Вариации и фуга…
И я вижу, в саду, возле огромного куста роз, в два человеческих роста, сидит в кресле, а потом в кресле на колесиках, Мария Николаевна Изергина, столбовая дворянка, и говорит что-то по-французски огромному багровому, готовому лопнуть бутону, с ней рядом ее подруга, уцелевшая с послеврангелевских времен, сестра сердоликовой Марины Цветаевой, - Анастасия. Она читает стихотворение: «Мне 80 лет».
Поводырь приводит ослепшую Надежду Януарьевну Рыкову, прыгавшую в 1924 году в волошинской столовой на рояле перед Андреем Белым, а Сама Марья Степановна Волошина не пришла, она взобралась на «вышку» своего дома и смотрит в телескоп, но ничего не видит, потому что тоже ослепла.
Андрей Борисыч Трухачев подвязывает салфетку и начинает завтракать, жена подает ему на стол.
Юра сидит и молчит с юрского периода. Молчит как трелобит! И вокруг него, вокруг его молчанья вьются девушки всех времен, они постоянно меняются, от мезозойской эры, ближе к меловому периоду, всё больше молодеют, и никогда не увядают. Юра каменеет.
Наташа Арендт уезжает в Англию вместе со своим Рапопортом, а Маша остается здесь с Юрой, который сидит молча.
Мама Лимонова на кухне варит борщ.
Профессор Квасов пугает свою ассистентку и аспирантку грядущим гигантским выбросом метана, погубившего некогда динозавров. Метан подступает к поверхности Черного моря все ближе и только 100 метров отделяют его теперь от нас, от катастрофы.
Его жена Вета делает бесконечно повторяющиеся кокетливые движения, хотя вокруг никого. Они с зеленоглазой дочкой Машей, специалисткой по Тортону Уайдлеру, уговаривают Свердлина сменить фамилию на фамилию жены – Квасову. Но он не хочет и возражает, убаюкивая сына.
Алла Бродская, только что спустившаяся с Кара-дага, с бердслеевской красавицей дочкой и мужем, убираются на веранде.
Алексей Сокол, специалист по телескопам и путешественник, монтирует электрику на весь дом.
Княжна Голицына развелась с французом по фамилии Бёф и вспоминает как в детстве она лазила в Литфонд через забор, а потом тайком от родителей подбиралась к автомату, бросала в него двадцатки и наливался стакан белого новосветского вина.
Холин снял плавки и бегает по песочку среди письменников, письменники возмущены. Вызывают толстую дежурною в белом грязном халате, которая свистит в свисток и Холин прыгает в море.
Алейников бросил пить, забронировался, окопался в зидане и пишет бесконечные многотомные воспоминания, поливая всех грязью.
Директор дома Волошина Борис Гаврилов с Евой давно уехали в Америку, но на фотографии они остались, стоят на лестнице, ведущей в мастерскую, и улыбаются в объектив.
Дмитрий Савицкий, наслушавшись джаза, созерцает сонм бабочек, брошенных на пляж, порывом мокрого, морского ветра. Вот так же беспомощно, думает он, будут биться эмигранты на стогнах чужих городов, занесенные, выброшенные сюда невесть какими поветриями... Скоро, и он сам к себе применит это слово – эмигрант.
Тётя Клава идет с ведром молока, на нее с лаем бросается Джим.
Ее дочь путается с немцами, строящими в долине пятиэтажные дома.
Максим Кончаловский бархатным голосом читает стихи поэтов Серебряного века. Иннокентия Анненского, Максимилиана Волошина, Константина Бальмонта, а потом садится к роялю, и играет Дебюсси. Потом показывает слайды с картинами импрессионистов и читает наизусть письма Ван-Гога.
Осетинский кидает в Полю теннисный мячик, она играет сложный пассаж, не успевает уклониться и мяч попадает ей в лицо.
Приходит соседка и жалуется на Лимонова, что он съел у нее весь борщ.
Врач Васильев собирается уйти в монастырь, но вовремя женится на Тане.
Сэндвич говорит, что его будущая жена еще только пошла в школу. Надо еще ждать 10 лет. И действительно, через 11 лет он встретил ее, ее звали Варя, а может быть иначе, не успел выучить, потому что через полгода они расстались.
Ксения с черными бровями, и черными глазами, и черными волосами идет с князем на рынок.
Наташа Говорова раскладывает пасьянс, потом гадает на картах. Владимир Ойвин громко воспитывает детей. Илью и Таню.
Юрий Киселев на тележке уезжает с Киселёвки. На его месте возводит хоромы Туркия с сестрой и с мужем.
Сентябрьские. Собирались в Старый Крым. Встали рано. Кончаловский с женой, Алла, Бродские, Сокол, Ксения с подругой, князь не пошел, я, Друкарев, Лота, Лена Гришина, Катя Голицына, Катя Толстая, кто-то еще. Не запомнил.
Вечером пришла Крупская с маленькой Аней и долго пела под гитару песни Хвоста. Самого Хвоста давно след простыл.
Борис Гройс рассказывал что-то психоаналитическое. «Киркегор и Достоевский». Собралось множество народа. Никто ничего не понял. Но аплодировали.
Эмма продавала паленый мускат. Пили. Многих пронесло.
Ходили к Зорэ, принесли ткемали.
«Меня никто не любит, - думает поэт. - Буду любить море. Это взаимно. Всё равно никого лучше не найти». И он тонет.
Художник Пустовойт, скрывшись в темной мастерской поэтессы Ирины Махониной, пишет картину под названием «Серфинг». Серфинга там не будет, а будет зеленоватая ночь и гости, на вышке у Марии Степановны рассматривают в телескоп Юпитер. Он пишет так, что воздух вокруг картины становится твердым и осязаемым.
Телевизионный обозреватель Дмитрий Киселёв причаливает на катере к пирсу. Волна сносит его в воду, но молодая дама умело вытаскивает его из бурного моря. Он покупает участок земли напротив того места, где был спасен, на киловой горке, там стоял античный город, строит дом и берет даму замуж. Она рожает ему двоих детей. Начинается джаз фестиваль. Коктебель-пати, на который приезжает Путин.
Тут конец истории.