Глава 66
— Проходите, ассистент, — раздался голос из-за двери, и я вошёл.
Комната была довольно просторной, все стены были закрыты книжными шкафами, в которых находилось в общей сложности не менее двенадцати тысяч томов книг, при условии, что они были расставлены в один ряд. За обширным столом сидел сухонький человечек лет пятидесяти пяти, одетый в довольно изящный, но простой и без излишеств тёмно-бордовый костюм. Это, как я знал, был коадъютор Ордена Иезуитов преподобный отец Этьен де Лион. На столе лежали несколько книг, раскрытая тетрадь, испещрённая мелким почерком, причём язык письма мне был не знаком. Это не выглядело иероглифами, но и не было каким-то языком латинской группы. Это был тот шифр, который нынче я знаю в совершенстве, но который я модифицировал настолько, что даже знатоки этого шифра не смогли бы прочесть мои записи, тогда как я читаю их с такой же лёгкостью, как если бы текст был написан по-французски. Впрочем, тогда я не смог бы разобрать ни единого слова в этих записях.
— Итак, господин д’Эрбле, вашими усилиями, как вы утверждаете, жизнь господина графа де Рошфора спасена, но он тяжело ранен? — спросил коадъютор.
— Именно так, святой отец, — ответил я. — Рана не столько опасная, сколько болезненная. О таких ранах не забывают, они ноют, люди, получившие их, страдают, но не лишают подвижности.
— Разве нельзя было обойтись более лёгкой раной? — спросил коадъютор.
— Исходя из вашего задания, я не нашёл иного способа разрешения этого конфликта, — ответил я. — Д’Артаньян никогда не отказался бы от мести за смерть его возлюбленной, а кроме того и за иные обиды, нанесённые ему графом де Рошфором. Только серьёзная рана, нанесённая им его противнику, могла бы хоть на время охладить его пыл. Если бы я отказался от этого плана, тогда нельзя было бы исключать их случайную встречу, результатом которой была бы смерть графа. Если Рошфор нам нужен, нарыв следовало вскрыть как можно скорее и с тем результатом, который бы всех удовлетворил.
— Вы не решились пожертвовать вашим другом из чувства привязанности, — сказал коадъютор, не спрашивая, а утверждая. — Святая церковь не отрицает подобных чувств, но вы должны понимать, что служба Ордену должна быть превыше всяких человеческих привязанностей, горестей, обид или радостей. Вы подвизались на службу Господу, поэтому всякие мирские дела, земные горести и радости, не должны отвлекать вас от основной цели – содействию процветания Святой Католической церкви. Вы можете любить, дружить, вести светский образ жизни, но в нужный момент вы должны быть послушны только нам.
— Я запомню это, святой отец, — ответил я со смирением.
— Чем помимо дружеской привязанности диктовалась ваша просьба о том, чтобы наш Орден позаботился об избавлении вашего друга от наказания за дуэли? — спросил коадъютор бесстрастно.
— Дружеские чувства были основным моим побуждением… — начал было я.
— Научитесь отвечать на поставленный вопрос прямо и без околичностей, — перебил меня отец Этьен без какого-либо раздражения, но с некоторым нетерпением. — Я ведь не спрашивал вас о том, какое чувство было основным, для меня это ясно. Отвечайте на поставленный вопрос. Чем помимо дружбы вы руководствовались?
— Чувством долга и чувством справедливости, — ответил я.
— Опять эти чувства, — сказал со вздохом коадъютор и поморщился. — У служителя Ордена должно быть одно лишь чувство – чувство преданности Ордену. Любой приказ от вышестоящего вы должны воспринимать как указание самого Христа, и никак иначе. Разве Авраам вспоминал об отцовской привязанности и разве раздумывал он о чувстве долга и справедливости, когда Господь потребовал от него, чтобы он принёс в жертву собственного сына Исаака?
— Я признаю вашу правоту, святой отец, — солгал я.
— И вы согласны с моими словами? — спросил коадъютор, пристально глядя мне в глаза.
— Ваши слова я воспринимаю как веление самого Христа, поэтому не считаю себя вправе думать о том, согласен я или не согласен, — ответил я с небольшим показным энтузиазмом, понимая, что переигрывать в таком спектакле ещё хуже, чем не доигрывать.
— Даже если вы сейчас солгали, это лучше, чем если бы вы стали со мной спорить, — произнёс с удовлетворением коадъютор, адресуясь скорее к себе, нежели ко мне. — Если вы в душе не согласны со мной, но будете действовать так, как того требует Орден, для Ордена этого достаточно. Не считаете ли вы целесообразным привлечь в орден кого-то из ваших друзей? Этого гасконца д’Артаньяна? Графа де Ла Фер? Или, быть может, господина дю Валона?
— Это совершенно невозможно, — сказал я.
— Для Ордена нет ничего невозможного, — спокойно ответил коадъютор.
— Виноват, я хотел сказать, что это не целесообразно, — поправился я.
— Объяснитесь, — потребовал отец Этьен и посмотрел на меня своим острым проникающим в самую душу взглядом.
— Д’Артаньян слишком горяч, пылок, он не позволит над собой командовать никому кроме Короля и представителей его власти, таким, как, например, де Тревиль, де Конде, де Тюренн, де Шомберг и в некотором смысле де Ришельё, — ответил я.
— «В некотором смысле»? Что это значит? — удивился коадъютор. — Объяснитесь.
— Признавая безусловно власть первого министра Франции, а также духовную власть кардинала, д’Артаньян не подчинится напрямую господину Ришельё, кроме тех случаев, когда будет уверен, что приказ исходит от Короля или он соответствует духу приказов Короля. Он отправится по приказу Ришельё на смерть в бою, но не станет за кем-нибудь шпионить по его указанию.
— Вы забыли назвать ещё одно лицо, чьим приказам ваш друг подчиняется беспрекословно, — с улыбкой сказал коадъютор.
— Вы говорите о Королеве? — спросил я.
— Да, теперь список полный, — кивнул отец Этьен.
— Он подчинится Королеве даже в том случае, если будет знать, что Король не одобрил бы такого подчинения, и если ему за это может угрожать Бастилия или смерть, — сказал я.
— Прекрасно! — воскликнул коадъютор. — Такие люди нам нужны, но не в качестве членов Ордена, разумеется. Мы сможем слегка направлять их действия, когда это потребуется. Вы правильно поступили, что позаботились о сохранении его жизни.
С этими словами отец Этьен написал несколько букв в своей тетради. Я убеждён, что он записал имя д’Артаньяна, но сделал это с применением таких символов, которых, как мне тогда показалось, было недостаточно для того, чтобы записать это имя без ошибок и лакун.
Поскольку возникла пауза, я продолжал.
— Граф де Ла Фер в такой же степени не сможет слепо повиноваться Ордену, ибо он подчиняется лишь зову собственного сердца и своему холодному рассудку, в котором основное место уделено понятиям дворянской чести и чести его рода, — сказал я.
— Что ж, через пятнадцать, а может быть через двадцать лет у нас появятся дела в Англии, для которых такой благородный человек может быть крайне полезен, — сказал коадъютор, делая новые пометки в тетради.
— Относительно Англии я могу порекомендовать вам лорда Винтера, с которым мы все четверо довольно тесно знакомы, — сказал я.
— И это я запомню, — ответил коадъютор, делая новые пометки. — Не его ли невестку вы казнили на берегу реки Лис?
— Вы чрезвычайно точно осведомлены, святой отец, — ответил я. — Её вина состоит в том, что…
— Не нужно, я знаю, — ответил коадъютор и ничего не записал на этот раз. — Что вы скажете про господина дю Валона?
— Это человек с чрезвычайно добрым сердцем, обладающий нечеловеческой силой, который ради друзей сможет повторить все двенадцать подвигов Геракла, и даже не один раз, а трижды, — сказал я. — Но его ум не следует занимать идеями Ордена, они для него слишком запутаны и неясны. С ним всё гораздо проще. Его надо развернуть лицом против врага и указать на тех, кого следует сокрушить в первую очередь, после чего дело будет сделано.
— Похоже, что вы относитесь к нему как к своему личному телохранителю или даже к цепному псу? — спросил коадъютор.
— Это было бы слишком самонадеянно, святой отец, — возразил я. — Он сам решает, на чью сторону становиться, но, к счастью для него, он никогда не стоял перед трудным выбором, поскольку все его друзья, все мы, всегда сражались на одной стороне.
— Это замечательно, господин д’Эрбле, но как он поступит, по вашему мнению, в том случае, если его друзья примкнут к противоположным сторонам? Задумывались ли вы об этом?
— Я не допускаю такой ситуации, Ваше Святейшество, — наивно ответил я.
— И напрасно! — возразил коадъютор. — Вы же сами сказали мне, что ваши друзья руководствуются теми принципами, которые далеки от главной идеи, которой вы сами впредь должны будете руководствоваться, до тех пор, пока вы не получите, быть может, синего конверта.
Синим конвертом называли письмо, которым члена Ордена извещали, что он исключён из общества, поэтому далее не имеет никаких прав и привилегий, но за ним сохраняется обязанность хранить в тайне всё, что он узнал за время пребывания в Ордене.
— Я думаю, что никто не сможет предсказать поведение господина дю Валона в подобной ситуации, — ответил я после некоторого раздумья.
— Запомните, господин д’Эрбле раз и навсегда, — отчеканил без эмоций коадъютор. — Орден друзей Иисуса никогда ничего не предсказывает. Орден управляет событиями так, чтобы сбылось такое событие, из множества разнообразных событий, вероятность которых приблизительно одинакова, которое соответствует интересу Ордена, то бишь интересу генерала Ордена, судить которого может лишь Папа, а над Папой есть лишь суд Господа. Мы здесь, на Земле, лишь помогаем Господу устанавливать тот порядок, который он предписал нам, людям, в своих священных книгах и на который указал в своих проповедях перед святыми апостолами.
При каждом упоминании Папы, Господа и апостолов коадъютор едва заметно налагал на себя крест уверенным и заученным до автоматизма движением.
— Я запомню это, Святой Отец, — сказал я.
— Вступая в ряды членов Ордена, вы должны осознавать, что приказы вышестоящих лиц Ордена для каждого члена гораздо важней, чем приказы представителей светской власти, сколь бы высоко они не стояли.
— Я понимаю, святой отец, — сказал я. — Распространяется ли это также и на самые верхи светской власти? Смогу ли я не подчиниться распоряжению самых высших сановников?
— Высоко сидящая голова дальше от народа и, возможно, по этой самой причине ближе к Богу, — произнёс задумчиво коадъютор. — Но это не означает, что такая голова лучше слышит глас Божий. Близость к Господу в данном случае может означать намного большую близость свидания этой головы с Господом на том свете, нежели эта самая голова предполагает.
— Боюсь, я не совсем понимаю, — сказал я скромно, хотя вполне понял намёк коадъютора.
— Я имею в виду эшафот, — отрезал отец Этьен. — Короли, действующие против воли Господа, не столь далеки от эшафота, как им может показаться. Вспомните хотя бы Марию Стюард.
— Но ведь Марию Стюард казнила Королева-протестантка, тогда как сама Мария была в большей степени именно католичкой, — удивился я.
— Протестантка, католичка, какая в сущности разница? — проворчал отец Этьен. — Все люди – создания Божьи, все религии поклоняются одному и тому же Господу, быть может, называя его по-разному. Дело совсем не в том, в какую церковь хотят те или иные прихожане, какие молитвы и на каком языке они читают, а в том, в чьих интересах они поступают. Что касается этой Стюард… Её голова не последняя из этого рода, которая вознесётся выше, чем предполагал её владелец. Господь всё видит и не всё прощает, он ничего не забывает, ни злого, ни доброго. Идите по пути служения Господу, который вы избрали, юноша, и вы никогда об этом не пожалеете. Вам уже говорили, конечно, о той степени повиновения, которую требует наш Орден от своих членов. Вы должны быть словно труп. Именно труп. Так завещал нам преподобный Игнатий Лойола. Ваши глаза, ваши чувства, ваши мышцы и жилы, всё это теперь вам не принадлежит, вами будет управлять не ваша душа, а душа Ордена, вы же станете послушным исполнителем его воли, воли генерала Ордена, то есть воли самого Христа. Понимаете вы это?
— Да, святой отец, — сказал я. — Моё решение твёрдое и окончательное, я надеюсь, что никогда не заслужу синего конверта.
— Что ж, господин д’Эрбле, — подытожил отец Этьен. — Я доволен беседой. Сведения, сообщённые вами, также вполне меня удовлетворили, они полностью соответствуют сведениям, полученным нами из других источников, поэтому вы приняты на первую ступень и теперь с полным правом можете именовать себя так, как подписались в вашем первом письме. Вы теперь не кандидат в ассистенты, а ассистент Ордена. Когда вы понадобитесь, вас найдут. Вам сообщат, что необходимо делать. Сейчас же усваивайте те знания, которые, вы найдёте в переданном вам перечне книг. Вам надлежит освоить их за ближайшие несколько лет. Мне доложили, что ваша память позволяет вам запоминать необходимое чуть ли не втрое быстрее, чем всем прочим. Это полезное умение.
Коадъютор кивнул, давая понять, что посещение окончено, я поклонился, попрощался и покинул его кабинет.
Выйдя на улицу, я с наслаждением вздохнул холодный осенний воздух. Я словно бы выбрался из затхлой дыры. Но дело было не в качестве воздуха в кабинете прелата, который отнюдь не был спёртым или испорченным какими-либо отвратительными миазмами. Сама обстановка кабинета, жёсткий, властный и холодный взгляд коадъютора мешал мне дышать полной грудью. Освободившись от пристального внимания этого властного человека, я почувствовал, как наслаждаюсь жизнью, которая, казалось бы, приостановилась в присутствии этого иезуита.
Я решил, что выбрал правильный путь, но я не отдам себя в полное повиновение этому Ордену. Я буду оставаться незаметной пешкой, пока другие фигуры на этой шахматной доске будут сражаться друг против друга, постараюсь выйти в ферзи. Я спросил себя, какова цена моей будущей карьеры? Я не готов отказаться от земных чувств. Я не собираюсь быть трупом. Но я вполне смогу изображать этот самый труп до поры до времени.
В ту пору я ещё и не предполагал, что мои друзья будут мне дороже всех карьер, всех Орденов мира, и даже всех женщин на свете. Ибо женщины изменяют, друзья – никогда. Впрочем, конечно же, я не откажусь и от женщин, а если у меня будут дети, то я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы дать им блестящее воспитание, богатство, устроить их жизнь наилучшим образом. Уже тогда я смутно понимал, что я должен войти в этот Орден и притворяться в нём простым функционером, подчинённым беспрекословно всем своим начальникам, быть внешне послушным трупом, но сохранить самого себя ради себя и ради своих друзей. Я видел этот Орден как удобную лестницу для того, чтобы подняться туда, куда остальные карабкаются словно по отвесной стене, срываются и убиваются насмерть. Они вольны проявлять свои чувства и за это лишены прямого пути к вершине и крепкой опоры под ногами. Я же буду скрывать свои чувства и демонстрировать покорность и исполнительность, что обеспечит мне защиту, уверенность и успешность. В любой момент я смогу сойти с этой лестницы. Синий конверт – это ещё не конец жизни. Но я буду прилагать все силы для того, чтобы этот конверт миновал меня, или пришёл бы ко мне как можно позднее, то есть хотя бы тогда, когда я буду иметь достаточное положение в обществе и достаточное состояние. Иезуиты не мстят своим бывшим членам, если они их не предавали. Предавать я никого не собирался, но пешка, которая не метит в ферзи, не пригодна даже на роль простой пешки. Мне кажется, что отец Этьен отлично понимал меня, он прекрасно осознавал, что моё повиновение не до конца искренне, оно ограничено своими рамками. Он видел, что я не смог отказаться от дружбы и не требовал от меня этого.
«Что ж, — решил я. — Жизнь обещает быть интересной! Посмотрим, какие сюрпризы она мне преподнесёт! Во всяком случае, я не смогу пожаловаться на скуку».