить с Пашиком по-мужски – никогда не хватало.
Вот он! Вот корень всех бед! Мальчику жизненно необходимо мужское воспитание, авторитет отца на виду. И об этом Мирослава не раз пробовала заговаривать с мужем. Без толку. «Взрослеет парень, что ж ты хочешь», - инертно протягивал муж, глядя куда-то мимо неё. «Не взрослеет, а дуреет! Будь мужиком, поставь точку в этом безобразии!»
Муж понуро шёл разговаривать с Пашей, стучал кулаком по деревянным поверхностям и отвешивал подзатыльники. Вся процедура занимала не более пятнадцати минут. Пару деньков Пашик вёл себя образцово-показательно, а на третий день – вновь загулы, вновь матюгания, вновь исписанный замечаниями учителей дневник… Пашу били сильнее, били ремнём, книгой или полотенцем. Сын не хныкал, не раскаивался. Сжав всю волю в кулак, на следующий после решительных мер день он не появлялся дома. И на второй день, и на третий день… Все три дня Мирослава с красными глазами и с фотографией в руках обегала всех соседей и случайных прохожих, заламывала руки и трясла мужа. А Паша как ни в чем ни бывало появлялся на четвертый день и вызывающе говорил:
«Я вправе пропасть на три дня, так в законе написано!»
Муж чертыхался и цедил сквозь зубы:
«Ну и куй с тобой!»
Месяцами после побега Паша был предоставлен сам себе. Затем порочный круг повторялся. Из дома Паша убегал уже шесть раз. Мирослава не находила лучшего выхода, чем молиться. С подругами не поговоришь, они ведь решат, что она плохая мать. Муж то отстранялся, то бранился – в итоге, делал только хуже.
Но Мирослава плохо представляла себе до сих пор, чем именно занимался Паша в своих загулах. Её воображение на всякий случай говорило ей, что дело всего лишь в какой-нибудь однокласснице, с которой Паша стремился проводить как можно больше времени. Наверное, в школьном коридоре они вместе ходят за ручку, а по окончанию уроков «тусят» (какое гадкое слово!) в торговом центре через дорогу. Кто из нас не был молод? «Твои материнские страхи вечно сгущают краски», - говорила себе Мирослава.
Сегодня стало очевидно, что дело обстояло совсем иначе. Пашик связался не с той компанией. Только мужа на сей раз Мирослава подключать не будет. Попробует уладить вопрос сама.
Пришедший провернул ключ в замке трижды. Тёмная фигура, шатаясь, ввалилась в квартиру. Только когда лицо под капюшоном выглянуло из тени, Мирослава узнала Пашика, раскрасневшегося как рак, с блуждающими глазами.
- Вали спать, мать! – гаркнул Паша, сбрасывая с себя ботинки.
- Пашик, помнишь, что я тебе всегда говорила? «Беги от греха, как от лица змея; ибо, если подойдёшь к нему, он ужалит тебя». Ты хочешь, чтобы тебя ужалили, чтобы ты испортил себе жизнь? Зачем ты водишься с этими парнями в подъезде?
- Какой нафиг грех, мать! Это наши парни из школы, они крутые. Ты совсем обезумела вместе со своим Богом!
Прежде, чем Мирослава успела что-то ответить, Павел уже скрылся в детской комнате. Мирослава, превозмогая сонливость, поспешила за ним. Лунный свет лился сквозь окно, непокрытое шторами и занавесками; покупку Мирослава всё откладывала. Миролюбивая магия лунного света скользила по одеялу сопящего под одеялом Коли и ненароком касалась лица Павла, старательно изучающего в руках какой-то предмет. Мирослава ахнула. В руках сына мелькнул крохотный и смертоносный кончик ножа. Что ж, «прекрасно». Ко всему прочему, сын проявлял интерес к холодному оружию. Совсем уж неподобающее для молодого человека хобби. Он же не джигит* какой-нибудь, в конце концов!
- Где ты достал эту дрянь?
В потерянном голосе Мирославы стали проступать первые нотки враждебности.
- Купил, представь себе. Оно свободно продаётся в магазине; там Библию никто не читает, - усмехнулся Павел сам себе.
Да, Священное писание в наше время мало кто читает. Результаты налицо. Мужиковатые женщины, забывшие о том, что значит быть матерью и женщиной. Дети, отбившиеся от рук. Всё в мире стремительно катится в пропасть. Мирослава всегда стремилась построить островок подлинно христианской жизни в её отдельно взятой семье, но увы. Стиснув зубы, Мирослава резким движением руки вырвала нож из рук сына, открыла окно настежь. Маленький предмет полетел вниз. Казалось, Мирослава слышала свист летящей вниз всей гадости и неказистости в её жизни. Наконец-то!...
Павел всё не унимался: всем своим телом он полез на мать. Она в беспамятстве оттолкнула его…
Лунный свет всё еще миролюбиво скользил по одеялу кровати. Сгустилась зловещая тишина. Тишина опустевшего пространства. Посреди тишины вдруг резким маршем прошелся отчаянный крик.
- Ты убила его, ты убила его, как всегда и хотела! Ты не любила его! Никогда не любила! – кричал её младший сын, проснувшись.
Лишь в этот момент Мирославу настигло осознание: Павлика в комнате не было. Быть может, он вышел на кухню, взять вкусненького и успокоиться?... Но она не помнила, как он выходил из комнаты. Где же он? Верно, забрался в шкаф, чтобы нарочно позлить её, напугать. Мирослава принялась обыскивать комнату, ее глаза прыгали с места на место, старались зацепиться за что-то, хоть за что-нибудь…
- Убила, убила!
Коля вскочил с кровати и побежал прочь из детской. Мирослава – за ним.
- Что ты такое несёшь! Ты сдурел!? Иди спать!
- Паша внизу, нужно ему помочь, помочь… - первоклассник глотал слёзы и надевал курточку.
- Я… Я не нарочно…Он упал сам…
Мирослава закрыла лицо руками. Коридор таял у неё на глазах, превращаясь в какую-то другую Вселенную, столь хорошо ей знакомую, и тем не менее, бесконечно далёкую.
- Неправда, неправда, я видел, как ты вытолкнула его из окна, я всё скажу папе!
Коля в одних носочках открывал дверь квартиры.
Маленький лжец! Такой же, как его старший брат. То же безобразное вызывающее лицо. Без смирения, без желания даже послушать!.. Как же она устала от этого, от этих детей! Дети – это не цветы жизни, а колючий репейник, который цепляет тебя то за плечо, то за спину. В то время как цветы созданы для того, чтобы за ними ухаживать, их подкармливать, поливать, а затем – радовать глаз своей красотой, репейник всем лишь мешается, его нужно вырвать с корнем, прежде чем разбивать прекрасный сад. Вырвать, очистить от грехов их маленькие, несостоявшиеся, грешные души… На кухонном столе блеснул нож. Орудие возмездия. Орудие очищения. Его переливы весело подмигнули Мирославе. «Я разделываю пищу, удаляю все жилки, все несовершенства, я помогу тебе!» Мирослава улыбнулась какой-то странной блаженной улыбкой. Она была счастлива. Наконец, она нашла себе друга в этой серой, серой без края и без конца, жизни. Как же она никогда не видела, кто её друг?.. Её друг всё время был рядом с нею, а она искала его где-то на стороне: муж, дети, певчие девушки в хоре…
Мирослава благоговейно взяла нож в руку. Нож дал её руке приятное ощущение тепла, тепло разливалось по его деревянной рукоятке. Да, в жилках деревьев таилась жизнь. Деревья дают нам кислород, чтобы дышать… Этот нож даст ей кислород, даст ей свободу. Мирослава будто превратилась в прекрасного лебедя, будто крылья несли её по коридору, по площадке лестницы, по ступенькам вниз. Коля сидел в подъезде на полу у почтовых ящиков, что-то бормотал…
- Мама… - голос мальчика едва слышим, сонный и потерянный, ищущий защиты, ищущий ответов на новые и сложные для него вопросы.
Мирослава подскажет ему, поможет, наставит на путь истинный. Это её долг как матери. Ей открылась Истина. Господь вразумил её. Подсказал выход из серости, из темноты. Достичь блаженства невозможно без очищения… Нож блеснул в руке женщины.
***
Посреди тёмной улицы куда-то спешили шаги. Два человека свернули во двор.
- Да ты пень, дорогой друг! Женщине, хоть какой, - ей внимание нужно! Ей нужен подвиг возлюбленного, - авторитетно заявил голос.
- Охапка цветов – подвиг? – скептически спросил другой.
- В наше время – да: так ты показываешь, что готов совершить ради неё подвиг. Плюс, цветы – это очень красиво. Женщины любят всё красивое.
- Я, знаешь, в этом не очень… Мирослава у меня хорошая, золотых гор не требует. Правда, с детьми ей бывает тяжело, но кому из нас не тяжело с этими оболтусами! Их главное чем-то занять. Вот старший мой… Я ему на прошлой неделе предложил заняться резьбой по дереву, денег дал, чтобы купил всё: ну ножики там, стамески, брусочки.... Так он аж расцвёл! Совсем другой парень теперь будет.
- И жена твоя зацветёт, как такие цветы увидит! Сразишь её наповал!
- Да, теперь в моей семье начнётся новая, совсем другая, жизнь.
- О, вот это по-нашему! Настоящий мужик! Взял дело в свои руки, наладил климат в семье. Сразу бы так!
Мужчины обменялись дружескими кивками и разошлись. Грузный детина лет сорока шести бодро потянул ручку подъезда в нехорошем доме на себя. Жена, верно, спала в такой час, дети тем более. Но это даже к лучшему: цветы простоят до утра, а утром он, Пётр Иванович Стрельцов, как и рекомендовал Ильич, покажет жене, как сильно любит её. Приготовит завтрак, поставит цветы на видное место… Может быть, вечером они всей семьёй сходят в кино, на работе, благо, стало поспокойнее. На лестнице, ведущей к квартирам первого этажа, плашмя лежала чья-то фигура, как будто кто-то напился. Лишь приблизившись к ней, Пётр Иванович увидел: фигура трясётся от страшного озноба и стонет.
- Я… Дети… Бесы…
- Мира! – вскрикнул Пётр Николаевич, приподнял жену и схватил за плечи, - Что случилось? Какие бесы!?
Женщина лишь железной хваткой обняла его липкими руками. Она смеялась так заливисто и болезненно, что на шум вышли жильцы первого этажа, запахнувшись в свои халаты и протяжно зевая.
- Беснующиеся дети… Маленькие, противненькие. Они слушаются меня теперь, я одарила их смирением.
Муж застыл в объятиях смертоносной гарпии. Его куртка была перепачкана пятнами крови.
*на Кавказе — отличающийся отвагой и выносливостью наездник, искусно владеет оружием.