-Давай, Саша, вставать, завтракать пора, - Яна накинула халат, поцеловала меня и вышла в прихожую. – Ты подожди меня, я быстро схожу к подружайке, принесу кое-что.
Скрипнула дверь. Яна вышла. Я встал и зашёл на кухню. Моя одежда постиранная, сухая лежала в аккуратной стопке на диване, рядом лежали новые шерстяные носки грубой домашней вязки. Возле дивана на полу стояли коротко обрезанные валенки. Одев штаны и тельняшку, обувшись в валенки, я вышел на волю. Пропитанные влагой доски крыльца за ночь застыли и теперь сухо потрескивали под ногами. Туалет я разглядел в дальнем углу двора.
Лёгкий морозец подсушил воздух. Стволы жаровых сосен медью светились на солнце, сомкнувшиеся их кроны, зелёным облаком висели над редкими домами посёлка. Однообразные серые дома барачного типа стояли в одну линию; в каждом было по четыре квартиры. Надворные постройки не отличались разнообразием: дровяники, бани, сараи для скотины; все эти постройки находились в задней части дворов, огороженных однообразным штакетником серого цвета. Из-за обилия серого весь посёлок казался нарисованным простым карандашом на обёрточной бумаге неопределённого бурого цвета. Однако это был только фон пейзажа, который когда-то давно - лет семьдесят назад создали первые поселенцы леспромхоза; тогда он был жёлтым. Жёлтыми были свежесрубленные дома, бани, дровяники, жёлтым был весёлый как счётные палочки первоклашек штакетник. Со временем посёлок постарел; поседели до пепельного цвета дома, бани, сараи, штакетник; увы, дерево тоже имеет свой век. Спасали картину пылающие костры рябин, которые росли всюду и во дворах, и на улице, и на задах за сараями. Красные гроздья рябин и атласно-гладкая зелень сосен оживляли серый фон, спасая посёлок от серой унылости до прихода зимы. Зимой, под белым покрывалом, посёлок с ярко-красными рябинами и изумрудом сосен смотрелся новогодней открыткой.
Я стоял на крыльце, опершись на перила, трезвея от хмельной ночи. Тишина, покой осеннего утра и свежий морозный воздух, казалось бы, всё должно было располагать к душеному равновесию и гармонии с миром, если бы меня не мучил вопрос: что со мной происходит?. «Так не бывает, я, ведь не в сказке, где всё случается вдруг и сразу: Иван – царевич встречает Елену Прекрасную, перекидывается с ней парой фраз, влюбляется, женится и везёт её на сером волке домой. Ну, допустим, скитания по болотам сойдёт за испытания героя, а дальше что? Почему это молодая красивая женщина не то чтобы с разбега мне на шею вешается, но всё-таки руководит процессом в своих интересах. Наверняка она знает себе цену, чтобы так вот запросто с первым встречным … с другой стороны: поживи-ка в такой глуши, где и мужиков-то нет, да и вообще ничего нет: - ни кино, ни кафешек, ни клубов каких, где можно встретить мужчину. А я сам? Потерял голову, будто заколдовала она меня, тону в ней как в омуте, и главное - выбираться не хочется.» - Вопросы один за другим возникали в моей голове, и ни на один из них найти ответа я не мог.
Яну я увидел, когда она с улицы входила в калитку двора. Рябины, росшие возле калитки, образовывали своеобразную арку, обрамляющую красными гроздьями вход во двор. Цветастый платок, сползший на шею, коса светлых волос на груди, стройная фигура в зелёной куртке, и всё это на фоне пылающих рябин. В руке Яна держала плетёную из краснотала корзинку, покрытую белой тканью.
«Какая-то колдовская красота у неё, и всё время другая» - мелькнула мысль.
«Ага, колдовская, вон и рябин насадила срочно, чтобы шибче тебя заколдовать» - усмехнувшись, сунул свой пятачок тайный советник.
- Садись Саша, завтракать будем, - пригласила Яна,- ты второй день голодный, вон живот как подвело: того и гляди штаны спадут.
–Да уж, только и жив, что твоей настойкой колдовской. Кстати, на чём ты её настаивала?
-Салеп, - знаешь что такое?
- Знаю, в лесах у нас растёт.
–Маралий корень, лимонник, мёд и любовь, а сегодня вот бруснянку от подружайки принесла, - ответила Яна и достала из корзины тёмную бутылку .
Я вопросительно посмотрел на соблазнительницу.
– А вчерашней не осталось?
– Что понравилась? Осталась, только с утра её пить не надо, - наставительно пояснила Яна. С утра вот эта полезной будет, - Яна открыла бутыль и разлила по стаканам розовато - жёлтую жидкость.
– Это что?
– Брусника, можжевеловая ягода, шалфей, гвоздика и мёд, всё на самогоне - градусов тридцать, бальзам в общем - быстро на ноги поставит.
Не знаю почему: может после ночи сумасшедшей, да на диете голодной, а только бальзам тридцатиградусный встряхнул не по - детски.
- Вот, телятина с грибами и брусникой мочёной, а это перепечи с картошкой; подружайка в русской печи испекла по моей просьбе, - пояснила Яна происхождение угощений, - ешь. Яна достала из стола мельхиоровые вилки.
Ели мы из одной большой тарелки. «Всё - то со смыслом у неё, - подумал я, - знаю, для чего из одной чашки едят, мысли мои узнать хочет». Я специально не смотрел Яне в глаза, чтобы она не смогла по глазам определить мои эмоции; мне было интересно, как она на это отреагирует.
– Чего глаза отводишь? Думку прячешь, сокол ясный? – ошарашила меня Яна, - понять ничего не можешь, сомневаешься во мне, в себе, погоди, всё расскажу. Давай ещё бруснянки выпьем.
–После телятины настойка показалась мне безалкогольным напитком, хотя…
- Что-то прохладно стало, от порога тянет, давай печь растопим, а потом чай попьём, - предложил я.
–Давай, будь как дома, - согласилась Яна, - дрова знаешь где, да?
Я принёс дрова, затопил печь. Яна поставила электрический самовар. Цейлонский чёрный чай с вчерашними чуть подсохшими блинами, ночевавшими на загнётке печи, и с черничным вареньем – что может быть лучше для неторопливого воскресного завтрака.
Мы сидели за столом, взявшись за руки. За окном, выходившим на лес, над соснами, по синему небу плыли редкие легкие белые облака. Сквозь редкие стволы сосен серо-зелёным маревом виднелось болото, тянувшееся до горизонта. Коричневые влажные ветки рябины, светившиеся на солнце рубиновыми гроздьями, свисали, казалось, прямо с неба, закрывая часть окна. Тёрлось кошкой о ноги тепло от нагревшейся печи. В горнице ходики бесстрастно, чуть слышно отсчитывали, не сбиваясь, каждый миг между прошлым и будущим. Мне хотелось остановить время.
- Я давно тебя придумала, когда ещё девчонкой была, - без предисловия начала Яна свой рассказ. Каждая девчонка, наверное, мечтает о том, какой будет у неё жених. Вот и я мечтала.
Мы жили на самом краю посёлка; сразу за забором начинался большой лес – Беловежская Пуща. Я была единственным ребёнком в семье. Родители баловали меня, особенно отец, который был старше мамы на двадцать лет. Жили мы очень хорошо. Только вот подруг у меня не было. Школа была на другом конце посёлка; девчонок у нас в околотке не было, а ходить - играть за полтора километра к одноклассницам было далековато. Я всё свободное время в Пуще пропадала. Отец лесничим у меня был – много чего от него я о лесе узнала.
Как-то, шла я по просеке домой с лукошком черники, и вышел мне навстречу с бревном на плече мужчина молодой, парень даже, можно сказать; высокий, статный, волосы светлые кучерявые. Бревно он нёс как былинку. Увидел меня, остановился, бревно поставил на землю, улыбнулся и сказал:
-«Угости черникой, Алеся».
Я растерялась немного, отвечаю ему : «Кали ласка, частуйцеся млады чаловек, (по-русски я тогда только в школе говорила) Янина мяне кличуць.» Он взял пригоршню ягод из лукошка и спросил:
- Это не про тебя«Песняры» поют ?, Тебе сколько лет, прыгажуня?
- Чатырнаццаць гадоу, - на беларусской мове ответила я.
Оглядел он меня с ног до головы, взвалил бревно на плечо, улыбнулся и сказал:
-«Эх, повезёт же кому-то» и ушёл.
Отец, когда я рассказала ему о своей встрече, сказал мне, что парень этот из экспедиции, которая занимается лесоустроительными работами у нас в Пуще.
Запал мне в душу этот лесоустроитель; ночами даже сниться стал. Подросла я, пошла в медицинское училище учиться, и всё надеялась встретить его. Не встретила. На последнем курсе познакомилась с солдатом, который в части, в нашем городе стоявшей, срочную служил. Похож он был немного на того парня, который снился. Мне уже двадцать лет – пора и замуж выходить. Словом вышла я за Виктора, вот, с ним сюда и приехала. Три года прожила здесь с ним, неплохой он человек был и любил меня, да вот случай этот несчастный произошёл. Я тогда, как узнала о случившемся, прибежала в контору, людно там было, а я тебя увидела: «Маци Божия! Вот он, тот парень - побластилось, - думаю, отвернулась». Женщины наши подошли, утешают меня, а я сама не своя – горе у меня и тут такое; реву стою, а сама тебя глазами ищу. Нет нигде, «Ну привиделось», - думаю, села на лавку, кто-то воды подал, потом документы попросили принести. Я с подругой домой пошла за документами и в дверях с тобой чуть не столкнулась, ты с улицы заходил, пропустил нас. Я иду с подругой, в голове смута – себя не чую. Пока ходили домой ты уж уехал, видно.
Погоревала я, схоронила Виктора. Через полгода телеграмма – отец умер. Поехала на похороны. У мамы инсульт, через месяц тоже померла. К кому ехать? Квартира у родителей от лесхоза была. Я там выписалась, когда уезжала, вот и вернулась сюда. Через год встретила Валерия, он тогда в бригаде работал, которая Уренгой тянула. Валера из-за меня уволился с работы, в посёлке остался. Я за него замуж вышла.
Я раза два-три в районную больницу езжу в город по работе. Приехала как-то раз, получила всё, что надо, до электрички ещё время много осталось, пошла к медсёстрам знакомым. Прохожу мимо кабинета старшей медсестры, заглянула в кабинет, а там ты сидишь – беседуешь с Людмилой Ивановной. Я глазам не поверила, зайти то ли постеснялась, то ли побоялась, но ещё раз заглянула – дверь-то открытая была.
Я тогда у медсестёр про тебя всё выспросила, узнала, что старшей медсестре ты племянником приходишься, как тебя зовут и что женат, и что детей у тебя двое. Опять я сон потеряла. Отговариваю сама себя, а не помогает ничего. Я уж и к бабке ходила, просила, чтоб она мне помогла забыть про тебя. Бабка сказала, что приворот знает как сделать, а как отворот не ведомо ей. Живу – мучаюсь, ведь знаю, что надеяться не на что: и ты женат, и я замужем, и старше ты меня на десять лет, а вот, ну никак не могу морок этот из себя выжить. Думала ребёнка рожу, забудусь на ребёнке. Не получаются у нас с Валерой дети. Тут ты на выборы приехал. Я, чтоб с тобой не встречаться, идти не хотела, да Валерий потащил – пива свежего ему захотелось бочкового. Мы с улицы заходим в школу, где выборы, а ты с Николаем Ивановичем – председателем комиссии из учительской выходишь. Шмыгнула я к столам, где бюллетени выдают, потом в кабинку, бумаги опустила и на улицу скорей.
В больнице, когда я туда приезжала, все новости про тебя рассказывали; догадались женщины об интересе моём. Узнала, что с супругой ты плохо живёшь, что любовница у тебя есть – музыкантша какая-то; я давай ревновать тебя к ней, ну совсем с ума схожу. Позапрошлой зимой Валерия у меня на лесоповале лесиной придавило. Еле выходили его. Вроде, забылась я, за ним ухаживая. Да только вот помер он год назад и опять я одна осталась.
Яна умокла. Я не знал, что сказать и тоже молчал.
–А что это ты вчера про девчушку какую-то говорила, которая обожглась и случая у тебя другого не будет?
– Вчера после обеда прибежала ко мне домой Тамара Коскова с дочерью своей десятилетней, Надюшкой. Та руку себе жжёным сахаром обожгла; леденцы решила себе на плитке сварить. Ну, пошли в кабинет, я ожоги ей обработала; ушли Тамара с дочерью, а я стала убираться после них. В этот момент ты и ввалился ко мне. Меня как молнией ударило: судьба шанс даёт, другого не будет. Решила я, что на всё пойду, а тебя не отпущу. Вот, я всё рассказала тебе, теперь ты всё знаешь.
–Ну, что ты мне скажешь? – Яна крепко держала мою руку, и, не отводя взгляда, тревожно и требовательно смотрела мне в глаза.
Что я мог ей сказать, я был растерян. Всё, что я напридумывал раньше, до этой исповеди, теперь не годилось для объяснения её поведения и принятия решения о наших отношениях в будущем. Искренность её рассказа не вызывала у меня никаких сомнений, в том, что всё так и было на самом деле. Мысли в моей голове кружились как опавшие листья, которые, налетевший внезапно, порыв осеннего ветра поднял в воздух.