Место: остановка трамвая №4 напротив школы №4 (странное совпадение, может это ключ к разгадке?)
Время: середина августа и, опять-таки, середина дня.
Температура: +34 градуса по Цельсию, яркое солнце.
Вадик сошел с трамвая и поковылял к дому. Колено распухало на глазах, идти было все труднее. Из стены ДК Химиков торчали поручни, взявшись за которые он надеялся отдохнуть. Сквозь назойливый гул в ушах, появившийся еще в поезде, видимо от начавшегося жара, он услышал знакомый голос:
- Вадюшка, привет, как дела у тебя? Сто лет тебя не видел!
Вадим обернулся и увидел отца своего школьного друга Славки. Поздоровались. Дядя Костя явно куда-то спешил, но все же заметил:
- У тебя чего рука такая горячая?
- Да температура, наверное, нога вот распухла?
- Где ж это тебя так? - дядя Костя посмотрел на дорожную сумку на Вадькином плече.
- В лагере студенческом на море. Нырял, стукнул коленку, начала распухать, а потом температура поднялась, пришлось раньше уехать.
- Ну ты лечись! – сказал дядя Костя. – А я на работу бегу, пока!
Вадик передохнул у желтой стены и добрел до дома, откуда его через час забрала скорая.
За прошедшие четверть века он не раз начинал расследование, разбирал по крупицам все сказанные слова, но так и не нашел ключа к пониманию магической силы этого заурядного диалога. Тысячу раз его память выуживала из вязкой трясины раскисшего прошлого именно эту картинку и выставляла перед ним, как будто хотела, чтобы он нашел на ней еще одну мелочь, еще одну деталь зачем-то. Зачастую картинка появлялась в самый неподходящий момент. Однажды он завалил из-за нее интервью на хорошую работу. Другой раз опоздал на самолет. Съехал с полосы и боднул обгонявшую машину. Но это все-таки экстремальные случаи. А как насчет того, что почти каждую ночь сцену у ДК он видел последней перед погружением во временное небытие. Либо она появлялась сразу же после пробуждения. Почему?
Знакомый психолог посоветовал прошерстить предшествующие и последующие события. Возможно, мозг хочет показать что-то важное, но магнитофон заклинивает на подходе. Ну да, ну да происходило в те дни много всякого.
На море случилась большая влюбленность в спортсменку из соседнего лагеря. Видимо под влиянием этих самых гормоно-флюидов он и сиганул со скалы, на которую в трезвом состоянии даже залезать бы не стал. Колено болело пару дней. Лечили вином и бессонными поцелуями на берегу. Вроде прошло, даже играл в баскетбол. Но потом случилась ночь кошмариков – сильная крутящая боль и высокая температура. С температурой не место в десятикоечном бараке без удобств и со сквозняками. Его отвезли на вокзал и посадили в поезд. Как обычно денег на обратную дорогу хватило только на общий вагон. Ехать всего вечер и ночь, но поплохело так сильно, что ребята с другого факультета, у которых смена закончилась раньше, отвели его к Зине и Лине в купе. Зина и Лина были институтскими проститутками. Может не так категорично, впрочем, денег они не брали. Просто соглашались на плотскую любовь за хорошую выпивку, хорошую закуску и модную музыку. Поэтому однокурсницы, которые соглашались на постель только за штамп в паспорте, называли их проститутками. Их можно понять, Лина и Зина сбивали цену за секс, которую и так трудно было удержать.
Сговорчивые девушки сначала были недовольны небоеспособным посетителем. В купе то и дело заглядывали молодые люди с заманчивыми предложениями. Но Лина с Зиной лишь пожимали плечами и косились на тяжелодыщащего оккупанта нижней полки. Затем, согласно народной молве о том, что самые заботливые жены – бывшие жрицы любви, они начали проявлять милосердие и к полуночи уже поили Вадика из ложки кубическим куриным бульоном. Потом он заснул и проснулся. Потом сел в троллейбус.
Троллейбус был не такой, как всегда, потому что в это утро все было необычным. И вовсе не из-за температуры, как поперва думал Вадик, просто все готовилось к встрече с дядей Костей. В троллейбусе было слишком много пространства – целый космос, только очень светлый, солнечный. С троллейбуса он пересел на трамвай. На пересадочной остановке сумасшедшая старуха цеплялась ко всем ожидающим. Она хватала чистых людей за руки скрюченными черными пальцами и требовала почему-то мороженого. Пассажиры прятались за столб и друг друга. У Вадика не было сил, и он смиренно ждал, когда бродяга вцепится в его рукав. Но она лишь обвела его бесцветными глазами и перешла к следующему.
После разговора с дядей Костей была больница. Ему в палату подобрали самых интересных соседей из всего больничного фонда страны. Один рассказывал об афганской войне, другой о скитаниях по тайге и тундре, третий о криминальной житухе. Там его нашла черноморская любовь. Она стала приходить каждый день: загорелая, длинноногая, беловолосая. Сокамерники зеленели от зависти, Вадик краснел от гордости. Там еще была медсестричка, которой он сильно понравился. Подстриженная, тихая, миниатюрная – полная противоположность черноморке. В ее ночное дежурство он переползал к ней в каморку и гладил медицину там же, где днем он гладил физкультуру и спорт. Любовь в две смены – тоже не каждый день бывает.
Затем, после очередной пункции из коленного сустава к его кровати подошел консилиум с профессором из мединститута, перед которым все ходили на цыпках. Позже пришел лечащий врач – огромный усатый дядька и чуть не в слезах поздравил Вадика с амнистией. Оказалось профессора вызывали для того, чтобы решать вопрос об ампутации ноги.
Столько всего, сколько всех. Десять, двадцать и тридцать лет спустя он еще помнит лица Зины и Лины, сумасшедшей старухи, соседей по палате, спортсменки, медсестры, врача, но без деталей интерьера. Как-будто все они дружным полукругом стоят в тени, поскольку свет из многоваттных прожекторов направлен на сцену у ДК Химиков, где дядя Костя говорит несколько слов.
Славка через несколько лет самовольно ушел из жизни. Дядю Костю Вадик после этого видел лишь один раз издалека и один раз разговаривал с ним по телефону. Тот же голос, та же интонация. Разве это что-то объясняет?
Совсем недавно, когда он, сидя на крошечном балконе, смотрел на еще несгоревший Собор Парижской Богоматери, ему вспомнилось, что на припаркованном напротив входа в ДК красном запорожце сидела ворона. Причем она была белой. Или черной. А может вообще оранжевой с фиолетовой тенью, как солнце в тот единственный в истории день в августе давно прошедшего года.