Больше всего на свете Таня любила читать. В доме, где они жили с бабушкой, на полке стояли две книги. Одна была очень толстая и очень старая, вместо обложки - деревянные дощечки, обклеенные коричневой кожей, а на пожелтевших страницах красными и черными чернилами напечатаны незнакомые Тане буквы, которые складывались в непонятные слова. Когда бабушка читала вслух, Тане казалось, что это какой-то диковинный язык.
- Бабуля, а про что твоя книжка? – однажды спросила Таня.
- Это, Танюшка, жития. Про святых людей, - ответила бабушка.
- Которые ни одного вот такусенького грешка не совершили? – девочка сжала большой и указательный пальцы, оставив между ними пару миллиметров. - И не врали ни разу? И щелбан никому не дали?
- На то они святые.
- Ой, бабулечка, я сегодня Борьке затрещину дала, а вчера еще... - Таня приложила ладошку ко лбу и горестно вздохнула. - Не возьмут меня в святые.
- Мы простые смертные люди, наше дело – ежечасно просить у Бога прощения за прегрешения свои.
- Так если не сказать, он и не узнает, а?
- Узнает. Бог все знает и видит, - объяснила бабушка. - Мы его не видим, а он видит нас насквозь.
Таня решила, что бабушкину книжку ей читать поздно, ведь святым человек должен быть с первого класса и до гроба, а она к 11 годам уже неисправимая грешница. И нужно быть благодарной за то, что хоть в пионеры приняли.
Вторую книжку подарил Тане отец, перед тем как уйти на фронт. Это был большой сборник сказок с черно-белыми рисунками.
- Читай, Татулька, - напутствовал ее отец. – Сказка получше отца с матерью уму-разуму научит.
Матери своей Таня не знала, она умерла в родах, а отец погиб через год после начала войны. В похоронке было написано, что госпиталь, где он служил, разбомбили, и никто не выжил.
- Прибрал Бог Николая Серафимовича поближе к мамке твоей, - сказала ей без слез бабушка, прочитав письмо. – Хороших людей-то всегда первыми забирает.
Так у Тани из всех наставников осталась бабушка, святые и книга сказок. Сказки она перечитывала по многу раз, пока не выучила наизусть. Сильнее других ей полюбилась красивая и очень печальная история о «Девочке со спичками». Бывало, что Таня очень сердилась на Бога за то, что он забрал у нее маму и папу, а оставил бабушку, которая часто бранила ее и грозилась поставить голыми коленками на горох. Но стоило ей посетовать на свою судьбу, как память, будто по злой шутке, рисовала в воображении последние часы жизни несчастной героини Андерсена, которую никто не любил и не жалел. И так люто и одиноко ей было на этой земле, что попросила она свою бабушку забрать ее на небо. Тогда Таня начинала горько плакать и обращалась к невидимому, но всезнающему бабушкиному Богу:
- Это всё неправда, что я про бабушку думала. Пусть она всегда-всегда живет!
В тот самый день, когда началась эта история, Таня снова шмыгала носом над любимой сказкой. От переживаний она не могла найти себе место: то садилась и спускала с печки ноги, то ложилась на живот, выставив книжку перед собой, то переворачивалась на спину. Когда девочка чиркнула всеми оставшимися в пачке спичками, Таня перестала замечать все вокруг себя, и вдруг… Опора под ее телом исчезла, словно печка в одну секунду растаяла, а Таня осталась в воздухе. «Баба с печи летит, семьдесят семь дум передумает», – вспомнила Таня бабушкину присказку и сжалась в комок. Но у самого пола она почувствовала, словно мягкая сила подхватила ее на лету и опустила на коврик. Спустя мгновение рядом упала и захлопнулась книжка.
- Уж больно ты швыдкая. Гляди, в другой раз могу и не успеть, - сказал чей-то ворчливый голос.
У входной двери с безразличным видом лежал Рыжий. Таня посмотрела на него с подозрением, но пес лишь вяло потянулся и прикрыл глаза.
- Вот же он я, - повторил голос.
И тут Таня увидела, что прямо перед ней, на полу возле печки сидит маленький старичок в красной клетчатой рубашке и соломенной шляпе набекрень, из-под которой выбиваются длинные клочковатые волосы. Между его колен зажата плетеная корзинка, доверху заполненная еловыми шишками. Он достает из нее по одной шишке и осматривает каждую: плохие бросает в печь, хорошие складывает обратно в корзину.
- А почему я тебя раньше не видела, а теперь вижу? – спросила Таня.
- Хе-хе, - крякнул старичок и хитро подмигнул, - потому что я показываюсь только тем, кому хочу.
- Как так? Ты волшебный, как будто из сказки? – девочка подняла с пола книжку и заглянула внутрь, словно хотела проверить, не пропал ли оттуда какой-нибудь герой.
- Я не волшебный. Я Домовой. Живу здесь уже… - он поскреб рукой затылок… - кажись, девяносто шесть годков.
- Ого! – воскликнула Таня.
Она растопырила пальцы на обеих руках и попыталась мысленно насчитать на пальцах 96.
- А мне только одиннадцать, - улыбнулась Таня и подала ему ладошку. - Это ты меня с печки поймал?
Старичок пожал руку и почтительно кивнул. Его лицо было похоже на сморщенное яблоко – слегка пожелтевшее, с красными прожилками, а лоб и щеки испещрены глубокими бороздами.
- Спасибо, дедушка Домовой! – сказала Таня. - А почему ты не приходишь к нам вечеровать? Заодно веселее.
- Нельзя нам показываться, примета это у людей плохая, - ответил Домовой. – Мы по одиночке должны вековать – дом блюсти да за порядком приглядывать.
Таня представила себе, каково это – сто лет жить в одном доме с людьми и не обмолвиться с ними ни единым словечком: не пожаловаться, если болит живот, не спрятаться вместе под одеяло, когда страшно.
- Давай я тебе почитаю, хочешь? – спросила девочка.
- Почитай.
Таня раскрыла книжку на новой сказке, разгладила рукой разворот и стала читать вслух:
- Сказка «Горшочек каши». Жила-была одна девочка. Пошла девочка в лес за ягодами и встретила там старушку. «Здравствуй, девочка! - сказала ей старушка. - Дай мне ягод, пожалуйста». «На, бабушка», - говорит девочка. Поела старушка ягод и сказала: «Ты мне ягод дала, а я тебе тоже что-то подарю. Вот тебе горшочек. Стоит тебе только сказать:
«Раз, два, три, горшочек, вари!», и он начнет варить вкусную, сладкую кашу…»
Домовой уронил голову, уткнулся носом в плечо и всхлипнул.
- Дедушка Домовой! – Таня в испуге уронила книжку и на коленках подползла к старичку. – Почему ты плачешь?
- Мне никто никогда не читал сказок, - сквозь слезы проговорил Домовой.
- Хочешь, я буду читать тебе каждый день?
- Ты самая добрая девочка из всех красивых девочек, которых я видел за свою жизнь, - Домовой снял шляпу и утер ею мокрое от слез лицо. - Обычно они только капризничают и нянчат своих кукол.
- У меня тоже раньше была кукла Рая и заяц Морковка. А когда сарай погорел, они пропали с другими вещами, - пожала тонкими плечиками Таня.
- Кто ж кукол в сарае держит? – по-доброму рассмеялся старичок.
- Так война. Не до кукол.
Таня помолчала, а потом уже другим, мечтательным голосом протянула:
- Мне б такой горшок, как в сказке, чтобы каши наварить на целую деревню. Я, дедушка Домовой, всех-всех в гости позову, – она прошла к лавке и стала показывать, кому какие места на ней отведет: Варю, Лену, Женю, Петьку, Саньку и… вот Борьку даже, хоть он меня вчера за косы таскал. Они все сядут рядком, а я поставлю на стол горшочек и скажу «Вари!». И каша польется рекой… И у всех глаза станут с поварешку!
Домовой порылся в своей корзинке, выбрал самую красивую шишку и отдал ее девочке.
- Каждой девочке нужна кукла. Возьми. Пусть будет твоей куклой. Может, и еще на что сгодится.
Во дворе раздался голос бабушки. Рыжий подскочил и, размахивая облезлым хвостом, толкнул мордой дверь и выбежал в сени.
- Бабуля! – воскликнула Таня. Она хотела сказать Домовому, что сейчас познакомит его с бабушкой, но обнаружила, что сидит на полу возле печки совсем одна.
Это только в книжках, которые читала Таня, бабушки дремали в креслах-качалках и вязали свитеры к Рождеству своим внучатам. И их единственной заботой было вовремя отобрать шерстяной клубок у непоседливого кота. Танину бабушку слепили из какого-то другого теста. Ее любимым словом было слово «надо бы», которым она напоминала себе о важных делах. К примеру, перед сном, растапливая печь, заметит: «Надо бы забор подлатать». И уже утром Таня слышала, как на дворе равномерно постукивает молоточек. Или после обеда мимоходом обронит «надо бы котелки начистить», а ночью Таня просыпается от неприятного скрежета в кухне. Пока шла война, «надо было» работать в поле: бабушка уходила еще до рассвета, а возвращалась после заката. За четыре года пышнотелая женщина превратилась в жилистую старушку с выпирающими из-под кожи косточками. За четыре года никто в деревне уже не мог вспомнить, как выглядел прежде.
- Танюшка! Тетя Клава не была? – крикнула бабушка из сеней.
- Нет, но ты бы знала, кто… - задыхаясь от нетерпения, тоненько заголосила Таня.
Бабушка на нее совсем не глядела. Она ходила туда-сюда, разнося по дому запах морозной свежести, и продолжала говорить о своем:
- А Ильинишна все мается. Семь месяцов с похоронки уж, думала, оклемается. А она что полынь.
Таня насупилась и молча уставилась на бабушкины босые ноги. Она вдруг заметила, какие они старые, с распухшими костяшками больших пальцев, покрытые заскорузлой и потрескавшейся в нескольких местах коркой, и всегда куда-нибудь торопились. «Как за 67 лет они не устали?» – раздумывала девочка.
- Мишутка, сын Никитиных, принес «Комсомолочку», статью там важную пропечатали, - снова заговорила бабушка. - А Борька выхватил да давай скакать по деревне. Галька его сегодня поутру двойняток родила, так он сразу зенки и залил, чума болотная! Чуть в колодец не ухнулся. Бабы его поймали. А газета соскочила вниз. Мишутка полез, да ничевошеньки в темноте не нашел. Обутки только захалезил,
Наконец бабушка подошла к Тане и вручила ей ведро.
- Поди за водой!
- А про что в газете пропечатали? – исподлобья спросила Таня.
- Какая жисть дальше будет. Станешь ты у меня, - она притянула внучку к себе, - жить в мире, где не осталось никого из этих окаянных чертей.
Таня подхватила ведро и вышла – она знала, что должна была натаскать воду еще два часа назад, но вместо этого проболтала с Домовым.
- Бабуля!
Она выглянула из сеней и произнесла скороговоркой, чтобы бабушка ее снова не перебила каким-нибудь рассказом:
- А ко мне дедушка Домовой приходил. Я ему сказку читала, а он мне шишку подарил, сказал, что теперь это моя кукла.
Таня вытащила из кармана правую руку, которой все это время придерживала подарок.
- Ой, бабуля, шишка в картошку превратилась, - ахнула девочка. – Как в сказке.
Клубень был крупный и чистый – Таня такие большие только на колхозном поле видела и уж давным-давно. А вкуса ее было и не припомнить.
- Картошка! – хмыкнула бабушка. – Удумала тоже.
- Гляди сама!
На ладошке внучки в самом деле лежала картофелина.
- Откуда это у тебя? – вдруг оказавшаяся рядом бабушка больно схватила Таню за ухо. - Где ты ее украла?
От боли у Тани в глазах выступили слезы.
- Ничего я не крала. Мне ее Домовой подарил… - завопила Таня.
- Нету никаких домовых! Божись перед Николаем Чудотворцем, негодница, что не крала! – бабушка подтащила Таню к божнице и так держала под иконами, пока она трижды не наложила на себя крест.
- Ох, коли ты мне соврала, до утренней на горохе будешь стоять.
Свою куклу Таня назвала Кулемой и обернула ее в красный с белыми цветочками клочок старого бумазейного платья. Как бабушка ни уговаривала, она отказалась порезать картофелину в суп и съесть:
- Бабулечка, разве ты не знаешь? Это не картошка, а куколка. А коли куколку Домовой принес, значит, она волшебная.
- Какое ж от нее волшебство? – развела руками бабушка.
- Не знаю, - несколько секунд Таня была в замешательстве, но потом уверенно ткнула указательным пальцем в стол: - Но оно точно есть.
- А коли голод за горло возьмет? – давила бабушка.
Таня сцепила зубы и, выдержав натиск, твердо сказала:
- Буду одеяло жевать!
Бабушка велела держать куклу при себе и не показывать людям.
- Если кто прознает, что ты с картошкой балуешься, несдобровать нам, - сухо сказала она.
Девочка очень полюбила свою куклу. В бабушкином сундуке хранилось множество обрезков ткани, и Таня нашила из них Кулеме разноцветные платья и косынки. При каждой возможности она доставала ее и любовалась – красивее куклы было не найти.
А еще Кулема училась алфавиту и делала успехи в арифметике – Таня давала ей уроки как в настоящей школе, рисуя углем на печной стенке и водя по написанному большой деревянной поварешкой.
Вечерами, когда бабушка засыпала, девочка забиралась на крышу и рассказывала Кулеме о звездах. Холодные огоньки подрагивали в темном небе, снег серебрился на ветках и на Таниных валенках. Вокруг было так тихо и спокойно, словно весь мир превратился в храм, каким он бывает после окончания службы – пустым, молчаливым и величественным.
- А если все звездочки за раз потухнут, что тогда будет? – как-то спросила Таня у Кулемы.
Вообще ее волновало много разных тем, и вопросы сами собой вылетали изо рта. Бабушка на них никогда не отвечала, а только бубнила, что они чудные и дремучие, а Таню называла маленькой трещоткой. Умеет ли говорить Кулема, Таня пока не знала, но слушала она даже лучше Рыжего.
- Я очень о птичках думаю, - продолжала Таня, - что с ними станется? Они же в темноте потеряются и об деревья головы разобьют.
- У птичек внутри компас, и они всегда знают, куда лететь, - ответил знакомый ворчливый голос сбоку от ее левого плеча. Она повернулась – снег рядом с ней был немного примят.
- Здравствуй, дедушка! – ничуть не удивившись, поклонилась Таня настолько низко, насколько ей позволял толстый отцовский тулуп. – А птички найдут дорогу, даже если станет темно, как в печке?
- Как в печке самой темной ночью, - убедительно заверил голос.
- Спасибо, дедушка, - улыбнулась Таня. – И за Кулему тебе спасибо. Я в тот раз не успела сказать.
Однажды Таня вернулась из школы раньше обычного – математичка заболела, и последние уроки отменили. Кожа на щеках горела и едва не трескалась, но домой девочка не торопилась. На музыке они с Петькой подрались, и обоих поставили в угол. Но Петька продолжал дразниться и обозвал ее шваброй, и тогда Таня схватила ведро с остатками грязной воды и надела ему на голову. Все в классе засмеялись, а Матвей, Петькин товарищ, так хохотал на своей последней парте, что свалился на пол. Не смеялась только Марина Александровна. Лицо ее стало пунцового цвета, а голос – тише обычного.
- Обоим по двойке за поведение, - объявила она.
Марина Александровна была самой молодой и самой доброй учительницей в школе, все ее любили и за глаза звали «наша Марьяночка». Когда однажды Марьяночка упала на уроке в голодный обморок, весь Танин класс сбежал с остальных занятий, чтобы довести ее до дома и дежурить у постели до самой темноты. Таня тоже очень любила и саму Марьяночку, и уроки музыки. Она старалась запомнить названия вальсов и менуэтов, слова песен и биографии известных композиторов и всегда отвечала на «пять». И если бы не Петька… А теперь вся страница дневника была испорчена и все старания Тани за неделю загублены. А эта треклятая двойка, похожая на жирного красного гуся, будто самодовольно гоготала из портфеля. Таня решила, что чем позже бабушка увидит ее дневник, тем лучше.
Она вошла в дом через сарай и стала прислушиваться. В кухне громыхнула кастрюля, а затем послышался сердитый бабушкин голос:
- Не здоровкай мне тут! Знать тебя не хочу!
С кем бы ни разговаривала бабушка, он, видно, очень сильно провинился. Второго голоса Таня не слышала. Но он был, потому что от слова к слову бабушка все больше кипятилась. Обходя скрипучие половицы, Таня прислонилась к дверному косяку и слегка высунула голову. Пол был студеный, и она часто перебирала ножками в плотных колготках. Увы, за бабушкиной спиной таинственного гостя было не разглядеть.
- Что ж ты, старый блудень, девчушке-то втолковал? – спросила она голосом, сулящим затрещину. - Где это видано, чтобы картошку пеленать, когда народ с голоду мрет?
Снова повисла тишина. Тут бабушка встала и вскинула руку так, будто треплет нашкодившего кота:
- Поди на двор и на завалинке с бабами языком трёкай, а от Танюшки моей отступись!
Вот тут-то Таня всё и поняла. Оказывается, бабушка с самого начала знала про Домового, а над ней нарочно посмеялась. Незаметно Таня прошмыгнула к себе в комнату и заперлась. От обиды она позабыла и о двойке, и о Петьке, который, оказывается, в драке оторвал рукав у ее единственного выходного платья. Таня достала Кулему из портфеля и посадила на кровать.
- Почему бабуля хочет одна дружить с Домовым? Почему нельзя и мне тоже дружить? – сыпала вопросами девочка. - Может, она думает, что я буду с ним драться? Я не буду, Кулемушка, честно-честно!
Кулема, конечно, верила, ведь с ней Таня за все время ни разу не дралась и даже не обижала ее.
Зимой на дворе темнело рано. Часов в комнате Тани не было, но обычно она успевала сделать уроки до того, как бабушка звала ее ужинать. В этот раз девочка только дошла до задания по русской литературе.
- Татьяна, поди сюда! – скомандовала бабушка.
Таня дописала до точки и положила ручку на сгиб тетради.
- Что ты натворила? - спросила бабушка, не отрывая глаз от чугунка, в котором большой ложкой смешивала кашу. Так она называла густое бело-зеленое варево из муки, мха, желудей и сухих корешков. Вкус оно имело очень горький, но после нескольких ложек есть хотелось меньше. В Таниных воспоминаниях каша была совсем другой – сладкой, ароматной и не скрипела на зубах.
- Я н-ничего, - неуверенно ответила Таня. – Я уроки делаю.
- Я в сельсовете Марьяночку встретила. Она была белая, что молоко из магазина.
- Так я не… - побледнела Таня.
- Просилась теперича зайти, - тут бабушка в первый раз подняла на Таню суровый взгляд. – Опять с Петром озорничали?
Вот тут уже настала пора сознаться и рассказать свою версию событий. Тогда бабушка не станет допытываться у Марины Александровны, каким образом они с Петькой сорвали урок. Таня открыла рот и даже выдавила из себя звук «ну», но тут кто-то снаружи постучал в окно.
- Спрячь куклу! И пригладься, а то будто черти монетки искали! – велела бабушка и поставила чугунок в печь.
В сенях бабушка с Мариной Александровной о чем-то долго шептались, до слуха Тани долетали лишь отдельные слова, и собрать их в предложения она не могла.
Когда они вошли в кухню, Таня по привычке встала с лавки и отбарабанила:
- Здрасте, Марьлексанровна!
Учительница приветливо улыбнулась:
- Здравствуй, Танюша!
Вид у нее был озабоченный, даже расстроенный, и чтобы еще больше не расстраивать учительницу, Таня постаралась изобразить раскаяние. Она села в уголке, расправила подол платья, положила руки на колени и опустила глаза.
Бабушка с Мариной Александровной продолжили разговор, и он шел совсем не о Таниной двойке. Оказывается, сын Марины Александровны – двухлетний Ванечка – заболел. Это была обычная простуда, но температура совсем лишила его сил.
- Сейчас бы микстуру, жар снять… - сказала Марина Александровна.
- Михтуру… Городские… - начала брюзжать бабушка, для которой любой «дохтур с чемоданом пилюлек» был что-то вроде факира и прочих пройдох.
– Седьмой десяток доживаю, а ентой химии сроду в рот не брала.
Бабушка достала из печки чугунок и сняла крышку, выпустив над столом облако пара. В большую металлическую миску булькнуло содержимое двух поварешек.
- Дай-ка ты ему горяченького! Организм нужно питать, - сказала бабушка.
Представив, как Марина Александровна «питает» Ванечку желудями, девочка почувствовала, как у нее сводит челюсть.
Тогда Таня подтащила к божнице тяжелый табурет и забралась на него.
- Ты куда это полезла? – грозно спросила бабушка.
С малых лет бабушка выучила Таню, что снимать иконы с полки и баловаться с ними нельзя. А если нарушишь запрет, то Бог все увидит и нашлет на тебя страшную кару. Бабушкины наказы были такие суровые, что лет до шести Таня даже проходить мимо божницы боялась. Сама бабушка касалась икон только раз в год, перед Пасхой, чтобы убрать пыль. Для этого у нее был припрятан в сундуке особый красный лоскуток из старинного бархата. Бабушка брала в руки икону и что-то ей ласково нашептывала. Обтерев каждую, она смиренно целовала оклад и ставила ее на место.
Но однажды Васька, старый бабушкин кот, прыгая со шкафа, потерял равновесие, зацепился когтями за полку и перевернул ее. Все иконы, молитвенники и лампадка рухнули на пол. Это было еще до войны, когда Васька питался исключительно сметаной и рыбой, а ловить мышей считал занятием непотребным. За шалость ему досталось будь здоров - бабушка отхлестала Ваську еловым банным веником, да так сильно, что иголки из него еще недели две сыпались. Никакой другой кары на кота не наслали. У него не отвалился хвост, он не ослеп и не лишился ног. И даже пережил с ними войну.
- Видать, бабулин бог не такой золкий, - решила Таня - так у нее в доме появился самый надежный тайник.
И теперь, стоя на табурете и чувствуя спиной бабушкино неодобрение, она просунула руку за иконы.
- Татьяна! – прикрикнула бабушка и двинулась к ней, но девочка даже не вздрогнула.
Без малейшего страха Таня подошла к учительнице и положила ей на колени маленький увесистый сверток.
- Нате вот, для малёхонного. На суп.
Марина Александровна склонила голову и с материнской нежностью погладила Таню по шелковистым черным волосам. Эта бойкая девочка с живыми глазами цвета корицы и руками-палочками вызывала у нее искреннее восхищение. Всю войну она таскала воду себе и тем соседям, кто уже не мог дойти до колодца, нянчилась с чужими детьми и без жалоб работала в доме и в колхозном поле.
- Что это? – удивилась учительница.
Она отвернула края засаленной бумазейки – внутри лежала одетая в платье и косынку картофелина. Продолговатая, крупная, гладкая картофелина. Посреди зимы и голода.
- Платье и косынку можете снять, - сказала Таня.
Учительница поднесла Танин подарок поближе к лицу и всё рассматривала, как если бы в тряпке лежал настоящий алмаз. Наконец она завернула картофелину обратно и подняла на хозяйку полные слез глаза. В них была и радость, и смятение.
- Баба Валя, Танюшка, родные мои, спасибо вам! - прижимая картошку к груди, Марина Александровна бросилась их обнимать и целовать.
Ужинали Таня с бабушкой в полной тишине. Бабушка несколько раз поднимала на внучку испытующий взгляд, но та только крепче сжимала ложку и усерднее ею работала.
- Танюшка, и не жалко тебе куклы? – осторожно спросила бабушка.
- Нет, - негромко сказала Таня. – Кулема волшебная. Она поможет Ванечке.
Перед сном бабушка принялась начищать чугунки, а Таня ускользнула к себе в комнату, сославшись на недоделанные уроки. Но стоило ей остаться одной, как слезы сами собой полились из глаз. Они были горячие и их оказалось много, так много, что Таня боялась высохнуть как простыни, развешанные в летний день ках под жарким солнцем. Но еще больше ее пугало то, что она ни с того ни с сего стала… жадиной. Нет, не может быть. Ведь она сама вручила Марьяночке куклу и на самом деле очень переживает за ее маленького сына. Так откуда же эти потоки воды и чувство, словно у нее забрали что-то очень и очень дорогое? Таня никак не могла себя разгадать. И тут она сползла с кровати на пол, встала на колени и впервые в жизни стала по-настоящему молиться:
- Дорогой Боженька, пусть Кулема будет волшебной. Сделай так, чтобы она вылечила Ванечку.
Девочка задрала голову и уперлась взглядом в потолок – оттуда на нее никто не смотрел и не кивал в знак поддержки.
- Я про Ванечку Свиридова, а не про Репиных, - уточнила она.
Через несколько дней пришла хорошая новость – Ванечка поправился. А сама Марина Александровна ходила счастливая и со всеми раскланивалась.
- Видишь, бабуля, кукла всамделишно волшебная! – с порога пропела Таня, пританцовывая с портфелем в руках вокруг бабушки.
- Так чего ж ты губы дула, как отдала ее? – засмеялась бабушка.
- Я тоже поначалу не могла понять. А сегодня после математики поняла. Дедушка Домовой знал, что Ванечка заболеет, а появиться перед людьми ему нельзя. И он придумал дать мне куколку, чтобы я помогла Ванечке.
- А кабы ты ее зажарила да съела? – подмигнула бабушка.
- Я бы ни за что ее не съела! – с досадой в голосе сказала Таня.
Она швырнула портфель на лавку и, громко шмыгая носом, пошла к себе в комнату.
– Это была моя любимая кукла! - крикнула Таня из коридора и захлопнула дверь.
Учительница еще несколько раз заглядывала к ним и благодарила за спасительную картошку. Пока они с бабушкой беседовали о важных вещах, Тане разрешали играть с Ванечкой. Вместе им было очень весело: Таня показывала ему картинки в своих книжках и учила играть на деревянных ложках.
Через месяц с фронта вернулся муж Марины Александровны, и они вместе уехали домой, в Ленинград. Заменить ее было некем, и пару недель музыку вел трудовик. Про великих композиторов он не слышал, зато знал несколько десятков частушек про русских солдат и фашистов и на каждом занятии с большим воодушевлением пел их, сотрясая стены старой школы своим выразительным басом. Все ученики очень скоро выучили их наизусть. Марьяночка в письмах бабушке давала советы, какие музыкальные радиопередачи слушать Тане, вкладывала в конверты вырезки из газет, где рассказывалось о знаменитых произведениях и биографиях их авторов. Для бабушки, которая имела за спиной всего три класса церковно-приходской школы, все эти имена были «темным лесом». Но слово учителя она считала непререкаемым и все рекомендации записывала в тетрадку, а затем вместе с Таней прослушивала программы и прочитывала статьи.
Но однажды вместо письма пришла посылка. Стоял уже май, и в последний день занятий Таня вбежала со двора в легкой куртке нараспашку и вдруг застыла посреди кухни – на столе лежал большой фанерный ящик, перевязанный пеньковыми веревками с круглыми сургучными печатями.
Выронив портфель, она со всех ног бросилась на двор, где в огороде возилась бабушка.
- Бабуля, что там, на столе? – спросила она.
- Тетя Клава утром принесла. От Марьяночки, - ответила бабушка.
- Марина Александровна прислала посылку? Что там? Почему ты не открыла?
Бабушка разогнулась и воткнула лопату в землю:
- Это тебе посылка.
- Мне?! – обрадовалась Таня. Ее большие темные глаза округлились, а в груди будто взорвалась хлопушка с конфетти.
Ящик находился на прежнем месте, у него не было ни ног, чтобы убежать, ни колесиков, чтобы уехать, но Таня на всякий случай, чтобы не спугнуть чудо, подкралась к нему на цыпочках. На крышке действительно было указано ее имя.
- Татьяне Николаевне Захаровой, - с важным видом по слогам прочитала она и покраснела от удовольствия. Еще никто даже не называл ее по имени-отчеству, а тут, можно сказать, официальная запись. Она – адресат! Несколько раз обойдя вокруг стола, Таня присела на лавку и еще долго смотрела на ящик. Она не знала, пришлют ей еще когда-нибудь настоящую посылку, и хотела запомнить этот момент. В конце концов любопытство победило.
Внутри ящика была солома и много скомканных в шарики страниц «Комсомольской правды» - Таня ее сразу узнала, потому что это была любимая газета бабушки. Она просунула под солому обе руки и достала большой тяжелый сверток. Из-за нескольких слоев бумаги содержимое не прощупывалось. Таня приложила к свертку ухо, слегка потрясла – ничего…
- Это ты всё возишься! Эдак зима снова настанет, – за спиной раздался голос бабушки. – На вот, возьми.
Таня задрала нос и фыркнула – бабушка предлагала ей нож.
- Я сама.
Обертка хрустнула, и старая газета расползлась в разные стороны, обнажив краешек белоснежного кружева. Таня ухватилась за него и потянула вверх.
- Платье? – спросила бабушка, приметив кружева. – Вот молодец Марьяночка. Наконец ты перестанешь донашивать лохмотья с чужого плеча.
- … лучше! – заворожено прошептала Таня – Бабулечка, это лучше всех платьев в целом свете.
Она держала над собой большую куклу в кружевном белом платье, с густыми локонами под роскошным шелковым капором. Детский румянец на ее пухлых фарфоровых щечках казался живым, а стеклянные голубые глаза как будто лучились светом. Если бы рядом в небе загорелась самая яркая звезда, девочка бы и не заметила ее.
- Батюшки! – всплеснула руками бабушка. – В таких кукол только царевны играли.
К посылке прилагалось письмо – оно было вложено в складки платья и выпало на пол, когда Таня подняла куклу вверх.
- Погоди-погоди, - засуетилась бабушка. Она беспомощно шарила подслеповатым взглядом по всем плоским поверхностям. – Где мои очки? Танюшка, ты видишь их?
Но Таня уже развернула страницу и, не выпуская куклы из рук, начала выразительно читать, словно было это не письмо, а пионерская клятва:
- «Дорогая Танюша! Я взяла у тебя одну волшебную куклу, а взамен посылаю другую. Ее зовут Матильда. Мой дедушка привез ее из Франции, – Таня подняла горящие глаза и повторила со значением в голосе: Из Франции, бабуля, представляешь?! - затем снова вернулась к письму: - пятьдесят лет назад. Когда началась война, моя мама решила отнести куклу скупщику, чтобы выручить немного денег. Когда она шла по улице, у куклы с ноги упал ботиночек. Мама присела, чтобы поднять его. Тут на улице разорвалась фугасная бомба. Над головой просвистел осколок. Если бы мама не наклонилась, он пробил бы ей грудь».
Таня снова остановилась и, захлебываясь от волнения, сказала:
- Бабулечка, Матильда – самая настоящая волшебная кукла! Она спасла жизнь маме Марины Александровны!
Бабушка ничего не отвечала, только умиленно смотрела на внучку, сложив руки под подбородком.
- «Мама вернулась домой, - продолжила Таня. - С тех пор Матильда жила в нашей семье. Теперь она твоя. Обнимаю. Большой привет от всей нашей семьи бабе Вале!»
Когда Таня отложила прочитанное письмо, она была уже другим человеком. Жизнь ее окончательно и бесповоротно разделилась на прошлую, обычную, как у всех людей в мире, и новую, чудесную и сказочную, какой она отныне стала у нее. И от этого незнакомого ощущения девочка никак не могла прийти в себя. Таня то сажала куклу на кровать и отходила на несколько шагов полюбоваться, то снова брала в руки, даже дважды оставляла ее одну в комнате и выходила, желая убедиться, что она не исчезнет.
На ночь Таня определила Матильду в изголовье кровати, между стеной и своей подушкой. Полежав немного, она думала о том, какой прекрасный день подарил ей бабушкин Боженька, но глаза не слипались и сон не приходил, зато приходили всякие вредные мысли. Тогда она сунула босые ступни в тапки и побежала в кухню.
С печки свисал край тонкого одеяла, из-под которого высовывалась пятка. Таня взобралась наверх и стала тормошить бабушку.
- Бабулечка-бабулечка, у нас замок надежный? – спросила она, когда бабушка протерла заспанные глаза.
- Какой замок?
- Ну какой-какой? – нетерпеливо передразнила девочка. – На двери!
- Ой, Танюшка, он заржавел еще прошлой осенью. От кого запираться-то? Фрицев всех вывели, а своим мы завсегда рады.
Заметив, что Таня опустила голову и стала кусать губы, бабушка крепко взяла ее за подбородок:
- Татьяна! Ты чего себе опять в голову вбила?
- Боюсь, как бы Матильду не скрали, - тихо-тихо сказала Таня. – Волшебную куколку всяк себе захочет.
- Так ты, трещотка, и не галчи о ней где ни попадя. Никто и не скрадет.
- А коли все же прознаются? – напирала она.
- Заполошная, угомонишься ты сегодня?! – прикрикнула бабушка. – А ну шагай в кровать! Не то заберу твою Машку и обратно в Ленинград отошлю.
- Она не Машка, а Матильда! – с вызовом заметила Таня, но потом послушно спрыгнула на пол и отправилась спать.
Бабушка спустила ноги с печки и в задумчивости продолжала рассуждать:
- Матильда… Скажут тоже. Волос белый, глаз голубой – Машка и есть.
В углу на печке кто-то завозился. Бабушка укоризненно закачала головой:
- А ты, мухомор курлявый, небось заране всё знал?
В ответ послышалось только вежливое покашливание.
- Вот и кумекай теперича, чем ржавь с замка счищать, - шутливым тоном сказала бабушка, - чтоб супостаты до Танюшкиного сокровище не добрались.