ЛЮБИМЫЙ
Стояла весна,как раз такая, что не знаешь, уйдёт ли когда-нибудь из памяти зима. Дни были ещё короткими, а ночи длинными и холодными, особенно в то время, когда зацветала черёмуха, у которой с точки зрения собаки был невыносимо сильный и противный, забивающий все остальные, запах. Этот запах разносился по всей округе, и Рыжей приходилось бежать всё дальше и дальше, чтобы уйти от него. Но последние силы покидали её.
Накануне пришлось встретиться со стаей бродячих собак. Перед глазами Рыжей всё ещё стояла ужасная картина – свирепые облезлые собаки окружили её кольцом и норовили схватить за ухо или бок, и Рыжая, которая чувствовала приближение родов, уперевшись задом в стену сарая, чтобы обеспечить безопасность тыла, огрызалась и кляцала зубами, поворачиваясь во все стороны. Но вот какая-то из нападавших вцепилась в плечо Рыжей и повисла на нём. Невыносимая боль, сравнимая только с той, которую она испытала однажды, пролезая под колючей проволокой, почти лишила её сил сопротивляться, и Рыжая бросилась бежать сквозь свору, получая новые раны, но вместе с ними и надежду спастись бегством.
И вот теперь, обессиленная от ран, голода и своего тяжёлого живота, она выискивала место для логова, где суждено было появиться на свет её щенятам. Она тщательно обходила дома, убегала от мест, где обитали собаки, и остановилась, наконец, около дырявого забора на границе заброшенного сада. Забор был настолько ветхий и с таким количеством дыр, что будь Рыжая человеком, она подумала бы об условности всяких границ и представила прекрасное прошлое, когда-то великолепного яблоневого сада, когда яблоки грузились хозяевами горами на телеги и отправлялись в город на ярмарку.
Рыжая могла бы представить себе старика-сторожа, который, быть может, и приютил бы её у себя, чтобы легче коротать надоевшую службу. В прежние дни Рыжая мечтала найти себе друга среди людей, который кормил бы её, гладил по шерсти и тихо разговаривал. Но была она отовсюду гонима, одинокая и неприкаянная. Только ожидание щенков, этих пока ещё скрытых, но таких близких и крайне необходимых существ, вызывало в ней желание жить и бороться.
Забор с упавшими во многих местах штакетинами, валяющимися рядом уже много лет, сухими ветками и прошлогодней листвой на почти голой, чуть прикрытой вылезающей на свет божий травой, земле показался Рыжей подходящим местом для логова. С трудом, из-за сильной боли в плече, вырыла она лапами яму ближе к наиболее сохранившемуся участку забора, чтобы быть защищённой от ветра, и плотно улеглась в ней. Ночь была морозной, и под утро на земле, покрытой инеем, копошились четыре слепых комочка, непонятным чутьём угадывающих материнский живот. От их тщательно вылизанной Рыжей шёрстки, шёл пар, и только тёплый язык и живот матери не давали щенкам погибнуть от холода. Она вылизывала своих детей без устали, но зализать рану на своём плече не могла, так как не доставала до неё языком. Плечо ныло и напоминало о себе при каждом движении. Хотелось есть, и казалось, что щенки высасывают из неё последние силы.
Рыжая лежала неподвижно, позволяя щенкам прятаться под её животом и между лап, но не могла уснуть, переживая события прошедших суток. Теперь голод давал о себе знать неотступно. Днём немного разогрело. От земли поднимался пар. Издалека доносился запах помойки, принося неистребимые страдания голодному животу. Но инстинкт матери удерживал собаку от того, чтобы покинуть своих щенят. Трое из них были чёрными, и только один уродился в мать. Его влажная прилизанная шёрстка была, скорее, цвета неопределённого, но когда её коснулся случайный луч солнца, стала отдавать в рыжину. Он был намного больше остальных, более живым и бойким, смело протискивался поверх своих братьев к заветному источнику молока, припадал к нему быстро и надолго, потом засыпал, как воин, сражённый на поле битвы.
Так прошёл день, а ночью снова ударил мороз. Истощённая мать дрожала, не в силах обогреться, и мучилась, слыша жалобный писк своих детёнышей. На одного из них, для того, чтобы согреть, она положила лапу. Трое остальных приникли к животу у задних ног и замерли. Холод был жесток и немилосерден. К утру Рыжая почувствовала, что тот, самый слабенький щенок, которого она пыталась согреть лапой, умер.
Рыжая встала, качаясь, на ноги, и мягко взяв беднягу в зубы, отнесла его неподалёку от логова, где принялась рыть лапами ямку, в которую опустила несчастное тельце ещё не успевшего прозреть щенка. Выброшенный из ямы песок Рыжая возвращала носом, тщательно заботясь о том, чтобы тельце было прикрыто полностью. Так в далёком для собачьего века детстве зарывала она любимую косточку. Может быть, она надеялась когда-нибудь вернуться сюда, откопать своё сокровище, и оно окажется живым, как только отогреется в земле.
Рыжая вернулась к другим детям. Они крепко спали, прижавшись друг к другу. Мать легла рядом с ними. У неё тоже смыкались глаза от усталости. Но в это время над головой раздался сильный хлопающий звук, и совсем рядом, на перекладине забора, уселась ворона. Ворона была старой и бесцеремонной, никогда не упускавшей случая покормиться. Она сидела, глядя на кучку малюсеньких щенков, терпеливо выжидая случая схватить одного из них, как только Рыжая отвернётся.
Но Рыжая, только ещё набирающая в этой трудной жизни опыт самосохранения, не спускала с вороны глаз. Она угадывала в чёрной птице врага. Казалось, ворона проявляла только любопытство. Она скользила своими блестящими глазами по телу Рыжей, её ужасной рваной ране на плече и трём комочкам с розовыми носами, шевелящимися около матери. Когда ворона встретилась глазами с глазами собаки, она вдруг снова захлопала крыльями, наклонившись вперёд, и громко каркнула, что заставило Рыжую вздрогнуть и ощетиниться. Через короткое время рядом с первой на забор села ещё одна ворона.
Рыжая зарычала, готовая вступить с ними в бой в случае опасности, но вороны, хлопая крыльями, переместились на нижний сук ближайшей яблони, не спуская, однако, глаз с щенков. Рыжая задремала и вдруг у самой своей головы почувствовала стремительное движение воздуха – это ворона, обманутая неподвижностью собаки, ринулась, чтобы схватить щеночка. С быстротой молнии Рыжая вскочила и кляцнула зубами почти у крыла вороны. Птица отступила и с невинным видом снова водрузилась на суку. В немом противоборстве прошло около двух часов, пока вороны с шумом, поднятым крыльями, не улетели прочь.
Однако Рыжая была настолько слаба, что не могла испытывать торжества. Борьба с вороной разбередила рану на плече. Инстинкт, этот бесценный дар природы, подсказал, что рану необходимо залечить. И если язык её не доставал до больного места, нужно попробовать другое средство. На шатающихся ногах собака проделала несколько шагов, пока не набрела на молодую поросль крапивы. Бросившись на землю, она принялась кататься в жгучей траве, превозмогая боль. Наконец собака встала, встряхнулась и поплелась обратно в логово, где легла рядом со своими детьми. Она лежала, лениво облизывая щенков, и чувствовала, что к голоду прибавляется нестерпимая жажда.
Вокруг не было ни одной лужицы. Жажда оказалась немилосердной и заставила Рыжую искать хоть каплю воды где-нибудь неподалёку от её логова. Наконец удалось найти остатки талой воды, уже протухшей и смешавшейся с дорожной грязью, и собака стала с жадностью работать языком, утоляя жажду. Возвращаясь, она увидела возле логова ту самую ворону, которая беспокоила её утром. Она довершала свой пир одним из чёрных щеночков. Ярость, вскипевшая в сердце матери, заставила её броситься на ворону и ухватить за крыло прежде, чем та, увлечённая добычей, успела вспорхнуть. Собака с ожесточением терзала ворону, бьющуюся в её зубах с остатками маленького существа в своём клюве. Вокруг земля была покрыта перьями и кровью, а зубы Рыжей всё глубже погружались в тело вороны; на короткое время собака забыла о потере.
Она рвала тело птицы на куски и жадно глотала их, несмотря на свойственную голодающим острую боль в желудке. Щенок был отмщён. Рыжая, подкрепившая немного силы, могла находиться около двух оставшихся малышей несколько дней, несмотря на продолжающиеся заморозки. Однако холод подтачивал силы последнего чёрного щенка. Он перестал сосать молоко, бороться за место у живительного живота матери, еле ползал и вскоре прекратил своё существование. Мать покорно смирилась с очередной потерей и все свои силы отдавала тому, чтобы выходить последнего, так похожего на неё, щенка. На седьмой день она с радостью увидела, что щенок прозрел. Теперь он казался ей взрослым и самостоятельным, и она на следующий день рискнула выйти из логова в поисках пищи для себя.
Рыжая медленно бежала по дороге, ведущей к начинающему застраиваться дачному посёлку в надежде найти там кусочек пищи. Будет ли это брошенная кость или кусок хлеба, поданный добросердечными людьми, замешкавшаяся лягушка или какой-нибудь другой источник жизни, она не думала, просто бежала, хромая на переднюю лапу, включив в поиски глаза и нос. Вдруг из калитки выскочила маленькая собачонка. Яростно лая, она бросилась навстречу Рыжей.
Собачка считала себя храброй и непреклонной на страже своих хозяев. Продолжая отчаянно лаять, она стояла уже совсем близко от Рыжей, не думая отступать от собаки, превышающей её по росту во много раз. Заливаясь в лае, собачонка бегала перед носом Рыжей, не пропуская её дальше по дороге и вызывая у своих хозяев, выскочивших из дома, настоящий восторг. Рыжая стояла, понурив голову. Перед её глазами вновь предстала собачья стая, чуть не лишившая её жизни. Плечо отчаянно ныло и в сердце Рыжей закралась такая отчаянная тоска, такая боль по покинутому единственному сыну, которого она обязана поставить на ноги, что, остановившись, большая собака медленно повернулась назад и потрусила обратно, к своему логову. Торжествующий хохот раздался на крыльце.
- Ладно, ладно, Пуля! Оставь её, наконец, иди сюда. Я тебе что-то дам. Умница ты моя! Какова, а? Заслужила, заслужила…
- Надо же, такая маленькая, а такая бесстрашная! Такую собачищу прогнала!
- Ребят, у этой собаки, наверное, щенки есть. Посмотрите, вон живот как болтается… Покормить бы её стоило.
- Ладно, найдёт сама что-нибудь. Ну, Пуля, на тебе кусочек.
Рыжая и её единственный, оставшийся в живых сын, продолжали жить своей нищенской жизнью, в которой неизмеримой радостью были тёплый луч солнца и исчезновение заморозков. Рыжая по-прежнему рисковала уходить всё дальше от логова, обходя опасные места, людей и чужих собак. Однажды ей удалось добраться до помойки, в которой попались объедки. Сын подрастал и молока требовалось больше, поэтому Рыжая была неутомима в поисках еды. И вот однажды, вернувшись со своей не очень удачной охоты, она обнаружила логово пустым. Рыжая долго искала щенка поблизости, рыскала в соседних кустах, развалинах забора, но нигде не могла его обнаружить.
Она вновь возвращалась к логову, принюхиваясь. У входа в логово стоял стойкий человеческий запах, но рядом не было ни следа, говорящего о возможной гибели детёныша. Потянув носом, Рыжая пошла по дороге вслед за запахом. Наконец она остановилась около одного дома, во дворе которого играли дети. Они сгрудились в кучку, толкая друг друга, что-то кричали, ссорились, размахивали руками, а рядом с ними стояло двое взрослых и с умилением смотрели на детвору. В месиве запахов, исходящих от всей этой толпы, Рыжая уловила знакомый молочный тёплый запах родного сына. Поджав хвост, она села на землю, глядя тоскующими глазами на весёлую толпу. Без всякого сомнения, он был в центре между людей, но врагов, как думала Рыжая, было слишком много для того, чтобы вступить с ними в бой.
- Смотрите, а это не мать его пришла? Вон, на дороге сидит рыжая, смотрит.
- Пошла отсюда, пошла! – замахнулся издали самый большой враг. – Ишь, ты!
Рыжая отпрыгнула, но не убежала.
- Пошла отсюда, говорю!
Рыжая отпрыгнула ещё раз и спряталась в высоком сухостое прошлогодних сорняков. Она пробыла там дотемна, наблюдая, как щенка унесли в дом, как стих возбуждённый гомон, зажёгся в окнах свет и вышла из-за туч луна, усевшись верхом на вершине высокой ели. Рыжая продолжала сидеть в зарослях и вдруг, обездоленная, жалкая, голодная и нутром своим почувствующая безысходность жизни, тихо заскулила.
Рыжая плакала, отдавшись материнскому горю и одиночеству. Постепенно скулёж перешёл в вой. Собака подняла, как волчица, голову к луне и, не сдерживаясь и не боясь уже гнева людей, завыла. В этом вое мир узнавал, как он жесток и несправедлив, как тоскливо терять одного за другим детей, с потерей которых не мог сравниться даже голод, как страшно жить без дома, без тепла, как коротка сама собачья жизнь. И от воя становилось ещё больше жаль себя, с ним уходили последние силы.
К утру Рыжая тут же, в зарослях, тревожно заснула, свернувшись колечком. Ей снились все её щенки, толпящиеся около живота, снилось, что самый сильный из них, успевший прозреть, стал таким же большим и стойким, как она сама, и принёс ей косточку, белую и сахарную. Она грызла во сне эту кость, но почему-то не насыщалась. Снова голод болью отдавался в животе. Рыжая проснулась и стала вновь наблюдать за домом. На крыльце появилась толстая тётка в красном платке, с тряпкой в руке и закричала:
- Петька! Щенок твой совсем опрудонился! Я прямо в лужу наступила. Нечего его в доме держать. А то, вон , пойду на станцию, продам твоего щенка, слышишь? Неси, давай, его в будку! И миску выставь. Пусть себе на землю прудонит!
Не успевший толком отойти ото сна, Петька, шестилетний лохматый мальчишка, вынес, прижав к груди, щеночка и направился к пустой собачьей будке, где жил когда-то неизвестно куда пропавший пёс. Рыжая чуяла стойкий запах псины, резко отличающийся от нежного запаха её детёныша, и острое чувство материнства и ревности придало ей силы.
Теперь оставалось только продумать, как украсть своего сына. Она видела, как Петька сунул в будку на грязную пёсью подстилку щенка и пошёл, ковыряя в носу, в дом за собачьей миской, тоже когда-то принадлежащей хозяину будки. Рыжая ощутила ароматный запах варева. Петька совал в эту жижу нежный носик щенка, обмакивал в неё свой палец и давал сосать его, но щенок, ослабевший за ночь от нехватки привычного молока, растерянно тыкался в ладонь мальчика и поскуливал.
- Иди есть, Петька! – крикнула тётка в красном платке. – Ничего… Захочет есть, сожрёт, не беспокойся!
И Петька, которому самому надоело возиться с щенком, побежал в дом, крича на ходу:
- Подожди! Ща поем и приду с тобой играться!
Рыжая метнулась из своей засады и, минуя миску с варевом, которую в другое время опустошила бы в одну минуту, бросилась к сыну и схватила его за холку. Она бежала, отчаянно хромая, подальше от дома, от своего логова, через поле в заросли видневшегося вдали кустарника, чтобы надёжно укрыться от всего того зла, которое так немилосердно преследовало её в последние дни.