6 (side 3)
«Все в мире есть математика», - размышлял Волков - я.
«Часто говорят, что цифры управляют миром; по крайней мере, нет сомнения в том, что цифры показывают, как он управляется», - слова Гёте.
«Математика духовного – это, как день, который должен видоизменяться, и когда приходит ночь, за ней следует следующий абсолютный день. Абсолютный день абсолютно похож на предыдущий и ничего, твердит он, присмирить не может. Но Абсолют этот обязан быть преодолён».
- Я не пойму, честно, - говорил Олег.
Мне жаль было на него смотреть. Он стал чрезвычайно жалок на вид. Разумеется, никто ему не собирался говорить всю правду нашего здесь предприятия (нашего с Софией), потому что никто точно не знал: как он поступит вследствие своей «гениальности», - приступа гениальности.
Какова истинная цена той гениальности и сможет ли он вмиг пожертвовать всем, чтобы пойти своим, собственным путём? Путём нелёгким, - самопожертвования, лишений, времён полного одиночества и возрождения в мир дикого альянса, собранных на одной планете всех нас.
«Жуткий вид».
София обратилась ко мне. Я видел, как крепко поджаты ее губы, лишь глаза просили раскрыть хоть часть намерений. Наших планов она точно не знала, так как я предупредил ее - будет импровизация.
- Тебе, Олежка, ведь ничего не стоит, чтобы не знать всего полностью, - предложил я.
Олег хотел возразить, но я продолжил:
- Нам всем дано действовать в пределах определённых рамок. И эти рамки в этом доме как нельзя лучше ассемблированы.
- Ассемблированы…, - повторил Лысак, усмехнулся в сторону.
София же была довольна моей краткой речью. Путь ей открывался. И я подождал, как она выскажется.
- Итак, дорогой мой, - говорила она нашему подопечному, - давай-ка слушать мастера, давай, пожалуйста, не выдумывай, не капризничай, а то зачем же мы тут все?
- Я чувствую беспокойство, - произнёс Олег. – Да. Одно сплошное беспокойство. Как тогда… Это неправильно. И здесь, - он собрал кулак и прижал его к сердцу, - здесь ноет что-то, как будто… как будто тревожно, бессмысленно тревожно.
- Ну, Олежка, - говорил я, - ты знаешь, что с твоим талантом надо, в конце концов, предпринимать какие-то действия, не так ли? Вот, я хочу спросить в этом месте, в этом избранном доме, прекрасном операбельном доме: что ты хочешь с того иметь?
- Я? С таланта? Ха! Я хотел бы выплеснуть всю грязь из себя, прежде всего. Этот талант или гениальность, или что… Он в тебе, Валера, точно есть. Это я знаю.
Но зачем он во мне собран комком, абрисом? Раньше мне представлялось моё терпение – чистыми водами, потом рекой бурной. Мне казалось, все это пройдёт. Все это - юношеское. Но иногда находило такое чувство – хоть беги! Я начинал писать какие-то стишки, и хвалить себя потом за их создание. Потом, потом я перечитывал и поражался глупости, этой ужасной невыносимой идиотической глупости, на которую меня подвигнуло Беспокойство. И все же: я не мог уснуть, пока не сделаю записи в дневник, или какую-нибудь идейку не воплощу. Зачем?
- Итак, - остановил я, - здесь и находится точка отсчёта, правда? Что вы писали? Какая идея? Суть беспокойства?
- Валера, - отвечал он, спрашивая, - что я писал?
- Второй роман где? – София уточнила.
- Второй роман…, - задумался Олег. Он опустил глаза вниз и делал вид, что вспоминает.
Но то Существо, которое мы с Софией видели, точнее – я видел вполне, она – лишь очертания, - то Существо стояло теперь рядом и раздувалось, пыхтело, дабы раскрыть уста крепкой вязкой сделанные им, - причиной нашей сходки.
Олег поглядел в угол, где стояло его Существо, он не увидел его, как и в прошлый раз, но стал говорить Ему в лицо.
- Мой прошлый роман уничтожен. Он не имеет право на жизнь. Это была лишь проба пера. Зачем о прошлом вспоминать? И разве то можно было назвать романом в двадцать страниц? – Он обратился ко мне и повторил, - в двадцать страниц – это роман? Разве такие романы бывают?
- Он не в двадцать страниц, там - больше, - заметила девушка.
- Это не важно, - отметил я и просил Олега, - говори же!
- Говорить? О чем? О том, что вами вычитано? Вы сами…
- Если по твоему сюжету, Олег, - Софи вмешалась, - то, что же это все значит? Что значит разрыв отношений твоей героини и твоего героя? Зачем это? Конфликт можно было разобрать на месте, а ты?
- А я?
- А ты убил ее, просто убил!
- Но это же так – рассказишко! – Посмеялся Лысак. Торс его распрямился, он, будто вырос. В глазах - не самоирония. В глазах – гроза, опасность. То, чего он сам предостерегался.
Мы с Софи молчали.
- Я поступил по законам жанра: «вечная любовь», клятвы, измена, месть.
- Но, Олег…, - возразила Софи.
- Нет, - продолжил он, - если вы стали слушать, - он поглядел в сторону невидимого Существа, в невидимости которого, я – Волков – для него уже сомневался.
- … если вы вынудили меня говорить, то слушайте. Озеленённые амбиции должны прорасти в какую-либо сторону, - в сторону света или тьмы. Я не зарекался и не давал клятв Дьяволу на успех своего писательского дела, но я чувствовал, как моей рукой водил Некто. Разве может что-нибудь сам человек сочинить дельное? Никогда. Никогда из его пера не может ничего выйти, кроме чистописания.
Всегда имеется зависимость от Кого-то, если производишь любые, любые – повторю дельные вещи - способные перевернуть сознание – тем более, если не публичное, то собственное – так точно. Это как рост…
- Ты позволил себе так разрешить конфликт? И, знаешь, - говорила Софи, - я любила тебя, сильно любила, но теперь – после твоего романа, мне страшно просто, Олег!
- И разве ты тогда то (то!) называешь любовью? – Продолжил перепалку Олег, - разве это чувство, если на первом повороте из-за какого-то сочинения, ты отказываешься от меня? Разве это твоя любовь или хотя бы привязочка? Это вообще ничто, вообще!
- Мы здесь, - заявил я (Волков) – именно для того, чтобы все это прояснить. Роман твой – наживка всем нам. Надо разобраться – в первом случае. Роман второй – разрешение первого случая. Ты его начал писать, я знаю, можешь не отрицать, - я знаю! Только в этом доме, только здесь, ты можешь вспомнить все: от начала до конца.
- Он лишь начался, - признался Лысак, - да, он развитый там где-то, но…, но он не окончен. Две главы только выходило на двадцать первых страниц, а ещё…
- Сколько?
- Пятьдесят ещё… Если вы читали первую часть, - роман первый, то вы должны были понимать – за сим следует продолжение, - говорил Лысак, - ведь никто никого не убивал, Валера. Никто никого. И та женщина жива была. Ведь ты, именно ты, знаешь отлично! И не она, - она указал на Софи, - привела меня сюда, а ты. Выше всех – твой интерес!
- Теперь я, - произнесла девушка, - не понимаю. Абсурд. Вы меня оба с ума сведёте! Говори же: ты или ты, что есть что на самом деле?
- Есть на самом деле то, - продолжил Лысак, - что Волков, уважаемый наш, взялся за моё новое воплощение, видите ли. Это полностью его игра. Его! Зачем меня переделывать на свой лад, по своему усмотрению, хоть в тридевять раз – по своему? Ты спросил меня – хочу ли я того?
- Мне твоя жена дала согласие, - спокойно я отвечал.
- Она мне не жена! – Воскликнул Лысак. – Она мне ещё не жена! Ну, Софи, видишь?
Девушка продолжала находиться в полном недоумении. Если бы даже захотела, она не могла ничего произнести.
- Ты…, - начал я.
- Нет, Волков, подожди! Вот тут, уж подожди! Ты не даром был в том романе, первом, ты применил тогда ещё магию по отношению нашего союза.
- Да, - мне удалось вставить своё возражение, - но она тогда и была твоей женой. Как вы оба не понимаете, что этот кадр, - я указал на Лысака, - описал свою прошлую жизнь слово в слово. Поэтому роман так короток. А твой второй роман – самообман. И чем больше в нем страниц, тем он запутаннее. Это и есть ловушка, Олег.
Я продолжал говорить. Олег залился смехом.
- Таким образом, и я, и вот эта дама – София, - торопился я, - хотим прояснить в твоём мозгу – зачем ты это сделал в прошлом воплощении? И что теперь ты хочешь предпринять?
- Но если…, - усмехнулся Лысак, - если, допустим, была измена, а? Тебе ли не знать?
- О, Господи! И ты…
- Он убил вас, - подтвердил я.
- Нет, подождите! Я во втором романе все объясняю, все свои дела объясняю!
- Олег, разве можно объяснить убийство? Убийство – это… Все-равно…Это нельзя оправдать никак. Ты отвечать будешь перед Богом!
- Нет, Софи – не буду.
- Нет, Олег. Перед Богом будешь отвечать. И зачем я тогда…
- Он вернулся, - передал я, - чтобы исправить положение. Но второй роман, тайный роман, о котором пока никто не знает, хоть признание в его существовании мы получили, он, - роман тот, - издержан в излишних оправданиях. Олег, каковы они? Мы ждём.
- Рождение Сущности, которой ты меня, Валера, пугаешь, должно было быть обязано ей, Софи. Она должна была родить его, и я старался это предотвратить. Рождение Сущности несколько раз предлагало мне подписать с ней договор. Это был договор о том, что я никак не пожалею о будущих событиях, а именно, как Супер мужчина при живой жене я мог бы иметь множество любовниц. Взамен, - он поднял палец кверху, - взамен того, что эта Сущность будет выношена моей женой от чужого мужчины!
Но я сопротивлялся. Не естественно, скажете ли? Я сопротивлялся. Я хотел знать цену истинной привязанности, без всяких рождений, увлечений минутных, месячных. Истинную, хотел знать!
Все окружающее, быт современный того недавнего времени совращал меня, как всех нас, так и ее, - он указал на свою девушку. Жест был твёрд, - она (повторил он), она была слепа.
София сглотнула ком в горле, спросила:
- Слепа? То есть, глупа?
- Нет, дорогая, - слепа. Ты тогда получила удар волной, упала и потеряла сознание, но ты была жива. Валера это знал. Ты осталась жива, но потеряла зрение. И оно никак не могло восстановиться. Валера в тот миг проявился с топориком в руке, чтобы ещё раз подтвердить – я был способен избавиться от тебя, как сделал, наверное, когда-то в тех прошлых… Избавиться от слепой, которая не могла бы увидеть карателя.
Может быть, случайно тогда получилось, но ум мой легко принял те обстоятельства и теперь роман номер один восполнял пробелы и просил меня ответить: насколько во мне что-либо изменилось, что я в настоящем времени не воспользуюсь ни случаем, ни сознательно, ни бессознательно тем, что предлагал мне Волков.
- Да-с, - вырвалось из меня, - вот так дела-с.
- И вы, - спросила у меня София, - вы можете это как-то объяснить со своей точки зрения?
- А как объяснять, если мы с вами теперь в том же ракурсе перед этим человеком?
- Что?! – Глаза Валеры сузились, зрачки блеснули, - что ты сказал?
- Я сказал, что в этом доме происходят чудеса. Мы не случайно здесь, я ещё раз повторяю. Здесь есть факт измены твоей Софии, если хочешь…
- Т-ты! – Олег едва сдержался, чтобы не броситься на меня, - ты можешь доказать?
София глядела на меня с изумлением.
- Эт-то, - вышло из неё, - это вы не переигрываете ли?
- Вы тоже хотите почувствовать? Или доказательства? – Я.
- Докажи, черт ты уродливый!
- Ну, положим, - отрицал я, - не черт я вовсе. Черт перед тобой, однако, ты его не видишь. Софи различает образ, а ты – нет. Посему я заключаю: нет веры в тебе – одно сочинительство. Нет веры в тебе, ты повис, ты толкаешься в собственной среде, тебе нет дельного советчика, только вот твой второй роман с массой грамматических ошибок и ненужных образов.
- Все там нужное!
- Ну, ты раскрой второядие последнего сочинения - я назову лишних героев.
- Олег! – Просила София.
- С тех пор, как я начал первый роман, я дал слово себе, что закончу его, но в моей жизни стали происходить вещи, которых я едва мог терпеть. Алиса – моя первая жена поняла с пол оборота. Она заметила тягу к уединению, мрачные мысли.
Исчезли мои: словоохотливость, жаркий юмор, холодом, нелюдимостью стало веять. Я не мог позволить себе дурачится так, как раньше. Все было спонтанно, легко - тогда, не задумываясь… Но потом, когда я стал серьёзно занялся писанием…
Писательство выедает изнутри. Ты стараешься влезть самому себе не голову, а это, знаете ли уже на йогу похоже, - гомукхасану. Тональность меняется, и ты начинаешь видеть свет в иных красках.
Вот вы, Валера, говорите: хотите меня на высоких вибрациях провести, а чем ваши вибрации хороши? Чем вибрации земные, пристяжные, прожорливые хуже? Чем тогда наш Создатель будет интересоваться, если не падшими или пусть - сомневающимися душами, если все вдруг в веру подадутся?
Я, - продолжал Олег, - распрямился, посмотрел где-то чуть выше своей макушки, чуть выше, - на чуб лишь поднялись мои глаза, и я ужаснулся насколько все вокруг механически, автоматически существует.
Жизнью это нельзя назвать. И вера та же, и деньги, и власть – все мертво. Толкаешься как будто бы среди людей, а предугадываешь всякое следующее их действие. Скучно и мерзко. Это все писательство.
Ты попадаешь в мир сценаристов, и все сюжеты распахиваются. Как же Создателю скучно с нами! Ох, как скучно, должно быть! «Скучно жить на этом свете, господа!».
И однажды я встретил тебя, Софи.
Мне показалась твоя любовь ко мне ничтожной. Я понимал, за что я нравлюсь тебе, - за интересную личность, необычную личность, прочее. Когда ты называла меня ангелом, красивым душой и такое все – ах, знаешь ли, как это неприятно, до крайности, до жути неприятно слышать! Исключительно противно подобную похвалу слышать. Я и не знал этого.
На мне словно крест ставила, и себя принижала.
Я - наоборот, я старался увидеть в тебе что-то то, что нельзя было в тебе назвать ангельским, ведь ты всегда была такой живой. И я, рядом с тобой, оживал.
Исследовательский ум мой, пытливый искал кромешную тьму в тебе, искал и не находил. Это был калейдоскоп идей, догадок, всего-то.
Я ненавидел тебя, мне хотелось просто убить тебя, нет – так условно, но я помнил свой прежний роман и ту женщину, с которой меня провоцировали расправиться. Ты любила до дна, я же, понимая твою внешнюю привлекательность, находя и зависть друзей, и зависть просто прохожих, оглядывающихся нам с тобой вслед: «ах, какая женщина!» - я отталкивал твою любовь, чтобы лучше ее рассмотреть. Чтобы любить тебя крепче.
- Ну, - сказал я (Волков), - это классика. Понятно. Один – любит, другой – позволяет. Это ещё со времён…
- А если дуальные люди, характеры противоположные и верность в среде них соблюдается, тогда как? Почему до дна - нет?
- Может быть, - заметил я, - нужно было всю эту вашу мертвечину разжижить? Может быть, крахмал ньютоновской-то жидкости разбавить, а? Ведь это делается в домашних условиях! И если вы в домашних условиях творите себе спокойствие, то и растворитель вытворите так же. И жили бы счастливо.
У вас было доверие женщины, признание социума, а вы все дальше лезете, все дальше куда-то. Господа нашего тревожите, всуе упоминая имя Его! Дали вам чуть продыху – цените!
Дело сценариста вам, возможно, очень даже пригодиться, но это будет на Том Свете, а вы пишете жизнь уже – на этом.
- И вы думаете – в этом соль?
- Я думаю – да. В этом доме есть возможность, сказка эдакая – повысить ваши вибрации, в том я вам помощник и руководитель, - познакомить вас с Сущностью, которой вы обязаны. Теневой стороне, точнее, Сущности, с которой вам требуется договориться раз и навсегда. Она ищет нового человека, а вы - все в той же ауре старой формы себя. Но если вы подлинный писатель – вы уже преодолены собой, как говорится выше этой вашей йоги.
- Так мне что: добить себя?
- Это крайности, - посмеялся я, и - здесь увидел в лице Лысака то, что не ожидал ни при каких обстоятельствах.
Оно просветлилось до неузнаваемости. Словно солнечный зайчик пронёсся по серым чертам лика и застыл в нем жить.
- Самое интересное, - стал говорить он, - я все же нашёл. Есть эдакий финт в мироздании: не всякий человек до человека по-человечески дошёл, знаете ли. Вот и ты, Волков, почему не расскажешь об искусственности своей? Почему бы, тебе не показать свою Сущность, свою!? Своих Помощников? Софи, - обратился он к девушке, - познакомься, официант ресторана, в котором мы пили кофе - один из его клиентов.
София попятилась и, к счастью, найдя за спиной стул, присела. Она совершенно побелела. Никто не ожидал таких разворотов.
- Что ты хочешь сказать? – Спросила она у Олега, - что?!
- Ну, да пусть он сам расскажет, - кивнул Олег на меня, - пусть расскажет, откуда его Сущности родом и почему он нас пригласил не в ближайшее кафе, а повёз через кулички, - на край города? Почему, пусть расскажет: там за кафе - огромный песчаный пустырь, который проклят всеми на сто пятьдесят лет - на нем ничего не растёт и ничего не строится. Пусть расскажет!
Пара «влюблённых» уставилась на меня.
- Что ты ещё знаешь? – Поинтересовался я.
- Ты просил содержание моего нового романа, я его тебе даю. Начало.
- То есть, - экзаменовал я, - ты все знаешь?
- Не все. Когда напишу - узнаю.
- Ребята! Что все это, все это, черт, значит? Диалог мне совершенно не ясен. Кто тут с кем разговаривает, кто кого лечит?! Валера! – девушка не на шутку ошеломлена.
- Я карабкался в этот мир по шагам, - продолжал Лысак, - он же - через медитации, через снадобья, мораль и законы, строго опираясь на них, строго! Без нити импровизации, - бездушно. И теперь, если присмотреться, всякое слово его заранее определено формулами да интегралами. Просто для нас, Софи, все это так не правдоподобно и сложно, что поверить в то невозможно.
- У меня вера есть, - ответил я, - у меня больше, чем вера. Я – знающий.
- Ты знающий, поднимающий людей из могил, одуховлетворяющий их. Ты? И сам пребывающий в полном успокоении. Это метода? Твоя метода духовного развития – преступна! Ты действуешь через чувства, через чувство святое, - любви, потом подгоняешь факты и - насилуешь. Скажи, - обратился Лыкас к невесте, - чем ты заплатила ему? Деньгами?
- Нет.
- Чем?
- Ничем.
- Был праздник,- помолчав, продолжил Лысак, - перед тем утром на яхте. Вечер, беседы, пасьянс. Тогда не было ещё Волкова. И я был весьма удивлён, когда увидел с топориком его утром.
- Так кто же кто? – Спросила София.
- Кто же? Это другой вопрос! Кто же? Это уж ты должна помнить.
- Ах, эта вязовина шизофренических догадок! Кто есть кто, объяснитесь, люди! Можешь ли ты или ты, Валерий, наконец, сказать что-либо конкретное?
- Ян, - ответил Олег.
- Ян?
- Ян – парень, с которым ты мне изменила.
- Я вообще никогда…
- Ты вообще - всегда.
Все с того и началось, - все падение нашей семейной империи. Все падение. Тебе ничего не стоило напиться и вырубиться в постели с Яном, прелесть моя! Вот тогда ко мне и пришло единственное успокоительное – убить тебя.
Но Яна на палубе утром не оказалось, он - исчез. И вместо него никто не должен был бы проявиться. И мы бы сами своими силами разобрались, но тут…
Все подозрения могли пасть только на меня, это понятно, так как ты знала, что я не прощу тебе измену. И ты могла меня заподозрить. Это страшнее всего, ты могла в любом раскладе презирать меня всю жизнь или бояться, что я что-то с Яном совершил, и с тобой тогда…
Кто-то же, как ни я, совершил с ним исчезновение? А куда? За палубу.
Но тут на арену вышел квази-Ян – вот, полюбуйтесь, - Олег указал на меня, - собственной персоной! Он поставил интереснейший ультиматум, мысленно эдак поставил.
Когда утром, лёжа на палубе после жуткого перепоя, с синей тряпкой в руке, пробудился я и не мог понять, что я совершил этой тряпкой, сложенной в тугой жгут. Почему она так сильно врезалась мне в ладонь? В голову шли самые ужасные предположения.
Но квази-Ян, появившийся на палубе приветствовал меня. Как ни в чем не бывало! Тогда я не понял, кто передо мной. Это был определённо не Ян.
Я давно тебя, Волков, не видел, ты изменился, возмужал, причёска не та. Ухоженный.
Потом та женщина – видоизменённая ты, Софи.
И он, квази, - Олег указал на меня, - сказал следующее:
- Ты будешь вести себя так, как я пожелаю. А пожелаю я тебе добра и только. Пожелаю я тебя поднять с той цепкой идеи, что с людьми ты расправлялся убийствами. Но теперь ты должен видеть: Софи – не Софи, - макет. Ян – не Ян. Ян – это я.
И твоя задача выкрутиться так, чтобы Макет Софи не догадался о том, что ты расправился с парнем, как делал это из жизни в жизнь, что ты на сей раз, видоизменился, и смог пересилить себя, - просить измену, в коей сама Софи – макет Софи, сама в коей – раскаялась тоже. И то раскаяние, повторю, ты должен принять, принять от всей души, со всей силой всех своих прежних предрассудков, чистилищ, тысяч воплощений, чтобы ВЫКУПИТЬ раз и навсегда все свои грехи, все!
7