Наутро наступил декабрь. И, словно в ознаменование наступления нового курортного сезона, тут же, с утра, установилось мягкое тепло, небо прояснилось, ветер задул ровный, без порывов, завихрений и ливневых припадков. По залитой солнцем волнистой глади залива заскользили разноцветные вейкборды и виндсёрфы, на пляж высыпали волейболисты, кто-то уже затеял морской бой на скутерах и водяных пистолетах - хохот и крики долетали до отеля.
- А в Принстоне, наверное, снег… - сказал, стоя у окна и глядя на всё это оживление, Уилсон, хрипловато из-за всё ещё больного горла и, может быть, поэтому тоскливо. – Хаус, пойдём на воздух?
Хаус, не торопясь с ответом, протянул длинную руку и цапнул его за лоб, ощупью определяя температуру.
- Сначала укол и завтрак. И оденешься, как следует – не хватало, чтобы тебя продуло, и не хватало какого-нибудь миокардита ко всем твоим болезням.
Уилсон кивнул и безропотно подставил ягодицу, а потом так же послушно натянул свою лёгкую ветровку, хотя футболки вполне хватило бы. Впрочем, он надеялся, усыпив бдительность Хауса, ветровку потом снять.
В кафе при отеле стало заметно более людно, незанятыми оставались только два столика, за один из них они как раз и сели. Официант, по меткому выражению Хауса, «класса сервис-лайт» принял заказ на два бурито – с рыбой и курицей, два кофе и два творожных печенья с глазурью, из которых в итоге Уилсону досталась половинка. Интересно, что он сам этому очень обрадовался – Хаус так давно не воровал у него еду, что, как казалось Уилсону, даже утратил навык. Но нет, не утратил – виртуозно спёр печеньку и сразу засунул в рот – Уилсон едва успел отвоевать свою половинку, обломав большую часть глазури. Зато начинка целиком досталась ему.
- Я себя уже лучше чувствую, – сказал Уилсон, морщась от того, что крошки печенья царапали больное горло. – Но, ты знаешь, меня не оставляет ощущение, будто этот отель, и этот берег, и всё здесь – такая большая консервная банка, в которой мы с тобой вроде как копчёные сардинки – ну, по крайней мере, я, уж точно, копчёный. И всё время подмывает поискать, где там выбит срок годности, потому что мы его явно пересиживаем.
- Это не ко мне вопрос, - отозвался Хаус – невнятно из-за набитого в рот печенья. – Это ты подхватил ангину вместо того, чтобы поехать, наконец, в Веракрус сделать КТ.
- «В Веракрус сделать КТ», - передразнил Уилсон. – Предел мечтаний!
Хаус, наконец, проглотил печенье. Слегка переусердствовав – даже слёзы выступили – и объяснил по-Хаусовски честно и жестоко:
- Прежде, чем реально планировать, надо знать, каким сроком мы располагаем. Без КТ будет сложно – слишком большая погрешность.
- Ну, хорошо, - не дрогнул Уилсон. – Давай поедем завтра. Я себя уже совсем нормально чувствую.
- «Нормально» - передразнил на этот раз Хаус. – У тебя жар.
- Субфебрилитет – это не жар. Даже ста нет. И потом, за рулём всё равно будешь ты.
- За рулём… чего? – насторожился Хаус, потому что пока ему в связи с поездкой в Веракрус представлялся только автобус.
- Мотоцикла, конечно. Ты же пока не угнал ламборгини.
- Мото… Эй! А у тебя точно ста нет? Ты что? Ты хочешь сказать, что мы поедем в Веракрус на мотоцикле?
- А что? Всего двести пятьдесят километров. За четыре часа доедем.
- Во-первых, не двести пятьдесят, а двести семьдесят, как минимум.
- От Принстона до Миранда-Сити было три тысячи с большим гаком.
- Сравнил! – фыркнул Хаус. - Мы ехали медленно, останавливались, ночевали. И после первого дня в седле ты, кстати, даже в кусты ходил враскоряку.
- Ну, знаешь, - обиделся Уилсон. – Это были всё-таки первые сутки, а с тех пор я…
- С тех пор ты пролежнями на заднице обзавёлся, которые едва-едва эпителизировались, - перебил Хаус. - Так что в Веракрусе я стащу тебя с седла без половины ягодиц.
- Ну, вот что! – глаза Уилсона недобро сверкнули. – А тебе не кажется, что, опекая меня, ты уже пережимаешь? У меня рак, а не квадриплегия с умственной отсталостью и буллёзным эпидермолизом в одном флаконе.
- Насчёт буллёзного эпидермолиза я бы не был так категоричен, - буркнул Хаус. – Кожа с тебя и сейчас ещё слезает пластами.
- Ничего, - хмыкнул Уилсон. – Кожа – субстанция сменяемая.
Продолжение двенадцатого внутривквеливания
Он так и сказал Хаусу. Когда оказалось, что маленькое строение, похожее на сарай с трубой, на самом деле баня. И не сауна или турецкая парилка, а русская, которых на все штаты одна-две.
Пока Уилсон мылся под душем, Хаус дал волю своему любопытству и заглянул через низенькую деревянную дверь в небольшое, но отчаянно горячее помещение. Внутри было темновато и густо пахло распаренным деревом и дубовыми листьями. В углу гудела хорошей тягой небольшая каменная печь. К дальней стене, у печи, как в шкафу, крепилась деревянная полка, перед которой на полу стояла деревянная же лохань, на которую Хаус уставился, как на диковинный музейный экспонат:
- Она что, из дощечек сколочена? – спросил он с недоумением у подошедшего, одетого в одно полотенце вокруг бёдер, Уилсона.
- Не сколочена, а связана. Вот этими вот штуками, - Уилсон указал на обручи.
- И что, из неё полагается мыться?
- Нет, в ней веники запаривают. Мыться нужно под душем.
- А что потом нужно делать с пареными вениками? – выдержав некоторую паузу, с недоумением спросил Хаус.
Уилсон понял, что зашёл в тупик. Потому что после следующего ответа: «ими нужно хлопать друг друга», - Хаус решит, что у друга на почве раковой интоксикации поехала крыша, и не просто поехала, а в каком-то злопакостном сексуальном направлении. Хаус явно не имел о русской бане никакого представления, не смотря на всю свою эрудицию, как и сам Уилсон не имел его год назад, пока не познакомился с Робертом Конковом и его гостевым домиком.
- Я тебе сейчас покажу, - сказал он, отчаявшись придумать приемлемое объяснение – Ты давай, раздевайся.
Хаус послушался, но как-то настороженно. И выпутывался из одежды долго. Уилсон терпеливо ждал.
- Сначала под душ, - скомандовал он. – Потом туда, - и движением подбородка указал на дверь в парную.
И снова Хаус послушался – с таким видом, словно обречённо решил не спорить и уступать. Дождавшись его в предбаннике, Уилсон приоткрыл дверь в обжигающе-горячее помещение парилки и поманил Хауса за собой:
- Давай, заходи.
- Да там же дышать нечем! - возмутился тот.
- Не выдумывай, есть там, чем дышать. Да заходи уже – что ты, как маленький!- он подтолкнул его, и, пропустив мимо себя, дверь сразу плотно закрыл.
Хаус с опаской вошёл и замер, чувствуя, как ровный жар сначала охватывает, а потом пронизывает всё тело до самых костей, как из всех пор выступает горячая влага и начинает струиться по спине, по груди, по рукам – до кончиков пальцев.
Хаус любил тепло. От тепла расслаблялась вечно готовая к судороге увечная его четырёхглавая – теперь уже еле-еле двуглавая - мышца. Вот и сейчас он почувствовал, как вместе с пропитыванием его всего насквозь этим жаром боль и напряжение уходят. Но у Уилсона-то был рак.
- Я просто уверен, что тебе с твоей опухолью здесь находиться совершенно противопоказано, - сказал он – не мог не сказать.
- Мне с моей опухолью среди живых уже находиться противопоказано, - откликнулся Уилсон из-за его спины. – Пара десятков лишних градусов тепла погоды не сделают. Иди, ложись на эту полочку – я тебе покажу, для чего нужны пареные веники. Осторожнее только, она горячая. Да на живот ложись – так лучше.
И снова Хаус с опаской послушался. Пронизывающий жар вызывал томную слабость, лежать было лучше, чем стоять. Хотя на полке он почувствовал себя рождественской индейкой на противне. Это не было похоже на сауну, где жар казался сухим и прозрачным, здесь жар был густым, обволакивающим, вязким, как мёд, он словно прилипал к телу.
Уилсон взял фигурный деревянный ковшик и, зачерпнув из курящейся паром лохани кипятку выплеснул его куда-то на затылок печки, где этот плевок кипятка взорвался паром, и Хаус, которому казалось, что жар на его коже уже достиг предела, почувствовал новую его волну, обжигающую почти до нестерпимости, но при этом странным образом ласкающую, как горячая женщина.
- А теперь – пареный веник, - голосом конферансье объявил Уилсон, и Хаус почувствовал прикосновение к коже чего-то жгучего, душного и мягкого, что словно бы вобрало в себя весь жар, а теперь прицельно ввело его Хаусу под кожу. И он не выдержал – тихо вскрикнул, как мог бы вскрикнуть в момент самого первого толчка оргазма – не от боли – от того, что достиг предела терпения.
Уилсон не был умелым банщиком, но он помнил, что делал Роберт, когда на полке лежал сам Уилсон, и старался повторять как можно ближе к оригиналу.
- Давай своё чёртово бедро, - сказал он Хаусу грубо и азартно, и приложил горячий веник прямо к шраму.
Хаус взвыл от неожиданности, но тут же с облегчением застонал – ещё кое-как сопротивлявшаяся прежде боль от прикосновения веника ушла совсем. Наслаждаясь этим нечастым для себя облегчением, он перевернулся на спину и увидел улыбку Уилсона и его мокрую от пота чёлку, упавшую на лоб, и тёмные, в сумраке парилки почти шоколадного цвета глаза. Он понял, что хочет запомнить его лицо таким.
ххххххххх
Всё равно в Веракрус они засобирались только через две недели. Хаус настоял на том, чтобы Уилсон долечился, а в ослабленном организме выздоровление зависало – долго держался унылый субфебрилитет, побаливало горло, покруживалась голова, снова воспалилась уже подживающая язва на груди. В этом, в принципе, не было ничего страшного – иммунитет оставался, хоть и не критично, но существенно подавлен, иного и ожидать было нельзя.
В номере они с начала декабря только спали, всё остальное время проводя на берегу, тем более, что погода установилась ровная, тёплая без зноя, и залив тоже радовал невысокой, отрадной сердцу сёрфингиста волной, ничуть не мешающей купаться. Уилсона, правда, в воду Хаус не пускал до тех пор, пока тот не устроил по этому поводу лёгкий скандальчик, снова сравнив Хауса с гиперопекающей нянькой.
- Если в твою дырку на груди заползёт ядовитая медуза и выжрет тебе сердце, пеняй на себя, - сдался, наконец, Хаус. Впрочем, Уилсон не злоупотреблял – плескался минуту-другую неподалёку от берега и снова выбирался на песок в облюбованном ими двоими уединённом месте, где, задумчиво глядя вдаль, подолгу застывал неподвижно. Хаус полюбил дремать, устроив голову у него на коленях и даже не протестуя, когда задумавшийся Уилсон запускал пальцы ему в волосы.
На берегу спалось спокойно, в номере – отвратительно. Каждую ночь его изводили сны – то пугающие, то уныло-тяжёлые, безысходные, то эротические с неизменным присутствием Кадди, к тому же, больное бедро ныло, не переставая, заставляя то и дело менять позу – увы, без малейшего эффекта.
А тут ещё у Уилсона появилась отвратительная особенность – во сне вдруг надолго замирать без дыхания в длинном апноэ. Не часто, и он от этого не просыпался, а вот Хаус пугался и с замиранием сердца ждал очередного вдоха. Он подозревал, что слышит эти паузы и во сне, и это именно они навевают ему самые отвратительные кошмары.
При тимоме такое могло быть и из-за нарушения рецепции после лечения, и из-за слабости дыхательных мышц, вызванной влиянием опухоли.
Уилсон чувствовал его состояние, но не имел понятия, как и чем помочь – только и мог сидеть на берегу, молча и неподвижно, и ласково перебирать спутанные седеющие пряди засыпающего друга.
Так он сидел, задумавшись, и когда его внимание привлёк вдруг пронзительный женский крик. Оказалось, что неподалёку от воды толпится народ, загораживая от него спинами эпицентр некоего события. Там, в эпицентре, кто-то стоял на коленях, а кто-то неподвижно лежал на песке, и этот, коленопреклоненный, активно двигал локтями, что-то с лежащим пытаясь сделать.
Знания испанского не было сильной стороной Уилсона, но возглас:
- Ай ун медико аки? ( здесь есть врач?) - он понял и встревожено хлопнул безмятежно спящего Хауса по плечу:
- Проснись, там что-то случилось!
Первая мысль была, что кто-то захлебнулся в воде, но Уилсон припомнил, что суета началась на берегу. Он не был внимательным, и просто скользил расфокусированным взглядом по неопределённой траектории, думая о своём, но всё равно мог поклясться, что никто в воде не барахтался, никто никого из воды на берег не выносил, и никто не призывал на помощь до этого единственного женского крика.
Он вскочил на ноги, едва Хаус освободил его колени от своей головы, и побежал, увязая в песке и мелкой гальке, обжигающей и колющей босые ноги. И сразу сбил дыхание – пневмонит всё ещё давал себя знать, поэтому, добежав, не сразу смог заговорить. Зато сразу оценил обстановку.
В нескольких метрах от воды на песке неподвижно вытянулся, напряжённо запрокинув голову, смуглый в нормальном состоянии, но сейчас, скорее, серый молодой мужчина в ярких до боли в глазных яблоках цветастых плавках. Уилсон заметил, что к его волосам не липнул песок, значит, волосы не были влажными.
Люди, сгрудившиеся вокруг, могли быть его приятелями или просто посторонними. Они возбуждённо переговаривались, но Уилсон улавливал только отдельные слова, не говорившие ему ничего существенного. Один из них держал в руках волейбольный мяч. Тот, кто стоял на коленях, пытался растереть лежащему грудь. Надобности в этом не было никакой – вероятно, просто от растерянности. Женщина, искавшая врача, пыталась дозваться другой, помоложе, которая, стоя, держала себя руками за плечи и раскачивалась с совершенно отсутствующим выражением лица.
- Соэ медико, - сказал Уилсон. – Омитис ( пропустите)
Он упал на колени перед пострадавшим и, наклонившись, приложил ухо к груди – вместо нормального ритма сердце словно барахталось в грудной клетке. Уилсон замахнулся и ударил кулаком в нижнюю часть грудины лежащего, мельком подумав, что будет, если его действия поймут превратно.
Парень, сидевший на корточках, взвизгнул высоким голосом, почти по-женски, но тот, что стоял с мячом, прикрикнул на него – резко и властно.
Уилсон снова прижался ухом к груди лежащего, одновременно нащупывая пульс на запястье. Трепыхания больше не было, но и нормального ритма – тоже. Сердце «мерцало» с приличным дефицитом. Дыхание вело себя не лучше.
- Кви пасо?(что случилось?) – спросил он, не оборачиваясь
Старшая женщина в ответ немедленно разразилась такой визгливой скороговоркой, что захотелось поскорее прикрыть уши ладонями.
- Пер фавор, - попросил Уилсон. – Хабла деспасио. Но ло энтиендо. (пожалуйста, говорите медленнее, я не понимаю).
- Она говорит, - пришёл ему на помощь успевший подойти Хаус, - что он играл в мяч и вдруг упал.
- А прежде был здоров? Эстаба бьен антес де Эсо? (а до этого был в порядке?) – попытался Уилсон, но, похоже, его не поняли.
- Эй, а он вообще дышит? - Хаус зажал трость подмышкой и, наклонившись, рукой потрогал лицо мужчины – бесцеремонно, как неодушевлённый предмет.
- Дыхание аритмичное, сердцебиение тоже.
- Дифдиагноз для внезапной потери сознания со срывом ритма. Ну?
- Инфаркт - наудачу ляпнул Уилсон первое, что пришло в голову.
- В его-то возрасте? – Хаус обернулся к приятелям своего внезапно обретённого пациента – Ле долия эль корасон?( у него болело сердце?)
- Но нунца, (нет, никогда) - ответила старшая женщина, уверенно мотнув головой.
Суета угасла – теперь только они двое, объявившие себя врачами, выступали на сцене, а остальные словно переместились в зрительный зал.
- Ещё идеи будут? – подстегнул Хаус.
- Тепловой удар? – Уилсон прижав к углу челюсти сонную артерию, пытался оценить критичность дефицита.
- Нет, - отбил Хаус. - Температура не повышена.
- Интоксикация?
- Нет посторонних запахов, не было рвоты, вряд ли наступила бы так быстро без предшествующих симптомов. Непонятно, что могло послужить ядом…. Ну, что ты там нащупал?
- Знаешь, - с сомнением проговорил Уилсон, - мне кажется, тонус мышц неестественно повышен.
- Значит, не кетоацидоз. Пульс не восстановился?
- Нет, мерцательная тахиаритмия так и сохраняется.
- Давай, давай ещё. Всё, что приходит в голову.
- Инсульт?
- Проверь равномерность тонуса и реакцию зрачков.
Уилсон оттянул веки, посетовал вслух:
- Фонарика нет…
- Ладошки-то есть.
Уилсон сообразил – прикрыл неподвижный глаз остающегося без сознания мужчины ладонью, и через мгновение ладонь убрал.
- Не инфаркт мозга, - кивнул Хаус.
- Гипогликемия? Глазные яблоки твёрдые.
- Тьене диабетес? – спросил Хаус у женщины. – Эстаба томандо медикаментос контра эль шуга? (У него диабет? Он принимал лекарства против сахара?)
- Но нунца, (нет, никогда) - женщина снова отрицательно покачала головой.
- Эстаба энфермо? (он был болен?)
- Но. Соло ун ресфриадо хасе мучо тиемпо ( только простудой давным-давно)
Хаус поморщился, не уверенный, что правильно понял. Но отрицательный жест подкрепил слова женщины.
- Нет у него гипогликемии. Подожди… ты говоришь, что тонус повышен? – он сам цапнул рукой мужчину за бицепс и сжал.
- Думаешь, эпи-приступ?
- Думаю… Донде эстабо кванде койо?( где он был, когда упал?) - резко обернулся он к мужчине с мячом. – Нецессито сабер эль лугар экзакто ( мне нужно знать точное место)
Человек с мячом явно удивился, но послушно показал вмятину в песке:
- Акуи. (здесь)
Хаус перехватил трость, как пику и ткнул концом в песок. Ничего не произошло. Тогда он принялся рыхлить по кругу, забирая всё шире. И вдруг под тростью что-то заизвивалось, задёргалось, взвивая песок фонтанчиком. Что-то похожее на змею, но короче с нелепо расширяющимся по плоскости телом.
- Акне электрико! (электрический угорь) – воскликнул тот, истеричный, который взвизгнул, когда Уилсон нанёс прекардиальный удар.
Оказалось, в песке не то устроил себе нору, не то просто случайно оказался электрический угорь, чей разряд запросто способен не только человека, но и лошадь парализовать. По всей видимости, мужчина нечаянно наступил на него в пылу игры, и получил в отместку. Уилсон читал о них в проспекте ещё до того, как они пересекли границу, и сейчас вспомнил яркий рисунок с изображением этой странной твари – не то рыбы , не то змеи. Но как Хаус так точно вычислил не только тварь, но и её местоположение?
- Диос мио, - наконец, шевельнула губами женщина, до сих пор словно пребывавшая в ступоре.
- Как ты догадался? –спросил Уилсон, стараясь разжать мужчине челюсть – похоже было, тот прикусил язык.
- Исключите невозможное, - словами Шерлока Холмса ответил ему Хаус. – То, что останется, будет истиной, какой бы невероятной она не казалась... Иди в номер – посмотри, что у нас осталось из кардиопрепаратов…. Да иди, сказал, а не беги, легконогий Меркурий. Не то быстрее него окочуришься.
Уилсон всё-таки побежал – правда, из-за одышки аллюр получился натужным и рваным, но он спешил, как мог. Антиаритмики, стимуляторы, релаксанты, анальгетики – у них по-прежнему оставался изрядный арсенал, пополненный стараниями Оливии Кортни. Уилсон схватил шприцы, жгут, несколько коробок с ампулами и бросился обратно, на берег.
Ещё издалека он увидел, что Хаус, стоя на коленях, делает массаж сердца, а парень с мячом бросил мяч и старается изобразить что-то вроде искусственного дыхания тем неумелым способом, который в «ПП» с лёгкой руки Хауса называли: «рот – в мимо рта». Уилсон поднажал, снова увязая в песке, и только сейчас сообразил, что сандалии его валяются у камня, а он мечется босиком и уже чем-то занозил ступню.
- Опять остановка, - пропыхтел Хаус, нанося быстрые ритмичные удары в грудину пациента. – Дыхание неэффективно. Этот тип с ним взасос целуется, а не дышит.
Уилсон жестом предложил мяченосцу уступить миссию оксигенации несчастного ему. Но он переоценил свою жизненную ёмкость лёгких – резкого вдувания не получалось. И Хаус заклеймил его коротким:
- Ты – тоже. Коли лучше.
Уилсон хрупнул пару ампул, набрал в шприц с длинной иглой:
- Пусти.
Хаус посторонился, и он вогнал иглу прямо в сердце, нажал поршень.
- Качай сам, - велел Хаус и сам стал вдувать воздух мужчине в рот, предварительно прослоив между ними край футболки. Ему пришлось согнуться для этого в три погибели – Уилсон видел, что ему неудобно и трудно – в частности, и из-за больной ноги. Но, к счастью, инъекция подействовала, как надо, и сердце он запустил уже со следующего толчка. Краем глаза видел, что кто-то звонит по телефону – хотелось бы надеяться, что вызывает службу спасения.
- Дебе сер левадо аль госпиталь, - сказал Хаус (его нужно везти в больницу) - Носотрос тамбиен. Подриа нецеситар реанимацион эн эль камино (может понадобиться реанимация в дороге)
Парень уже без мяча поднял руку, как школьник на уроке:
- Тенго уна камионето ( у меня есть фургон)
Хаус энергично кивнул, жестом показав, что нужно что-то доставить прямо сюда, и спросил:
- Комо ту номбре?( как твоё имя)
- Диего, - назвался парень.
- Комо се йамо? ( а его как зовут) – Хаус подбородком указал на лежащего.
- Маттео.Маттео Марко.
- Что он говорит? – не выдержал Уилсон.
- Просто представил нам своего друга. И когда ты испанский выучишь, лентяй! С августа здесь живёшь…
Уилсон качнул головой:
- С ноября. С августа до ноября я умирал, а не жил - как-то не до испанского было.
- Оправдывайся – оправдывайся.
Парень уже убежал куда-то за мыс. Хаус с трудом поднялся на ноги. Уилсон подал ему трость.
- И что теперь делать? Он тяжёлый и нестабильный.
- Теперь мы едем в больницу. У этого Диего есть пикап или что-то наподобие, он нас отвезёт. Доставим больного, проследим, чтобы в пути не отяжелел.
Уилсон посмотрел на Хауса удивлённо – после пожара в госпитале Бенито-Хуарес он как-то привык к тому, что ближайшая больница в Веракрусе или Канкуне. Выходит, есть ближе?
- Километров шестьдесят, - сказал Хаус, виновато отводя глаза. – За час домчим.
Уилсон понял, что Хаус знал о том, что есть больница ближе Веракруса, и ещё понял, что там точно есть КТ-сканер.
Парень, пытавшийся позвонить по телефону, что-то быстро и многословно стал объяснять Хаусу. Тот кивнул, а потом махнул рукой.
- О чём он? – спросил Уилсон.
- Парамедики сюда не ездят, - сказал Хаус. – Раньше могли прислать бригаду из Бенито-Хуарес, но с тех пор, как больница сгорела, и того нет. Так что вся надежда на пикап Диего. Хотя, если вспомнить, на каком убойном транспорте мы тебя сюда доставили, может, это и к лучшему. Ладно, я буду с ним пока. А ты иди, сандалии надень, гамен.
Только тут Уилсон вспомнил про свою занозу в ступне. Она оказалась острым осколком ракушки. Подцепив ногтями, он выдернул этот осколок и выдавил капельку крови. И почему-то показалось добрым знаком, что он укололся именно ракушкой, а не осколком стекла или острым камнем. Ракушка была частью берега, не искусственно привнесённой посторонними людьми – аутентичной этому миру, вобравшему его так органично и властно, как когда-то лесное озеро с серебристой от луны зыбью. И боль от её укола была органичной, такой, как надо, дополняющей все его пять обострённых чувств. Но сандалии всё-таки , действительно, стоило надеть, да и прихватить из номера хоть какие-то деньги – мало ли, что.
Он понятия не имел, где находится населённый пункт, куда они едут, и что он из себя представляет, но, не смотря на это, почувствовал лёгкое возбуждение и приподнятость. Просто от того, что с этой поездкой его сузившийся до гостиничного номера и клочка пляжа мир сделается чуть шире, и через него, может быть, напомнит о себе, покажется хоть краешком, та, другая, жизнь, которой он некогда тоже был аутентичен. До слова на букву «Р».
Когда он вернулся, обутый не в сандалии, а в кроссовки, и с бумажником, пострадавший был в смутном сознании, очень напоминая эпилептика после жестокого статуса. Молодая женщина сидела с ним рядом и что-то успокаивающе говорила, поглаживая по плечу, а Хаус, стоя на коленях, снова щупал пульс. Остальные вполголоса обсуждали происшествие. Мало-помалу Уилсон разобрался, что молодая девушка – сестра пострадавшего, а пожилая – их мать. Диего же, по-видимому, жених девушки. Остальные – просто приятели, собравшиеся ради хорошей погоды и выходного дня окунуться и покидать мячик и теперь совершенно выбитые из колеи неожиданным происшествием, что выразилось в их крикливом сорочьем разговоре с широкой размашистой жестикуляцией, характерной для темпераментных южан.
Насколько Уилсон смог понять, ловили вновь зарывшегося в песок угря. Двое парней, загребая руками, пересыпали песок, здорово напоминая старателей времён золотой лихорадки.
- Тодавиа эста… эста каргато, - сказал Уилсон, с трудом припоминая слова. (может быть, он заряжен)
- Но, - коротко отрезал один из золотодобытчиков. - Эс делициозо (нет, это вкусно)
- Сведение счётов с гастрономической выгодой бонусом, - прокомментировал Хаус – Эти мексиканцы – практичные парни. Хотя нет… - тут же поправился он. – Если только он не свистнул этот студебеккер в каком-нибудь захолустном музее.
Пикап Диего был похож на вырвавшийся из-под обстрела грузовик времён кинохроник вьетнамской войны – песочного цвета, обшарпанный, побывавший во многих передрягах. В кузов Диего побросал какие-то матрасы – на них и уложили полубессознательного Маттео Марко. Уилсон влез следом, чтобы приглядывать за сердечным ритмом в дороге. Хаус сел в кабину – в кузов забраться он вряд ли смог бы.
- Если что, - велел он Уилсону, - стучи, - и скомандовал Диего: - Вамос! (поехали).
Не смотря на свой неказистый вид, грузовичок оказался семижильным: с места взял вполне себе приличную скорость, пересёк пляж и запылил по дороге – по той же, по которой они ездили в Бенито-Хуарес, только свернуть сейчас пришлось не к долине кактусов, а проехать через мост и оказаться на длинной широкой пустоши, покрытой розоватой песчаной пылью.
Уилсона слегка поташнивало от встряхиваний, но было не до себя и своих ощущений – пульс у пострадавшего по-прежнему оставлял желать лучшего. Мерцательная аритмия с приличным дефицитом. Уилсон подозревал, что если сейчас снять ЭКГ, форма зубцов тоже может оказаться самой причудливой.
Было беспокойно: если снова остановка сердца, что он сможет сделать, как проводить реанимацию одному? Стучи - не стучи, а Хаусу запрыгнуть в кузов будет проблематично – разве что советом поможет, хоть и бесценным, но не материальным всё-таки.
Однако, повезло - ничего такого ургентного не случилось. Маттео, бледно-серый, загруженный, так и пролежал всю дорогу, петлявшую вдоль залива по какой-то красноватой песочной пустоши, где опять то и дело попадались огромные кактусы и отдельные редко стоящие белые и жёлтые дома с открытыми верандами, по брови заросшие пышной южной зеленью. Перед некоторыми паслись козы и рылись в пыли куры. Перед некоторыми играли дети. А не перилах одной из веранд сидел и перебирал струны гитары смуглый пожилой мужчина с обнажённым торсом. Постепенно, однако, дома стали встречаться чаще, пустошь с домиками кончилась, и они вдруг снова оказались на берегу моря, где раскинулся ярко освещённый в начинающихся сумерках низкорослый тесно застроенный городишко, чем-то напомнивший Уилсону тот самый кемпинг на границе Техаса.
На Шильде значилось, насколько он смог прочитать, «Лос-Сантос» - что-то вроде «Святыня», что ли? Надо будет потом спросить у Хауса.
По узким улочкам, петляя, добрались до тоже приземистого, но уже довольно значительного здания из бежевого кирпича. На вывеске над распахнутой дверью с высоким крыльцом издалека бросалась в глаза чаша со змеёй.
Грузовичок лихо тормознул перед этим самым крыльцом и, качнувшись на разболтанных рессорах, встал. Уилсон, вытянув шею, увидел за дверью узкий, уходящий куда-то в глубину здания коридор, без окон, но ярко освещённый галогеновыми лампами. Вдоль выкрашенных светлой краской стен стояли каталки, накрытые простынями, кто-то в глубине здания громко переговаривался – вернее, перекрикивался взлетающей мексиканской скороговоркой. Мелькнул человек в хирургической пижаме. Он нёс что-то вроде стойки для внутривенной инфузионной системы. Наконец, в дверях появился охранник в синей робе, привлечённый, по-видимому, шумом мотора.
Диего быстро сказал ему несколько слов, дождался кивка, соскочил с водительского места и побежал внутрь, на ходу что-то выкрикивая по-испански. Хаус открыл свою дверь, спрыгнул на землю – неудачно, скривился и схватился за бедро. Ни черта не работали мексиканские таблетки – это уже ясно было.
На крыльце снова показался Диего и с ним два санитара с носилками. Вышел худой смуглый парень в белом халате, очень молодой, но держащийся уверенно – похоже, что врач.
- Американцы? – спросил он отрывисто и с акцентом. – Электрическое поражение? Вы – врачи? Этот человек сказал, вы проводили реанимацию?
- Си, доктор, - кивнул Хаус.
Санитары полезли в кузов, Уилсон стал помогать, и, пока Хаус объяснялся с врачом, они благополучно спустили пострадавшего на землю и занесли внутрь. Там вдоль коридора оказался целый ряд дверей, за одну из которых санитары и понесли носилки, жестом оставив Уилсона и позвав за собой Диего.
- Они его кладут, - сказал подошедший со спины Хаус. – Понаблюдают. Поддержат сердце. Этот парень перескажет родным, что нужно, и без нас. А ты иди за мной - сделаем КТ. Я обо всём договорился.
Он тоже теперь говорил рубленными фразами и отводил взгляд.
- Боишься? – прямо спросил Уилсон.
Хаус хмыкнул:
- Мне-то чего бояться? Это ты бойся, - выдержал паузу и признался. – Боюсь. Методика твоей комплексной терапии была в стадии разработки – сам знаешь, а теперь, наверное, и вовсе зависнет на неопределённый срок. Ни отдалённых результатов, ни статистики. Чёрт его знает, на какие результаты надо рассчитывать. А ты мнительный. Тебе сейчас лучше, и ты что-то там уже составил у себя в голове, какую-то виртуальную сканограмму. Окажется, что действительность не настолько соответствует твоему представлению, насколько бы ты хотел, и ты снова начнёшь картинно умирать, а я – полной ложкой хлебать твою депрессию, твой страх и твои истерики.
- Я не мнительный, - сказал Уилсон. Больше сказать ему было нечего.
Хаус кивнул с выражением: «Ага, знаем…» - и, взяв его за плечо, направил вдоль коридора. Похоже, он знал, куда идти, потому что свернул раз, потом другой и бесцеремонно толкнул в сторону дверь-купе, ведущую в зал сканерной. У Уилсона сложилось впечатление, что его друг уже бывал здесь, но, впрочем, Хаус мог и виртуально ознакомиться с расположением служб больницы – подобных приложений у него, ограниченного в свободе перемещений в реальности, и в телефоне, и в ноутбуке было немеряно. В любом случае, в нужный зал он попал безошибочно.
Сканер здесь был точно такой же, как в «ПП», и аппаратная похожа, только само помещение теснее и с низким потолком – не факт даже, что отвечающее требованиям техники безопасности, но Уилсон уже привык к мексиканской необязательности соблюдения ряда условностей. Возле сканера спиной к ним, что-то высматривая на панели, стоял невысокий довольно широкоплечий мужчина в белом халате, фигура которого показалась Уилсону смутно знакомой. Однако, он ещё не успел понять, откуда мог бы знать этого человека, как мужчина обернулся.
- Дига? – вслух удивился Хаус. – Вы здесь откуда?
Похоже, Дига удивился ещё больше:
- Дайер? Экампанэ? Дайер, эстас виво? ( вы живы?)
- Комо вес, - буркнул Хаус (как видите)
- Сколько уже прошло? Полтора месяца? – Дига перешёл на английский, на котором говорил с сильным акцентом, но понять было можно.
- Почти два, - Хаус отвечал отрывисто, словно ему был неприятен разговор, и он рад бы был его избежать. – Я думал, вы уехали.
- Я тоже думал уехать. Но центр в Бенито-Хуарес будут восстанавливать, и я, - Дига развёл руками, словно показывая, что обстоятельства оказались сильнее, но он не в претензии. – Ну а вы? – с любопытством повернулся он к Уилсону – тому показалось, что с несколько наигранным оживлением. – Как вы себя чувствуете, сеньор Дайер?
- Оживающим, - тоже лаконично ответил Уилсон, попутно каламбуря свой псевдоним. – В отличие от доктора Коварда.
- О, да! – Дига скорбно поджал губы. – Это ужасное несчастье – огромная потеря для всего научного мира, и вы сами, как уникальный клинический случай, уже тому свидетельство.
«Ах ты, лицемер! - про себя подумал Уилсон. – Какое тебе может быть дело до научного мира, раз он был твоим другом? Но нет, больше ведь приличествует сожалеть о судьбах человечества, чем о себе», - и тут же при этом сам поймал себя на том, что ещё несколько месяцев назад на похоронах Хауса тоже пытался блеять что-то похожее, пока от невыносимой тоски не унесло крышу и не развязало язык.
- Ну, ещё бы, - отогнав непрошеное воспоминание, проговорил он. – По прогнозам моих коллег я уже должен быть, как минимум, с месяц мёртв.
- Месяц – немало, - задумчиво проговорил Дига. – Иногда месяц совсем немало. Иногда считаешь время на минуты, на секунды - и тогда месяц даже много. Вы хотите делать КТ? – спохватился он.
Уилсон побоялся, что Хаус может съязвить, что, мол, нет-нет, и что они зашли в сканерную выпить чашечку кофе. Но Хаус, кажется, сейчас не был способен на сарказм.
- Если это возможно, - смиренно попросил он, - я бы хотел сам посмотреть.
- Хорошо, идите в аппаратную. Я сейчас.
Он повернулся к Уилсону уже с совершенно профессиональным выражением лица:
- Нужно снять одежду и лечь на стол. Во время процедуры следует стараться сохранять неподвижность, пока не будет дана команда…
- Да знаю я, - стеснённо буркнул Уилсон, стаскивая ветровку.