Так много слышала разного, взаимоисключающего, я бы сказала, что прям разбирало — увидеть, пообщаться, понять, как оно на самом деле. Какого, какого? Всякого. Иногда фантастического даже. Например?
Например, что вы любовники. Или что с простыми смертными Горин не общается давно — только через импресарио, или как там это у художников называется? Менеджера? Арт-продюсера? Антрепренера? Агента? Не суть. Расписывает дворцы высокопоставленных кренделей и до голытьбы не снисходит. Что на содержании у богатой дамочки постарше. Что нищенствует, едва не побирается, выживает только благодаря тарелке супа в ночлежке. Что живёт отшельником в лесной чаще, ведун и травник, лечит наложением рук, народ со всей страны к его избе стекается. Клянусь — сама слышала. Много чего ещё. Кинул какого-то бандита и теперь в бегах. Умер. Женился и завёл спиногрызов. Бесконечность вариантов, короче.
А чаще всего говорят, что он исполняет желания. Этакий "Золотой шар", как у Стругацких в "Пикнике", помнишь? только живой. Надо очень чётко сформулировать, а кто-то говорит, что и формулировать не надо. Навестишь, чайку с ним попьёшь, поговоришь о том, о сём, и всё! Всё о чём мечтал, обязательно сбывается. Вот ты зря смеёшься. Эта байка самая живучая, самая часто встречающаяся, самая правдоподобная. Ну, мне кажется, что правдоподобная. Он же, и правда, всегда немного странноватым был. Да хватит прикалываться, слушай!
Адрес я знала, но долго сомневалась — ходить или нет. Я его и в детстве-то особо не жаловала. А потом — глупо. До смешного просто глупо. Однако я начала формулировать. Лежала по ночам и размышляла: чего же я всё-таки хочу больше всего на свете? Пару месяцев, наверное, вела такой бесконечный внутри себя диалог, допрашивала себя с пристрастием , изучала, анализировала. Потом села и записала на листке. Оказалось, что я банальна до пульпита. Успеха хочу, внимания, реализованности во всех смыслах и любви. Любви!
Написала, листок в карман сунула и пошла. Адрес я давно знала. Тоже банальный. Никакой тебе избы в таинственном лесу. Поднялась на шестой этаж. Ладошки холодные и мокрые, во рту сухо, едва обратно не повернула. В меру обшарпанная дверь, вырванный с мясом звонок. Не заперто. Толкнула и вошла. Длинный такой коридор узкий, сводчатый, тёмный. Скрипит что-то жутко и мерно капает вода. Огромная зала. Захламлённая, затхлая, руина почти, всё вокруг полусгнившее, рассыпающееся прахом. Свет едва сквозь грязные окна в паутине.
Я бы сбежала, но не могу, меня магнитом тянет к чёрной пасти камина. Подошла. У камина резное кресло, в кресле огромный старик. Седые космы, ледяные глаза, драная хламида. Сидит прямо, мощные руки на подлокотниках, смотрит. А я стою. Стою и думаю, что я редкостная дура, что сама сюда приперлась, что холод здесь собачий и что страшно мне очень, но в то же время и понимаю, что ничего худого со мной не случится, только зря всё, зря, зря!.
— Здравствуй, — сказал мне патриарх, — чем обязан?
У него насмешливый и тёплый голос Ника Горина, ни у кого больше такого голоса не слышала, лично меня доводящего до белого каления просто. Ник Горин, я его хорошо помню, тонкий и звонкий, он никак не может быть двухметровым грузным стариком, и я не понимаю ни для чего ему маскарад, ни как ему удалось настолько изменить внешность. На самом деле я до сих пор вообще ничего не понимаю. Он сидит. А я стою дура дурой. Холодно здесь, говорю, как в морге, ты же вроде волшебник, мог бы и огонь в камине разжечь. У меня ноги и руки ледяные, нос вот-вот отвалится, а ты по моим расчётам, давно уже должен в юколу превратиться.
Косматые брови вскинул. Волшебник, говоришь? Для того, чтобы камин разжечь волшебник не нужен. Вон дрова на полу лежат, спички и бумага для розжига на каминной полке. Справишься небось.
Делать нечего, я складываю поленья, как в походах научили, чиркаю спичкой, вспыхивает огонь, и я мгновенно согреваюсь, так согреваются только от горячего чая с водкой или от стыда. Разом, с избытком, до пылающих щёк и ушей. Стою. Бумажка с желаниями уже дырку мне на ягодице прожгла, наружу из кармана штанов просится. Я достала. Хотела зачитать, но неловко, протянула старику, который даже присесть мне не предложил, хотя там кроме его кресла сидеть-то и не на чем.
Старик выудил из своей хламиды очки с примотанной грязным бинтиком дужкой, на нос их водрузил, листок мой развернул, похмыкал и огласил гулким театральным басом. Я чуть сквозь грязный пол в тартарары не провалилась, настолько жалко и нелепо всё, кроме любви. Не бывает она нелепой и жалкой. А он выдержал солидную такую паузу и спрашивает: "Это всё?" Я кивнула. Всё.
Для осуществления того, что здесь написано, волшебник, говорит, не нужен, где дрова и спички ты знаешь, а как бумагу подпалить, не мне тебе рассказывать.
Я хотела было возразить, да только возражать оказалось некому, не знаю почему и как, но я на лестничной площадке стою. На самой обычной площадке, в обшарпанном подъезде блочного дома, початый коробок спичек в руке сжимаю и страшно хочу курить. А двери нет. Я её битый час искала, да так и не нашла. Было четыре двери на этаже, а стало три. Нет входа и всё. Я и назавтра пришла. И через день. Ты можешь объяснить мне, что это было, Сережа?
— Галлюцинация. Начиталась, небось, Булгакова на сон грядущий. Я сегодня у Горина был. Он тонкий и звонкий, работает, переводит французскую книжку философскую. Борщом меня кормил и котлетами, мы с ним прикалывались по поводу влияния борща на философию и наоборот. Дома чисто, на окнах никакой паутины, а камина там отродясь не было. Какие камины в типовых домах?
— Ты когда к нему опять собираешься? Завтра? Меня возьми. Мне очень-очень надо.
— Это бессмысленно, Тань, боюсь, дверь для тебя насовсем закрылась.