Весь месяц, прошедший со дня визита к старику Зарубину, голова Дмитрия была заполнена мыслями о казаке Чики или, Иване Никифоровиче Зарубине. Интересовало, как этот простой яицкий казак смог достичь тех высот власти, на которые его вознёс «беглый император Пётр Фёдорович». В памяти всплывали слова сенатора Павла Рунича, характеризовавшие образ одного из главнейших полководцев самозванца: «… корпусного генерала пугачевского, Яицкого казака Чики, коего Пугачев украсил названием графа Захара Григорьевича Чернышева» *). Более объёмистая характеристика отыскалась в «Словаре достопамятных русских»:
«Чика, Иван, главный любимец Пугачева, скрывший его в окрестностях Яицкого городка, когда он бежал из острога Казанского, утвердил потом самозванца в отважном и дерзком намерении выдавать себя Императором; прозван от него Графом Чернышевым; начальствовал отдельною толпой; осаждал, в 1774 году, город Уфу; разорил многие той Губернии заводы и селения, и бесчеловечием, убийствами превзошел всех своих товарищей. В Апреле месяце потерпел он совершенно поражение от храброго Михельсона и был взят в плен. Когда 10-го Января, 1775 года казнены в Москве Пугачев и многие его сообщники, Чика был свидетелем его наказания, и в тот же самый день отправлен в Уфу, где отсечена ему голова и воткнута на кол, а труп его обращен в пепел вместе с эшафотом.
Из собрания бумаг о Пугачеве и указа Правительствующего Сената 9-го Января 1775 года» **).
Случайно или с умыслом, но в том же «Словаре достопамятных людей» перед статьёй о Чике, была помещена статья о графе Чернышеве, Захаре Григорьевиче: «… Император Петр III вверил ему начальство над войсками Российскими, присоединенными к Прусской армии (1761 г.)… Граф Чернышев, удостоенный особенною доверенностью Императрицы, определен Вице – Президентом Военной Коллегии, а в 1773 году (22-го Сентября) получил достоинство Президента и чин Генерал – Фельдмаршала… Граф Петр Иванович Панин отзывался о нем в письме к Д. Фон – Визину: «что он был Военный Министр и комнатный Генерал» ***).
Последняя строка в статье о графе Чернышеве, заставила Дмитрия задуматься и поразмышлять: «Что, если неслучайно Бантыш – Каменский поместил в статью слова графа Панина. Ведь, казак Чика, названный графом Чернышевым, всё больше пребывал на полях сражений, чем в апартаментах. Хотя, к тому времени, когда граф П. И. Панин стал командовать (с июля 1774 года) правительственными войсками, усмирявшими бунт Пугачева, Зарубин – Чика был уже «не при делах» и находился в Уфимском остроге».
Дмитрий вспомнил, как в военно – историческом архиве ему показали подлинный «Журнал уфимской комендантской канцелярии о ходе боевых действий против повстанческих отрядов И. Н. Зарубина – Чики под Уфой с 24 ноября 1773 года по 24 марта 1774 года» (ЦГВИА, ф. 20, д. 1233, лл. 278 – 301), в котором он не обнаружил имени Чики. Предводитель бунтовщиков, осаждавших Уфу, именовался не иначе, как «называемый или самозванец граф». Всё бы ничего, если только Чика носил, так называемый, «графский» титул от самозванца. Однако, самозваных графов было несколько.
«В числе славных мятежников отличался Зарубин (он же и Чика), с самого начала бунта сподвижник и пестун Пугачева, – писал Пушкин. – Он именовался фельдмаршалом и был первый по самозванце. Овчинников, Шигаев, Лысов и Чумаков предводительствовали войском. Все они назывались именами вельмож, окружавших в то время престол Екатерины: Чика графом Чернышевым, Шигаев графом Воронцовым, Овчинников графом Паниным, Чумаков графом Орловым» (Пушкин А. С. История Пугачева. – М., 1983. – С. 39).
Но, особенно понравились Дмитрию откровения Пушкина, сделанные им в примечаниях к «Истории Пугачева», относительно этого абзаца: «Кажется Пугачев и его сообщники не полагали важности в этой пародии. Они в шутку называли также Бердскую слободу – Москвою, деревню Каргала – Петербургом, а Сакмарский городок – Киевом» (Там же, с. 118).
Однако наиболее колоритно про вельмож, окружавших самозванца, высказалась монахиня в Преданиях о Пугачеве, записанных писателем И. И. Железновым, которые Дмитрий знал почти наизусть: «Ведь у него целая свита была набрана из наших казаков: кто графом Орловым звался, кто Чернышевым, кого другим каким енералом, сенатором, что в Питере при Катерине Лексевне состояли. Ну, с лентами через плечо щеголяли, прости Господи, и грех, и смех…» (Железнов. Т. III, с. 152).
– Не даёт мне покоя, этот Чика – Зарубин, – задумчиво проговорил Дмитрий во время очередного свидания с Мариной. – Видимо, придётся заняться детальным изучением его персоны, начиная со времён задолго до Пугачевского бунта.
– Да, Дима, нелегко тебе придётся, – заметила Марина. – Жаль, что ты не уралец, а то бы старик Зарубин…
– Лучше не вспоминай про него, Марина! – перебил Дмитрий. – Мне до сих пор стыдно за свой поступок.
– Не отчаивайся, внучка его, Светлана, пообещала поговорить с дедом, чтобы он побеседовал, хотя бы со мною, – успокоила Марина. – Подготовь вопросы, которые тебя интересуют про Чику…
– Честно говоря, я уже начал сожалеть, что занялся Пугачевским бунтом, – вздохнув, сказал Дмитрий. – Столько известных учёных создали себе имя на раздувании бунта до размеров Крестьянской войны. Это же, как детский воздушный шарик, который лопнет, если окажется, что не было самозванца Пугачева, а во главе бунта стоял беглый император Пётр Фёдорович. Вряд ли мне позволят довести эту работу до конца…
– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь! – стала успокаивать Дмитрия девушка, напоминая пословицы. – Взялся за гуж, не говори, что не дюж!
– Ты, ещё скажи: «Цыплят по осени считают»! – повеселел Дмитрий, почувствовав моральную поддержку со стороны Марины.
– Так, что узнать у старика Зарубина? – спросила Марина.
– Спроси его про Чику и старых людях! – оживился Дмитрий. – Почему старик сказал, что Чика один из старых людей? Он ещё про сына упоминал! Действительно, сын у Ивана Никифоровича Зарубина был, Тимофеем звали… Но, судя по Списку имянному 1773 года, он умер (См.: ЦГВИА, ф. 655, лл. 152об. – 153)…
– В семьях уральских казаков существовала традиция называть детей одинаковыми именами! – сказала Марина. – Вполне, возможно, что первый сын Тимофей умер, а второй народился. Сейчас бы в переписи заглянуть! Вероятно, после Пугачевского бунта проводились переписи в Уральском казачьем войске?
– Правильно мыслишь, Марина! – похвалил подругу Дмитрий. – Были переписи! Ревизские сказки назывались! 1817 года, находятся в Уфимском архиве, а 1834 года, – в Оренбургском. Я уже послал запрос на Лакаева...
После военного переворота в Чили, 11 сентября 1973 года, юбилейные мероприятия по случаю 200 – летия Крестьянской войны 1773 – 1775 годов отошли на второй план и про них не вспоминали в политотделе округа. Всё внимание было обращено на трагическую гибель президента Сальвадора Альенды, который покончил с собой во время путча. А любителей футбола огорчило непопадание советской сборной на Чемпионат мира 1974 года.
21 ноября 1973 года, в рамках отборочного турнира ЧМ – 1974 должны были встретиться сборные СССР и Чили. Однако наша сборная отказалась играть на Национальном стадионе в Сантьяго, который путчисты превратили после военного переворота в концлагерь, где пытали и расстреливали тех, кто выступил в защиту всенародно избранного президента Альенды. После стартового свистка арбитра, чилийцы сразу же вкатили мяч в пустые ворота противника, якобы, «забив гол» сборной СССР. Нашей сборной засчитали техническое поражение, а сборная Чили получила путёвку на чемпионат мира. Подполковник Цаплин приказал лейтенанту Дорофееву подготовить доклад о военно – политической ситуации в Чили и международной обстановке в целом, а мероприятия по 200 – летнему юбилею Крестьянской войны под руководством Е. И. Пугачева отложить на неопределенное время, до команды из политотдела округа…
Накануне православного праздника Святителя Николая Чудотворца, который совпадал с днём рождения Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева, Дмитрий Дорофеев получил ответ на запрос из Башкирского республиканского архива. На одной стороне тетрадного листа в клетку, каллиграфическим убористым почерком, была сделана выписка из Ревизской сказки Уральского казачьего войска 1817 года. Оказалось, что фамилию Лакаев носила единственная семья, проживавшая в форпосте Каленовский. Глава семьи: Тимофей Лакаев, возрастом 60 лет; у него сын Василий, 5 лет от роду. Жена казака Тимофея Лакаева, Ирина, 50 лет; у неё дочь Устинья, 10 лет. Ниже семьи Лакаевых, был записан отставной казак Замаренов Иван, 80 лет от роду, проживавший в Сластиных хуторах (См.: ф. № И – 138, оп. 2, д. 188, лл. 495об. – 496, 681об.).
«Вот тебе и Чика, собственной персоной», – подумал Дмитрий: «И по возрасту вполне подходит. Иван Замаренов, 1736 года рождения, как и Чика, по официально принятой биографии. Жаль, что в ревизской сказке 1817 года не указаны отчества казаков. Но, здесь весомым аргументом являлся устный рассказ старика Зарубина, который сравним с народным преданием».
В Списке имянном 1773 года записаны казак Никифор Астафьев сын Зарубин, 72 лет от роду, и его сын Кузьма, 15 лет, которые проживали в Яицком городке. Казак Матвей Никифоров сын Зарубин, 29 лет, служил в Калмыковской крепости (См.: ЦГВИА, ф. 655, лл. 228об. – 229, 590об. – 591). Однако, ни Кузьмы, ни Матвея Зарубиных не было в Ревизской сказке 1817 года. Отыскать сыновей Кузьмы и Матвея, так же не представлялось возможным, по причине отсутствия отчеств у казаков.
Дмитрий отложил в сторону тетрадный листок с выпиской из переписи 1817 года и вспомнил «Рассказ Ивана Михайловича Бакирова» из Преданий о Пугачеве, записанный писателем И. И. Железновым:
«Как бы не так! – возразил старик. Не точию его, а и тех, кто из наших казаков при нем в графах и сенаторах состоял, и тех, сударь мой никого не казнили…
– Как так? – спросил я с крайним изумлением.
– Да так! Не казнили, и вся недолга! – сказал Иван Михайлович. – Я ведь русским языком говорю, что был не Пугач, а сам Петр Федорович. Так как же его – то казнить? Надо с ума сойти, Христос с тобой!..
– А наши казаки, кои в ту пору были в Москве, своими глазами видели, кому голову отрубили. Говорили, что похож – де, обличьем на Петра Федоровича, а не он. Вот она притча – то какая, – прибавил рассказчик. – Значит один близир показали. То же насчет приближенных его, наперсников: ни одного, батенька, не казнили; всех, значит, отстоял, никого не дал в обиду, все померли своей волей, кому, когда конец пришел. Жили кто в монастыре, кто на островах, а Зарубин, он же и Чика – весь век прожил на Яике, и умер своей волей на Яике; только жил по тайности, под чужим именем, прозывался Зуморшеевым.
Я посмотрел на рассказчика с крайним удивлением и хотел было заметить о нелепости подобной сказки, но старик предупредил меня, сказав:
– Ты не дивись, батенька! Врать тебе не буду. Родитель мой своими ушами слышал об нем от покойного благочинного Асафа Карчагина, – чай, помнишь его? Недавно умер. А благочинный Асаф не раз видал Зарубина в Сергеевском ли, в Бударинском ли скиту – хорошенько не помню. Он же перед смертью Зарубина исповедовал и причащал его. Хошь верь, хошь не верь, а я не лгу, – прибавил рассказчик. – Благочинный Асаф – всем известно – не такой был человек, чтобы с ветру болтать» (Железнов. Т. III, с. 178 – 180).
«А вот это, пожалуй, интересно!» – чуть было не воскликнул Дмитрий и, успокоив эмоции, стал уже спокойно рассуждать: «Иоасаф Корчагин – это же сын дьячка Соборной Архангельской церкви Яицкого городка, которую все в Уральске называют Михайловским или Старым собором. В этом же соборе служил протопоп Дмитрий, про которого говорила Марина, что он поделил Яицкое войско на две равные части: верных Екатерине II и поддержавших беглого императора Петра Федоровича. Итак, в Списке имянном 1773 года записан дьячок Иван Яковлев сын Корчагин, 32 лет от роду. У него было два сына: первый умер в 1771 году, а второй, Иоасаф, 6 недель от роду, записан «при отце». Вероятно, этот Иоасаф стал затем Благочинным, то есть главным священником в своём церковном округе» (См.: ЦГВИА, ф. 655, лл. 1об. – 2).
– Марина, случайно, благочинный Асаф Карчагин не сын ли того казака Ивана Корчагина, про которого упоминал историк Дубровин во втором томе своего труда «Пугачев и его сообщники»? – спросил Дмитрий. – Он вместе с твоим предком, Петром Живетиным, сочинял ответ на письмо полковника Симонова к войсковому атаману Каргину.
– Помню, ты мне рассказывал! – откликнулась Марина. – Там, ещё какой – то старец Гурий был замешан. Он, предку подвязался письмо сочинить, но употребил много ругательств в адрес государыни императрицы Екатерины Алексеевны…
– Правильно! – подтвердил Дмитрий. – Корчагина и Живетина, потом в следственной комиссии допрашивали. Однако никакого наказания они не понесли за службу при атамане Каргине.
– В нашей семье даже разговора не было, что предок Живетин у атамана Каргина писарем служил. – проговорила Марина. – Если бы не ты, Дима, то я бы и не узнала об этом.
– Кстати, Каргина, в отличие от других сообщников Пугачева, повесили в Уральске! – заметил Дмитрий. – Про его лютые зверства, даже в преданиях Железнова сказано. Казаки его сами выдали полковнику Симонову…
Дмитрий вспомнил «Рассказ Ивана Михайловича Бакирова» из Преданий о Пугачеве, где было сказано об атамане Каргине следующее:
«Из всех наших казаков, что стояли при Петре Федоровиче в графах и енаралах, самым первым яроем был Каргин, иль – бо Карга, все единственно, – говорил рассказчик. – Все эти Перфильевы, Зарубины, Толкачевы и иные прочие в подметки не годились Карге, все они супротив Карги агнецы были, батенька мой; а Карга… одно слово – Карга, – готов был у отца родного глаз выклюнуть» (Железнов. Т. III, с. 185).
Дмитрий отыскал в своём дневнике записи, сделанные после прочтения исторического труда Н. Ф. Дубровина «Пугачев и его сообщники». В первом томе были описаны события, имевшие место до Пугачевского бунта. Однако, понять почему Зарубин – Чика сам вызвался ехать к Пугачеву и спрятать его на хуторе Кожевникова, было невозможно:
«После обеда Мясников и Зарубин выехали верхами из Яицкого городка на Таловый умет, – писал Дубровин, – а часа два спустя поехали туда же в телеге Караваев и Шигаев, не подозревавшие, что впереди их едут другие представители войска» (Дубровин Н. Пугачев и его сообщники. Эпизод из истории царствования Императрицы Екатерины II. 1773 – 1774 гг. По неизданным источникам. Том 1. – СПб., 1884. – С. 200).
Далее Дубровин писал, якобы Караваев и Шигаев опасались, что Чика может их выдать властям и давали ему явно отрицательную характеристику:
«Ах! Батюшка, – сказал Пугачеву Шигаев, указывая на приближавшихся Чику и Мясникова, – я боюсь этого вора, Чику, он у нас человек причинный, того и гляди, что разболтает: дела мы не сделаем, а хлопот наведем, так не лучше ли нам спрятаться от него в кусты?» (Там же, с. 204).
Однако и сам Чика сначала сомневался в подлинности государя Петра Федоровича, о чем поведал на следствии:
«Видя Пугачева, – показывал он впоследствии, – думал я и рассуждал сам с собою, что ему государем быть нельзя, а какой – нибудь простой человек, а при том замечал на нем приметы, сказанные от Харчева, то хотя и находил оные по словам сходными, но думал, что это только потому, что Харчеву он, конечно знаком» (Там же, с. 206 – 207).
Надо заметить, что сомнения у Зарубина – Чики рассеялись не сразу, что подтверждается его показаниями, на основании которых военный историк Н. Ф. Дубровин сделал свои умозаключения:
«Оставив Пугачева на хуторе Кожевниковых и уезжая в Яицкий городок, – писал Дубровин, – Зарубин (Чика) был в большом сомнении относительно личности самозванца» (Там же, с. 217).
– Как можно безоговорочно верить Дубровину, если он ставил во главу угла самозванца Пугачева! – поделился Дмитрий своими соображениями с Мариной. – Он же, Чике приписал откровенный разговор с самозванцем, в котором последний признался, что он донской казак Емельян Пугачев…
– Тогда зачем все эти «царственные знаки» были нужны? – спросила Марина. – Какая – то комедия получается…
– Вот и я про то же самое! – подтвердил Дмитрий. – На странице 220, Пугачев говорит Чике: «Я подлинно донской казак Емельян Иванов»! Тогда почему уральские казаки верили, что служили государю Петру III? Глупцами их никак не назовёшь! Тем более, писателя Иоасафа Железнова!
– Первым то, Пушкин стал утверждать, что яицкие казаки уговорили Пугачева назваться императором Петром Федоровичем! – сказала Марина.
Дмитрий вспомнил знаменитые строки А. С. Пушкина из его «Истории Пугачева»:
«Но яицкие заговорщики слишком привязаны были к своим богатым родным берегам, – писал Пушкин. – Они, вместо побега, положили быть новому мятежу. Самозванство показалось им надежную пружиною. Для сего нужен был только пришлец, дерзкий и решительный, еще неизвестный народу. Выбор их пал на Пугачева. Им не трудно было его уговорить. Они немедленно начали собирать себе сообщников» (Пушкин, указ. соч., с. 24).
– Пушкин и Дубровин писали о том, что было в официальных документах, составлявших, так называемое, «дело Пугачева», – рассуждал Дмитрий. – Но, ведь, в протоколы допросов могли записать то, что было выгодно следствию. Неслучайно же, в них нигде не упоминался Данила Шелудяков. Кому – то, значит, было нужно не показывать его в документах «Пугачевского дела».
– В нашей библиотеке есть книжка Рознера «Яик перед бурей», – сказала Марина, пытаясь отвлечь Дмитрия от раздумий. – Завтра принесу, там есть про Чику, а сейчас давай послушаем Аллу Пугачеву. Я вчера записала две её песни на гибкую пластинку…
– А кто такая, Пугачева? – удивленно спросил Дмитрий. – Случайно, не правнучка ли самозванца?
– Нет, не правнучка и даже не родственница, – успокоила Марина. – Молодая, пока неизвестная певица, но поёт замечательно…
– Включай свою музыку «на костях»! – весело проговорил Дмитрий.
– А почему «на костях»? – спросила Марина.
– Это у нас, в Москве, так называют гибкие пластинки, записанные на рентгеновских снимках! – ответил Дмитрий. – Сейчас мода на них прошла. Кассетные магнитофоны вытесняют пластинки…
Действительно, в книге И. Г. Рознера «Яик перед бурей», изданной в Москве, в 1966 году, Дмитрий обнаружил любопытные сведения о Зарубине – Чике, о которых не упоминали другие историки. Рознер посвятил свой труд событиям, произошедшим на Яике до Пугачевского бунта. В частности, особо отмечена роль восстания яицких казаков в 1772 году, которое явилось своего рода прелюдией Пугачевского бунта. Но, про Данилу Шелудякова в его книге тоже ничего не сказано. Также не упоминался и протопоп Дмитрий Фёдоров, хотя, драматические события происходили на его глазах.
«Зарубин, которому исполнилось 36 лет, был племянником известного нам атамана И. Ульянова, участником восстания 1772 года и сражения повстанцев с карательным корпусом генерала Фреймана на Ембулатовке, – писал Рознер. – После поражения восстания Зарубин спрятал знамя, под которым сражались повстанцы, надеясь, как он сам говорил впоследствии, что ещё «изгодится». 7 июня, т. е. на второй день после занятия Фрейманом Яицкого городка, И. Зарубин был арестован по доносу «послушного» казака за то, что во время похода повстанцев против корпуса Фреймана к Ембулатовке «от мятежников для присмотру следующего… войска [Фреймана] послан был». Спустя 3 недели его выпустили из тюрьмы «на поруки». В городке, однако, где у него была семья – жена, дети, родители, он не остался, а уехал тайно на Узени (расположенное в 200 – 300 верстах к западу от Яицкого городка заболоченное и лесистое место). Там Зарубин и скрывался вместе со своим двоюродным братом казаком Ильей Ульяновым, сыном атамана И. Ульянова, а также другими «непослушными» – участниками недавнего восстания. Через Т. Мясникова и других казаков, живших на «легальном» положении, И. Зарубин получал сведения о положении на Яике. Таким образом он узнал о появлении «царя» в Яицком городке» (И. Г. Рознер. Яик перед бурей. – М., 1966. – С. 174 – 175).
Помимо книги Рознера, Марина взяла до утра в читальном зале библиотеки, ещё и журнал «Советские архивы» № 4, за 1972 год, где была напечатана большая статья «Документы восстания 1772 года на Яике», авторами которой являлись историки И. Г. Рознер и Р. В. Овчинников. В этой статье, а точнее, в комментариях к ней, Дмитрий отыскал очень интересную информацию о родном дяде Чики – Зарубина, походном атамане И. И. Ульянове:
«Ульянов, Иван Иванович – казак «непослушной стороны». Родился в 1707 году, на казачьей службе с 1727 года. В конце мая – начале июня 1772 года был походным атаманом передового казачьего отряда, выступившего против карательного корпуса генерала Ф. Ю. Фреймана. Командовал повстанческим войском в битве 3 – 4 июня 1772 года на реке Ембулатовке. После подавления восстания по приговору военного суда наказан кнутом и сослан на вечные каторжные работы на Нерченские заводы».
Дмитрий был наслышан об историке Рознере, Ионасе Германовиче. Он занимался исследованием истории российского казачества XVIII века, в том числе об его участии в Пугачевском бунте. Был знаком Дмитрию и соавтор, Редженальд Васильевич Овчинников, который долгое время работал в ЦГАДА, а позднее, старшим научным сотрудником института истории СССР. В 1965 году, историк защитил кандидатскую диссертацию по теме: «Архивные разыскания А. С. Пушкина по истории восстания Е. И. Пугачева». Они оба, по своему возрасту, годились Дмитрию в отцы, поэтому спорить с ними, а тем более опровергать их утверждения относительно личности предводителя бунта на Яике в 1773 – 1774 годах, молодой ученый был ещё не готов.
– Марина, ты даже не представляешь, какая ты молодец! – сказал Дмитрий и поцеловал девушку в губы. – Я же сомневался насчет Тимофея Лакаева. Вдруг, старик Зарубин неправду сказал. Ведь, по переписям у Ивана Зарубина не было детей. А тут, ещё и родной дядя отыскался! Походный атаман мятежного Яицкого войска!
– Я рада, Дима, что смогла стать тебе полезной! – обрадовалась Марина. – Даже не сомневайся, всё у нас получится. Сегодня в библиотеку приходила Светлана и сказала, что дед согласился со мной побеседовать.
– Ах, Маринка, какая же ты молодец! – обрадовался Дмитрий и заключил девушку в нежные объятья. – Когда пойдёшь к старику Зарубину?
– А чего откладывать в долгий ящик, завтра и пойду, – ответила Марина. – Светлана сказала, что можно с утра зайти. У меня завтра смена с 12 часов, так что успею обо всём расспросить деда.
– Отлично! – обрадовался Дмитрий. – Тогда вечером жду от тебя хороших новостей. Да, и спроси старика, может он знает откуда появилось это странное прозвище – Чика? Даже, у Рознера не нашел объяснения…
Особенно интересовал Дмитрия вопрос: как Зарубин оказался в числе наиболее приближенных казаков, которые обеспечивали безопасность государя Петра Фёдоровича. Тот же Рознер писал, сославшись на архивный документ (ЦГАДА, ф. ГА, разр. VI, д. 506, л. 103 – 103об., 121об.), следующее:
«Впоследствии Зарубин заявил, что, приняв Пугачева «на свои руки», он лишь выполнил решение своих единомышленников» (Рознер, с. 186).
Весь следующий день показался Дмитрию вечностью. С утра его вызвал к себе замполит части подполковник Цаплин и приказал срочно подготовить стенд в защиту генерального секретаря Компартии Чили Луиса Корвалана. После военного переворота в Чили, 11 сентября 1973 года, товарищ Корвалан ушёл в подполье, но, уже 27 сентября был арестован. Его посадили без суда в одиночное заключение, где подвергали изощренным пыткам. Во многих странах мира стали раздаваться голоса в защиту Луиса Корвалана, а СССР возглавил международную компанию за его освобождение.
– Товарищ лейтенант, наша воинская часть должна внести достойную лепту в дело освобождения товарища Корвалана! – заявил Цаплин. – Даю вам три дня, чтобы развернуть стенд в фойе гарнизонного клуба, а также подготовить доклад для лекции о жизни и борьбе Луиса Корвалана.
– Так точно, товарищ подполковник! – ответил Дмитрий. – Борис Петрович, а лекцию тоже мне проводить?
– Ты, лейтенант, главное, доклад напиши, а прочитать его по бумажке любой сможет! – рявкнул замполит. – Командир или я, выступим перед военнослужащими части! Молодому лейтенанту, как – то несолидно быть лектором по такому важному вопросу!
– Так точно, товарищ подполковник! – ответил Дмитрий и застыл в ожидании других приказаний.
– Если нет вопросов, то идите и выполняйте приказание! – проговорил замполит.
– Слушаюсь! – ответил Дмитрий и, чуть ли не бегом, покинул кабинет замполита части…
Перед ужином, солдаты, занятые оформлением стенда в защиту Луиса Корвалана, были отпущены. Только убедившись, что командир и замполит покинули территорию части, лейтенант Дорофеев закрыл помещение клуба и скорым шагом направился к проходной КПП. Благо, что Марина проживала недалеко от воинской части, поэтому уже через двадцать минут Дмитрий с нетерпением ожидал её рассказа о визите к Зарубину, сидя за столом на небольшой, но уютной кухне.
– Сначала съешь мои пельмени, а после расскажу, что узнала у деда Зарубина! – потребовала Марина. – А то худющий стал, как сайгак!
– Работы много, пообедать иногда некогда! – стал оправдываться Дмитрий. – А, что за мясо в пельменях? Вкус обалденный!
– Осетрина! – ответила Марина. – Меня наша техничка угостила. У неё муж рыбачит, а я убирала за неё, однажды, читальный зал…
– Получается, что муж её браконьер? – вопросительно проговорил Дмитрий. – Мне сказали, что ловить красную рыбу в Урале нельзя!
– Господи, Дима, да в том же Гурьеве все поголовно ловят, и никто их браконьерами не называет! – возразила Марина. – Ешь молча!
– Ладно, молчу! – согласился Дмитрий. – Не обижайся, я же из хороших побуждений… Всё, доел! Теперь рассказывай, что поведал тебе Зарубин?
– Ну, Дима, ещё полгода и будешь ты заправский уралец! – весело проговорила Марина. – Говор наш, у тебя уже налаживается!
– Так я, читал рассказы Правдухина, который писал, что говор уральских казаков похож на московский! – как бы оправдываясь, сказал Дмитрий.
– Да, ладно! – удивилась Марина. – Слушай уже, что мне рассказал дед Зарубин! Перво – наперво, старик просил никому ничего не разбалтывать! Даже, тебе, мой ненаглядный москвич!
– Понял! – серьёзно ответил Дмитрий. – Буду хранить тайну деда Зарубина, как государственную!
– Когда Зарубины пришли на Яик, дед не знает! – начала рассказывать Марина. – Сказал, было это так давно, что никто из стариков и не помнил. Раз они входили в число старых людей, значит, предок Зарубиных был одним из основателей Яицкого войска. Вот, самого достойного и включали от их рода в совет старейшин войска. Чика, уже после бунта Пугачева в этот совет попал, когда на Сластиных хуторах проживал. Прозвище ему от предка досталось. Вроде бы, атаман Чика надоумил царицу Марину на Яик поехать, где её с любовником, да с сыном казаки схватили, а затем выдали царским властям…
– Это же, когда было? – не удержался от невольного вопроса Дмитрий. – Марина Мнишек с Иваном Заруцким и сыном, были арестованы казаками на Медвежьем острове в 1614 году. Значит, Чика был известен на Яике, ещё в Смутное время. Тогда был самозваный царевич Дмитрий, а через полтораста лет, опять же, самозванец, но уже беглый император Пётр Фёдорович. Ты не находишь это символичным? А, про сына Чики, Тимофея Лакаева, старик, что – нибудь сказал?
– Про Лакаевых старик ничего не сказал, а род Зарубиных в Каленом от Якова Кузьмича завёлся. – продолжила рассказ Марина. – Оказывается, моя прабабушка, Фелицата Струняшева, бывшая в девичестве Живетиной, чуть было не вышла замуж за старика Зарубина, когда после гражданской войны они оба остались вдовыми. Тогда же, в их судьбу вмешались старые люди и расстроили сватовство. Не знай кто им рассказал, что Живетины и Зарубины были в близком родстве, но, они стали перебирать всех родственников до седьмого колена и оказалось, что прабабушка и дед Зарубин, троюродные брат и сестра. Старик Зарубин с тех пор осерчал на старых людей и женился, как бы им в отместку, на сироте – киргизке, которая родила ему троих детей, а прабабушка моя, так больше замуж и не вышла. Осталась жить в Гурьеве, в большой семье Струняшевых…
– Это, что же получается, старые люди и после гражданской войны были? – удивился Дмитрий.
– Старик Зарубин и сейчас их опасается! – ответила Марина. – Потому и просил до его смерти никому ничего не рассказывать…
– Ни фига себе, известия! – воскликнул Дмитрий. – Чем дальше, тем интереснее становится…
На следующий день Дмитрий позвонил товарищу по факультету Денису Елчину, который давно работал в ЦГАДА, с документами Смутного времени, и попросил его «нарыть информацию» о Чике.
– Денис, смотри не перепутай этого Чику с тем, который был у Пугачева! – предупредил Дмитрий. – Меня интересует Чика, живший в одно время с Мариной Мнишек!
– Дима, я понял тебя! – ответил Денис. – Мне встречался в документах атаман Чика! Сподвижник Ивана Заруцкого…
– Отлично! – обрадовался Дмитрий. – Наверно, его то мне и надо!
– Дима, позвони дня через два, а лучше через три! – сказал на прощание Денис. – Буду рад помочь товарищу и коллеге…
Через три дня Дмитрий созвонился с Денисом и, тот сообщил некоторые факты из жизни казачьего атамана Ивана Чики:
«В начале 1612 года, «бояре приговорили» размер денежных и продовольственных сборов для станицы атамана И. Чики с вотчин Владимирского Рождественского монастыря [Акты подмосковных ополчений и Земского собора (1611 – 1613 гг.)/Под ред. С. Б. Веселовского//Смутное время Московского государства. 1604 – 1613 гг. – Выпуск 5. – М., 1911 – с. 74 – 75].
Иван Чика упоминался в восстании И. Болотникова, осенью 1608 года. Он также участвовал в осаде Троицкой Лавры. Зимой 1612 года его отряд входил в Первое ополчение и стоял на постое в Рождественском монастыре [Акты времени междуцарствия (1610 г., 17 июня – 1613 г.)/Под ред. С. К. Богоявленского, И. С. Рябинина. – М., 1915 – с. 65].
В декабре 1612 года отряд атамана Чики был разбит в районе Венёва, а сам он был пойман и отправлен в Тулу, к князю Григорию Тюфякину».
– Денис, а когда и где Чика мог пересекаться с Мариной Мнишек? – спросил Дмитрий.
– Точно сказать не могу, но, возможно, это случилось в Михайлове! – ответил Денис. – По документам Смутного времени этот городок захватил отряд Чики, превратив его в резиденцию «царицы» Марины и «царя» Ивана.
– А в 1614 году Чика мог видится с Заруцким или Мариной Мнишек? – спросил Дмитрий.
– Этого нельзя исключать, как и утверждать! – ответил Денис. – Чика, в декабре 1612 года, попал в руки князя Тюфякина, а Григорий Васильевич был очень «мутным» воеводой и о его деятельности мало, что известно. В апреле 1613 года князя послали в поход против мятежного атамана Заруцкого, а вот, куда делся атаман Чика после 1612 года, неизвестно…
– Денис, а Чика мог быть атаманом яицких казаков? – спросил Дмитрий.
– Вряд ли, Дима! – ответил Денис. – В войске Ивана Заруцкого, кроме донских, были казаки волжские и терские! А вот, Яицкие казаки в бумагах того времени не упоминаются.
– Спасибо, Денис! – поблагодарил товарища Дмитрий. – Ты мне очень помог, дружище!
– Обращайся, Дима! – ответил Денис. – Я ещё долго буду работать в архиве древних актов…
«Итак, что мы имеем в «сухом» остатке?» – задался вопросом Дмитрий, подытоживая полученную информацию: «Было два Ивана Чики, между которыми существовал временной промежуток в более, чем полтора века. Мог ли быть Иван Чика, из Смутного времени, предком Ивана Зарубина – Чики, сподвижника Пугачева? Вполне! Казаки в Смутное время переходили с одной запольной реки на другую, и назывались, то донскими, то волжскими, то яицкими. Семейное предание могло сохранить прозвище Чика, которое стало нарицательным. Первый Иван Чика входил в окружение самозваной царицы Марины Мнишек, а второй Чика, считался первым при царе – самозванце Петре Фёдоровиче. Было это случайностью или нет, вряд ли удастся узнать. Документов то нет, а устный рассказ уральского старика, как говорят юристы, «к делу не пришьёшь». Однако, до сих пор неизвестно, кем являлся на самом деле человек, который выдавал себя за царевича Дмитрия. Был ли это, действительно, чудом спасшийся, царевич Дмитрий, или, беглый монах Григорий Отрепьев, но польский король Сигизмунд признал его наследником Ивана Грозного и разрешил ему вербовать наёмников для похода на Россию. Как известно, беглый император Пётр Фёдорович тоже побывал в Польше, однако его польский король не признал законным русским государем».
Накануне Нового года Дмитрий получил ответ на свой запрос из Оренбургского областного архива, в котором содержалась выписка из Ревизской сказки Уральского казачьего войска 1834 года. Тимофей Иванович Лакаев, 75 лет от роду, проживал с сыном Михаилом, 26 лет, и женой сына, Татьяной, в форпосте Каленовский. Если отсутствие в переписи 1834 года сына Василия и жены Ирины, которые были записаны в 1817 году, ещё как – то можно было объяснить, например, по причине их смерти. То, появление у Тимофея Лакаева сына Михаила стало неожиданностью для Дмитрия. В том же форпосте проживала семья Зарубина, Якова Кузмича, 54 лет. У него были сыновья: Тихон, Кирилл, Павел, Федор. Жена Степанида, 48 лет, а также дочери: Екатерина, Марья и Варвара (См.: ГАОО, ф. 98, оп. 2, д. 65, лл. 1003об. – 1005).
К сожалению, узнать новые подробности из жизни Зарубиных и Лакаевых стало невозможным. Когда Дмитрий Дорофеев получил ответ на свой запрос из Оренбургского архива, старик Зарубин тихо скончался в своей постели. Его внучка, Светлана, вскоре после похорон деда, отправилась на строительство Байкало – Амурской магистрали, куда её давно звали подруги по Уральскому профессионально – техническому училищу. Наметившаяся было связь со старыми людьми оборвалась, даже не начавшись. Однако, Дмитрий был не из тех историков, кто мог бы смирится с такими превратностями судьбы. В его голове созревал уже новый план, по которому он намеревался работать в следующем году. Свой взор молодой ученый устремил в прошлое Старого Михайло – Архангельского собора, освященного в 1751 году и считавшегося «немым» очевидцем Пугачевского бунта…
Примечания:
*) Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте//Русская старина. Том 2. 1870.
**) Словарь достопамятных людей русской земли, составленный Дмитр. Бантыш – Каменским, в пяти частях. Ч. 5. – М., 1836. – С. 267.
***) Там же, с. 263.