Однажды я уеду в Гродно,
чудесный город для души,
где даже дышится свободно
в вечерней парковой тиши.
Гуляя в парке Жилибера
неспешно на закате дня,
вдруг осознаю: нет примера
тех мест, где был счастливей я…
Решив однажды стать свободным,
забыв большие города,
куплю билет, уеду в Гродно –
и там останусь навсегда.
Автор этих стихов, которые я привожу частично, некто Р.Рожков. Увидела их в интернете лет семь назад и поняла, что проще, понятнее и вернее поэтических строф о родном городе я не встречала.
Не знаю, как вам, а мне всегда было жутко интересно вдруг встречать в повестях либо романах (в основном белорусских авторов) описание родного города, его улочек, домов, обычаев и событий ушедшего времени. Книг и свидетельств таких, к сожалению, мало, если не считать исторических хроник, которые можно откопать в библиотеке. Так почему бы не оставить потомкам и свою память о городе, где прошли детство, юность и зрелость? О людях, которые жили здесь в одно время со мной?
Гродно - отнюдь не глубинка в Белоруссии, это её сложный западный регион, средоточие трёх основных культур и двух религий и, по существу, окно в Европу.
Утро и день пролетают очень быстро, особенно если есть чем заниматься. Подустав, с удовольствием думаешь о вечере, когда можно будет расслабиться, посидев у телевизора или за книгой. Так и жизнь - юность и зрелость пролетают мгновенно, а вечер жизни будет приятен только тогда, когда есть свой уютный угол и близкие.
КОРНИ
Самые дальние из известных мне предков – прапрабабка Виктория и прапрадед по фамилии Будник. Даже имени его пока не знаем. Она была паненкой из зажиточной польской семьи, возможно, из маёнтка (имения) неподалёку от деревни Могиляны, что сейчас в Берестовицком районе Гродненской области. Девушка потеряла голову из-за парня-белоруса, да ещё православного и наверняка небогатого. Такая непрактичность, по-моему, прочно засела в нашем роду, оставаясь живучей и в последующих поколениях. Короче, Виктория так влюбилась, что, невзирая на «проклёны» родителей, угрозы отречься и лишить наследства, как они и сделали, девушка убежала, в чём была, к жениху в белорусскую деревню Могиляны. Похоже, те зловещие «проклёны» аукаются из поколения в поколение по сей день в драматических судьбах то одного, то другого из нашего рода… Или, может быть, в каждой семье, в каждом роду неминуемы свои трагедии и драмы?..
Роман Элизы Ожешко «Над Неманом», изданный в 1887 году, описывает как раз то время, те самые места у Могилянского леса и похожую историю любви паненки Юстины Ожельской и малоземельного шляхтича, работающего на земле, Яна Богатыровича - ну точно история нашей паненки Виктории и безымянного пока Будника. Хотя скорее всего это история самой Элизы, в 17 лет выданной замуж за помещика Петра Ожешко, который был на 18 лет старше…
А у нашей отважной Виктории и трудяги Будника (фамилия происходит от белорусского слова «будаваць» - строить) родилась дочь, которую назвали Александрой, Алесей. Это моя прабабушка, видеть которую мне не довелось, она умерла раньше, чем я родилась. Замуж Алеся вышла за Григория в деревню Каленики неподалёку от Гродно. У них родились две дочери: Дуняша и Ольга. Старшая, Дуняша – моя бабушка, с которой я не расставалась с моего рождения и до её смерти. Она ровесница писателя Юрия Олеши, сравниваю с ним потому, что его мать жила в Гродно на одной улице с бабушкой и с нами, в доме напротив, и бабушка с послевоенных лет знала пани Олешу как соседку, которая по возрасту годилась ей в матери.
Дуняша запомнила бабушку Викторию уже старенькой, сидящей на "припечке" и перебирающей деревянные чётки. Старушка покашливала и всё время грелась у печи. Поменяла она свою католическую веру на православную или нет, неизвестно, и «до костёла» ходила либо в церковь – тоже. Но молитвы шептала по-польски. После смерти мужа Виктория жила в доме дочери Александры. А в 1914 году, когда семья Александры, убегая от немцев, уезжала в Россию, бабушки Виктории, видимо, уже не было в живых…
РОДИТЕЛИ
В Гродно встретились мои родители. Мама приехала сюда из далёкой Сибири, из небольшого посёлка в Алтайском крае, где она родилась и благополучно дожила до 20 лет.
Папа попал в Гродно в апреле 1946 года. После тяжёлого фронтового ранения и долгого лечения. Его назначили начальником Гродненского райотдела милиции взамен убитого бандитами Кузнецова. Папе было 26 лет, но он уже потерял жену, которую расстреляли немцы, и маленькую дочку Светлану, которую никогда не видел, она родилась в июле 1941–го и умерла в трёхлетнем возрасте, оставшись на руках у бабушки, без лекарств, в глухой деревушке под Оршей.
Мама моя к тому времени уже работала в райотделе: паспортисткой, секретарем. Как только она появилась в деревне под Гродно, её быстренько проверили: кто такая, откуда, а выяснив, что девчонка из России, в оккупации не была, тут же приставили к государственной службе. Когда участковый, вооруженный карабином, вез её на подводе из Каленик в Гродно, тряслась: «Еще арестуют, чего доброго!» Но нет, красивой дивчине с отличным почерком нашли работу в самой милиции.
Короче, папа стал маминым начальником и очень быстро в неё влюбился. А у неё тяжёлым камнем на душе лежала гибель жениха, которого она ждала всю войну, им даже удавалось переписываться. В ноябре 1944-го Вася прислал телеграмму, что отвоевался и будет в Гродно в среду, в крайнем случае в субботу. Какая же это была радость! Но ни в среду, ни в субботу мамин алтайский кавалер Вася Перетятько не приехал. А потом пришла похоронка из-под Кёнигсберга. Лида полгода рыдала над его письмами, пока их у неё не отобрали и спрятали. Спустя 35 лет в Красногвардейске под Калининградом мы отыскали братскую могилу-мемориал, где похоронен 22-летний гвардии майор (запомнила звание потому, что папа тоже вернулся с войны майором) Василий Перетятько. Мама положила букет гладиолусов, сфотографировалась рядом. А папа тем временем оставался в машине и злился по страшному, он её всегда к нему ревновал.
ДЕТСТВО
Родилась я хмурой дождливой осенью. Может быть, потому благосклонно отношусь к мерзкой слякотной погоде, когда можно посидеть дома и что-нибудь написать. В Гродно тогда народу насчитывалось тридцать тысяч человек. Детей рождалось мало, по одному – два в день. Это уже в пик рождаемости в семидесятые годы в гродненском роддоме ежедневно принимали по десятку родов. Мы родились в один день с мальчиком, с которым потом вместе учились в одном классе в десятой школе. Он был очень незаметным и тихим, так что имени его, как ни силюсь, вспомнить не могу. А фамилию запомнила – Войцех.
После войны молодым девчатам из деревень трудно было найти работу в городе, а выбраться из глуши хотелось смертельно. И очень распространённым было тогда устраиваться домработницами или няньками к далёкой или близкой городской родне. Так моей маме по очереди помогали нянчить двоих детей семнадцатилетние Маруся и Надя, пока сами не вышли замуж и не нашли работу. Маруся брала меня за руку и вниз по Социалистической мы шли гулять в парк. Обе были упитанные и розовощёкие, с полными ножками. Однажды солдатики, шествующие следом (а в Гродно их тогда была тьма), стали подсмеиваться над нами:
- Смотри-ка, ноги, как у мамки!..
Обернувшись, я увидела людей в шинелях (в похожей, только офицерской, ходил отец) и, протянув руку, позвала:
- Папа!
- Это не папа! - дёрнула меня за руку Маруся и зарделась: небось, думают, что от их брата нагуляла…
Фонтан в парке, где посреди круглого бассейна замерла бронзовая девочка с гусёнком в руках, а несколько взрослых гусей вокруг, шипя, поливали её струями воды, был обожаем детьми. Те, что постарше, с гусей просто не слазили. А малыши были счастливы уже тем, что их за ручку водили по бетонному бортику бассейна. На редкой прогулке с папой мы тоже пришли к бассейну. Дело было осенью, на мне было пальтишко с капюшоном, на папе, как водится, шинель. Поводив по высокому бордюру, он наконец взгромоздил меня на длинношеего гуся и поначалу придерживал, но видя, что трёхлетняя дочка крепко вцепилась в гусиную шею, полностью отдался разговору со знакомым. Надо сказать, что тогда по центру Гродно нельзя было пройти, чтобы не встретить пяток-десяток знакомых: бывшие фронтовики, сослуживцы. Военных в городе было очень много, и люди в форме то и дело козыряли другу другу, привычно поднося руку к фуражке. Папа не сразу и заметил, что я булькнула в воду. То ли мальчишки меня столкнули, то ли сорвалась сама. На улице холодрыга, с меня течёт. Перепуганный вусмерть папа быстренько замотал меня в шинель и потащил домой. Больше ему детей старались не доверять.
***
Потом отец несколько лет работал в Витебске и Крыму, а мы всем кагалом следовали за ним. Мне было около шести лет, когда мы возвращались из Крыма назад в Гродно, поездом через Москву. Вынося на перрон в столице чемоданы, папа, не глядя, хлопнул за собой тяжелой металлической дверью тамбура. Он и не подозревал, что я увязалась за ним и уже ухватилась рукой за косяк двери. Счастье, что пальцы мои не отскочили, а лишь поранились. По Москве я гуляла с перебинтованной рукой.
В Гродно мы первое время жили в одной бабушкиной комнате всемером: нас четверо и бабушка с двумя взрослыми сыновьями. Поэтому меня сразу пристроили в садик, он был в пяти минутах ходьбы от дома, в небольшом кирпичном особняке-теремке, который сохранился и поныне на углу Пушкина и Островского, но уже в искажённом недавней реконструкцией виде. Игрушек там было много и самых разных, невиданных, но за них шла постоянная борьба. Очень канительным было раздевание ко сну, лифчики с резинками для поддержания чулок, которые были как у девочек, так и у мальчиков, мы расстёгивали друг дружке по полчаса. Меня сильно удивило, как мальчик за нашим столом управлялся с горячей гречкой: он нагребал её в ложку строго по наружному кругу, где каша остывала скорее, и так постепенно в середине тарелки у него оставалась маленькая горка. Я тут же скопировала тот приёмчик и навсегда ввела его в свой обиход. Это, пожалуй, всё, чему научил меня детский сад. Через три дня я свалилась с ангиной, и больше меня в детсад не сдавали.
ДОМ И УЛИЦА
В Гродно нашему немногочисленному семейству довелось жить в разные годы на нескольких улицах: Социалистической, Кирова, проспекте Строителей, но дольше всего - на Мицкевича. Это махонькая улочка на два десятка одно-, двухэтажных домов в центре города, сразу за площадью Ленина и погранотрядом. После войны по былым барским домам расселили семьи военнослужащих, пограничников, силовиков.
Послевоенный Гродно. Наша улица не в военном городке, но на ней живут офицеры с семьями Фальков, Абрамов, полковники Головенко, Голубничий, Шувалов, Емельянов, пограничники Ромашкан и Червоненко, лётчик Гырдымов, военврачи Сапир, Попель и Самарциев, старшина Лицкевич, советский генерал с семьёй и вдова генерала ещё царской армии Анна Ивановна, к которой любила захаживать в гости Ольга Владиславовна, мать писателя Юрия Олеши. Старушки устраивались на деревянных креслах на крыльце перед большим деревянным домом с резными наличниками и судачили о житье-бытье в былые времена и нынче. В соседнем с нами кирпичном доме в небольшой комнате с одним окном и кухонькой в тёмном коридоре ютилась семья режиссёра драмтеатра Ковязина с женой-актрисой и двумя дочками, после них – семья режиссёра Бриллиантщикова.
Дома строились в начале двадцатого века, в основном деревянные, с огородами и садиками позади, и улица поначалу так и называлась – Огородная. Жарким летним полднем мы бежали босоногой ватагой на площадь Ленина, где у старого памятника вождю примостился лоток с мороженым. Продавщица выгребала длинной ложкой веющую прохладой ароматную белоснежную массу и запихивала её в вафельные стаканчики. Чем горка сверху больше – тем лучше.
1 апреля наша соседка по дому Мария Степановна любила громко прокричать под окнами: «Бегите в 27-й, там апельсины выбросили!». Или что-то похожее в этом роде. И дети, зажав в кулаке деньги, выданные родителями, со всех ног неслись в ближайший магазин №27 на углу Дзержинского и 17 Сентября… Однако скоро возвращались ни с чем – надурила…
Вся детвора с улицы училась сначала в одной школе – N3 на улице Горького, потом построили десятую на Дзержинского, еще позже – четырнадцатую на Доватора. Мне выпало поучиться во всех трёх, поэтому одноклассников у меня пруд пруди. А школьных подруг до недавнего времени оставалось две. Общаться с ними было необыкновенно легко, но это случалось редко. Одна уже давно живет в Москве, а вторая, отработав полжизни на Кольской атомной станции и вернувшись в Гродно, самозабвенно занялась внуками, их у неё четверо, все мальчишки. Девять лет назад Наташа умерла – накопленные за годы работы на АЭС бэры сделали своё дело… С Риммой созваниваемся по большим праздникам и иногда встречаемся в Гродно или в Москве.
---------------------------------
Гродно, левый берег Немана.
Фото автора.