Российская Империя, замечает Бакунин, является одной из самых могущественных в мире, что не отменяет присущие ей экзистенциальные парадоксы. Дело в том, что любая империя и имперское строительство основываются на идее усиления мощи государства и присоединении к нему новых территорий – что, по мнению мыслителя, изначальной восточнославянской культуре достаточно чуждо.
И «Повесть Временных Лет», и известные тексты византийских историков Прокопия Кесарийского и Маврикия Стратега свидетельствуют об этом. На протяжении веков славяне жили отдельными родовыми общинами слабо связанными между собою. К созданию единого централизованного государства они не стремились, будучи племенами земледельческими и миролюбивыми.
«Не было постоянной политической связи между общинами. Но когда угрожала общая опасность, например, нападение чужеземного племени, они временно заключали оборонительный союз – и, лишь только опасность миновала, эта тень политического соединения исчезала» [1, с. 59].
Идеология имперского строительства приходит на Русь из Европы и имеет три основных причины своего постепенного укоренения:
- европейская политическая культура, являющаяся наследником Римской Империи;
- татаро-монгольское завоевание Древней Руси и вхождение ее в состав Империи монголов, когда определенные имперские идеи передаются от победителей к побежденным;
- византийское христианство с его теорией симфонии церковной и императорской власти, в которой первая освещает и сакрализирует вторую.
Именно эти внешние воздействия привели к тому, что российская политическая элита приобретает со временем характерное «имперское мышление», главным носителем которого становится административно-управленческий аппарат. Этот централизованный аппарат строится после Петра 1 уже по чисто европейскому образцу, в составе его много принятых на русскую службу немцев. Многие эти чиновники не мыслят своей жизни вне государственной службы. Государственное служение становится смыслом их существования. А государство, в определенном смысле, - таким же священным и почитаемым институтом как Церковь. При этом государственный аппарат является носителем не только власти, но и истины. А само государство – политической монополией, которой никто не может и – что не менее важно – не имеет морального права противостоять. Выступление против него рассматривается одновременно и как политическое, и как нравственное преступление, за которое государственный преступник должен каяться.
Политическая монополия же действует аналогично монополии экономической. Экономическая монополия стремится к максимальному расширению и завоеванию рынка. Точно такая же психология у монополии политической. Она тоже стремится к максимальному расширению, но уже не в экономическом, а геополитическом пространстве. «Та самая конкуренция, которая на экономическом поле уничтожает и поглощает небольшие и даже средние капиталы, фабричные заведения, поземельные владения и торговые дома в пользу огромных капиталов, фабрик, имуществ и торговых домов, уничтожает и поглощает маленькие и средние государства в пользу империй» [1, с. 63].
То есть, по мысли Бакунина, имперская идея потенциально заложена в любом государстве, хотя не каждое государство может стать империей по объективным причинам. Оригинальность такой концепции империи заключается в том, что в ней психологические мотивы к доминированию превалируют над экономическими интересами. В частности, разбирая случай Хивинского Похода 1873 г., мыслитель приходит к выводу, что, с точки зрения экономики, он был совершенно бессмыслен. И присоединение к Российской Империи новых пустынных земель не принесло ничего, кроме новых затрат. «…Можно быть уверенным, что в финансовом отношении предприятие представит гораздо более убытков, чем прибыли» [1, с. 145].
Необъясним поход и в аспекте военном. Опыт, приобретенный войсками в ходе боевых действий в пустыне, неприменим в войне против цивилизованных западных армий. А тяготы этого похода и дальнейшие издержки по освоению дикого азиатского края перевесят приобретенные выгоды.
Тем не менее, поход не выглядит неразумно с точки зрения политической. Объяснение этого броска на Восток следует искать в области мировой политики. В соперничестве Российской и Британской империй. Расширяя свои владения в Азии, российский император угрожает британскому владычеству в Индии, а, значит, делает английское правительство более сговорчивым в европейских вопросах. Здесь лежит главная причина похода. Его скрытый от глаз и не проговариваемый геостратегический мотив.
Не стремление к материальной выгоде или другие соображения, а именно желание противостоять другой империи, заставить ее с собой считаться, - тут играет преобладающую роль. Прочие соображения имеют значение, однако, они второстепенны. Не империя строится, чтобы упрочить национальную финансовую систему, а финансовая система строится, чтобы ей служить. То же самое справедливо и в отношении образовательных учреждений, инфраструктуры и т. д. «Государь, государство – вот главное; все же остальное – народ, даже сословные интересы, процветание промышленности, торговли и так называемая цивилизация – лишь средства для достижения этой единой цели [1, с. 145].
Сам смысл существования Империи лежит в перманентном расширении. В усилении ее позиций на мировой арене. Эскалации политического и экономического влияния. Включение в сферу зависимости от себя новых государств и народов. В соперничестве с другими имперскими организмами, которые она старается ослабить. Без этого правящая в империи политическая элита просто не знала бы, чем себя занять, поскольку это базисные основы ее исторического державного самосознания.
Такими же мотивами руководствуется, кстати, и Британская империя. На протяжении десятков лет она поддерживает Турцию в ее противостоянии России. В Крымскую войну поддерживает даже военной силой. Англия идет на такие жертвы, конечно, не ради горячей симпатии к турецким султанам. А чтобы не допустить излишнего усиления России в причерноморском регионе. Потенциального российского продвижения дальше. На Балканы, Ближний Восток и Персию.
«Пока Англия сохранит свою силу, она никогда и ни за что в мире не согласится, чтобы Константинополь в наших руках стал снова столицей уже не одной только всероссийской, ни даже славянской, а восточной империи» [1, с. 149].
И как вещее доказательство этого в лондонских мюзик-холлах к восторгу зрителей в это время поют:
«Мы, не хотим драться, но, если нужно,
у нас есть корабли,
у нас есть солдаты,
а также деньги.
Мы и раньше сражались с Медведем,
и до тех пор,
пока остаемся истинными британцами,
русские не возьмут Константинополь» [3, с. 68].
Исходя из такой концепции, мыслитель удачно предсказывает будущую российско-германскую войну, которая потом получила название Первой Мировой Войны, и увеличение российского присутствия в Китае.
Российская и Германская империи, несмотря на подчеркнуто дружеское взаимодействие в эпоху Александра II и канцлера Бисмарка, две наиболее мощные европейские державы, которые рано или поздно столкнутся из-за вопроса о том, кто из них будет доминировать в Восточной Европе? И они найдут предлог для такого столкновения, поскольку стремление к экспансии заложено в их природе. Будущая война может показаться экономически иррациональной, но она будет крайне естественной с точки зрения задач имперской политики. И, следовательно, почти неизбежной.
«Взаимные любезности, клятвы, лобызания и слезопролития, расточаемые теперь между двумя императорскими дворами, между берлинским дядею и петербургским племянником, ничего не значат… Вся история свидетельствует и самая рациональная логика подтверждает, что два равносильных государства не могут существовать рядом, что это противно их существу, состоящему и выражающемуся неизменно и необходимо в преобладании; но преобладание не терпит равносилия. Одна сила непременно должна быть сломлена, должна покориться другой» [1, с. 93].
Бакунин заглядывает даже дальше вперед. И провидчески предсказывает германские цели в начале Второй Мировой Войны.
«Ей (Германии) надо отобрать у французов не часть, а всю Лотарингию; надо завоевать Бельгию, Голландию, Швейцарию, Данию и весь Скандинавский полуостров; надо также прибрать в свои руки и наши прибалтийские провинции, чтобы одной хозяйничать на Балтийском море. Ну, словом, за исключением Венгерского королевства, которое она оставит мадьярам, и Галиции, которую вместе с австрийскою Буковиною уступит России, она же, повинуясь той же силе вещей, непременно будет стремиться к захвату всей Австрии по самый Триест включительно и, разумеется, включая Богемию, которую петербургский кабинет и не подумает оспаривать у нее» [1, с. 98].
Китай тоже в силу его нынешней слабости закономерно будет объектом интереса российской и европейских империй. Слабость, порожденная многовековой изоляцией от развивающейся мировой цивилизации, провоцирует могущественные державы навязывать Китайской империи свою волю. Со стороны западных держав это будет навязывание Китаю торговых концессий. А со стороны России, скорее всего, проникновение в Монголию и Манчжурию.
«…Пожалуй, в один прекрасный день мы услышим, что русские войска совершили вторжение на западной границе Китая» [1, с. 146]. И действительно в дальнейшем в августе 1900 г. русский экспедиционный корпус под командованием генерала Линевича участвует вместе с войсками западных государств во взятии Пекина.
Имперская политика имеет и свою оборотную, «темную» сторону. Имперская идеология мало соответствует русскому народному характеру и национальной культуре. Она слишком узка для русского. Широкой русской душе в ней тесно. Она не отвечает потайному стремлению русского человека к воле. Его врожденному нигилизму, который чувствуется в каждом русском человеке, и который начинаешь осознавать только после долгой жизни в Европе.
Поэтому, по мнению Бакунина, задача имперского строительства для русских достаточно «ограниченна» и никогда не сможет их по-настоящему увлечь. Она не вписывается в экзистенциальный строй русской души. В ее всемирную отзывчивость. Как мы видим, тут русский мыслитель достаточно оптимистичен.
Сама идея «империи», в определенном смысле, достаточно ветхая. Она утверждает свое партикулярное, особенное, «эгоистичное» в противовес общему.
В то время, как «во всех эпохах истории существует интерес общечеловеческий, преобладающий над всеми другими, более частными и исключительно народными интересами, и тот народ или те народы, которые находят в себе призвание, т. е. достаточно понимания, страсти и силы, чтоб предаться ему исключительно, становятся главным образом народами историческими» [1, с. 70].
Имперское строительство может даже изъять конкретный народ из истории, если оно не соответствует «общечеловеческому интересу» (Бакунин). Не возвысить, а умалить его.
«Всякий народ, точно так же как и всякое лицо, есть поневоле то, что он есть и имеет несомненное право быть самим собою. В этом заключается все так называемое национальное право. Но если народ или лицо существуют в таком виде и не могут существовать в другом, из этого не следует, чтобы они имели право и что для них было бы полезно ставить – одному свою национальность, другому свою индивидуальность как особые начала и чтобы они должны были вечно возиться с ними. Напротив, чем меньше они думают о себе, и чем более проникаются общечеловеческим содержанием, тем более оживотворяется и получает смысл национальность одного и индивидуальность другого» [1, с. 69].
И история «отмстит» такому народу за это замыкание на своих узких национальных интересах. Отомстит – выпадением из истории. Из общеисторического движения.
То есть из того, что можно назвать общечеловеческим прогрессом, общечеловеческой историей, в которую истории отдельных народов укладываются.
Также очевидно, впрочем, что в разные эпохи интересы, выходившие на первое место, различались. Однако именно они определяли лицо данной исторической эпохи. А сами эпохи получали название от главенствующего в них интереса. И та нация, которая наиболее хорошо чувствовала «дух времени» и воплощала его в своей культуре и жизни, становилась наиболее передовой. Она становилась наиболее ярким представителем человеческой цивилизации на этот момент. Ее наиболее актуальным выражением. И поэтому оказывала наибольшее влияние на другие народы, которые к ней тянулись как образцу и которые старались в формах своей жизни ей подражать.
Славяне же, и русский народ в частности, войдут в мировую историю не тогда, когда от нее обособятся, а когда проникнутся «общечеловеческими вопросами и делом» (Бакунин). Только тогда они станут неотъемлемой частью братства народов, составляющих человечество.
Другим существенным недостатком имперского строительства является то, что оно требует огромного напряжения народных сил. Поэтому и функционирование имперского организма, и, особенно, расширение имперских границ оборачивается для подданных империи в большей степени бременем, чем благом.
«Для поддержания внутреннего порядка,» – замечает Бакунин – «для сохранения насильственного единства и для поддержания внешней даже не завоевательной, а только самоохраняющей силы ей нужно огромное войско, а вместе с войском нужна полиция, нужна бесчисленная бюрократия, казенное духовенство... Одним словом, огромнейший официальный мир, содержание которого,… неизбежно давит народ» [1, с. 92].
Отметим, что этот антиимперский аргумент в мировой культуре совсем не новый. Еще в 8 веке китайский поэт Ду Фу писал:
Стон стоит
На просторах Китая –
И зачем
Императору надо
Жить, границы страны
Расширяя:
Мы и так
Не страна, а громада.
Чем более империя обширна, тем более гигантский аппарат требуется для ее управления. Чем больше требуется усилий для поддержания в ней элементарного порядка и соблюдения законности. Так как чем дальше определенный субъект (подразделение) в фигуральном смысле находится от ее управляющих центром, тем больше в нем открывается возможностей для злоупотреблений. Тем больше различных нарушений происходит. Верховная власть не в состоянии за всем уследить.
Во многом расхождение Бакунина с марксистами его времени [2], выступавшими за радикальное обновление, но сохранение государственных институтов, была обусловлена именно этой антиимперской позицией. И грядущая общественная трансформация мыслится им единственно как ликвидация централизованной государственности с присущей ей властной вертикалью и заменой ее федерацией самоуправляющихся территориальных общин. Этой позиции теоретик анархизма будет не изменять до последних дней своей жизни.
Главным же парадоксом конкретно Российской империи, по его мнению, является то, что одну из величайших империй в истории создал народ в большинстве своем относящийся к представителям власти и властным институтам крайне скептически и порой негативно.
Полжизни прожив в Европе, мыслитель пришел к выводу, что каждый народ обладает своим специфическим национальным характером. Эти особенности национальной ментальности не чувствуются, когда тебя окружают твои соотечественники. Это как если ты жил в комнате, где все предметы красные, и ты не мог представить, что существуют другие цвета.
Но когда ты попадаешь надолго в другую народную среду, эти неуловимые прежде национальные особенности начинают ощущаться. И ты понимаешь, что особый национальный характер все-таки существует.
«Всякий народ или даже народец имеет свой характер, свою особую манеру существовать, говорить, чувствовать, думать и действовать; и этот характер, эта манеpa, составляющие именно суть национальности, суть результаты всей исторической жизни и всех условий жизни народа» [1, с. 69].
И одной из характерных черт русского народа является его внутренняя отчужденность и обособление от государства, в котором живет. В народном сознании всегда присутствует эта разделительная линия. Есть «мы» (народ) и «они» (правители, чиновники, высшие государственные лица). У них своя жизнь, свои интересы и стремления, у нас – свои. Да, внешне мы им подчиняемся, но внутреннее остаемся свободными. И их идеологическое воздействие на нас всегда сталкивается с этим ограничением. В едином порыве с властью мы никогда не сольемся.
Действия высших государственных лиц могут нам нравиться или не нравиться, но всегда это будут их, а не наши действия. Не наши решения, которые нам остается только выполнять. Между субъектами власти в России и теми, над кем эта власть осуществляется, слаба живая органическая связь. Отсутствует единство мысли. Поэтому и к имперской государственной политике, к расширению Российской империей своих границ народ относится достаточно индифферентно.
Народы, вообще, редко принимают горячее эмоциональное участие в войнах, ведущимися их правительствами за внешними государственными пределами. И в отношении русского народа это положение тем более справедливо.
«Для всякого сколько-нибудь знающего и понимающего Россию» - пишет Бакунин – «должно быть ясно, что никакая война наступательная, предпринятая нашим правительством, не будет национальную в России» [1, с. 110].
Даже создание народных ополчений в ходе оборонительной Крымской Войны этот тезис не опровергает. «Это была тоже рекрутчина, только в другом виде и срочная. Во многих же местах крестьянам обещали, что по окончанию войны их отпустят на волю» [1, с. 111]. А сами эти ополчения не формировались по инициативе снизу. Не являлись воодушевленным народным порывом. Большей частью создавались по распоряжению из Санкт-Петербурга. И далее в их организации деятельное участие принимали чиновники на местах.
Такую же картину можно было наблюдать и в 1828 году во время объявления войны Оттоманской Порте. Во всех церквях был зачитан царский манифест, стремящийся возбудить в народе патриотическое чувство. Но люди слушали слова, произносимые для них с амвона, и оставались в своей массе безучастными к войне и всему с ней связанному. Воззвание самодержца не воспламеняло их по указанной выше причине.
И, следовательно, замечает Бакунин, можно следующим образом ответить Пушкину на его риторический вопрос в знаменитом стихотворении «Клеветникам России» – «Иль русского царя уже бессильно слово?» [1, с. 110].
Да, в данном удивительном случае его священная магия не действует.
Литература и источники
1. Бакунин М. А. Государственность и Анархия. Москва: Издательство АСТ, 2019. 320 с.
2. Бакунин М. А. Интернационал, Маркс и евреи. М.: Издательский дом «Вече», «АЗ» (Знатнов), 2008. 320 с.
3. Локетт Б. За строкой словаря. (Сборник необычных английских слов и выражений). М.: «Глосса», 1998. 144 с.
--------------------------------------
Статья вышла в сборнике МПГУ "Имперская традиция в российской государственности в новое и новейшее время"