Часы на руке показывали почти что девять. Сейчас контора собирается на летучку. Но вместо того, чтобы заняться делом, черный кожаный диван начнет обсуждать очередное ее, Викино, опоздание и пренебрежительное отношение к коллективу. Шеф, конечно, большой зануда, но и остальные не прочь пройтись по ее адресу. Самоутвердиться, так сказать. Что-что, а повоспитывать у нас любят. Особенно, если старше тебя самое большее лет на пять, как Петька Николаев…
Вика представила всю эту бодягу и прибавила скорости. Не будешь ведь оправдываться, как пионерка, и рассказывать, что полночи просидела в душной ванной, монтируя кадры и печатая их же дурацкие лица для первомайской стенгазеты.
Она шмыгнула в проходной двор, а там за угол - и вот оно, окно в пол на первом этаже. Перелезть через перила и не порвать колготки. Дело привычное. Балкон секретарской выручал не первый раз.
Вика просунула руку в приоткрытую форточку, щелкнула шпингалетом и, вся в тонкой пыли осыпающейся штукатурки и потоке солнечного света, возникла в дверях.
За большим письменным столом сидел грузный бородатый человек и отрешенно смотрел куда-то в угол. Перед ним лежала раскрытая тетрадь в картонной обложке. Бухгалтер Марья Ванна, любительница старья, называла такие тетради амбарными книгами. Мужчина, не поднимая тяжелой головы, искоса бросил взгляд в сторону балкона и в следующее мгновение лицо его стало вытягиваться, а изо рта чуть не выпала потухшая трубка.
Кабинет пустовал уже больше года, с тех пор, как ответсекретарь Игнат Григорьевич уехал в отпуск и умер в Москве на скамейке Казанского вокзала. Желающих сесть на его место почему-то не находилось. Шеф сам макетировал номера и бегал в типографию ругаться с наборщиками. А в бывшей секретарской клиенты бухгалтерии искали объявления об обмене квартир и строчили пасквили, как говорил Петька, посетители отдела писем.
Вике стало смешно. За кого этот человек ее принимает? За воришку?
- Тс-с, - прошипела она еле слышно, - пишите, пишите. Только тихо.
И пообещала:
- Я вас не трону.
На тетрадном листе расплывалось большое фиолетовое пятно. Вот чудак! Кто сейчас пишет чернилами.
- Пятно промокните, - посоветовала Вика мужчине, - а то дальше потечет.
Она повесила плащик на гнутый гвоздь за книжным шкафом, пригладила взлохмаченные волосы и, убедившись, что коридор свободен от шпионов, независимой походкой удалилась.
Вечером, собираясь домой, вспомнила отвисшую челюсть незнакомца и невольно хихикнула.
- Что с тобой? - недоуменно сощурила близорукие глаза заведующая отделом Танечка Борисовна, и Вика хотела было рассказать об утренней встрече, но увидела в зеркало, как Петька крутит за ее спиной пальцем у виска, и раздумала…
Стремительно надвинулось лето. Только что стоял май, цвела черемуха, в бело-розовом кружеве одичавших яблонь тонули тихие дворы, дышалось легко и чисто, как в первый день сотворения мира, но вот уже стало выгорать небо, пацаны сожгли по закоулкам последние облачка тополиного пуха, и настал великолепный месяц июль. Вика ходила с подругами на пляж и однажды познакомилась со спортивного вида молодым человеком. В Романе ей нравилось все: как он азартно, забыв обо всем, играет в волейбол, как подолгу плавает далеко в реке, и даже то, как разглядывает ее, стараясь делать это незаметно. Но особенно нравился его высокий рост. "Вот за него я бы пошла замуж", - подумалось ей как-то, и Вика удивилась этой мысли. Программа-максимум, составленная еще в старших классах, не предполагала раннего замужества. Вике нужно было поработать в разных интересных местах и увидеть разных людей и дальние страны, прежде чем она станет такой же доброй и снисходительной, как Танечка Борисовна. А что она станет вселюбящей и всепрощающей, Вика не сомневалась. Ей нравилось жить и разговаривать с людьми. Она так ясно ощущала свое присутствие в мире, что физически, кожей, чувствовала, как перетекает через нее время, оставляют след большие и маленькие события, обжигают случайные слова, и взгляды, и мысли встречных прохожих…
Роман любил заплывать подальше от берега, но он был парень неместный и не знал бродов. А Вика тысячу раз переходила реку, бывало, и в августе, сквозь холодеющую воду, чтобы перебраться на ту сторону и пособирать в колючих кустах спелую ежевику.
Вот и сейчас она пошла вброд к ничего не подозревающему Роману. Заметив ее на середине реки, он испугался, закричал, потому что плавать-то как раз Вика не умела и дальше, чем по пояс, в реку обычно не входила.
- Держись, - кричал Роман и пытался скорее доплыть до нее. А Вика стояла по самую шейку в воде и смотрела, как проплывают мимо обрывки зеленых водорослей и скользят тени рыб. Тело ее и ноги терялись в темной глубине и превратились, наверное, в русалочий хвост. Подплыл Роман, нисколько не уставший, а только перепуганный, и Вика, подтянув его к себе, заставила встать на ноги. Он фыркал и ошеломленно оглядывался. Вика смеялась:
- Понимаешь, тут брод, я по нему с закрытыми глазами реку перейду.
- Ну, ты даешь, - сказал Роман. - На ком бы я женился, если бы ты утонула?
- Это предложение что ли? - Вика снова посмотрела на свои потерявшиеся в глубине реки ноги. Пошевелила пальцами. Хвоста все-таки не было.
- А если меня волной смоет? Смотри, у меня ног нету.
- Дурочка, - подтолкнул ее Роман. - Кто же делает предложение посреди реки? Иди на берег, там и поговорим.
Вечером они сидели в маленькой кафешке у кинотеатра. Вика ела талое мороженое, потому что трудно сохранить в такую жару хорошее мороженое, а Роман вертел в руках бутылку пива. Пиво он не любил, но ведь теплынь, летний вечер, выходной и все такое… Мимо проходили люди – загорелые, расслабленные. Женщины в легких сарафанах, мужчины в сандалиях на босу ногу…
- Праздник, который всегда с тобой, - сказала Вика.
- Что? - не понял ее Роман.
- Я говорю, лето - это праздник, который всегда с тобой, - начала она пояснять и вдруг... По ступеням кинотеатра поднимался мужчина в сопровождении спутников. Вика даже привстала с пластмассового табурета, пытаясь получше его разглядеть. Даже выбежала из-под балдахина кафешки и вцепилась липкими от мороженого пальцами за переносную ограду, хотя, конечно, глупо было сейчас у всех на глазах прыгать через нее только для того, чтобы убедиться, тот ли это человек, который сто лет назад сидел с потухшей трубкой в секретарской.
Но мужчина, перед тем, как исчезнуть в темноте зрительного зала, обернулся и посмотрел на Вику. Его взгляд перелетел через головы людей и через прозрачные летние сумерки, легко коснулся Викиного лица, и она в ту же минуту поняла, что мужчина заметил ее еще раньше и узнал. А теперь он смотрел на нее, и Вика нерешительно улыбнулась в ответ.
- Кто это был? - Роман равнодушно потягивал пиво.
- Да так, случайный знакомый, - плюхнулась на табурет и отодвинула вазочку с мороженым. - Пить хочется.Может, мне пива глотнуть?
... - Здравствуйте всем! - (сегодня не опоздала, нет!) влетела Вика в дверь редакции. Но победный возглас ее замер на губах. В вестибюле стоял редактор и с явным неуважением смотрел, как она на ходу сдергивает с головы берет, одновременно освобождаясь от мокрого пальто. Зонта дома на месте не оказалось, а всю дорогу пришлось бежать под проливным сентябрьским дождем, утопая в лужах. Ведь когда торопишься куда-нибудь, не приходится разбирать дороги. "Хороша же я, - подумала Вика. - Мокрая курица с заляпанными ногами". Она жалобно посмотрела на того, кто стоял рядом с редактором. Трубка пыхала душистым дымком, и сияли навстречу светлые карие глаза.
- А вот и наша девица, - недовольно пробурчал шеф. - Сами видите, с кем приходится работать.
- Пойди и вытрись, - сухо приказал он Вике. - Потом зайдешь ко мне.
- Но ведь я же не опоздала, - сказала она в спину уходящего редактора. - А на улице просто ливень.
- Выброси свои часы, - посоветовал шеф. Он даже не обернулся. Незнакомец насмешливо развел руки.
…Танечка Борисовна поила Вику горячим чаем и пересказывала новости. У нас наконец появился ответсекретарь. Приехал по объявлению. Помнишь, давали объявление в «Журналисте»? Вот приехал. Недельный план ты провалила, но шеф хмыкнул над твоими заметками. Искра, сказал, есть, но ничем другим не пахнет. Планерки сегодня не будет. Петрушенька просится в фотокорреспонденты. Он хороший репортер, у него получится.
- А меня куда? - поинтересовалась Вика. На ставке фотокора сидела она.
- Шеф возлагает на тебя большие надежды. Тобой укрепят промышленный отдел.
- Меня - к Пушкину? - вскричала Вика. Чай выплеснулся ей на колени. - Ни за что. Он меня съест.
- Александр Сергеевич воспитает из тебя хорошего журналиста. Не то, что я, - вздохнула Танечка и пояснила: - У нас с тобой не получается. Наверное, я плохо учу.
- Вы учите хорошо, - возразила Вика с полным ртом. - Отсюда меня будут выдирать с корнем. Как вам удается такое вкусное печенье?
- Ешь, ешь, - пододвинула Татьяна Борисовна блюдце. - Одной тебе и достается. Петруша боится располнеть. А ходил бы в спортзал - и без проблем.
… В конце рабочего дня Вика собралась с духом и пошла в секретарскую. Знакомиться.
- Как мне вас называть? - спросила она у портрета над столом, за которым сидел новый ответсекретарь. Портрет она узнала. Это был писатель из учебника по литературе для младших классов. «Жильцы старого дома», «Кот-ворюга», «Резиновая лодка» и прочее. - За весь день никто не назвал мне вашего имени.
- Явилась бы на службу вовремя, - ласково ответил новый ответсекретарь, вставая из-за стола, - узнала бы, что меня зовут Ильей Дмитриевичем. Откликаюсь также на Илюшу, Люшеньку, Илечку. Зови, как тебе нравится.
- Мне нравится - Ильей Дмитриевичем, - отрезала Вика и посмотрела снизу вверх на крупное горбоносое лицо и рыжую бороду. - Из Люшенькиного возраста вы давно вышли.
- Как хочешь, - пожал он плечами. - Как тебе удобно.
Пошуршал бумагами. Ухмыльнулся.
- Можно дать маленький совет?
- Совет? - сбитая с толку, Вика подняла брови.
- Научись красить губы. Не в семь слоев и не до ушей. Подойди к зеркалу. Подойди, подойди. Что ты там видишь? Похожа на клоуна?
В зеркале Вика видела свое растерянное лицо и квадратные глаза. Губы как губы. Сейчас все так красят. А еще она видела, как Илья Дмитриевич неспеша приминает табак и подносит к трубке спичку. В балконном проеме дрожали на ветру деревья. Осиновый листок медленно сползал по мокрому стеклу.
- Лето закончилось. Тот молодой человек в кафе - твой приятель?
- Он мой жених. Мы скоро поженимся, - слегка покраснела Вика и чопорно поклонилась. - До свидания. Приятно было познакомиться.
Зимой и в самом деле отгуляли шумную многолюдную свадьбу. Роман оказался заботливым мужем. Вика перестала опаздывать на работу, вставала точно по звонку будильника, а японский зонтик, перчатки и сумочка всегда лежали в верхнем ящике трюмо. Они с Романом сняли небольшую комнату, в выходные ходили в гости к Викиным родителям и пили чай с пирогами. Роман писал кандидатскую в НИИ, заставляя и Вику заниматься по вечерам. Историей Древнего Рима. Для самообразования. Варвары, Цезарь, консулы-проконсулы...
Илья Дмитриевич быстро прижился в редакции и в городе. Магазины стали вдруг полны табаку - от "Золотого руна" до "Морского", а незамужние библиотекарши приносили на литературный кружок длинные стихи. Кружком руководил Илья Дмитриевич. Иногда и Вика забегала на эти заседания. Чужие стихи, полные неземных красот, восхищали: "Небо, в грязных мостках искупавшись, окунулось в алое море заката." Она не понимала, как можно искупаться в мостках.
В промотдел Вику не перевели. Илья Дмитриевич решительно воспротивился, а шеф, удивительное дело, не стал настаивать.
Вика знала, что новый ответсекретарь сидит допоздна в конторе, пьет крепкий кофе, а над ним висит сизое облачко. Форточка в его кабинете не закрывалась и в сильные морозы, но все равно помещения быстро пропахли трубочным табаком.
Илья Дмитриевич в пустой притихшей редакции писал рассказы: о зимнем море в Старом Крыму и пыльных степных ветрах; о том, как умирал в одиночестве и нищете больной человек по имени Александр Грин; как гонят зайца-беляка по чернотропу.
"Охота пуще неволи", - говаривал Илья Дмитриевич Вике, порой наблюдавшей, как он складывает рюкзак в предвкушении выезда. В такие дни ответсекретарь становился общительнее и не гнал ее прочь, ссылаясь, как обычно, на занятость. Они двое подолгу разговаривали о самых неожиданных вещах: почему тонут города и сколько метров полотна уходит на косые паруса; как бобры строят плотины, а лисы учат охотиться потомство. Вика училась плести настоящие сети - такие, какие плетут рыбаки на острове Сааремаа, и спрашивала, умеет ли Илья Дмитриевич вязать морские узлы и почему он так любит охоту. "Нипочему", - отвечал он, улыбаясь. Но однажды все же взял ее с собой.
...Пахло талым снегом и землей у подножия сосен. Синели холмы, поросшие лесом. Небо раскинулось над головами широко и просторно. Люди в маскировочных халатах лежали в вырытых с вечера в сугробах норах и смотрели в небо. Ждали. Гуси должны были лететь со стороны Глубокого озера, и не раз и не два вылетавшие из-за холмов другие птицы казались им гусями. Напряженный слух пытался уловить звук летящей стрелы, который бы издавал косяк, но все перекрывал шум прибоя, ударявшего в нескольких метрах отсюда в гальку берега. Охотники от волнения жевали мокрый снег и влажными ладонями утирали вспотевшие лица. Ждать становилось невыносимым и Вике, когда раздался чей-то полушепот-вскрик: "Летят!" Черные точки в небе приближались, росли и стали, наконец, птицами. Они с силой рассекали ставший густым воздух полудня. "Не стрелять. Это первый косяк. Спугнем остальных," - предупредил Петрович. Стая пролетела и села на болоте за холмами. Время остановилось. "Зря упустили гуся", - расстраивался Илья Дмитриевич. Он смеялся над Викиным балахоном и советовал: "Закрой глазищи. На белом снегу черное свысока хорошо видно. Птицу спугнешь".
На горизонте в лучах холодного солнца еще замаячили точки. "Гусь пошел!". Стая летела над головами, чуть не задевая брюшками верхушки низкого кустарника. Гуси шли привычным маршрутом в родные края, где много синих озер и мелких болотец и где летом можно вывести потомство в камышах.
- Подпусти ближе и стреляй дуплетом, - шепотом кричал Вике Илья Дмитриевич.
Но Вика забыла все, чему ее накануне учили охотники, и смотрела, как, кувыркаясь, летели в ноздреватые снега серые тушки, окрашивая их алой кровью. Ни треск выстрелов, ни смерть сородичей - ничто не могло заставить косяк повернуть вспять, и птицы переваливали за спасительные холмы, к местам гнездовий...
- Убивать беззащитных птиц - безнравственно, - рассудил Роман, когда Вика, захлебываясь от переполнявших ее впечатлений, пыталась пересказать ему охоту. Получалось сумбурно и скучно. Роман слушал вполуха, листая чертежи.
...Она оказалась последней, кто узнал об отъезде Ильи Дмитриевича. Забежала на огонек с приятелем Лидочка-машинистка, попили чайку, поболтали о том, о сем и - "как жаль, что Илья уезжает. Что уставилась, не знала? Во, привет! Полоумная, ты куда? Роман, держи, она же уходит".
Роман помогал Вике влезть в пальто и сапоги:
- Мне пойти с тобой?
- Не надо. Я скоро вернусь.
- Ой, чокнутые-е, - протянула Лидочка, когда за подругой захлопнулась дверь.
Вика прошла темными коридорами и остановилась у застекленной секретарской. Перевела дыхание. Толкнула дверь. Книги, перевязанные бечевкой, стопками лежали на столе и стульях. Портрет писателя из школьного учебника все еще висел на стене. «Телеграмма», «Золотая роза», «Корзина с еловыми шишками» и прочее.
- Чего пришла? - неприветливо спросил Илья Дмитриевич. Не глядя на Вику, он продолжал собирать по ящикам мелочь, трубки, тетради, по пути смахивая рыжие крошки табака.
- Вы уезжаете и ничего мне не сказали.
- Ты тоже не спрашивала, когда выходила замуж. Нет, постой, я не то хотел сказать.
Илья Дмитриевич посадил Вику на стул, который она ненавидела. Он всегда сажал ее на этот стул, когда хотел наказать – жесткий стул с высокой прямой спинкой. Сидишь как дура – и руки на коленях.
Ткнул пальцем в лысину:
- Видишь, я уже старый человек. Мне, чтоб ты знала, тридцать пять. Я толстый. А у тебя есть муж, и он тебя любит.
- Илья Дмитриевич, миленький, - заволновалась Вика, схватила его за руку. - Не уезжайте. Я не смогу без вас. Пусть вы толстый, я никогда об этом не думала. Давайте, я буду вас Люшенькой звать?
- Это пройдет, - Илья Дмитриевич погладил Вику по плечу. - Ты славная девочка. Не надо делать глупостей.
- Хорошо, не буду, - вдруг успокоилась Вика и внимательно посмотрела ему в глаза. - Но кто будет учить меня жить? Кто будет сидеть в этой секретарской?
Помолчала. Подумала. Слезла со стула. Сняла портрет со стены. Под портретом оказалась легкая паутинка.
- Ладно, уезжайте, - великодушно махнула рукой. - Но вы узнаете меня при встрече?
- Узнаю, - серьезно ответил Илья Дмитриевич. Он тоже внимательно смотрел на нее. - Даже через сто лет. Даже когда ты станешь бабушкой.
...С Романом Вика простилась легко. Он сходил на вокзал, купил билет на дальний поезд, и несколько суток Вика тряслась в плацкартном вагоне, считая мелькающие за окном столбы. Поезда, а потом небольшой автобус, а потом хлюпавшая по грязи телега доставили ее на хутор среди полей и лесов. Из дома вышли пожилые мужчина и женщина, изучали Вику.
- Заходи, раз приехала, - сказала мать. – Илья писал, что ты дурная. Тебе будет скучно с нами.
… Здесь такие длинные ночи. И странная тишина, когда слышно, как шуршат одинокие снежинки, прибиваемые ветром к замерзшему стеклу. Окно постепенно голубеет, становясь светлым пятнышком в ночи; в него начинает литься свет снега, тающей луны и звезд - свет наступающего утра. Отворяется дверь, и в комнату, неслышно ступая в шерстяных носках, входит мать. Вика знает: мать боится, что однажды, заглянув, не застанет ее здесь. Вот почему она ходит осторожно, говорит о скотине, о соседях и не спит ночами. Ей, как и Вике, мешает спать тишина старого дома и шорох редких снежинок. И отец молча думает свою думу, вглядываясь в темноту. Все трое не спят долгими зимними ночами и слушают тишину и друг друга…
Утром белый хутор лежит, как раскрытая ладонь. Встает солнце, обливая снега розоватым светом. Когда-нибудь Вика увидит, как из леса появится человек и начнет быстро спускаться на лыжах к хутору, она же будет в смятении смотреть на него, боясь ошибиться...
А морские узлы - самые прочные. Так во всех энциклопедиях написано.