Так и вижу раздражённого читателя, который мне возражает: «Да почему Пушкин? Это не доказано (и не докажете!). Не смейте покушаться на авторство Ершова! Какое вы имеете право на такие высказывания?»…
Всё новое и непривычное усваивается с трудом. И тридцать лет здесь не срок. Тем более, что об этом не говорят тридцать лет, а молчат. Говорил только один – А.А. Лацис, а теперь вместо него – В.А. Козаровецкий. Это – монолог. Монолог шута (юродивого). Все слушают, но никто не вступает в диалог, из осторожности (как бы чего не вышло!). Тридцать с лишним лет рулят «беликовы»…
А я напомню вам одно из высказываний незабвенного Козьмы Пруткова: «Если на клетке слона прочтешь надпись: «буйвол», — не верь глазам своим». Это высказывание можно понять двояко: либо не верь тому, что видишь слона, либо – не верь надписи.
Но, право же, не слишком ли долго мы не верили своим глазам!(Уже не тридцать, а почти двести лет!) Ведь весь нарратив «Конька» вопиет о том, что автор его – «слон», то есть, - Пушкин. Но мы упорно закрываем на это глаза и свято верим надписи – «буйвол», - то есть, - Ершов.
И если уж я начала разбирать сказку с конца, задом-наперёд, то давайте и выявим в этом конце, в теме испытания тремя котлами, пушкинскую «начинку».
Вот как Царь-Девица говорит царю о необходимости пройти это испытание.
«Первый надобно налить
До краёв водой студёной,
А второй – водой варёной,
А последний – молоком,
Вскипятя его ключом.
Вот, коль хочешь ты жениться
И красавцем учиниться —
Ты, без платья, налегке,
Искупайся в молоке;
Тут побудь в воде варёной,
А потом ещё в студёной.
И скажу тебе, отец,
Будешь знатный молодец!»
У Ершова таких купальщиков больше нет нигде, ни в одном произведении. А у Пушкина – вот, пожалуйста!
Глава IV
Строфы XXXVI. XXXVII
А что ж Онегин? Кстати, братья!
Терпенья вашего прошу:
Его вседневные занятья
Я вам подробно опишу.
Онегин жил анахоретом:
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке;
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая,
И одевался...
Онегин налегке шел купаться на речку, царь налегке должен был прыгнуть в котлы. К стремянному своему он после обратится так «Ну, Ванюша, раздевайся, И в котлах, брат, покупайся!»… Царь делает вид, что прыгнуть в котлы – это детская забава (но сам первым не прыгает!); автор в «Онегине» представляет своего героя как героя, который совершает подвиг (потому что переплыть Геллеспонт – это подвиг, - см. Байрона и Овидия), а он всего лишь искупался в деревенской речке.
И это «налегке» есть у Пушкина в частном письме, - к Алексею Соболевскому: «На досуге отобедай У Пожарского в Торжке. Жареных котлет отведай (именно котлет) И отправься налегке».
Царь, увидев, как благополучно покупался в котлах Иван, и каким он из них вышел красавцем,
Два раза перекрестился,
Бух в котёл – и там сварился!
Осенью 1833 года Пушкин пишет своему другу, П.В. Нащокину, в частности, следующее: «… в страстном состоянии духа ты в состоянии сделать то, о чем и не осмелился бы подумать в трезвом виде; как некогда пьяный переплыл ты реку, не умея плавать. Нынешнее дело на то же похоже — сыми рубашку, перекрестись и бух с берега…».
Онегин бежал к реке и переплывал её трезвый и умея плавать. Поэтому говорить в связи с этим о подвиге Байрона, повторившего подвиг мифического Леандра, можно только иронически, - как Пушкин и говорит. А вот переплыть реку пьяному, не умея плавать, - это если не подвиг, то во всяком случае, дело не совсем обыкновенное. Эти слова Пушкина в письме к Нащокину можно рассматривать как «мостик» между «Онегиным» и «Коньком-Горбунком», - и как аргумент в пользу пушкинского авторства.
Студёная вода так же у Пушкина встречалась, в сказке "Жених":
В смятенье сваха к ней бежит,
Водой студеною поит
И льет остаток чаши
На голову Наташи.
Читала я как-то на Дзене статью, в которой говорилось, что Пушкин никак не мог допустить такую жестокость в конце сказки – по отношению к царю. (Извините, но Ершов-то как мог её допустить? Этот благоговеющий перед царями человек? Который ежегодно отмечал дату приезда цесаревича в Тобольск (в 1837 году) как личный праздник?!).
Что же касается Александра Сергеевича…
Во-первых, именно Пушкину приписывается русский перевод одной из самых жестоких эпиграмм, когда-либо написанных (автор - французский просветитель Дени Дидро):
«Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столба
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим»,
А во-вторых, он писал не только об удавленном царе, но и о сваренном! Тоже в переводе (вроде бы...):
— Это что? — Парад. — Вот обер-капрал, Унтер-генерал. — Что горит во мгле? Что кипит в котле? — Фауст, ха-ха-ха, Посмотри — уха, Погляди — цари. О вари, вари!
Продолжение: http://proza.ru/2023/05/18/1201