Крушение мифов в Эпоху Перемен.
Существует приписываемое общественным сознанием китайцам проклятие: «Чтобы ты жил в Эпоху Перемен». Правда, сами китайцы утверждают, что это всего лишь европейские фантазии.
Впервые об этом проклятии стало известно в 1938 году, когда британская газета The Yorkshire Post процитировала выступление сэра Остина Чемберлена, который сказал: «Не так давно в Лондоне дипломат, проработавший несколько лет в Китае, сказал мне, что есть китайское проклятие, которое звучит как "Чтобы вы жили в интересные времена". Несомненно, что на нас обрушилось проклятие». И с тех пор эта фраза кочует из страны в страну как образец китайской мудрости, созданной в воображении Запада.
Брат президента США Роберт Кеннеди во время выступления в Кейптауне в 1966 году он сказал: «Есть китайское проклятие, которое гласит: "Чтобы вы жили в интересное время!" Как ни крути, мы живём в интересное время».
У этой пословицы есть и русский аналог, прозвучавший не менее тревожно для ушей советского человека конца 60-ых годов прошлого века из уст Лёлика, которого играл Анатолий Папанов в фильме поистине гениального режиссёра Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука»: «Чтобы ты жил на одну зарплату!»
Этот фильм можно считать настоящей энциклопедией советской, и, в первую очередь, российской жизни, хотя и преподнесённой в несколько утрированной манере.
Если же отвлечься от этих псевдоучёных искусствоведческих изысканий, то тема сегодняшних обывательских заметок будет касаться вещей достаточно спорных и серьёзных, от которых в конечном итоге будет зависеть, в какой стране и в каком мире будем жить мы и наши потомки. И тема эта посвящена множеству мифов, которые сложились о России и русских и о формировании своих мифов в русском национальном сознании.
То, что Эпоха Перемен уже у ворот, надеюсь, пояснять не требуется. При уходе из политики или из жизни вождя (эти процессы иногда совпадают, иногда нет) любой, самый преданный преемник всё равно будет вынужден менять своё окружение, а вместе с ним и те идеи, которые лягут в основу идеологии его правления.
В том, что уход Владимира Владимировича Путина не за горами, может подтвердить любой внимательный наблюдатель последнего военного парада, посвящённого Дню Победы. Впору делать ставки на то, кто первым будет вынужден уйти из власти – наш ли бессменный вождь или его белорусский коллега Александр Григорьевич Лукашенко, состояние которого явно ухудшается прямо на глазах.
А новая эпоха требует новых идей.
Можно продолжать бегать по кругу, пытаясь вновь воспроизвести имперский цикл российской истории с одним и тем же конечным результатом, а можно рискнуть и попытаться построить нечто новое, более приемлемое для жизни, пусть и менее помпезное и величественное. Но для того, чтобы можно было создать проект нового, необходимо понять, почему провалились предыдущие проекты и как это связано с национальным сознанием и национальными мифами народа.
Мы в детстве смеялись над тем, как якобы описывалась на Западе наша страна: по Красной площади идёт пьяный мужик в шапке-ушанке и ватнике, из кармана которого торчит недопитая бутыль самогона, в одной руке он держит балалайку, а в другой поводок от выдрессированного медведя, танцующего чуть ли не вприсядку. Разумеется, после этого у советского читателя складывалось ощущение, что иностранцы – какие-то недоумки, не имеющие ума и возможности понять, как быстро развивается Советский Союз.
Только с возрастом и возрастающим жизненным опытом мы начинали осознавать, что пропаганда и жизнь – это две прямые, которые часто не имеют точек пересечения. И что наши пропагандисты специально пытались представить наших оппонентов полоумными идиотами, не знающими и не понимающими Россию.
Практически на протяжении всей зафиксированной письменными источниками истории на Западе хорошо знали и вполне адекватно воспринимали своих восточных соседей. Не было у них никаких сомнений, что власть над ильменскими словенами по праву наследования принял Рёрик Ютландский, который был женат на дочери Гостомысла, правившего тем краем.
Их не удивляло, что скандинавские князья достаточно быстро взяли под контроль путь из «Варяг в Греки», хотя для этого им пришлось вести войны с Хазарским каганатом, который также претендовал не только на охрану Великого Шёлкового пути, но и на контроль речных и морских путей, связывавших Скандинавию с Византией, Персией и Ближним Востоком. И авторы византийских, германских, польских, чешских хроник отнюдь не считали восточных славян дикарями. Они видели в них свою дальнюю родню, ещё не полностью познавшую свет Христовой истины, хотя христианство на будущей Руси начало распространяться намного раньше легендарного крещения в Днепре, организованного киевским князем Владимиром в 988 году.
Однако и в те легендарные времена они отмечали такие черты будущего русского народа, как легковерность, склонность к суевериям, готовность подчиняться грубой силе (одна легенда об аварах, запрягавших в свои повозки славянских женщин чего стоит!), пренебрежительное отношение к законам, склонность к супружеской неверности и чрезмерному употреблению горячительных напитков (хотя медовухе, конечно, было далеко до появившейся через несколько веков водки), отмечая при этом храбрость, гостеприимство и щедрость этих людей, а также красоту славянских женщин.
Если внимательно присмотреться к нашим современникам, то и без генетического анализа ДНК по методу Анатолия Алексеевича Клёсова можно утверждать, что именно эти люди и были нашими предками, и не так уж важно, говорили они на славянских, финно-угорских или тюркских наречиях, поскольку в каждом из нас смешано столько разных кровей, что приходится удивляться, какими причудливыми тропами сходились пути наших пращуров и их женских половинок.
Разумеется, выбор князя Александра Невского в пользу Орды, а не Запада, сыграл свою роль в нашей национальной истории. Но и в те времена продолжались торговые, семейные, религиозные и просто человеческие связи не только с Бату-Сараем, но и с западными соседями, на землях которых скоро возникнет и разрастётся Великое княжество Литовское, и с Польшей, и со Священной Римской империей Германской нации, и со Скандинавией, и там продолжали считать будущих россиян дальней роднёй и вполне себе нормальными для тех суровых времён людьми.
Конечно, история вначале Владимирско-Суздальского, а затем Московского княжества тоже была полна мрачных и кровавых эпизодов, но в целом ничего выдающегося для тех времён в этом не было, а в будущей просвещённой Западной Европе феодальные войны сопровождались не меньшим количеством безобразий.
Освободившись от монгольского ига, Московское княжество начало не только процесс консолидации остальных русских земель, но и начало достаточно интенсивно выстраивать свои отношения с Европой.
Сам факт присутствия московского митрополита Исидора на Ферраро-Флорентийском соборое 1439 года с позволения Московского князя Василия Второго Васильевича и подписания унии с Римской курией говорит о том, что даже в годы сохранения формального вассалитета по отношению к Бату-Сараю Московское княжество было ориентировано на Европу.
В 1472 году Иван Третий Васильевич женился на Софье Палеолог, брак с которой был предложен Римом и значительно укреплял авторитет московского князя. Но если бы он знал, что вместе с Софьей к нему приедет не только наследница Византийских императоров, но и византийщина со всеми дворцовыми интригами, он, видимо, не решился бы на такой шаг.
Как бы то ни было, никому из средневековых авторов до времён правления внука Софьи Палеолог Ивана Четвёртого Грозного не приходит в голову как-то отделять будущих россиян, а пока ещё московитов, от других европейцев.
Самое интересное состояло в том, что чем больше Иван Грозный рвался в Европу, начав Ливонскую войну, тем больше он надеялся жестокостью покорить «немцев», но ничего, кроме озлобления со стороны как самих завоевываемых, так и других европейских народов, эти попытки не вызывали. Даже для тех отнюдь не вегетарианских времён деятельность Ивана Васильевича что в Ливонии и в Великом княжестве Литовском, что в собственной стране казалась варварством и дикостью. Видимо, с тех самых пор отношение российских правителей с Европой приобрело характер детской обиды на говорящую куклу, которая перестала общаться с ребёнком после того, как он любовно оторвал ей голову. И виновата в подобном отношении была всегда Европа, ведь они-то, наши вожди, стремились в неё со всей нерастраченной медвежьей силой.
Что-то подобное имело место и во времена считающегося великим правителем России Петра Первого, который стремился европеизировать свою вотчину азиатскими методами, хотя до него куда более целенаправленно и умело этим занимались его дед Михаил Фёдорович, отец Алексей Михайлович, брат Фёдор Алексеевич и сестра Софья Алексеевна Романовы.
Я не случайно привёл этот краткий исторический экскурс. Без него трудно было бы описать те мифы общественного сознания, которые характерны для россиян.
Итак, считается, что русский народ крайне религиозен и духовен, предан своему государству и государю, в котором заключено само государство, без всяких сомнений в правильности его действий, склонен к коллективизму (общинности, соборности), отличается отсутствием расизма и этнических предпочтений в отношениях с другими людьми, бессеребренничеством, всегда готов горой стоять за правду, и вообще по своим духовным качествам превосходит все ранее бывшие и ныне существующие на планете Земля народы.
Вся «мощь» религиозности русского народа проявилась в 1917 году, когда на защиту «помазанника Божьего» Николая Второго не встала ни одна часть русской армии, а иерархи Русской Православной Церкви больше интересовались возможностью восстановления патриаршества, чем осуждением новых властей, поскольку и там ожидали свержения монархии.
Поэтому относительно спокойно были восприняты в народе и атеистическая пропаганда, и разрушение храмов. Сейчас часто можно слышать, что это, дескать, деятельность зловредных евреев, из которых, мол, и состояла основная масса большевиков, целенаправленно способствовала этому подрыву русской национальной идентичности, не существующей вне связи с РПЦ, но, во-первых, помимо РПЦ существовали и несколько старообрядческих церквей, на Юге Российской империи активно распространялись протестантские учения, имелись и многочисленные секты, включая даже такие экзотические, как «хлысты» или «скопцы».
Да и большевики-евреи негативно относились и к собственным раввинам, как и к православным попам, так что всё же главную роль сыграла не религиозная борьба иудаизма с православием, о которой начали активно говорить, начиная с 60-ых годов прошлого века, писатели-деревенщики, а борьба пусть порой наивного атеизма, называемого научным, со всеми возможными видами религиозного сознания, независимо от конфессии.
Что же касается особой духовности русского народа, то я склонен считать, что эта концепция была разработана во второй половине 19 века в среде русской интеллигенции при активном участии наших выдающихся писателей Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого.
Если же внимательно посмотреть пьесы таких выдающихся драматургов, как А.Н. Островский или А.В. Сухово-Кобылин, почитать произведения Н.С. Лескова и многих других российских бытописателей, то перед нами предстанут обычные люди со всеми присущими им страстями, позитивными и негативными чертами характера, не несущие внутри какой-то особой духовности, отличавшей их от представителей других народов. Платон Каратаев - герой выдуманный, как и "народ-бурундук" нашего Александра Гельевича Дугина. Если этот светоч философии считает себя бурундуком, это его личные трудности, я считаю себя человеком, как и считаю людьми окружающих меня.
Вообще феномен духовности тесно связан с феноменом русской интеллигенции, о которой будет сказано несколько позже.
Насчёт того, что народ как-то особо предан своим государям, вряд ли стоит рассуждать всерьёз. «Сила палку ломит», - основной принцип жизни русского человека внутри своей страны, поэтому частная жизнь важнее для него, чем общественная, хотя и приходится делать вид, что он всеми фибрами души одобряет «решения партии и правительства», будь то борьба с алкоголизмом, запрет абортов или обложение налогом каждого дерева на садовом участке.
Многие жители Центральной полосы или Севера России часто восхищаются, видя, как на Юге растут фруктовые деревья прямо на улицах. А ведь это последствия именно этого феномена, когда для того, чтобы не платить налоги, люди сажали эти деревья за воротами своего двора.
В целом я бы сказал, что русские как нация более атомизированы, чем другие народы, включая даже таких признанных индивидуалистов, как англосаксы. С одной стороны, эта атомизация позволяла выжить в непредсказуемом мире неожиданных политических и экономических решений властей, с другой – для власти это была гарантия невозможности формирования действенной оппозиции. Кроме того, это было и следствием массового переезда в города вчерашних сельских жителей, которые быстро теряли привычные социальные связи, а вновь возникавшие связи в трудовых коллективах не носили того характера, который был характерен для феномена «местных», когда вся деревня была готова драться с другой деревней в случае обиды там одного из своих жителей.
Так что когда мы говорим о племенной сплочённости представителей кавказских и среднеазиатских народов, не стоит забывать, что какие-то сто с небольшим лет назад и русский крестьянин, и горец, и среднеазиатский дехканин практически одинаково смотрели на мир и вели во многом сходный образ жизни, с учётом, конечно, мощного влияния ислама на все стороны жизни и климатические особенности.
Однако русские крестьяне начали массово переселяться в города уже в середине 19 века, а представители многих народов Северного Кавказа и Средней Азии намного позже, что приводит к выраженной разнице в менталитете. Через два-три городских поколения эти различия сглаживаются до состояния почти что неразличимости.
Что касается общинности и соборности. Община формировалась как необходимость совместных действий жителей села или деревни при проведении сельскохозяйственных работ и решения других вопросов, значение которых выходило за рамки одного домохозяйства. Кроме того, совместная работа позволяла быстрее построить дом, и традиция «толоки», когда вся улица строила дом соседу, достаточно долго сохранялась во многих регионах нашей страны. «Сегодня я помогу тебе, а завтра ты – мне», - наиболее рациональный подход к жизни в условиях нашего климата.
С течением времени происходил процесс распада общины, искусственно сдерживаемый государством, поскольку наличие общины облегчало для него сбор налогов и платежей (фискальная функция) и контроля за своими участниками в процессе их повседневных дел и при выезде для работы в другую местность (полицейская функция, паспортизация). Так что о какой-то особой общинности и соборности русского народа можно говорить только с большой натяжкой. Скорее можно говорить об общих принципах выживания в суровых условиях, будь то наша Сибирь или американская Аляска, где сегодня поможешь ты, а завтра помогут тебе.
Что касается отсутствия расизма и этнических предпочтений среди других народов, то тут вопрос весьма спорный. Судя по тому, какими эпитетами награждает русский народ представителей ряда народов, будь то южане, евреи или коренные народы Севера, скорее можно сказать, что брак с иноплеменниками рассматривается скорее как вынужденная мера, а уже по мере распада общины и переезда в города происходит гомогенизация населения, когда действительно личные предпочтения становятся важнее расовых и этнических. Это же свойство позволяет российским эмигрантам очень быстро адаптироваться в других странах, и через одно-два поколения связь с бывшей Родиной естественным образом утрачивается.
Среди не названных ранее особенностей русского народа я бы назвал предпочтение сложившихся в определённой среде понятий (воспринимаемым нередко в качестве справедливости) соблюдению формальной законности, часто воспринимаемой как нечто чуждое, навязываемое государством в своих целях. Это вполне объяснимо, так как на Западе значение писаных законов и судебного разбирательства конфликтов было связано как с историей (без Саксонского Зерцала, Салической Правды и Великой Хартии Вольностей не было бы современной западной правовой системы), так и с географией и организацией хозяйственной жизни.
В середине 90-ых годов весьма активно писаное право и судебные разбирательства стали быстро входить в жизнь российского общества, но после последних законодательных новелл за последние лет десять сложившаяся было к тому времени правовая система начала быстро разрушаться, и одной из главных задач новой власти станет гармонизация и фактически новое формирование правовой системы, ориентированной на гражданина. При наличии справедливых законов, системы их исполнения и возможности судебной защиты уважение к Закону вполне может стать такой же русской чертой, как и ценность справедливости.
Ну и куда же без вопроса о русской интеллигенции.
За что я люблю вульгарный марксизм, так это за ясность и лапидарность формулировок. Вся общественная история есть борьба классов за право использовать прибавочную стоимость произведённого продукта. Всё социальное как надстройка подчиняется экономике как базису. Борьба эксплуататоров и эксплуатируемых есть движитель мировой истории вплоть до возникновения социалистического общества, в котором право собственности на средство производства перейдёт в руки трудящихся.
Самое интересное, что сами классики, Карл Маркс и Фридрих Энгельс, куда более осторожно относились к своим словам, чем их яростные российские последователи. Так, К. Маркс выделял восточный вариант экономики, для которого характерно сочетание власти и собственности (почти как у нас в нынешней России). Они считали, что социалистическая революция должна созреть в промышленно развитых странах, и явно не считали Россию той страной, где такое возможно.
Но кто же из нас способен одолеть первоисточники? От конспектирования трудов В.И. Ленина в системе обучения хоть в ВУЗе или в техникуме, хоть политической подготовки в армии сводило скулы. А если ты готов воспринимать то, что сказано в учебнике, без должной критики и учишь цитаты только для того, чтобы благополучно забыть их, сразу же выйдя с экзамена, то эти представления автоматически начинали восприниматься как нечто вечное и не обсуждаемое.
И вот всё советское общество, если верить учебникам, состояло из двух классов – рабочего и колхозного крестьянства, и прослойки между ними в виде интеллигенции. Номенклатура как класс в этом условном обществе не существовала, а главным источником власти был союз членов Коммунистической партии Советского Союза и поддерживающих их беспартийных граждан.
Откровенно говоря, я сомневаюсь, что к русскому обществу когда-либо были применимы строгие рамки классовых различий. Слишком сложным оно было по составу, слишком текучим, и таковым остаётся и сегодня. Но об этом я скажу ниже. Это, кстати, гарантия того, что гражданская война нам не грозит, хотя без эксцессов смена власти обходится редко.
Пока что поговорим о том, существует ли такой феномен, как русская интеллигенция.
Обратимся к такому сомнительному и критикуемому, но прекрасному источнику, как «Википедия»:
Интеллиге;нция — слово, используется в функциональном и социальном значениях:
• в изначальном смысле, указывает на широкий спектр мыслительной деятельности, использовалось в латинском языке;
• в социальном значении, используется в отношении общественной группы людей, обладающей критическим способом мышления, высокой степенью социально-психологической рефлексии, способностью к систематизации знаний и опыта.
Производится от латинского глагола intellego, который имеет следующие значения: «ощущать, воспринимать, подмечать, замечать; познавать, узнавать; мыслить; знать толк, разбираться». Непосредственно латинское слово intellegentia включает в себя ряд психологических понятий: «понимание, рассудок, познавательная сила, способность восприятия; понятие, представление, идея; восприятие, чувственное познание; умение, искусство».
Единого мнения о первом употреблении понятия в социальном значении не существует.
Так, литературовед П. Н. Сакулин полагает, что термин «интеллигенция» был широко распространен в философской литературе Западной Европы уже в первой половине XIX века. Вместе с тем известна дневниковая запись В. А. Жуковского от 2 февраля 1836 года:
«Кареты, все исполненные лучшим петербургским дворянством, тем, которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию».
Однако нельзя однозначно утверждать, что в данном случае речь идёт о социальном значении слова.
Известно, что в отношении группы лиц слово «интеллигенция» (нем. Intelligenz) 46 раз фиксируется у К. Маркса в статьях «О сословных комиссиях в Пруссии» при указании соотношения «между представительством интеллигенции и сословным представительством земельной собственности в ландтаге» (1842 год).
В Российской империи слово «интеллигенция» встречается также в дневнике министра иностранных дел П. А. Валуева, опубликованном в 1865 году: «Управление по-прежнему будет состоять из элементов интеллигенции без различий сословий».
В новом значении слово «интеллигенция» встречается в словарях и энциклопедиях XIX века. Об этом пишет Б. А. Успенский в своей работе «Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры»:
Социальное значение данного слова впервые фиксируется в энциклопедиях — сначала в польских (Всеоб. энцикл. VII : 145 [1874 г.]), затем в русских (Березин П/2: с. 427—428 (1877 г .]); см.: Вуйцик 1962: 22, 24.
Слово употребляется во втором издании словаря В. Даля, как «разумная, образованная, умственно развитая часть жителей».
Журналист второй половины XIX века П. Боборыкин объявил себя первым, кто применил слово «интеллигенция» в социальном значении и утверждал, что заимствовал этот термин из немецкой культуры, где это слово использовалось для обозначения того слоя общества, представители которого занимаются интеллектуальной деятельностью. Объявляя себя «крестным отцом» нового понятия, Боборыкин настаивал на особом смысле, вложенном им в этот термин: он определял интеллигенцию как лиц «высокой умственной и этической культуры», а не как «работников умственного труда». По его мнению, интеллигенция в России — это чисто русский морально-этический феномен. К интеллигенции в этом понимании относятся люди разных профессиональных групп, принадлежащие к разным политическим движениям, но имеющие общую духовно-нравственную основу. Именно с этим особым смыслом слово «интеллигенция» вернулось затем обратно на Запад, где стало считаться специфически русским (англ. intelligentsia).
Кандидат исторических наук Т. В. Кисельникова отмечает, что разделяет следующий взгляд Е. Элбакян об интеллигенции, изложенный ей в статье «Между молотом и наковальней (Российская интеллигенция в ушедшем столетии)»:
Интеллигенция — социальная группа, которая занимается умственным трудом, отличается высоким образовательным уровнем и творческим характером своей деятельности, проявляющимся в привнесении личностно-индивидуального начала в эту деятельность, производит, сохраняет и несёт в другие социальные группы общечеловеческие ценности и достижения мировой культуры, обладает специфическими психологическими чертами и позитивными нравственно-этическими качествами. Последнее можно назвать интеллигентностью.
(Конец цитаты)
Я прошу прощения за такую длинную цитату, но здесь достаточно верно передана история термина «интеллигенция». И я считаю, что у Петра Дмитриевича Боборыкина действительно были все основания заявлять о себе, как открывателе феномена «русской интеллигенции».
К сожалению, как автор великолепных романов он несколько подзабыт, хотя его «Китай-город» можно считать настоящей энциклопедией жизни Москвы конца 19 века.
Сам Боборыкин, начав использовать это слово в своих журнальных публикациях 60-ых годов 19 века, объяснял, что заимствовал этот термин из немецкой культуры, где он использовался для обозначения части общества, которая занимается интеллектуальной деятельностью. Называя себя «крестным отцом» нового понятия, Боборыкин вкладывал в него особый смысл: определение интеллигенции как совокупности представителей «высокой умственной и этической культуры», а не «работников умственного труда». По его мнению, российская интеллигенция — это особый морально-этический феномен. К интеллигенции в этом понимании относятся представители разных профессиональных групп, различных политических убеждений, но имеющие общую духовно-нравственную основу. С этим смыслом понятие «интеллигенция» пришло обратно на Запад, где стало считаться чисто русским (intelligentsia).
С лёгкой руки Петра Дмитриевича этим словом стали обозначать всех работников умственного труда, занимавшимся им профессионально, объединив одним понятием и профессора университета, и мелкого конторского служащего, и врача, и вольного художника, невзирая на их сословное происхождение.
Лучше всего проблемы русской интеллигенции выразил даже не великий русский писатель и драматург Антон Павлович Чехов, а достаточно известный критик и журналист конца 19-начала 20 века Влас Михайлович Дорошевич.
И пусть простят меня читатели за огромный текст, который я приведу ниже, но лучше него не скажешь:
Интеллигенция.
«… Предлагаю тост за русскую интеллигенцию!»
Речь П. Д. Боборыкина.
Сын сапожника, кончивший университет, — вот что такое русская интеллигенция.
У сапожника Якова было три сына. Двое пошли по своей части и вышли в сапожники, а третий, Ванька, задался ученьем.
Бегал в городское училище, а потом его как-то определили в гимназию.
И отцу сказали:
— Ты, Яков, уж не противься. Мальчонку-то жаль: уж больно умный.
— Пущай балуется! — согласился Яков.
И пошёл Ванька учиться.
То отец кое-как горбом сколотит, за право ученья заплатит, то добрые люди внесут, то сам грошевыми уроками соберёт.
Обшарпанный, обтрёпанный, бегая в затасканном сюртучишке, с рукавами по локоть, зимой в холодном пальтишке, занимая у товарищей книги, кое-как кончил Иван гимназию и уехал в столицу в университет.
Жил голодно, существовал проблематично: то за круглые пятёрки стипендию дадут, то концерт устроят и внесут. Два раза в год ждал, что за невзнос выгонят. Не каждый день ел. Писал сочинения на золотую медаль, — и золотые медали продавал. Учил оболтусов по 6 рублей в месяц. Расставлял по ночам литераторам букву «ять».
Летом ездил то на кондиции, то на холеру.
И так кое-как кончил университет.
— Ну, теперь пора и родителей проведать! Как мои старики?
Отец — человек простой, — чтоб больше простого человека порадовать, диплом ему показал:
— Смотри, как батька!
— Фитанец получил! — одобрил отец.
— Фитанец получил! — рассмеялся Иван Яковлевич.
— Молодчага!
Ну, теперь надо думать, как жить.
— Вот что, батюшка! Того, что вы для меня делали, я никогда не забуду. Никогда не забуду, как вы горбом сколачивали, чтоб за меня в гимназию заплатить. Теперь пора и мне на вас поработать. Вы человек старый, вам и отдохнуть время. Переедем мы ко мне и заживём вместе, — на покое вы будете! Да и братьям надо что-нибудь получше устроить.
Яков нахмурился и сказал:
— Это не подходит! Мы сапожники природные, и нам своего дела рушить не приходится. И дед твой был сапожник, и я сапожник, и братья твои сапожники. Так и идёт. Спокон века мастерская стоит. Нам дела своего кидать не резон.
Подумал Иван Яковлевич, видит:
— Прав отец. Жизнь сложилась, — ломать её трудно.
А под сердцем что-то сосёт:
— Господи, Боже мой! Неужели я буду заниматься «чистым делом», а они так вот всю жизнь свою в вонючей мастерской, сгорбившись за дратвой, сидеть должны?
Лежит так Иван Яковлевич и думает, а через перегородку слышно, как в мастерскую заказчик зашёл. Голос такой весёлый, барственный.
— Здравствуйте, ребята! А! Яков? Жив, старый пёс?
— Что нам делается, батюшка Пётр Петрович! Что нам делается? — отвечает голос отца. — Живу, пока Бог грехам терпит!
— Живи, живи! — разрешил барственный голос. — Я ведь тебя, старого пса, сколько лет знаю!
— Давненько, батюшка! — согласился льстивый голос отца. — Сапожки заказать изволите?
— Сделай, сделай, старый пёс, сапожки. Сам мерку снимать будешь?
— Ужли ж кому поручу?!
Иван Яковлевич слышал, как отец стал на колени.
— У вас тут мозолечка, кажется, была?
— Хе-хе! Все мои мозоли помнит! Ах, старый пёс, старый пёс!
Понравилось человеку слово!
— Так на той неделе чтоб было готово, старый пёс! Так не обмани, старый пёс! Чтоб не жало, смотри, старый пёс!
Вышел Иван Яковлевич из-за перегородки:
— А позвольте вас спросить, милостивый государь, на каком вы основании человека «псить» себе позволяете? Что, у человека имени своего нет? А?
У отца по лицу пошло неудовольствие. У барина на лице явилось крайнее изумление.
— Это кто же такой?
— Сынок мой. Ниверситет кончил! — заискивающе извиняясь, сказал отец.
Заказчик смутился.
— Виноват… Я не знал… Мы с вашим отцом… мы десятки лет… До свидания, Яков… А сапоги… Сапог мне не делайте… Не надо…
И, не зная просто, куда глядеть, вышел.
— Заказчика отбил? — спросил отец. — 20 лет заказчиком был, а теперь от ворот поворот!
И все сидели и вздыхали.
— Ты вот что. Ты, ученье кончив, для утешения приехал, а не горе родителям причинять. Так ты жить живи, а порядков не рушь! Порядков не рушь! А уж ежели тебе, учёному человеку, так зазорно отца иметь, которого псом зовут, тогда уж…
Старик развёл руками.
— Тогда уж не прогневайся!
Яков отвернулся, и на глазах у него были слёзы!
— Только то бы помнить следовало, что отец твой, этого самого «пса» выслушивая, за тебя же в имназию платил. На того же Петра Петровича работаючи, тебя выпоил, выкормил.
Старик смолк, и все снова тяжко-тяжко вздохнули.
Отчаяние взяло Ивана Яковлевича.
— А, ну их! Какое я, действительно, право имею эти порядки ломать? Что я могу сделать? Не буду ни во что вмешиваться. Погощу, буду их «утешать», как они выражаются. Да и всё!
Лежит в прескверном настроении и слышит: мать, — думает, что он спит, — потихоньку плачет и соседке жалуется:
— Мы его поили, мы его кормили, мы горбом сколачивали, мы за него в имназию платили. А что вышло? Лежит, как чужак, в доме. Другие дети, — ну, он поругается, ну, он и согрубит, — да видать, что он о доме думает. А этот, как камень. Получит письмо с почты от знакомых. И читать торопится, — из-за обеда вскочит, руки дрожат, покеда конверт разорвёт. И читает. Раз прочтёт, другой прочтёт. И ходит! И ходит! И писать сядет. А не так — разорвёт. И волнуется. От чужих ведь! Из-за чужих волнуется! А свои — хоть бы ему что! Что в доме ни делайся, — слова не скажет!
Вскочил Иван Яковлевич:
«Не годится так! Верно это! Свои они мне! Должен, я их жизнью жить! Их жизнью волноваться. Верно это мать!»
Видит как-то, — мать плачет.
— О чём, маменька?
— Как же мне, Ванюшка, не плакать? Пётр-то, легко ли, гармонь купил! Самое последнее дело, уж ежели гармонь! Завелась у человека гармонь, — какой же он работник? Ему не работа на уме, а гармонь. Как бы на гармони поиграть!
Иван Яковлевич её утешил:
— Ну, что вы, маменька? Ну, что, за беда, что Петя гармонью купил?.. Вы, как бы вам это сказать… Ну, словом, вы напрасно плачете. Ей Богу ничего дурного в этом нет.
— Учи, учи мать-то ещё! Дура у тебя мать-то!..
Старуха пуще залилась слезами.
— Он бы, чем мать-то пожалеть, её же и дурит!
Пошёл Иван Яковлевич к брату Петру.
— Ты вот что, Пётр. Ты бы свою гармонью бросил. Мать это расстраивает.
Брат Пётр посмотрел на него во все глаза.
— Гармонь — тальянка, первый сорт, об 16 клапанах, а я её «брось»?!
Пётр даже с места вскочил и руками себя по бокам хлопнул:
— Хорош братец, нечего сказать! Взаместо того, чтобы брату радость сделать, из столицы ему гармонью в презент привезти, — он на поди! И последнего утешения лишает? Выкуси, брат! Я эту гармонь-то, может, не один год в уме содержал! По воскресеньям согнувшись сидел. Другой мастеровой народ гуляет, а я заплаты кладу. Всё на гармонь сбирал. И теперь моё такое намерение, чтобы портрет с себя снять. Сапоги с калошами, и на коленях чтобы беспременно гармония. А он: выброси!
Пётр зверел всё больше и больше.
— Нас в имназиях не воспитывали, мы в ниверситетах не баловались. За нас денег не платили, из-за нас горба не наживали. Нас шпандырем лупили, когда вы там по имназиям-то гуляли. Нам какое утешение! А вы нас, братец, и последнего утешения лишить хотите? Тоже называется «братец!» Хорош братец, можно чести приписать!
Иван Яковлевич за голову схватился.
— И он прав! И все они правы! А больше всех мать была права, когда говорила, что чужие люди мне ближе, чем они. Да, да! Все, все мне близки, только не они!
Отчаяние охватывало его.
— Да неужели, неужели самые близкие мне люди: отец, который радуется, что его псом зовут, значит, заказами не забывают, — мать, которая ревёт, потому что в «гармони» погибель мира видит, — брат в калошах и беспременно с гармонью на коленках! Неужели они, они могут мне быть близки?!
И ужас охватывал его.
— Подлец ты, мерзавец ты, негодяй ты! Да ведь эти самые люди тебя своим горбом выходили! Ведь с голоду бы ты без них подох, вот без этого «пса», без этих людей «с гармонью». В гимназию-то кто за тебя платил? Сами голодали, тебя, негодяя, на плечах держали. А ты смеешь так о них…
До такого отчаяния человек дошёл, что однажды даже отцу объявил:
— Знаешь, что, батюшка? Я думаю всю эту учёность-то по боку! Всё это лишнее! Я сын сапожника, родился сапожником, сапожником и должен быть. Сяду-ка я вот к вам в мастерскую да начну…
Но отец только посмотрел на него искоса и сказал одно слово:
— Сдурел!
А мать закачала головой и заговорила с горечью, с болью, с язвительностью:
— Значит, все наши хлопоты-то, траты, труды, — хинью-прахом должны пойти? Сапожником он будет! А? Не доедали, не досыпали, а он на всё: тьфу! В сапожники!
Прямо потерялся Иван Яковлевич.
— Что ж делать? Что?
Захочет чем помочь:
— Постойте, я пойду дров наколю!
Улыбаются с неудовольствием:
— Пусти уж! Учёное ли это дело.
В рассуждение ли вдастся, чтоб стариков порадовать, — выслушают, вздохнув:
— Ты, известно, учёный!
И насупятся с неудовольствием.
Захочет разговор поддержать, отцу что возразит мягко, мягко.
— Перечь старику, перечь! — скажет отец.
А мать заплачет.
Совет подать, — и не дай Бог.
— Вы бы форточку отворяли, воздух чище будет.
Братья хмурятся, злобно сплёвывают в сторону:
— Тебе всё нехорошо у нас. И воняет у нас. И всё!
— Учёный! — с горьким вздохом замечает отец.
И начала в семью прокрадываться ненависть какая-то.
Отец велит «сыночка» к обеду звать, непременно зло скажет:
— Зовите… образованного-то!
Иван Яковлевич к обеду идёт, себе говорит:
— Ну-с, послушаем, чего сегодня старый сапожник нафилософствует!
Мать, когда каши поедят, непременно прибавит:
— Ну, никаких разносолов больше не будет. Можно и Богу молиться!
А ему хочется вскочить и крикнуть:
— Да никаких мне разносолов и не нужно! Да и вообще убирайтесь вы от меня к чёрту! Ничего у меня общего с вами нету. Никто вы мне! Вот что! Не вы мне близкие, не вы, а те, чужие. Там и я всех понимаю, и меня все понимают. А вы? Презираю я вас, презираю! Слышите?
«Эге! — думает Иван Яковлевич. — Плохо дело. Удирать надо!»
Объявил Иван Яковлевич отцу:
— А мне, батя… того… ехать пора…
И когда говорил это, от слёз голос дрожал.
И старик отвернулся:
— Надоть… держать не можем… поезжай!..
И у старика от слёз голос дрожал.
Расцеловались, прослезились.
Он им сказал:
— Пишите!
Они ему сказали:
— Не забывай!
И уехал Иван Яковлевич.
А приехавши в столицу, написал им самое нежное, самое любовное письмо. Все эти мелочи и вздорные столкновения, как пар, улетучились, — остались только в памяти и в душе милые старики.
А через две недели от них и ответ пришёл. На четырёх страницах, кругом исписанных, — что именно хотели люди сказать, понять было мудрено. Было понятно только, — что «письмо твоё получили» и «что не такого утешения от сынка на старости лет ждали».
Иван Яковлевич сейчас же послал им денег.
На денежное письмо получился ответ уже не на четырёх страницах, а на одной.
Писали, что очень благодарны, потому что деньги всегда нужны… А дальше добавляли что-то о «псах» и о родителях.
Наконец, недоразумение разъяснил двоюродный брат Никифор, который приехал в столицу искать места.
— В неблированныя комнаты лакеем, куда барышень водят.
Очинно, говорят, выгодно.
Он пришёл к Ивану Яковлевичу с просьбой похлопотать насчёт такого места и кстати пояснил:
— Тятенька с маменькой очинно вашими письмами, Иван Яковлевич, обиждаются. Никому поклонов не шлёте, ни тётеньке Прасковье Феодоровне ни дяденьке Илье Николаевичу. Вся родня в обиде. «На родню, — говорят, — как на псов смотрит. На-те, мол, вам, подавитесь! Денег швырнёт, ровно подачку. Слова приветливого не скажет».
Улыбнулся Иван Яковлевич, обругал себя в душе, улыбаясь, «свиньёй», сел и написал:
«В первых строках сего моего письма посылаю вам, мой дражайший тятенька и моя дражайшая маменька, с любовию низкий поклон и прошу вашего родительского благословения, навеки нерушимого. А ещё низко кланяюсь любезной тётеньке нашей Прасковье Фёдоровне. А любезному дяденьке нашему Илье Николаевичу шлю с любовию низкий поклон. А любезной двоюродной сестрице нашей Нениле Васильевне с любовию низкий поклон и родственное почтение…»
Четыре страницы поклонами исписал и послал.
— Никого, кажется, не забыл. Слава Богу!
Через неделю пришёл ответ.
Уведомляли, что письмо получили, но что не «чаяли до того времени дожить, чтоб родной сын стал над родителями насмехаться». Потому что приходил заказчик, и когда ему показали письмо от «образованного сыночка», он очень хохотал, читая, и сказал:
— Это он над вами штуки строит и над вашей деревенской дурью насмехается. И всё это прописал не иначе, как в насмешку.
Дальше говорилось что-то о Боге, Который за всё платит.
Иван Яковлевич чуть не волосы на себе рвал:
— Что ж я могу для них сделать? Что?
Как вдруг телеграмма:
— Был пожар. Всё сгорело. Остались нищие. Голодаем.
Схватился Иван Яковлевич, продал, заложил всё, что у него было, вперёд набрал, под векселя надоставал:
— Вот когда я папеньке с маменькой за всё, что они для меня сделали, отплачу. Пришёл случай.
И с ужасом себя на этой мысли поймал:
— Да что я? Радуюсь, кажется, что с ними несчастие случилось?
И ответил себе, потому что он был с собой человек честный и правдивый:
— Радоваться — не радуюсь, а облегчение чувствую. Потому что случай вышел долг заплатить.
Когда они будут голодать, — он будет им денег высылать.
Вот и всё, чем он может им помочь. Вот и всё, что может быть между ними общего.»
(Конец цитаты)
По сути, российская интеллигенция начала исчезать в начале 20-ых годов, и как явление закончилось в конце 40-ых годов прошлого века, когда из жизни уходили последние представители людей умственного труда, получившие образование ещё в царское время. Жилось им не просто, часто шпыняли непролетарским происхождением, считали их скрытыми опасными вольнодумцами, но без них не было бы феноменального взлёта советских науки, индустрии, культуры и искусства, не были бы заложены основы самых лучших для того времени образования и системы здравоохранения, не было бы советской инженерной школы, позволившей приручить атом и полететь в космос.
Вроде бы науки изучались те же самые, и профессии в дипломах выпускников высших учебных заведений были теми же самыми, что и у их учителей, но ушли критическое восприятие и высокая этическая культура. А если нет этики, то нет и Бога. Фёдору Михайловичу Достоевскому приписывают фразу: «Если Бога нет, то всё позволено». На самом деле, такой фразы не было, это как бы была компиляция мыслей одного из героев романа «Братья Карамазовы» Ивана Карамазова. Суть от этого не меняется. И тут невозможно не согласиться с Александром Исаевичем Солженицыным, что на выходе из советских ВУЗов страна получила не интеллигенцию, а «образованщину».
Яркий пример такой «образованщины» - недавно умерший Михаил Сергеевич Горбачёв, закончивший юридический факультет МГУ и путавший героиню греческой мифологии Ариадну с её нитью, позволившей выйти из лабиринта Тесею, победившему Минотавра, и посёлок Ореанду в окрестностях Ялты.
Я тоже отношу себя к «образованщине», поскольку вроде бы был неплохим специалистом, но о нравственности и этике начал задумываться уже ближе к старости.
Другое дело, что и от мифа о русской интеллигенции нам тоже пора избавляться.
Как бы то ни было, каким бы безвременьем нас не пугали, пора начинать выстраивать планы на Будущее и для нашей страны, и для её народа.
Если мы не хотим повтора нынешних событий, нам надо отказываться от имперского мифа и представления о себе как о нации постоянных победителей. В Великой Отечественной войне победил Советский народ, включавший в то время в своём составе 16 советских республик и представителей почти двух сотен национальностей. И кто бы что не говорил, без поддержки союзников, от США и Великобритании до польского эмигрантского правительства, счёт наших потерь в той войне был бы кратно выше. Историю надо знать и помнить, понимая, что в ней были не только триумфы, но и тяжелейшие поражения.
Нам надо отказаться от идеи собственной национальной исключительности, понимая, что представители любого народа одинаково страдают и одинаково испытывают боль, но ни в коем случае нельзя отказываться от своего языка и совей национальной идентичности.
И для этого нам предстоит создать достойную жизнь для своих граждан на этой земле и заставить уважать наши обычаи и нашу культуру любых мигрантов, желающих жить в этой стране. А для нежелающих всегда можно организовать рейс домой, взыскав по суду стоимость билетов.
А это требует решения огромного комплекса задач от выстраивания системы миграционного контроля, в которой невозможно получение российского паспорта за взятку, полиции, требующей одинакового исполнения требований закона и общепризнанных нравственных ценностей от представителей любого народа, будь то кавказцы или коренные москвичи, российские граждане или мигранты из Средней Азии.
Нам нужно создать такую экономическую систему, при которой попытки создать монополию в каком-либо секторе по национальному признаку рассматривались как тягчайшее преступление, и на рынок могли бы выйти и приезжие, и местные производители, будь то товары с высокой добавленной стоимостью или овощи, выращенные пенсионеркой на своём крошечном участке.
И, самое главное, наконец-то сделать так, чтобы в России государство было бы предназначено для людей, а не люди были безвольными рабами государства.
Здесь нет лёгких путей и простых решений. Трудно говорить о мире, когда идёт специальная военная операция, когда в день сбивают по четыре пилотируемых летательных аппарата, смещается фронт под Артёмовском, а ракеты наносят удары в глубоком тылу, как это происходит сейчас в Луганске.
Этого можно было не допустить, но наша уверенность в мудрости руководства и желание отсидеться в стороне, надежда на то, что "жираф большой, ему видней" и нежелание ходить на выборы привели к тому, что капитан попутал берега, а расплачиваться за это предстоит пассажирам гигантского лайнера с надписью «Россия» на борту. И как тут не позавидовать туркам, для которых выборы являются далеко не пустой формальностью.
Но в наших силах не допустить, чтобы судно «Россия» не стало «Титаником». Поэтому пора начинать думать, какую Россию и каким образом нам предстоит построить на месте той страны, которая жила мифами о прошлом величии.
Не в наших силах создать Рай на Земле, но в наших силах создать такую страну, которая не будет Адом для своих граждан.