На полях и в садах шелестела угрюмая осень,
И любовь, и тоску на холодные крыши излив.
В тот безъяблочный год мне мерещился в каждой берёзе
Весь в тяжёлых плодах незатейливый белый налив.
Он во сне приходил, как поэту является муза.
А на рынке Москвы, где торгует усатый брюнет,
Где нездешний акцент, там, где с дыней флиртуют арбузы,
Я искал и не мог отыскать среднерусский ранет. (Василий Романенков)
А ведь и правда, нет нашего яблока на прилавке! Другие есть, а нашего нет! Простого, «незатейливого», народной селекции. Разве что мелькнёт в магазине ранет Симиренко, Платона Фёдоровича, 19-го века сорт, и всё. А яблоко - оно от Эдема, от Гесперид, основа жизненных основ, молодильная. Не даром во многих языках от яблока идёт название круглых плодов: апельсин, помидор, картофель.
Последняя строка о поисках среднерусского ранета и обнажает весь смысл заглавия стихотворения. Как западный менталитет ищет истину внутри личности, где яблоко – обычный продукт потребления - какая разница, где оно выросло?! - так человек русский не ищет истины в себе. Он ищет её вовне, не придавая своей жизни большой ценности, рассматривая её в качестве инструмента чей-то высшей, справедливой воли, не позволяя себе самому судить о справедливости, ибо тщетные и суетны суждения сии. В этом и кроется коренное отличие русских от европейцев, два разно направленных вектора, отсюда и наша вселенская тоска. Тоска по всему, что окружает нас, окружает, как мы полагаем, не случайно, а служит к пониманию истины. Как Цинциннат Ц. у Набокова, мы чувствуем, что отломилась где-то, как ручка от чашки, наша картонная жизнь от жизни настоящей, и мы безуспешно ищем этот перешеек, цепляясь за невидимые глазу приметы. Потому и «Тоска по яблокам», как по символу века ушедшего, самое точное, самое русское название стиха. Мы мзду не берём, нам за державу обидно!
Отошли вишнёвые сады, с их обливным кипенно-белым цветением, отходят и яблоневые, должные, вроде, как и на Марсе цвести: спокойные молочные, дурманящие. В тени их стволов качались наши гамаки, пели птицы, гудели насекомые. Летние сорта - едовые, зимние - лёжкие. Мы уже плохо помним названия, кроме, разве, антоновских - спасибо Бунину - собираемых самыми последними, в холод, в осень. «Ядрёная антоновка – к весёлому году. Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит и хлеб уродился» (Иван Бунин).
Сколько народу кормили старые яблони, можно сказать по нашему саду. Уже к середине лета созревала мелкая медовая коробовка, вечно распиханная по карманам, и пресно-сладкий летний аркад, за ними белый налив: крупный, с прозрачной белой кожей. Бабушка собиралаи и с дерева, и паданцы: одни, в сельскую столовую на компоты, ватрушки и пирожки, другие, на варенья и на корм соседской скотине. Перетекали эти яблочные реки в короба да вёдра и не было им конца до позднего августа.
Который день дожди. Лысеют тополя.
И в палисадниках пестрым-пестро от яблок.
У тёти Лиды вроде штрифеля,
у толстой Гали – дичка между грядок. (Полина Орынянская)
Осеннее яблоко со штрифеля и начиналось, или, по-русски, с осенне-полосатого. Название сорта прижилось и было официально признанно в России после войны с немцем в 45-м. Могучая яблоня штрифеля стояла у нас за двором, роняя в мокрую траву огромные конусы с осенней штриховкой и рыхлой мякотью. А там поспевала с ярко малиновым боком зелёная плотная, не укусишь, боровинка, замачивалась в кадках антоновка, а самые крупные - на солому, в подвал, до весны. Пустел яблоневый сад, «где был звонок каждый шаг среди ночной прохлады, и царственным гербом горели холодные алмазные Плеяды в безмолвии ночном». (Иван Бунин)
Яблоко, круглое и вёрткое, словно Земля, по-прежнему готово упасть на голову мыслящему человеку, но как упадёт оно с удобного, привязанного к проволоке за ветки, унифицированного по росту, укрытого сеткой шпалерного деревца.
Хоть память врёт, о чём ни говори,
какую ни подсовывай ей смету, –
в ней даже грусть и та налита светом,
как яблоки опавшие твои... (Полина Орынянская)