ЖЖЕНЫЙ
1. Жженый и свинья
В селе Кудыкино на перекрестке улиц Степана Разина и Зои Космодемьянской дед Жженый сбил на своем мэрсэдэсе вывернувшуюся из ниоткуда свинью.
Она взлетела птицей над дорогой, дико взвизгнула - хрясть!
Подергалась, подергалась, и п***ец.
Лежала в выбоине дороги, страшная, похожая на мертвую жирную бабу.
Выбежала из избы свиновладелица Митрофанна и закричала тем криком, каким кричали при бомбежках, расстрелах и отходе последнего поезда в эвакуацию:
- Ы-ы-ы-ы-ы-ы!
Из-за свинюги поганой.
Эх, люди! Хрячьи твари!
- Убивец! Убивец! Убивец! Что я зимой жрать буду?!
- Хряка, бля! - харкнул Жженый.
- Ишь, умный какой! До сентября он бы еще на пуд отъелся! Это считай, целая нога!
Ногой она во врага!
- А хошь, я ногу от себя отрежу! Хошь?
Подвернул брючину и дернул зверино-волосатой лапой в сторону Митрофанны:
- На! Жри!
Это была правая нога Жженого. Левую он потерял в битве за Одер и ходил с 43-го на протезе.
Он кровь проливал, ногу родную за родину положил, а она, людоедка, твою мать, хрен с тобой, жалко ее, рот беззубый, сын спился, огород гниет, кулачье недораскулаченное, сала ей мало, бабьё надо за сиськи, и в койку.
Все избы вокруг глядели глазами хитрющими.
Тьфу!
Чо вылупились? Кина не будет, кинщик спился!
Сперва носила его по земле деревяшка срамная, как у солдата из красивых стихов, что в школе учат.
Потом:
- Сидит заяц на заборе, в алюминьевых штанах!
И кому какое дело, что прореха на болтах!
А теперь вот - нога, больно дорогА, из титана-победита!
Его так и звали собутыльники в пивной - Титан-Победит!
2. Жженый и рейхстаг
Жженый воевал с сорок первого по сорок пятый, до Берлина дошел.
Всей Европе надавали по жопе!
На рейхстаге их б***ском, на логовище зверя, расписался.
Кое-что накалялякал немчуре, для памяти.
Не то, чему политруки учили.
И фамилию свою под посланием поставил.
Фамилию Жженый его родитель, Епифан Ильич, получил от народа, а до того он был Кудыкин, как вся деревня.
За то, что дом свой сжег нахрен.
Со всем скарбом и обиходом.
Чтоб райкомовцам, лодырям, которые царя и Бога продали, кресты поснимали, красны тряпки повязали - ни х*я не досталось.
И поехал на Колыму, где и сгинул.
А Илюшку с братом Ванькой с тех пор называли Жженые.
На рейхстаге Илюшино послание еще в 53-м (Сталин умер) зачистили, по отдельному решению Буденстага.
Потому как нецензурное оно.
Соскребли и рисунок - с членом, но не Политбюро.
А положил я на вас!
Заштукатурили и замазали.
Но фамилия осталась, ее и сейчас туристы из всех стран мира беспрепятственно могут видеть.
3. Жженый и Тарас Бульба
По чесноку, есть, как есть: Жженый.
За то еще, что курит самокрутки, одну от одной.
Сам их скручивает из газет, набивает махоркой.
И жжет, все нутро себе выжег.
Из старых газет, со Сталиным, Хрущевым и Брежневым.
При Ельцине только перестал выписывать.
А так целую историю на махорку искурил.
Казак Тарас Бульба тоже люльку свою палил, не жил без нее.
И врагам ее не отдал.
Погиб за нее.
На костре казака сожгли.
Иль я не Илья!
В огне не горю!
В воде, в водке не тону!
Пил Илья Епифаныч краснознаменно.
Бражку.
Сам ее гнал.
Невыпившим его никто и никогда нигде не видел.
Но и пьяным тоже не видел никто.
Всегда либо под балдой, либо с бодуна.
Под балдой гонял вокруг избы жену и двух племянниц - уж визгу не оберешься!
Даром, что нога на протезе, кулаки-то пудовые, мужицкие, берегись!
В сто лет.
- Ты умрешь-то когда, дед?
- А никогда не умру. Не хочу, и не умру!
4. Жженый и братва
Рассекал по деревне на шестерке, которую еще называли советский мэрсеэдэс и которую на очередное 9-е мая подарила ему Выхинская мафия.
Та самая, что бензоколонки жгла, депутатов взрывала, паспорта отбирала у бичей и в пруду их топила, а потом на ворованные деньги церкви и школы строила.
В ближнем Подмосковье все прихватизировали, что плохо лежало (а плохо тогда что не лежало?), переметнулись на Подмосковье дальнее, отписывать на себя родные просторы, леса-поля и вообще все, до чего руки дотянулись.
Шшупальцы ихние.
Все брали - что к полу не прибито, и даже то, что к полу прибито.
Корытом с помоями не брезговали.
Коз оттягивали.
Местные распалились - не отдадим родной земли под сапог захватчика!
На вилы вас!
Дрекольем!
Волчьих ям нарыть!
Колодцы отравить!
В сортирах топить!
Сидит Жженый на крыльце, курит.
У крыльца тормозит козел пиндосский. Вылезли двое.
- Скажи-ка, дядя! Где у вас тут Кудыкина гора?
- Дык так-херак. Не объяснишь.
- Покажешь?
- Смотря что, по жизни, такое дело!
Достали пачку мятных пряников, суют ему.
- Бери, бери! Тебя как звать-то, дядя?
- Иван.
- Бери, Иван! А по фамилии?
- Сусанин.
Они покривились:
- Вертай назад мятны пряники!
Сели в своего козла черножопого и укатили.
Сусанин показал вслед черный кукиш.
Дубина народной войны нависла над врагами Отечества.
- Бабка! Оккупанты в деревне есть?
- Нету, голубчики!
- Но мы, на случай, рельсы-то подорвем!
5. Жженый и дерьмократы
В скором времени, дабы прижиться за МКАД (есть ли жизнь за МКАД?), братки выстроили в Кудыкино церковь Воскресения Христа Бога Нашего и ресторан "Лебединое озеро", конечно, сразу переименованное деревней в б****ное.
С дискотекой. Дикой какой-то тыкой.
Интересно девки пляшут.
Доярки да свинарки, сиськи-то не городские.
И целуются так, что хрен аж моржовый.
Некоторые бандюги на них и женились, и детишек на свет произвели, по понятиям.
В ресторане пальмы и сикиморы с кадках.
Икея! Нету шика выше!
Пахан их Дыркастый собирал кудыкинцев (приглашения в каждую избу, будьте-нате, с золотым обрезом) в своем "Лебозере", как лебедь, не моча зада.
И произносил в микрофон речи типа:
- Земляки!
- Дамы и господа!
- Товарищи и товарки!
- Ангелы и демоны!
- Россияне!
- Братья и сестры!
Отныне вы в надежных руках!
Выхинские сокола поведут ваши поля и огороды в солнечные прерии Свободной Русской Америки!
Российские ковбои! Эльфы и феи отеческого, исконного, посконного Кудыкина! Настал звездный час для крупного рогатого скота!
Дерьмократы, бля.
Подпиносники.
Подштатники, сраные подштанники.
Шли б вы подальше вместе со своей Америкой.
Лесом и полем.
Обнимитеся вы с ней и удавитеся.
7. Жженый на мэрсэдэсе
Депутат Госдумы в черном смокинге с порт-букетом и в крахмальной, будто каменная, сорочке:
- Деды войвале! Не посрамили Россию-мать!
И один из вас даже оставил автограф на их вампирском рейхстаге!
Аплодисменты, земляки!
Респект тебе и уважуха, Илья Епифаныч Жженый!
Труден и суров был путь солдата к победе! Много дней ты провел в ожесточенных боях за Родину-мать...
Потом, как водится, про великие идеи Ленина-Сталина, картинки в твоем букваре, отцовскую буденовку, что где-то в шкафу мы нашли, и доблестный труд на полях и в коровниках Отчизны.
- Да не работал я вжись в колхозах ваших, мать их, перемать!- шумел из зала Жженый, - Сам себя кормил! Х*ли за палки ваши организм через себя драть!
Дед Илья и впрямь на строй никогда взъя*бывал, жил на самом себе: зимой валенки валял (и дурака) летом печи клал (и на всех, с прибором).
За это и питался.
Тогда-то братки и подарили Жженому почти не юзаные "Жигули" шестой модели - коммунистический мэрсэдэс .
Зал:
- Хо-хо-хо-хо!
- Го-го-го-го!
С помпой ключи вручили.
На тебе, пенсионер-с - мэрс!
Он сел за руль и поехал.
Сразу во всех направлениях.
Зря, что ли, танк четыре года водил.
Прав у него не было. От слова совсем.
Сбивал в переулках и на большаке кур, гусей, свиней, рогатых чертей и подгулявших кикимор.
Но гаишники его никогда не дергали, в трубку дурную дышать не заставляли.
Дед Берлин брал, это тебе не хрен моржовый.
8. Жженый и Живопыра
Не буди лиха, пока оно тихо.
Сосед на букву С.
Сука, стало быть.
Фазенда у него.
С беломраморными колоннами.
В Кудыкино черные избы чередовались с белыми виллами, как новые вставные зубы в челюсти со старыми, гнилыми.
Избяные, понятно, ненавидели этих с виллами.
Их бы вилами под хвост!
Жженый характер не мог не выразиться в чистой идейной злобе.
Чувство это было основано исключительно на факте приобретения соседнего участка, по логике: купил, а не получил как я, за заслуги - стало быть, враг, вор и предатель Родины.
Дед Жженый регулярно устраивал различные подлянки соседствующему: от мусора, кинутого через забор до воняющей навозной кучи на границе участка.
На контакт с мафиозой идти отказывался, от слова совсем.
Того, по кличке Живопыра, это доставало.
Драйв ломало.
Братки ему советовали не заморачиваться, а киллера малобюджетного проплатить.
Но дед был фронтовиком. Настоящим.
И Живопыра, который, чоужтам, бывало, отрубал пальцы бичам, топил их в Выхинском пруду, с удивлением понял, что не может заставить себя включить ответку.
9. Жженый и компьютер
Да, говно вопрос!
Японская колонка-динамик эксклюзивного уровня воспроизведения. Ее подключили к дорогому ноутбуку, по крышку навороченному.
Сие последнее слово мировых компьютерных технологий тайно разместили в черсполосице грядок.
Вторая часть замысла оказалась посложнее, но пацан сказал, пацан ответил. Через питерских коллег был получен выход на черных копателей, которые хоть и со скрипом, но смогли предоставить соседу С. рабочий "косторез" ( MG42) - знаменитый пулемет Вермахта.
Прошел ночной дождик, и земля была еще сырая, жирная, смачная, хоть режь ее ножом и ешь.
Пахло черемухой в майском победном цвету.
Куковала кукушка, деточек своих брошенных, в чужие гнезда подкинутых, вспоминала.
Дед вышел на вахту, перекинул через забор к врагу несколько пустых консервных банок.
Внезапно воздух прорезал отчетливый звук пулеметной очереди, разнесенный по эфиру японской колонкой.
Устрашения для.
Жженый упал, как застрелянный.
На грудь, плашмя.
Действие, которое он помнил чутьем битого зверя, заняло у него меньше секунды.
Врезалось посмерть.
Поднявшись, он кулаком сшиб с рубахи и штанов прилипшую грязь.
Дома достал из-под печной вьюшки трофейный браунинг, пачку патронов.
Протер механизм рыжиковым маслицем.
Зарядил.
Вышел во двор.
И расстрелял е**ный пулемет Вермахта, а также б***ский ноутбук со всем его фуфлом.
Эх, аглицкая вещь!
Тырнет, них*я в нем нет!
Кто фашизму хребет сломал, тому и Сеть паучья не страшна!
Не подвел браунинг.
Это фронтовое оружие, а не хрен тебе собачий.
Я еще из него в пиндосов и подпиндрсников постреляю!
Живопыра съехал с дачи.
Ку-ку!
10. Жженый и цензура
Жженый жег.
Не жил без мата.
В том смысле, что умер бы, если б его от мата отключили.
Он матом не ругался, он им разговаривал, с жизнью и с людьми.
Русская речь без матерщины - это доклад.
После одного такого выступления в ресторане "Лебозеро" - "Бойцы вспоминают минувшие дни", глава администрации сельского поселения Кудыкино Ежов М.К. распорядился, чтобы отныне фронтовик Жженый читал на трибуне текст, составленный активом педагогов Кудыкинской общеобразовательной средней школы и утвержденный администрацией района.
Директор школы Алевтина Сысоевна Мухамедьярова в парадном костюме и в парикмахерской прическе лично вела концерт.
- А теперь мы приглашаем к микрофону победителя фашизма, разгромившего врага в его логове, легендарного Жженого Илью Епифановича!
И весь зал вставал, отбивал ладони.
Жженый забирался на трибуну, надевал очки, бубнил согласованный текст по бумажке, безбожно все в нем перевирая, что никого, впрочем, не смущало.
И добавлял от себя что-нибудь вроде:
- Помню, наткнулись мы в кустах на роту немцев.
Они срали.
А мы как начали саблями махать, так всех и положили.
Разгорячились, еще и леса два гектара свалили!
На фашистюг в Расее медвежья болезнь нападает.
Карательный отряд прислали - а что нам, они все тут и обкакались.
По уши в говне!
Вопрос из зала:
- Дед, а скажи честно, вы баб в Берлине имели?
- А бабы у немцев, сынки, скажу я вам, до мужиков, ух!
Бывает, в дом ногой дверь выбьешь, вбежишь внутрь, очередь из автомата в потолок дашь, а они аж трясутся - так мужика хотят!
Фрау-мадам, я вам дам по задам!
Морген фри, нос утри!
За*бись оно в доску!
Зал:
- Хо-хо-хо-хо!
- О-го-го-го!
11. Жженый и голуби
После чего на сцену выпускали музыкально одаренную девочку Рябинину Сашу с баяном.
А за ней, под торжественный марш "Прощание славянки" бравым строем выходил сводный хор младших и старших классов Кудыкинской общеобразовательной средней школы.
Все в беленьких рубашечках, в наглаженных мамами штанах и юбочках, в обуви "на выход".
Становились в три ряда: младшие впереди, старшие позади.
Саша виртуозно перебирала кнопочки баянные умными пальчиками.
Хор исполнял песню "Темная ночь, только пули свистят по степи".
И песню "Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч".
И песню "Легендарный Севатополь".
Сгиньте враги!
Любовь, побеждай смерть!
Воссияй правда на всем белом свете!
А сидящая в зале дочь Ильи Епифаныча старая Катюша всякий раз вспоминала голубей.
Голуби жили у них на чердаке большой семьей.
Гулили за стрехой.
Шуршали.
Целовались-миловались.
Выводили голубят.
Батя их любил, хотя грозился убить за то, что они все на свете нахрен засрали.
Он хотел, чтоб его дочь Катюша играла на бояне.
И организовался даже кружок при школе.
Но туда надо было со своим бояном ходить.
А он стоил в сельпо сорок рябчиков.
Таких денег в доме не было.
Отец ставил силки на чердаке.
Мать ощипывала перья.
Голеньки, они становились совсем жаленьки.
Тельца-то больно маленьки, худеньки.
Старшая сестра ставила на печь сковороду, предварительно смазав ее салом.
Сало стреляло искрами.
И они все лето ели голубей.
Катя плакала каждое утро от того, что не слышала на чердаке с детства привычных, грудных, истомных стонов птиц.
Голубчиков жалко! Голубушек их беленьких! Голубяток с клювиками!
Но зато у нее был боян.
За смерть непорочных созданий купленный.
И все праздники, все семейные сходки, свадьбы, похороны она играла на нем людям.
Выступала.
Гордая и злая.
Под ее боянное море разливанное рыдали, плясали, жись проклинали, эту стерву жись.
Чудо-жись прекрасную, в душу ее и в мать.
- Издалека, долго течет река Волга,
Течет река Волга, конца и края нет!
Среди хлебов спелых, среди снегов белых
Течет моя Волга, а мне семнадцать лет!
И: Запрягайте, хлопцы, коней!
И: Мне в холодной землянке тепло! От твоей негасимой любви!
И: На переднем Стенька Разин, обнявшись, сидит с княжной, свадьбу новую справляет, сам веселый и хмельной!
А потом прелюдии Иоганна Себастьяна Баха.
Но зачем все эти звуки и муки, вся эта несусветная, под дых дающая красота, когда голубочка сизого, гуленьки невинного, сизокрылого на свете нет!
Распрягайте, хлопцы, коней!
Волга, не течи!
Поверни обратно!
- Папа! Не надо мне никакой красы на свете, зачем мы голубков истребили! - и горько зарыдала.
- Доча! Они живы! - сказал ей нетверезый с утра Илья Епифанович и провел растопыренной ладонью по белым и черным боянным кнопочкам.
- Они там, в музыке сидят!
Плачут, Богу жалятся.
Ахают-вздыхают мехами.
12. Жженый в Москве
Жженый ездил на круглую годовшину Победы в Москву, столицу нашей Родины.
Смотрел с трибуны Парад на Красной площади.
Путин ему жал руку.
И сфоткались с ним на память!
А не хрен те моржовый.
- Здрасьте, товарищ милицанер!
А тот ему:
- Не товарищ, а господин!
- Извини, господин милицанер!
- Не милиционер, а полицейский!
- Господин, значит, полицейский. А что, немцы, давно в городе?
Зашел в метро покататься.
Вагон попался полный, местов нет.
Обдолбанный нарк сидит.
И тут Епифаныч подходит.
- Я на войне ногу потерял.
Нарк ноль внимания.
- Воевал, ногу потерял.
Hарк ноль внимания.
Тот уже орет:
- Я ногу потерял на фронте! А ты крыса тыловая! Расселся жопой!
- Отстань, дед, не видел я твоей ноги!
Епифаныч отстегнул свой протез из титана-победита и вдарил по башке нарку.
Дома, где солома едома.
На Кудыкиной горе, на которую посылают всех умников, озаботившихся вопросом, куда идет Россия?
На скрещении улиц Разина и Космодемьянской...
Жженый и был скрещением Зои Космодемьянской и Стеньки Разиина, их лютой помесью, их законным сыном.
Ну что тебе, дедка, Красная площадь-то, понравилась? - спрашивала племянница вернувшегося.
- Да херня какая-то. Я помню, как мы в сорок первом мавзолей маскировали от фашистов. Фашистюги ведь прямо в сенях у нас стояли. А тут вижу - мавзолей снова замаскировали.
Опять фашистюги, что ль, в сенях стоят.
13. Жженый в Берлине
Жженый ездил в Берлин.
По персональному приглашению Буденстага.
О Федеративной республике Германии он сообщал обычно только один факт:
- В среднем немец, он того, выпивает 200 литров пива в год. У нас такие немцы в седьмых-девятых классах учатся.
Его привели в супермаркет, рассчитывая вызвать у гомо советикус шок двумястами пятьюдеятью видами колбасы и тремястами сорока - сыров.
Жженый выгреб из морозильных прилавков сиськи-сосиски, сыры связками - сколько в руки поместилось.
И принялся раскладывать добычу в тележки всем покупателям, кто рядом оказался.
- Бери, немчура! Жри от пуза!
Немцы о**ели.
Один даже лег на пол, ничком, рядом со своей потребительской корзинкой и голову руками закрыл, как при обстреле.
Ветчина, говоришь? Вот те, на!
Буженина? Гуляй, рванина!
Надо бы так сиськи-масиськи.
В Берлине же он узнал, наконец, что надпись его на рейхстаге стерли, еще в 53-м (Сталин умер), по специальному постановлению Буденстага.
Поскольку нецензурная она.
Он ничего не сказал. Но в Музее II мировой войны разбил своим победитовым протезом витрину.
Стекла так и поскакали.
И забрал оттуда свою книжку бойца Красной Армии, неизвестно как в тот музей попавшую.
С тем и уехал.
14. Жженый и смерть
И вот он умер.
Сперва скончалась от опухоли жена Настасья Петровна.
Месяц ходил по двору и выл звериным воем.
Ничего не ел, только пил.
Потом умер сам.
Четыре дня лежал хладным трупом в избе.
Крысы вылезли из подпола и лицо Илье Епифанычу с одной стороны, что кверху была, объели.
Потом только соседи спохватились: а где ж Титан-Победит наш?
Эх!
Сжег ты себя, Илья Жженый!
Сжег махоркой и любовью.
15. Похороны Жженого
На похороны героя войны собралась вся родня, паханы с Выхинской мафии, районная администрация, областная администрация, Госдума... ну и кудыкинцы, куды без них.
Накрыли столы в наилучшем районном ресторане "Лебединое озеро".
С пальмами и сикиморами.
Денюжек не пожалели на дорогущее похоронное смарт-агенство "Апокалипсис сегодня".
Распорядитель похорон в черном фраке с хвостом и в крахмальной, будто каменная, сорочке:
- Земляки!
- Дамы и господа!
- Судари и сударыни!
- Товарищи и товарки!
- Россияне!
- Братья и сестры!
Сегодня мы провожаем в последний путь великого простого человека, победителя фашизма Илью Епифановича Жженого.
Труден и суров был путь солдата к победе! Много дней ты провел в ожесточенных боях за Родину-мать...
Потом, как положено, про великие идеи Ленина-Сталина, картинки в твоем букваре, отцовскую буденовку, что где-то в шкафу мы нашли, и доблестный труд на полях и в коровниках Отчизны.
Люди слушали его и искоса рассматривали друг друга, не вполне понимая, кто из них есть кто.
Илья Епифанович и Настасья Петровна родили с божьей помощью четверых сыновей, четверых дочерей, двадцать четыре внука, восемнадцать правнуков и двух (пока) праправнуков.
Сюда же вали целый полк племянников и племянниц, сватьев и братьев, кумушек и кумовей, дядьев и теток, щуров и пращуров, деверей и шуринов, золовок и невесток и седьмой воды на киселе.
Проживащих по факту в разных городах и весях, странах и континентах.
Сэмюэль Вернон Джонджи (так звучала фамилия Жженый по-английски) из штата Коннектикут:
- Мой дед Элайджа, я фспомню тебе на русски язик!
Не осилил.
Отдувался переводчик:
- Дед был примером настоящего мужчины для своего сына и нас, внуков. Многие даже не успели поблагодарить его за поддержку и помощь...
Он всегда учил нас не опускать руки, поэтому вытрем слезы и спрячем носовые платки. Я хочу, чтобы он нами гордился и в лучшем мире, где он сейчас пребывает...
Мы должны жить дальше, несмотря ни на что, потому что он всегда учил нас не сдаваться!
Наш оказался Вернон.
Стефани-Мэй Дюбуа из Парижа:
- Zh... ZhZh...
Далее этих четырех латинских букв, которые обозначают русский звук ЖЖ, у мадам дело не пошло.
Немая, немка, хоть и француженка, один хрен.
Язык-то поистрепала, кто его знает, обо что.
Ей все равно похлопали.
Битте-дритте! У-ля-ля!
Морген фри, нос утри!
- Авик-плезир! А ля гер, ком а ля гер! - приседала она в реверансах. - Мерси боку!
Жопа-то на боку.
Говорили, что сие есть бразильский имплант, но деревня не верила.
Отъелась на европейских-то харчах. Хап у тетеньки отработан.
Это она в Дуньку пошла. Мать ее, Дунька Жженая, жопой вточь такой же перед людьми вертела.
После депутата и главы областной администрации (что им положено, то и говорили) районная поэтесса бабушка Мирофанна (у которой свинью-то сбили) прочла стихи собственного сочинения:
Две слезинки капнули в цветы,
В две большие, розовые розы!
Из моей измученной души
Выкатились как росинки слезы!
Ушел ты, сокол, в дальний путь.
Родного тела не вернуть!
Родной ноги твоей дерьвянной
И страсти мочи несказанной!
Тебя, Илюша мой любимый,
Уж не дождусь к себе домой,
Порой ночной!
Ты вспоминай меня на небе,
Невенчаный жених ты мой!
И она завыла таким воем, каким выли солдатки, получившие похоронку.
Невесте-то за восемьдесят, ее на том свете с фонарями ищут.
Вот, б****ща, на женатого полезла.
А жениху-то женатому сто два годочка сравнялось.
Однако, страсть, как сказала поэтесса - сила несказанная.
Имел Илья порох в порховницах и шары в шароварах!
Константин Ильич Жженый, полковник с российской военной базы в Сирии:
- Я гляжу на твое фото, дед Илья, и только крепче сжимаю в своих руках автомат Калашникова!
Выбежала из за стола зареванная девчоночка лет шести, соседкина Лиза, обняла ручками большое фото, висевшее на стене:
- Дедушка, вернись! Миленький, вернись! Я скучаю по тебе! Я скучаю по тебе! - и в плач.
Мать ее увела.
16. Жженый и Гаага.
Восемнадцатилетний праправнук Данила раз, еще школьником, приезжал в Кудыкино, на летние каникулы.
Нашёл в комоде дедовы награды, и в городки на дворе играл полный кавалер ордена Боевого Красного Знамени.
С главной медалью - "За Отвагу", и с георгиевской ленточкой.
- Пущай! - сказал дед.
- Дедка, а сколько ты людей убил на войне?
- А ни одного. Я людей не убивал.
- Как это?
- Я фашистов убивал!
- Дедка, я читал, что на фронте русские были злые!
- П***ят. Русские - добрые!
- Докажи!
- У немцев на войне всё было злое - Тигры, Пантеры, а у русских доброе - Катюша.
Я Катюшей дочку назвал.
И добавил почему-то:
- Смотри, внук-правнук! Ежели вы Расею продадите, я из гроба встану! Зубами всех заем, не оторвете!
Звонил ему с почтамта, не с мобилы. Мобильников на Кудыкиной горе нет.
Спрашивал:
- Дедка, ты чего думаешь, Россия по украинскому вопросу права или не права?
Тот отвечал:
- А мне пох, права, не права. Я за Россию.
- А Путин хороший? Или плохой?
- А мне пох, хорош ли, плох. Я за Путина.
- А если нас будет Гаага судить?
- Чего? Кака така баба Яга?
- Европейский суд.
- Да тьфу на нее!
И сплюнул.
Гаагу Илья даже не удостоил на три буквы послать.
17. Гимн Жженому
Похороны меж тем колебались - то ли завершиться прилично, то ли пойти вразнос, в драку и сукровицу, как это в России бывает.
Но дорогущее столичное агентство "Апокалипсис сегодня" все-таки туго знало свое скорбное дело.
В самый момент рокового перелома, когда кто-то кого-то уже хватал за грудкИ, а другой кого-то - за грУдки, на сцену выпустили музыкально одаренную девочку Рябинкину Сашу с баяном.
А за ней под торжественный марш "Прощание славянки" бравым строем вышел сводный хор младших и старших классов Кудыкинской общеобразовательной средней школы.
Все в беленьких рубашечках, в наглаженных мамами штанах и юбочках, в обуви "на выход".
Встали в три ряда: младшие впереди, старшие позади.
Саша принялась виртуозно перебирать кнопочки баянные своими уже девичьими, наманикюренными пальчиками.
В выпускном классе уже. Раскрасавица, хоть икону пиши.
Хлетско, ласково играла. Инструмент слушался, стоная и плача.
Голуби у него внутри сидели!
Хор исполнил песню "Темная ночь, только пули свистят по степи".
И песню "Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч".
И песню "Легендарный Севатополь".
Сгиньте враги!
Любовь, побеждай смерть!
Воссияй правда на всем белом свете!
А потом Саша Рябинкина, стройная рябинушка, развернув широко, шире некуда, меха, загудела на бояне гимн Российской федерации.
И все встали.
Депутат, делегат, пахан, братва, Митрофанна, областная администрация, районная администрация, Сэмюэль Вернон Джонджи, полковник Илья Константинович Жженый, Катюша, продавщица сельпо тетя Сара, муж ее, главный бухгалтер Соломон Мордыхаич, праправнуки Данила с Махмудом, Стефани-Мэй Дюбуа, дояр Веня Кошкин, директор Кудыкинской общеобразовательной средней школы Алевтина Сысоевна Мухамедьярова...
И запели, на разные голоса, но с большим чувством:
- Россия - священная наша держава!
Россия - любимая наша страна!
Могучая воля, великая слава!
Твое достоянье на все времена!
Вся огромная страна, с ее столицами, деревеньками, лесами, реками, Кавказом, Алтаем, Байкалом пела гимн в честь ветерана:
- Славься, Отечество наше свободное!
Братских народов союз вековой!
Предками данная! Мудрость народная!
Славься страна, мы гордимся тобой!
Иностранцы, понятно, тянули: ла-ла-ла!
Это их главное слово: бла-бла-бла.
Данила глотнул рюмку водки, залпом, поперхнулся, закашлялся до слез и вышел в коридор.
Вслед за ним вышел и Махмуд, брат полуродной, младше на два года.
Махмуда Данила хорошо помнил. Все по тому же лету. Махмудку тогда тоже подкинули к делу и бабке на каникулы.
Они дрались все то лето, не на жизнь, а насмерть.
Пинались, кусались, носы друг другу кровянили, волосы выдирали.
Бабка Настена стыдила: не дети, а прости Господи, волчьё некультурное!
Дед Илья сказал:
- Пущай.
Данилка с Махмудкой друг-друга любили, но уничтожали.
- Ну, зравствуй, брат!
- Здравствуй, брат!
Полу-братья.
Отец один, матери разные.
- Я тебя бил, - сказал Махмуд.
- И я тебя, - сказал Данила.
- Я тебе завидовал.
Данила посмотрел ему в глаза.
Глаза были черные, мусульманские, басурманские, бесовские, чужие, но родные.
- Завидовал?
- Что ты законный сын. Что у тебя отец есть. Он на твоей матери женился. А я... Когда моя мать от русского забеременела, ее из дома выгнали. Она шла по улице с чемоданом, и весь аул собрался, и в нее камнями кидали. И кричали - джалаб! джалаб! - это значит... сам понимаешь, что.
Их с Махмудом отец воевал на первой Чеченской, солдатом. После в море ходил, на рыболовецком траулере.
- Мою мать отец поколачивал, - неожиданно для себя сказал Данила то, что другому не сказал бы. - Пил он. Когда его на берег списали, вообще спился с круга. И умер от пьянки - блевотой пьяной захлебнулся...
- Я не знал.
- А я про твою мать не знал.
Они помолчали.
Вернуться, что ли, в зал?
Там уже какая-то шняга.
Только что все вместе гимн пели. Сердце колыхалось, острой любовью к родине пронзенное.
Хрясть! Блях!
- Ты дедку Илью любил? - спросил Данила.
- Да.
- Давай к нему на могилу сходим. Это в сторону Кудыкиной горы. Одни. Без толпы.
- А, пошли!
Кудыкина гора!
То низкая, то высокая, то крутая, то пологая, то лысая, то лесистая, стоишь ты над деревней, над Россией, над миром, как памятник всему непостижимому и простому, страшному и чудесному, ненавистному и любимому, что есть здесь, было и будет, чему никогда не найдется никакого объяснения и ответа!
И не надо его.
19. Клятва
На старом Кудыкинском кладбище в зарослях ольхи и черемухи пел-заливался соловей.
Взошла луна, и тени от могильных оградок ложились на землю.
Но на свежей могиле деда не было ни оградки, ни плиты, ни памятника, только холмик с грубо сколоченным из двух деревяшек крестом.
Сто два года Жженый на свете прожил.
Может, он последний ветеран был.
Самый последний в России.
Данила загоревал.
Погладил рукою холмик.
И Махмуд загоревал:
- А помнишь, он нам говорил: "Не ссы, прорвемся!"
Этого Данила не помнил, но лицо деда, страшное, распухшее, объеденное крысами, вдруг явственно представилось ему. И жженые губы Жженого прошептали ему: "Не ссы, прорвемся".
И что-то отпустило.
- Ты повестку из военкомата получал, Махмуд?
- Да.
- И я.
- Мать плачет. Эх, мамка!
- И моя мать плачет.
Щелкал, чувыкал соловей, заливался волшебными трелями.
Отпевал ветерана.
Мамы плачут.
Сколько веков плачут!
Эх, Россия!
- Махмуд, ты отца ненавидишь?
- Нельзя отца ненавидеть! Отец это отец!
- Как ни скажи, он солдатом на войне был. А потом страну рыбой кормил.
- Атэц!
- Махмудка, давай с тобой станем родные братья!
- Как?
- А, крестами поменяемся!
Данила рассстегнул рубашку, сжал на груди подаренный мамой крестик, серебряный, на серебряной цепочке.
- Нету у меня креста. Я мусульманин! - сказал Махмуд.
- Тогда поклянемся прямо тут! На могиле деда клянись, что никогда меня не продашь и не предашь!
Махмуд встал на колени на черную могильную землю.
Данила встал на колени.
- Клянусь!
- И я тебе клянусь!
Они сшиблись ладонями.
Не ссы, прорвемся!
Дед Илья ни х*я не боялся.
Нас победить нельзя!
И луна щедро лила космический свет.
И черемуха пахла победительно.
- Царствие тебе небесное, дед! Земля пухом! - сказал Данила.
- Аллах акбар! - сказал Махмуд.
- Спи спокойно, дед! Ты не бойся, мы Россию не предадим!- сказал Данила.
- Мы Родину не сдадим! - сказал Махмуд.