Нашу семью спасали от голода разносторонние знания и умения отца. Как только река потеплела после льда, повел он меня и мою младшую сестренку Зухру к реке – собирать ракушки. Целое ведро набрали мы, а дома вытащили из них бело-розовых моллюсков и потушили на сковороде. Еда эта без соли казалось невкусной, но есть после нее не хотелось долго. Поначалу мы брезгливо ковырялись в тарелке, но отец говорил:
- Не морщите нос, в Китае еще не такое едят. Разводят даже дождевых червей, чтобы готовить из них пищу.
Представляя извивающихся мясистых розовых червей, мы не очень-то верили в его рассказы. Между тем вскоре, по нашему примеру, стала собирать моллюсков на реке вся улица.
Летом большим подспорьем для семьи стала рыбная ловля. До войны папа был заядлым рыбаком, но тогда он рыбачил для удовольствия, а теперь – по необходимости. На рыбалку уходил чуть свет. Если рыбачил на сеть – брал в подмогу меня. Я несла топор, который был нужен, чтобы сделать для сети палки. Если сеть не перекрывала всю реку, я становилась на мелководье и, ударяя палкой по воде, гнала рыбу на середину реки. Какой восторг – видеть, как большая рыба плывет прямо в сеть! Иногда мы возвращались с рыбалки с полным ведром рыбы, иногда не могли поймать даже для ухи.
Зимой папа ходил на охоту. Ему в ту пору было уже за шестьдесят, но глаза были еще зоркими. В удачные дни он приносил двух-трех зайцев. Но через некоторое время дробь кончилась, и ружье пришлось повесить на стену… В капканы же, которые он ставил, только один раз попался заяц, а ходил он проверять силки каждый день. Об усталости его говорил только грустный взгляд синих глаз.
Весной в огороде мы посадили овощи, семена которых смогли достать. Вторая половина огорода отводилась под картошку. Она долго оставалась незасеянной – папа никак не мог найти семян. Только когда уже все люди посадили картофель, он раздобыл два ведра. Мы выковыривали глазки – и кидали по две штуки в лунку. И всё равно семян хватило лишь на половину земли. На пустыре быстро поднялась лебеда. Увидев ее, отец грустно заметил:
- Скороспелая пища для голодного живота…
Действительно, всю весну и все лето мы питались лебедой, собирая ее сначала на огороде, а потом – в округе.
Мама всегда любила весну. Увидев цветы, брала их в руки, вдыхая аромат, гладила меня по спине, благодаря за букет.
Пришла весна, а мама лежит безучастно, уставившись в потолок. Букеты, которые я приношу ей, не вызывают больше ее радости. А когда подходит к изголовью кровати пятилетняя сестренка, из маминых глаз начинают течь крупные слезы...
В один из весенних дней приехала к нам родственница из райцентра – навестить больную. Привезла с собой немного настоящей муки, испекла оладьи, накормила маму. Досталось и нам. Мама была рада не столько за себя, сколько за детей:
- Спасибо. Дай Бог, чтобы твои дети были такими же благодарными, как ты… Приехала в такую даль.
- Может тебе еще что-нибудь хочется? Скажи – чужая еда больше нравиться, говорят.
- Да что ты говоришь? Жизнь сейчас не позволяет чего-то желать… - обреченно произнесла мама. А потом мечтательно продолжила, - Знаешь, раньше я любила твои ватрушки маленькие. Но теперь и думать о них нельзя, ведь корова ваша еще не отелилась, да и живете вы далеко.
- Наша не отелилась, но у соседей возьму. По такому случаю не откажут. Отпусти Гульназ со мной, завтра к обеду она вернется.
Мама вопросительно смотрит на меня, я киваю в знак согласия. После обеда мы выходим в путь – до райцентра два часа ходьбы.
Утром меня разбудили на восходе солнца. Прижав к груди мамины ватрушки, я побежала домой. Мелкие комочки земли больно впиваются в босые ноги. На холоде, оказывается, ноги более чувствительные. Я стараюсь не думать о страшном: надо идти через лес, а я еще так далеко ни разу не ходила одна. Но меня ждет мама! Как она обрадуется, когда я принесу ей ватрушки!
То шагом, то бегом одолеваю я нелегкий путь, который кажется бесконечным. Наконец, захожу в открытые двери. Папа стоит у кровати, но почему-то никак не реагирует, увидев меня. Почуяв недоброе, сердце мое бешено заколотилось и ослабли ноги. Через минуту папа говорит:
- Она с зари ждала тебя… А потом потеряла сознание.
Слова отца как свинец давят душу. Из рук падает узел. Не зная, что делать, я опускаюсь возле мамы на колени и кладу голову на ее грудь. Неожиданно ресницы ее затрепетали, открылись глаза, и мамин взгляд упал на меня. Мои слезы капают на ее руки, она чувствует это, поэтому с трудом опускает руку на мою голову и гладит по волосам. Я понимаю – что она хочет сказать: «Не плачь, доченька, ты уже большая – тебе двенадцать лет». Она берет мою руку в свою и легонечко сжимает – прощается со мной. В эту минуту хрипящий протяжный вдох вырывается из ее груди, и мама затихает. В комнате повисает тяжелая тишина. Даже маленькая Зухра, кажется, понимает трагизм этой минуты. Потом папа проводит рукой по маминому лицу, закрывая ей глаза, и говорит потрясенно:
- Вот, дети… Остались мы одни… Сироты…
Впервые в жизни я вижу, как плачет папа. Из рук его падает платок. Он опускается поднять его и видит узелок, принесенный мной. Прижимая ватрушки к груди, отец рыдает:
- Не суждено было ей…
За три дня до своей кончины мама неожиданно попросила положить ее на пол. Пол я только что вымыла, и он блестел под солнечными лучами. Я постелила на пол ватное одеяло, как следует взбила подушку, и опустила маму вниз. Когда я поправляла подушку под головой, тело ее откинулось назад, взгляд стал чужим, и из горла вырвался страшный хрип…
- Мама, мамочка, что я должна делать? Что сделать, скажи? – испугано закричала я и стала трясти ее за плечи.
Мама, будто услышав мольбу, очнулась, только говорить не могла. Она лежала и молчала, а когда заговорила, голос ее был глухим и непривычным.
- Я ведь умирала, дочка. Ты прервала мою смерть. Умирать, оказывается, легко. Человек гаснет, как свеча. Напрасно я раньше боялась смерти… Мне надо тебе многое рассказать, дочка. Видно, сам Бог повелел это сделать…
Она закрыла глаза. То ли собиралась с мыслями, то ли была в забытьи – не знаю. Часа через два она подозвала меня к себе. Лицо ее было спокойным, взгляд решительным. С первых же слов я представила маму у классной доски, потому что она давала мне урок – суровый урок жизни.
- Доченька, не вовремя я оставляю вас – не выросли еще. Ни старшей сестры дома нет, ни Галима, поэтому скажу тебе то, что готовила для всех… Ты смышленый ребенок, поймешь.
В жизни, дочка, бывает всякое – придется встретиться и с добрыми, и с плохими людьми. Нельзя доверяться им сразу, «друг познается в беде». Живи своим умом. «Другого слушай, а делай по-своему», говорят. Крепко подумай, прежде чем сделать шаг – «Семь раз отмерь – один раз отрежь». На добро отвечай добром. Если не смогла сделать добро тому, кому обязана, сделай это близким ему людям. Когда-нибудь и они помогут другим. Сказанному слову будь верна! Раз обманешь – больше не поверят. Уродливого, калеку, некрасивого никогда не обижай – они не виноваты в своей внешности. Красивый человек может быть подлым, а некрасивый внешне – красив душой. Стремись учиться – во чтобы-то ни стало! «Разумному и пятиалтынник – великое богатство». Трудной и незнакомой работы не избегай – человек может обучиться всему. Говори хорошо подумав – «сказанное слово – выпущенная стрела», не вернется… Никому не делай зла. Не забывай родных, если уедешь далеко. Со старшими будь уважительной, с младшими будь поучительной. Рожденный человеком - Человеком должен прожить!
Мама говорила медленно, с перерывами. Уставала. Задыхалась. Очень волновалась (наверное, боялась, что не успеет всё высказать). Она то мерзла (и просила укрыть ее одеялом), то ей становилось жарко… Под конец она сказала:
- Должна я доверить тебе одну тайну. Выбора у меня нет – только ты рядом. Глаза у тебя острые, сердце мягкое. Ты меня поймешь. Только обещай никому не рассказывать то, что сейчас услышишь от меня… Ни твой отец, ни сельчане ничего не знают о моем прошлом. А если б узнали – не поверили бы. Повесть о моей жизни там, в старом сундуке, в тетради, которая спрятана в книге на арабском языке. Если уедешь из дома – тетрадь эту возьми с собой. Правда, закончить я записи не успела…Допишешь ты…Слушай…
***
В татарском языке есть обидное слово «килмешак» - приблудившийся. Мама была пришлой, но сельчане любили и почитали ее. Когда я была маленькой, жили мы в том же доме, где размещалась школа – на другой половине. В двух больших классах велись занятия в две смены, а в прихожей был отгорожен большой угол, который служил школьной столовой. На одной из перемен там бесплатно кормили учеников обедом. Запах супа с гороховой затирухой был необыкновенно манящим, поэтому иногда я «забредала» на школьную половину. Тогда мне тоже наливали супа, который неизменно казался вкуснее домашнего. Увидев это, мама строго сказала: «Еда варится только для учеников, а ты не учишься. Во-вторых, мы живем лучше колхозников – разве ты сама этого не замечаешь?»
Но иногда на школьную половину мама брала меня сама – вечерами, когда она вела уроки по ликвидации неграмотности. Я должна была тихо сидеть на задней парте. Странно было наблюдать за мамой, стоящей у школьной доски. Печи, топившиеся утром, уже остыли, и в классе стоял холод. На каждой парте стояла свеча, только над классной доской висела лампа. За партами сидели взрослые дяди и тети, которые уважительно называли маму «апа», хотя многие были старше ее. Подув на озябшие руки, они старательно писали вслед за мамой слова на аспидных дощечках величиной чуть больше тетради. Мама ходила по рядам, проверяя написанное:
- Заглавная «А» пишется как две клюшки, повернутые друг к другу спиной, но соединенные сверху. А посередине их соединяют палочкой.
- О, Сабир ага, старательность Ваша и в письме сказывается. Пожалуйста, прочтите написанное.
И смущенный «ученик» с трудом читал по слогам.
Незаметно для себя на таких уроках я выучилась читать и писать, а когда пришло время идти в школу, меня посадили сразу во второй класс.
Когда я оставалась дома одна, любила перелистывать книги и родительские фотографии. Одну фотографию трогать не разрешали. На ней было снято много людей, среди них папа с новеньким портфелем. Лица двоих человек закрашены черным. Родители между собой говорили, что это – делегаты съезда, в центре – «враги народа». Фамилию одного я запомнила – Рыков.
Чуть было не стал «врагом народа» и отец. Случилось это, когда в школе, директором которой он был, возник пожар. Огонь удалось быстро потушить, но в наказании за вредительство его выгнали из партии. Хотели было взять под стражу, но старая бабушка-сторожиха взмолилась:
- Не берите грех на душу – не губите невинного! Одна я виновата! Затопила печь и уснула, не заметив, что выпала головешка… Меня накажите!
Но что возьмешь со старухи, которая сама же созвала народ на тушение пожара.
Папа остался на свободе, но уговорил выйти из партии маму:
- Я не верю партии теперь. Что-то невообразимое твориться – пропадают лучшие головы. Выходи и ты их нее, пока не поздно…
Да, маму любили на селе. Была она не только учительница, но и активистка. Очень любила сцену, ставила с другими учителями драмы, которые сейчас стали классикой – «Галиябану», «Чаткылар», «Черные лики» и другие. На постановки собиралось столько народу – яблоку негде упасть. Декорации делали сами артисты, а костюмы собирали по всему селу.
Мама играла главные роли. Ей удавалось играть и молодых и старух. Если она плакала на сцене – начинали плакать и в зале, если смеялась – хохотали все зрители. Мне тоже, еще дошкольнице, доверили однажды роль. Мама играла солдатку, у которой было двое малолетних детей. Галим и я были детьми этой солдатки. По роли мы должны были сидеть на печи и жалобными голосами просить хлеба в тот момент, когда мама повернется к нам и подмигнет. Пьесу играли перед колхозниками прямо на полевом стане, под открытым небом. Ожидая своей реплики, мы так замерзли и проголодались, что, когда произносили: «Мама, дай хлеба!», голоса наши дрожали, и мы чуть не плакали… Мама разломила кусочек хлеба и дала нам. Хлеб был черствым, но вкус его я помню до сих пор…
В годы войны летом мама ходила в поле - читать колхозникам сообщения информбюро, газетные статьи, а зимой на колхозном дворе собирала на фронт посылки со всего села. Не имевшие сами носков, мама и старшая сестра вязали шерстяные носки для солдат…
Может быть, поэтому старшее поколение с таким теплом вспоминает маму.
Поет соловей, возвращая меня в действительность. Двадцать лет уже нет мамы. Немалый срок. Когда живешь вдали – дом вспоминается нечасто. А сегодня вернулась домой – и хлынули воспоминания. Ведь детство, словно звезда, горит в душе человека всю его жизнь. Не могла я уснуть в день смерти мамы. Не могу и сейчас, вспоминая ее…
- Почему мама лежит не на кровати? Почему у нее нет подушки? Почему она молчит? – весь вечер спрашивает Зухра.
Она еще не понимает, что мама уже ничего не скажет. Никогда ничего не скажет… Отец сидит за столом, обхватив голову руками. Незнакомая бабушка тихо читает молитву. Слушая ее, я вспоминаю последние мамины слова:
- Теперь ты обо мне знаешь всё. Вырастешь – расскажешь другим мою историю. Горько, что рано оставляю вас… Маленькие вы еще. Не довелось мне воспитать вас. Самим придется воспитывать себя. Без отца – полсироты, без матери ребенок – полная сирота. Прервалось ваше детство, как у меня прервалось когда-то…