Продолжение двенадцатого внутривквеливания.
Как и решили, почти всё время они проводили или в дороге, или на ночёвках в палатке, если не было дождя. Сон под потолком и в постели сделался редкостью. Уилсону словно казалось всё более душно в помещениях под крышей – даже останавливаясь в каком-нибудь придорожном отеле, он распахивал окна настежь или торчал на веранде, бесконечно брюзжа по поводу сырых простыней, затхлости, пыли и запаха доисторических клопов.
Но если он сам объяснял такую тягу к свежему воздуху уже высказанным прежде желанием единения с природой, то рационалист Хаус всё больше тревожился – со времени последнего КТ прошло уже около трёх месяцев, и отпущенное Уилсону время относительного благополучия заканчивалось. Миастения прогрессировала, опухоль росла, поддавливая средостение, и единение единением, но куда больше похоже было на то, что оксигенация понемногу падает, и Уилсону просто становится трудно дышать – пока незаметно для себя самого. А может быть, и заметно. Хаус подозревал, что в разговорах о своей болезни и скорой смерти Уилсон щадит его.
В любом случае, сам Хаус всё чаще стал настаивать на остановках и передышках, а в одном из небольших городков на пути вдруг заставил Уилсона купить тонкую и лёгкую, но тёплую ветровку, заметив грубовато:
- Ночи становятся прохладнее. Тебе сопли зачем? – и потом всё время следил за тем, чтобы Уилсон ветровку надевал.
Впрочем, погода всё ещё баловала их, не считая коротких тёплых дождей. Правда, и ехали они на юг, уже приближаясь к границе Мексики. Направление задал Уилсон, но теперь Хаус, то и дело увязающий в сети то с телефона, то с планшета, уже две недели, как точно знал, куда они едут.
Очередная ночёвка у них случилась на самой границе Техаса. Они как раз наехали на довольно большой и шумный кемпинг, со всеми перезнакомились, выпили пива, не отказались от простого, но сытного угощения, Хаус даже побренчал на гитаре и совсем уж было собрался расположиться на ночлег, но Уилсон, услышав о его планах, замотал головой так, словно ему сделали, как минимум, непристойное предложение:
- Не здесь. Хаус, прошу, давай ещё чуть-чуть проедем южнее. Вот смотри, - он развернул экран с изображением плана местности так, чтобы Хаус видел. – Мы сейчас вот здесь – видишь? Двадцать миль сюда по трассе – и будет природный парк со специальным гостевым домиком. Там даже какие-то парнокопытные водятся – антилопы, что ли…
- Знаешь, приличная антилопа тебе на расстоянии вытянутой руки не понравится. Это не особо маленькое и довольно свирепое, если его беспокоить, животное с рогами и копытами, - для виду посопротивлялся Хаус, но уступил, как с некоторых пор уступал Уилсону всегда и во всём.
Новые знакомые на скорый отъезд путешественников не обиделись, охотно растолковали им, как лучше проехать к месту, да ещё и всучили с собой кулёк еды и несколько бутылок пива. Очень кстати – забота о хлебе насущном, таким образом, могла их больше не беспокоить. Но с отъездом следовало поторапливаться – день клонился к вечеру.
- Чего тебе в кемпинге не ночевалось, - ворчал Хаус по дороге к мотоциклам. – Свежего воздуха, сколько хочешь. От дождя тент, вода, огонь – за которым, между прочим, не обязательно следить, всю ночь не смыкая глаз. А то смотри, скоро солнце сядет.
Уилсон отмалчивался и только, уже застегнув шлем, повернулся к Хаусу:
- Прости, пожалуйста, что тащу тебя в ночь, но… Просто я там останавливался недавно. Захотелось навестить знакомое место. И в гостевом домике, действительно, неплохо, а за огнём тоже не надо следить – там камин.
Хаус удивлённо оттопырил губу – забавно: оказывается, Джимми бывал в этих местах. А ему-то казалось, это он выбирает маршрут. «А что, если, - вдруг подумал он, - Уилсон догадывается о моём тайном плане, и сам тоже хочет его исполнения, но не хочет в этом признаваться?» Он испытующе посмотрел на своего спутника, но глаза Уилсона уже скрывали очки, а по заострившимся скулам и бледным щекам прочесть что-то было непросто.
Гостевой домик они еле нашли. Его, действительно, обступал густой парк, и пышные зелёные заросли скрывали стены почти до верха. Вблизи же Хаусу показалось, что из кустов торчит коробка из-под консервов – просто светло-серый правильный куб с плоской крышей и аккуратными маленькими окошками в каждой стене – вроде прорезей, которые делают на коробках для удобства грузчиков. Над входной дверью на проволоке висел тусклый фонарь.
- Хороший домик, - похвалил Хаус, оценивающе приглядываясь к строению. – Если только, конечно, волк не придёт, – и негромко насвистел «Три поросёнка» Черчилла.
Уилсон улыбнулся и вдруг громко позвал:
- Боб! Боб, старина, ты там?
В домике что-то заскреблось, дверь приоткрылась и наружу выглянула круглолицая девчонка лет десяти-двенадцати.
- Джессика! – узнал Уилсон. – А папа где?
- Папа ещё в апреле умер, - тонким голосом, но не писклявым, а призрачно-нежным проговорила девочка. – Рак…
Уилсон вздрогнул и беспомощно посмотрел на Хауса.
- Рак – третья по распространённости причина смерти после ишемической болезни и несчастных случаев, - сказал Хаус. – Или для маститого онколога это новость ?
- Да вы проходите, - спохватилась девочка – у неё был вроде бы правильный выговор, но с каким-то странным оттенком, Хаус сразу подумал, что перед ним не коренная американка. - Вы же переночевать? Я всё подам и приготовлю – не сомневайтесь. И цена прежняя.
- Подожди, - Уилсон в замешательстве потёр лоб. – Рак? Почему же он ничего мне …
- А ты сам с этого начнёшь? – снова подал голос Хаус, и Уилсон проглотил остаток своего недоумения.
«Когда же он успел здесь побывать? - Хаус нахмурил брови, соображая. - Уилсон ездил к родным в Чикаго, - наскоро прикинул он, - ездил на конференции, пару раз покупал туристическую путёвку куда-то на острова. Значит, и без путёвки ездил. В Техас? Странно…»
Он не любил не знать о Уилсоне чего-то… чего-то такого… ну, вроде поездок в Техас. Поэтому тут же и спросил прямо, не откладывая:
- А какого чёрта ты здесь делал?
- Объезжал диких мустангов, - не моргнув глазом, сообщил Уилсон и подтолкнул его к крыльцу.
Девочка отступила, и они оказались в обшитом деревом небольшом помещении, из которого вели ещё три двери. Посередине, действительно, горел камин, и света было всего ничего – от него, да ещё от торшера с оранжевым абажуром. В аквариуме на столе плавали рыбки – гуппёшки, гурами и два меченосца, а на углу стола никелировано блестел электрический чайник, стилизованный под русский самовар.
- Этот молодчик, - указал Хаус девочке на гурами, - я вижу, здесь недавно.
- С той недели, - подтвердила Джессика, глядя на Хауса с удивлением. – Как вы узнали?
- Он такой, - сказал с шутливой гордостью за своего гениального друга Уилсон, - вроде Шерлока Холмса.
Хаус только плечами пожал:
- Просто, будь он здесь давно, твои гуппи уже остались бы без хвостов. Парень агрессивен на мелких. Лучше его отсадить.
- О, ты с ним знаком, - заметил Уилсон, всё ещё придерживаясь шутливого тона, за которым, как Хаусу показалось, прятался сейчас, как каракатица за чернильной завесой.
- У меня когда-то тоже был такой в аквариуме, - объяснил Хаус. – Десяток гуппи он кастрировал в одну ночь. Они ограниченно совместимы, но лучше не рисковать. Есть, куда его отсадить?
- В банку, - сказала Джессика. - Я сейчас затоплю печь, там полный котёл - вы ведь, наверное, захотите помыться…
- Постой, а почему ты? – спохватился Уилсон. – Ты что же, совсем одна тут? А Джордж?
- Джордж уехал за продуктами, вернётся только завтра. И хорошо, что вы приехали именно сейчас, одной неуютно.
- Тебе помочь с дровами?
- Да нет, всё и так готово – Джордж всегда оставляет запас в предбаннике, - она кивнула в сторону окна.
Только теперь Хаус заметил в конце утоптанной прогалины маленькую пристройку с трубой.
- Что это? – озадаченно спросил он – пристройка больше всего напоминала кухню, но без окон.
- Узнаешь, - пообещал Уилсон. – Через пару часов.
Джессика вышла, и они остались в гостевом домике вдвоём.
- Смотри, - сказал Уилсон, толкнув одну из дверей. – Здесь туалет. В комнатах отдельного не будет, так что лучше сразу запоминай, чтобы в темноте не тыкаться.
Изнутри помещение было обшито всё теми же деревянными панелями, пахло моющим средством и немного корицей. Впрочем, подумал Хаус, корица могла быть добавлена в моющие средства. На сливном бачке – наклейка: мотоциклист в развевающемся плаще и почему-то с оскаленными зубами – наверное, художник так представлял себе азарт скоростной езды. Небольшой шкафчик, на котором возвышалась пирамида из рулонов туалетной бумаги.
- Ну, хватит уже любоваться. Иди сюда, - Уилсон, кажется, прочно вошёл в роль экскурсовода. – Эта дверь в хозяйские комнаты, нам там делать нечего. А вот эта – в наши. Заходи. Тебе понравится.
Хаус переступил порог и – не удержался – присвистнул: комната была полна классического джаза: пианино в углу, над кроватью на стене две гитары и саксофон, а вдоль всех стен – записи: от старых, ещё «асфальтовых», тяжёлых и хрупких, до микрофлэшек. Пестрота обложек одновременно и резала глаз, и то и дело ударяла под вздох острым дежа-вю, когда глаза успевали схватывать названия групп и альбомов. Хаусу даже на какой-то миг почудилось, что его растрёпанные и ещё не поредевшие кудри снова касаются плеч, на ногах узкие джинсы, а торс отливает серебристой тканью концертной рубашки, и самодеятельный конферансье вот-вот выкрикнет: «На сцене самая знаменитая джаз-банда на все окрестные школы: «Срочная реанимация». Гитары – Майкл Хопвелл и Рики Чак, саксофон – Брюс Джаннет, ударная установка - Стенни Кид. За роялем Грегори Хаус», - и Брюс первым, без слов – одним пронзительным своим саксом - выдаст «Go Down, Moses! Moses… Way down in Egypt land», а потом Грег и сам вступит хрипловатым, ещё не доломавшимся подростковым голосом: «When Israel was in Egypt land..., - а все остальные подхватят эхом: - Let my people go!»
Больше всего в коллекции покойного Боба было винила, да и многофункциональный монстр с двумя парами акустических колонок, занявший самое почётное место в комнате, был расчехлён именно в той части, где предполагалось проигрывать грампластинки.
- Ну? – спросил Уилсон со сквозящей в тоне гордостью. – Как тебе?
Хаус промычал нечто неопределённое, продолжая озираться. Про себя он всё ещё решал загадку: какое отношение имеет ко всему этому Джеймс Эван Уилсон, которого он, казалось, знает, как облупленного.
- Ты его лечил? – наконец, спросил он.
- Я понятия не имел, что он был болен, - помрачнел Уилсон. – Невнимательный. Наверняка какие-то признаки были.
- Когда вы виделись? Когда ты тут был?
- Зимой.
- Этой зимой?
- Этой зимой.
Ну, хоть что-то прояснилось – понятно стало, почему Хаус не знает об этой из ряду вон выходящей поездке Уилсона в Техас.
- Когда я в тюрьме был?
- Ага.
- Ну, и как тебя занесло в это место?
- Было Рождество, - сказал Уилсон, словно это уже само по себе всё объясняет.
Но Хаус не счёл объяснение исчерпывающим:
- И?
Уилсон пожал плечами:
- И все его праздновали. Нет, серьёзно, просто все подряд, - его голос окреп, в нём появилась даже какая-то пронзительность – не тональная, эмоциональная. – «Принстон Плейнсборо» - да вообще весь Принстон, если не весь мир, сходил с ума вокруг ёлок, обмотавшись мишурой. И везде чёртовы леденцовые трости. Серьёзно, я в те дни ни одного человека не видел без этой трости во рту. А торговый центр? Феечки, волшебные палочки, олени, Санта в миллионе обличий – в частности, в порочной связи с красноносым Рудольфом, чулки на каждом крючке, раззявившие рот в ожидании подарков, ангелы, пряники, рогатые месяцы и вифлеемские звёзды из всего, что блестит… Я так подробно говорю, чтобы ты проникся.
- Я проникся, - серьёзно кивнул Хаус.
- Тогда поймёшь. Какое-то время я держался, пока работа спасала, но потом наступили выходные.
- И? – снова повторил Хаус свой много подразумевающий вопрос.
- Изначально я просто хотел полететь в Чикаго навестить родных, - вздохнул Уилсон.
- Чикаго вроде бы в другой стороне.
- Знаешь, после того, как я смешал виски с пивом, мне было глубоко всё равно, в какой он стороне.
- Ты… так ты что, хочешь сказать, что был настолько пьян, что вместо Чикаго тебя занесло в Мирандо - Сити?
- Просто взял билет на ближайший рейс.
- А потом?
- А потом протрезвел и понял, что нахожусь на краю света без гроша в кармане, и, следовательно, выбор у меня ограниченный: просить денег на обратный путь у родителей или у Кадди. Только для того и другого нужно было либо телефон зарядить, либо заплатить за телеграмму. Вот я тогда и познакомился с Робертом. Он сам подошёл – наверное, у меня вид был, такой, вызывающий сострадание. Оказалось, держит гостевой дом. Предложил переночевать. Бесплатно.
- И получилась святочная история, - хмыкнул Хаус.
- И получился джазовый концерт на полночи. А когда пришли деньги, я просто взял – и остался ещё на три дня. А потом, через месяц, ещё на три. И ещё на три в феврале. Мне было здесь хорошо. Я поэтому и сейчас тебя сюда затащил. Вот только я не мог знать, что он… что его уже нет - Уилсон поджал губы и отчаянно и горестно затряс головой.
- Тут есть фото этого Роберта? – спросил Хаус, охваченный вдруг внезапным, но неотвязным подозрением.
- У Джессики в семейном альбоме должны быть. Зачем тебе?
Хаус не ответил. Вместо этого подошёл к роялю и откинул крышку. Пробно взял пару аккордов, обернулся:
- Строй безупречный.
- Ну, так играй, - как о само собой разумеющемся сказал Уилсон.
- Прямо сейчас?
- А что не так?
Хаус хмыкнул и, не глядя, нашарил за спиной табурет.
х х х х х х х х х
Хаус не врал – Кадди, действительно, стала сниться ему чуть не каждую ночь. Причём, эротическая составляющая, приправлявшая эти сны, заставляла его просыпаться в поту, с колотящимся сердцем и ковылять в душ, где он, ненавидя себя, быстро двигал рукой, прислушиваясь, не проснулся ли Уилсон, и стонал сквозь зубы больше от злости, чем от возбуждения.
Конечно, остаток ночи после этого отправлялся псу под хвост – Хаус лежал на спине, пялясь в потолок, и ненавидел себя. На пятый раз такого пробуждения он раздвинул кровати.
- Ты уже не умираешь. Обойдёшься без плюшевого мишки.
Уилсон в ответ смерил его внимательным взглядом и так многозначительно заметил:
- Я-то обойдусь, - что у Хауса засосало под ложечкой.
«Это просто воздержание. Спермотоксикоз, - думал он про себя. – Нужно снять шлюху – и всё пройдёт». Однако, что-то в глубине души убеждало его в том, что шлюхи и спермотоксикоз не при чём.
Всё же, верный своему правилу каждую гипотезу, даже самую безумную, проверять практикой, он выбрал время и нашёл деньги. Приближался декабрь. В «Эл сол де Тарде» начинался курортный сезон, поэтому появились новые постояльцы - номера мало-помалу заполнялись. Активизировались и туземки, торгующие телом. У них был свой особый столик на веранде открытого кафе и своё место на пляже, чтобы отдыхающие могли легко сориентироваться, кому и что предлагать. Хаусу приглянулась девушка, которой он раньше не видел - немного похожая на ту, что была нарисована на стене в баре – картинка, на которую, едва увидев, сделал стойку Уилсон. «Вот, значит, с кого писал свою русалку неизвестный художник, - подумал Хаус. – Надо будет сказать Уилсону, чтобы с ума не сходил», - но тут же понял, что ни за что не скажет, потому что открывать Уилсону обстоятельства их знакомства ему претит. Да и обратил-то он на неё внимание случайно - спустился в бар просто купить банку пива. Непривычно для мексиканского отеля светловолосая, стройная, даже хрупкая, девушка казалась пластичной, как танцовщица, и улыбчивой, только улыбка у неё была невесёлая - слишком задумчивая. Хаус понял, что хочет её – в сугубо животном смысле – и подсел. Для вопроса: «ты даёшь за деньги?» - испанского языка ему не хватало и пришлось изъясняться жестами, но она поняла, серьёзно кивнула, взяла его за руку и повела за собой в одну из комнат. Там, на не слишком свежей постели, от умелой, но бесстрастной стимуляции он так же бесстрастно и равнодушно кончил, расплатился и ушёл, даже не узнав, как зовут его партнёршу на час. А впрочем, на черта ему было её имя?
- Примитивное решение, - сказала ему Кадди в ту же ночь. – Всё списать только на воздержание. Честно говоря, ожидала от тебя чего-то более оригинального.
- Я старался, услышав стук копыт, думать о лошадях, а не о зебрах, - ответил он.
- Почему? Раньше о зебрах думать тебе было интереснее.
- Потому что здесь не водятся зебры, - сказал он, а потом проснулся – опять до рассвета и опять понимая, что больше не уснёт.