Мои родители грамоте не учились. Не умели ни читать, ни писать. Они были приучены выращивать хлеб, разводить скотину. В своей деревне считали себя успешными, до того благополучными, что в 1931 году новая рабоче-крестьянская власть назвала их кулаками, выгнала из дома и из родных мест обитания. По политическим мотивам семья в составе 14 человек была признана опасной по классовому признаку и подлежала выселению. И только через 67 лет власть изменила свое отношение к кулакам. Все члены нашей большой родовой семьи были реабилитированы, получили справки о реабилитации. И что? А какие моральные и материальные издержки мы понесли?
Вчера только получили постановление о раскулачивании, а сегодня их под вооруженным конвоем отправили в неизвестность. Вереница санных повозок десяти раскулаченных семей двигалась по снежным дорогам из Буткинского района на северо-запад в Билимбаевский район. Прошло уже десять суток, одолели около 150 километров пути. Продовольственные семейные припасы истощались, и как их пополнять было не ясно. Для лошадей везли воз сена и мешки с овсом. Ночевали прямо в лесу на открытом воздухе. Наконец добрались до реки Большой Шишим, расположенной на склоне Уральских гор, впадающей в реку Чусовую. Поступила команда прекратить движение, жечь костры, рыть землянки. В этом месте решили заложить поселок для спецпереселенцев. Назвали его поселок Крутой.
Начальство поделило репрессированных на две группы. Одни занимались обустройством жилья, другие валили вековые деревья, распиливали стволы на бревна и свозили на берег реки. Готовили к весеннему сплаву.
Летом приступили к строительству деревянных домов. Обычно пятистенный дом строился на две семьи. В одном из таких домов в начале 1938 года родился я, автор сего рассказа. А в 1944 году окончилась ссылка и мои родители, получив паспорта, перебрались на постоянное жительство в город Свердловск. Отец, Тихон Иванович, устроился на работу в водоканал, ремонтировать канализацию, водопроводные сети. Для жилья нам выделили комнату в одноэтажном деревянном бараке в поселке Уктус. В этом бараке я прожил значительную часть своей жизни: окончил школу, институт, аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию. Мама, Августа Тимофеевна, оставалась домохозяйкой, занималась воспитанием сына.
На новом месте семья еще не обзавелась необходимым для жизни хозяйством. Остро не хватало еды. Конечно, мы получали хлебные карточки, как и все граждане в период военного времени. У нас была корова, но ее тоже надо было кормить. Отец искал выход.
Однажды в августе в воскресение меня уговорили одному посидеть дома, тогда мне было шесть лет. Родителям надо сходить на работу. Взяв двуручную пилу и топор, отправились искать работу. Стучались в ворота домов поселка, предлагали услугу распилить и расколоть дрова. Заботливые хозяева заранее готовились к зиме. У многих дрова в виде чураков длиной до полутора метров были привезены, лежали во дворе. А тут работники подвернулись. Как не воспользоваться услугой, если не дорого запросят.
Хозяйка дома, пожилая женщина, внимательно разглядела работников и пригласила войти во двор.
– Вот мои дрова, надо распилить, расколоть и уложить в сарай поленницей. Сколько же вы запросите за такую работу.
– Сколько, хотелось бы, чтобы для вас это было не накладно, да и нас бы устраивало. Нам бы хотелось часть получить деньгами, а другую часть продуктами питания. У вас в хозяйстве найдутся козла? – Отец боялся упустить работу, соглашаясь на любые условия.
– Да, вон они в сарае.
– Так мы начнем? Меня зовут Тихоном.
– Начинайте, если будут вопросы, стучите в дверь.
Что долго думать, вытащили козлы, со знанием дела поправили, положили на них чурак, и пила быстро привычно заширкала в пропиле. Дело привычное, работа шла споро. Отец, соскучившись по работе, торопился и загнал маму. Ей стало плохо, закружилась голова. Присев на чураки, она тяжело дышала. Отец растерялся, засуетился, постучал в дверь:
– Хозяюшка, дай водички, жене стало плохо.
Хозяйка вышла, разобралась и принесла стакан воды.
– Вижу, ты беременна, что же ты Тихон не бережешь жену?
– Мне показалось, это от голода, она сегодня еще не ела.
Хозяйка вернулась в дом, а через некоторое время вынесла миску супа и две картофелины, вареных в мундире.
– Вот, поешьте, чем богаты, и береги себя, не перегружайся, – сердобольная хозяйка переживала за незнакомую ей женщину.
Отец очистил одну картофелину, половину съел сам, другую половину отдал маме. Оставшуюся другую картофелину отложил для сына.
И опять работа. Теперь пилили не торопясь. Потом отец колол, а мама носила дрова в сарай и складывала в поленницу. Хозяйка осталась довольной выполненной работой. Рассчиталась с работниками, по совести, не обидела и даже больше, вынесла старые пеленки, распашонки.
– Давно лежат без дела, без нужды. Вам скоро понадобятся. Примите уж от души.
Так удачно закончилась первая работа на себя. В разных местах ее называли по-разному, где-то халтурой, где-то шабашкой. В последующем в воскресные дни отец часто ходил халтурить. Ходил один. Пилил дрова лучковой пилой.
Мама по поводу беременности ходила в больницу. Вернулась перепуганная, в слезах. Врачи сказали, что у нее неправильно лежит плод, поперек лежит. Когда подойдет время рожать, придется делать операцию. Конечно, поделилась бедой с соседками, и услышала такое, лучше бы не рассказывала. Знакомая Дуся Тарасова рассказала, что у ее знакомой был такой случай, плод неправильно лежал, так при родах ей разрезали живот, ребенка достали, а мать не смогли спасти. Скончалась. «Как же скончалась, – плакала мама, – а как поднимать детей»?
Однажды мы с мамой гуляли возле барака и встретили соседку, бабушку Наташу, мать Сергея Вахрушева. Это была еще не старая женщина, но больная и похожая на бабушку. Мужа недавно схоронила, осталась с несовершеннолетним сыном.
– Гутя, – обратилась она к маме, – слышала о твоем горе. Зайди ко мне, я посмотрю, может быть ничего страшного и нет.
Мы вошли. Комната большая, поделенная дощатой перегородкой. В первой части расположена печка, кухня, во второй – спальня. Меня усадили за кухонный стол, а мама прошла в спальню. Бабушка обильно смазала ладони рук мыльной пеной и стала гладить мамин живот.
– Ну, вот он твой ребеночек, чувствуешь, толкается, тесно ему. И лежит как надо. Не толкайся, тебе еще рано, пока подрасти. – Бабушка спокойно рассказывала, словно все видела и на душе от ее слов становилось тепло и спокойно. – Не переживай, все у тебя хорошо. Через недельку зайдешь, еще понаблюдаем. И не нервничай, ребенку нужен покой.
Какое счастье! Послал нам Бог талантливого и участливого человека, который так просто отвел беду. Мама ожила, улыбалась и с уверенностью ждала появления нового члена семьи. Теперь она сама частенько ходила к бабушке, поговорить или что-либо помочь по хозяйству.
Папа, а точнее тятя, так я звал его по-деревенски, заметил, что, играя я часто мурлыкаю под нос песенку. А он любил петь, это у него получалось. Однажды он подсел ко мне на скамейку, прижал рукой к себе и, глядя в лицо, сказал:
– Давай споем Катюшу! – И тихо начал:
«Расцветали яблони и груши…», – Ну, давай, давай. И я пристроился:
«Поплыли туманы над рекой…»
Детский звонкий голосок зазвучал громко, с уверенностью. Песня доставила нам удовольствие, возникла уверенность, что мы сделали неожиданное полезное дело. Между нами родилось нечто новое, и мы его постоянно поддерживали. Какое счастье испытываешь, когда поешь, когда в душе рождаются звуки и правильно извлекаются голосом. Для себя я пою всю жизнь, правда сейчас в старости голосовые связки высохли и угнетают меня.
В нашей семье была еще одна беда, которая тянулась из прошлого. Родители чувствовали, ее надо решать, но как? Нужен грамотный человек, способный дать дельный совет. Однажды тятя привел с работы незнакомого нам мужчину, Николая Степановича. Он выглядел внушительно, в руках держал портфель, это был начальник отца. Мужчины сели за стол, на котором оказалась бутылка водки, сковородка с жареной картошкой. Тятя подчевал гостя, я тихо сидел на скамейке у печки, слушал. Когда языки у людей за столом развязались, отец вдруг уверенно заявил:
– Николай Степанович, а у меня сынок хорошо поет. Ваня давай Катюшу. – Я засмущался перед незнакомым человеком. Тогда тятя подсел ко мне на скамейку, попросил:
– Давай, – и запел, я подстроился к нему. Получилось хорошо, от души.
– Хороший мальчик, – похвалил гость.
– Мы его в школу собираем, – хитро подступил к делу отец, – да только с документами у нас не все в порядке.
– Что такое?
– Когда он родился, нам выдали свидетельство о рождении с указанием места жительства как «спец поселок» Крутой. Вот, мы и переживаем, не навредит ли это в его жизни.
– Да-а, – сказал Николай Степанович, – а давайте мы поступим так. Как будто потеряли старое свидетельство и попросим выдать копию. Может быть, там не будет этих слов.
– Николай Степанович, как это сделать, помоги уж, пожалуйста, оформить бумагу.
Николай Степанович открыл портфель, достал лист бумаги, перьевую ручку, попросил чернильницу и написал заявление в Первоуральский райисполком с просьбой выдать копию свидетельства о рождении Глебова Ивана Тихоновича взамен утерянного документа. И, о удача. Через некоторое время получили желаемое свидетельство о рождении типового образца с указанием места рождения в деревне Крутая. С этим документом я прожил всю жизнь. А тогда без проблем приняли меня в первый класс начальной школы.
Приближался Новый 1946 год. Мы его никак не отмечали. Только рано утром первого января в нашей комнате все засуетились, разговаривали громко. Я проснулся, услышав голос бабушки Наташи Вахрушевой. Она требовала быстро нагреть воды и вызвать скорую помощь. Тятя, подчиняясь, затопил печь, поставил чугунок с водой греться и ушел вызывать врача. Телефон был расположен далеко, так что он вернулся примерно через час. Сказал, что должны приехать. Мы с ним устроились в закутке, за перегородкой, ждали. Вдруг раздался громкий детский плачь.
– Тихон, иди принимай сына, – просто сказала бабушка Наташа. Она обтерла малыша, спеленала и положила к груди матери. – Покорми его. – Кроха быстро присосался к соску, замолк, и вскоре уснул.
Примерно через час приехал врач скорой помощи, осмотрел ребенка, выписал какую-то бумагу и уехал.
Неизвестно откуда в комнате появилась зыбка, подвесная кроватка для младенца. Ее подвесили с помощью большой витой пружины на крюке, заделанном в потолке. А я-то гадал, зачем в потолке торчит крюк. Вон оно оказывается для чего. В зыбке подготовили постель и уложили моего братика. Мне дозволили покачать зыбку.
Родители долго договаривались, каким именем назвать малышку. Наконец, решили назвать Васей, Василием Тихоновичем. Тятя пошел в ЗАГС регистрировать рождение ребенка. Его спросили, как решили назвать мальчика. Тятя, как он потом рассказывал, растерялся, совсем забыл, как они с мамой уговорились и в спешке назвал имя Михаил. Так и записали, и выдали свидетельство о рождении. Так и живет по сей день мой младший брат Михаил Тихонович.
А тогда надо было еще достать соску. Где-то нашли, но резиновую соску ребенок отказался сосать, выплевывал. Тогда вопрос решили по-крестьянски, как всегда, делали в деревнях. Тятя пошел на колхозный рынок, купил вымя и голову коровы. Соски вымени сварили, мягкие ткани отделили от кожи. Вот тебе и соска. Рога отпилили пилой, тоже сварили, потом внутренности очистили ножом, получился рожок. На рожок надели соску, закрепили суровой ниткой. Вот, такую соску Миша сосал. Когда подоспело время прикорма, в полость рожка чайной ложкой наливали подготовленное молоко, и мой братишка с удовольствием сосал, причмокивал.
Родители опять уходили на халтуру, пилить дрова. Я выполнял обязанности няньки. И накормлю, и спеленаю, и спать уложу, колыбельные песенки спою. Удивительно, откуда-то знал много колыбельных песенок. Потом их пел своим детям и внукам. Тогда почему-то младенцев пеленали. Надо было завернуть пеленками так, чтобы ручки располагались прямо вдоль туловища, и ножки не согнуты. Для надежности тело поверх пеленок перевязывали поясом. Это же настоящие пытки. Но так делали все или почти все.
Несчастие, словно преследовало нашу семью. Тятя стал часто болеть. На работу в водоканал уже не ходил, иногда только на халтуру. У него болел живот. Врачи советовали соблюдать диету питания. Ну, какая диета, если кроме молока и картошки у нас ничего не было. Испытывал сильные приступы боли, особенно по ночам. Как сейчас, вижу, сидит на теплой печке на площадке 0,6;1,0 метра квадратных, уснуть не может, временами сильно ругается. Лекарства не помогают.
Врачи поставили диагноз язва желудка. Предложили лечь в больницу на хирургическую операцию. Очень страшно, ведь резать будут, но выхода нет. Согласился. Мама ходила к нему, навещала, разговаривала. Возвращаясь, приносила мне гостинец от тяти, кусочек белого хлеба. Сам не ел, считал, что ребенку нужнее. Операцию сделали 18 декабря, мама разговаривала с ним, он был доволен, боли не было, а ночью на 19 декабря 1946 года мой тятя умер. Мама пришла из больницы, плакала. Я понимал, произошло что-то непоправимое, но детский ум не мог оценить последствия такой утраты. Мы разом осиротели, остались с мамой. У нее нас с братом двое. Мне было восемь лет, брату – около годика.
Мама стала срочно искать работу. Нашла, устроилась уборщицей в управление завода резиновых изделий. За место держалась и очень переживала, когда шли разговоры о сокращении штатов. Основная продукция завода – резиновые сапоги. На слуху у нас были такие термины, как каучук, резина, сажа, вальцы. Мама дополнительно подрабатывала, и даже меня водила в воскресение на подработку. Мы вычерчивали на листе резины мелом по шаблону подошву и вырезали ножницами. Резину резать не просто. Скоро пальцы сбились в кровяные мозоли. Вот тебе и работник. Мама постоянно искала дополнительную работу. Топила баню для рабочих, убиралась в цехе, мыла посуду в буфете. Жили мы бедно. Когда стали давать квартиры в хрущевских домах, их получили все семьи, приехавшие с нами из спецпоселка. Я часто думал, был бы тятя жив, и нам бы дали благоустроенную квартиру. Пока-что мы оставались жить в бараке.