Дезертир

"Дорогие мои старики
Дайте я вас сейчас расцелую
Молодые мои старики
Мы еще,
Мы еще повоюем"
И. Саруханов
-----------



               
                Д Е З Е Р Т И Р
               
                --------------------------------- (Синопсис)  -------------------------
 
   Диверсионное животное (Противотанковая собака) - №95 -«ГУ-ГА» 


 
Январь 1943 г. Немецкое вторжение в СССР уже отброшено и медленно, но непрерывно продвигается к Германии. Страна за страной, подчиняемые и укладываемые в Советский блок.  Победа за победой. Километр за километром освобождения. Немецкое командование остервенело бросает почти всю свою военную мощь на стратегическую точку на карте – «Бабья петля». Если СССР выиграет это сражение, Гитлеровская Германия обречена.

 

Курбан был призван на службу и переброшен спецпоездом на северо-запад от своей тихой и мирной Араблинки, к рвущимся бомбам, грохочущим минам, стрельбе по людям, смерти, словом,  ближе к войне.
 Он ещё перед призывом слышал в селе, что воюют с немцем и немец собирается пойти на Кавказ. Что были даже случаи, в соседних уже республиках, немец побывал и насадил там некоторое влияние, пока его не отогнали.
 Курбан, думая об этом, ехал в закрытом снаружи железным засовом и громадным на нём замком  вагоне, в толпе таких же как он, призывников с Дагестана. 
Курбан был неприятно удивлён скотскими условиями переброски. Затолкали в вагон, закрыли на замок, а теперь привезли и вытолкали на перрон как каких-то баранов. Так казалось горделивому Курбану, когда он стоял в их ряду, а перед ними прохаживался злобный человек, лет сорока, с густыми бровями, очень серьёзным взглядом и убедительным голосом. Он был в большой папахе с гербом СССР посередине и в перетянутой кобурой бурке цвета кофе с молоком. Этот сердитый человек что-то злобно, но выразительно прорычал на русском полчаса, потом все повернулись влево и зашагали вслед за его папахой. Так Курбан оказался в армии.
 Через несколько дней инструктажа и неимоверно ускоренного курса русского языка, Курбан освоился и уже знал, что он в Триста сорок пятой Дагестанской стрелковой дивизии. Его обучили стрельбе, что далось ему очень легко, он был прекрасным охотником, обученным ещё дедом. Но вот автомат восхитил его своими очередями и был жадно и дотошно изучен Курбаном от и до, и был тщательно смазан  с заботливостью человека знающего оружие и любящего его разные виды. Некоторое время им выделили чтобы заняться бытом, помыться, выстираться и, так как это был пока тыл, быть готовыми выступить на передовую, как только это понадобится командованию.
 Войну Курбан слышал. Она представлялась ему громадным, огнедышащим чудовищем размером с город, попыхивала зарницей и мягко грохотала громом где-то вдали. Воображение рисовало спрятанного за ней, как за щитом, гигантского немца, что-то бормочущего на своём непонятном языке. Курбан прислушивался к нему в свою очередную солдатскую ночь, разглядывающий лампу над собой и удивляющийся тому, что могут ещё  придумать люди, прежде чем провалиться наконец в свой здоровый, крепкий и равнодушный ко всему дагестанский сон. Где-то там, далеко, шла война, но здесь было спокойно, совсем как в родной Араблинке, только слишком много людей с оружием и в форме.
 Все вокруг были заняты чем-то своим. Ели, курили, играли в карты, спорили, даже танцевали. Это продолжалось ещё несколько дней, пока не привезли новых людей. Курбан уже отличал звания и заметил что много тех, кто в звании выше на порядок чем он сам и, стало быть, вынужден им подчиняться. Они были наглыми, раскидывающими приказы вокруг по поводу и без повода, громко орали и этим бесили Курбана. Всё больше и больше, пока наконец, Курбан не взбунтовался от тонкого, как ему показалось, намёка на его мать. 


И вот, Курбан в драке, по горячке, ранил одного из лейтенантов в голову. Просто дурной силой да кулаком, но ему не верили и долго искали тот, как им казалось, ломик или кувалдочку, чем Курбан создал трещину в височной кости молодого лейтенанта.
 Лейтенант чуть не умер, но это уже мало волновало Курбана, едущего теперь со связанными за спиной руками, без автомата, в вагоне с гораздо худшими  запахом и атмосферой, среди людей, у которых автоматы были, и они, как он понял, пристрелят его, если он сделает опять что-то не то.
 Он спросил у одного, куда его везут. Тот ухмыльнулся и сказал что не знает. Двое других, тоже с обеими руками на автоматах, смотрели на него молча, словно аксакалы на мейдане на непослушных и балованных детей, склонив головы, умилённо морщась. Они знали в отличие от Курбана что его забрасывают в штрафной батальон. Наказание на войне мгновенно и почти всегда фатально.
 Было несколько остановок и почти на каждой в вагон заталкивали других, также связанных и без автоматов. Они, каждый, нагло и весело глянув обстановку, шутливо попросив у охранников автомат, получив отказ нацеленным дулом в лоб, сразу же «имели в виду папироску», найдя своих сидящих на полу, насвистывая мурку или отбивая чечётку, подсаживались к кругу, под прицелом своих конвоиров. Все из одного теста и далеко не сдобного.
 Ехали долго, чуть более суток, Курбан даже успел поспать два раза. Приехали. Дверь вагона со скрежетом и лязгом отъехала в сторону и им приказали выходить по одному. Курбан спрыгнул и огляделся. Полустанок, пыхтящий трубой паровоз, лающие собаки, люди с оружием, нелюди без него, сидящие на коленях с поднятыми и сцепленными ладонями на затылке. Их было около трёх или четырёх десятков. Курбан тоже сел, благоразумно, как все, и молча наблюдал за происходящим.
 Через час подъехало два грузовика, военных, крытых защитного цвета тентом, и всех разделили на два кузова. Двое автоматчиков уселись по бокам, захлопнули борт и, шлёпнув два раза по нему, этим давая сигнал водителю, отъехали. Курбан покачивался и сидел среди людей, которые, как ему показалось, были как-то веселы, бесшабашны, что навело его на мысль о том, что, в общем-то, всё хорошо, их праздная наглость передалась и ему, немного успокоив его тревогу. Ведь если все так спокойно себя ведут, то наверняка знают, что, там, куда они все едут, тоже жизнь, ну, может быть, не такая сладкая как в дивизии.
 Он ни с кем не заговаривал, стесняясь своего скудного и ломанного русского и лишь наблюдал за остальными. Курбан знал что он  наказан, но его понятия о наказании не двигались дальше отцовской ореховой дубинки, или того сарая на заднем дворе отчего дома, куда отец заталкивал его и закрывал на пару, тройку дней, чтобы выбить из сына дурь. Вот и теперь Курбан ожидал, что их просто надолго посадят в каком-нибудь закрытом помещении, ну, или, в крайнем случае, побьют.
 Приехали вечером. Курбан в щель между бортом и полотном увидел  какой-то лесок и в нём большие палатки. Их выгрузили и повели дальше. Он не ошибся насчёт помещения. Это был огромный, холодный и пыльный барак с деревянными нарами и только одной дверью служившей входом и выходом. В нём уже были несколько попавших ранее.
 Всех развязали и приказали вести себя тихо и смирно. Курбан выбрал себе место в самом дальнем от входа углу. Уже через час кто-то понервничал и подрался с кем-то. Их разняли, ткнув прикладами в лица и увели, и больше Курбан их никогда не видел.
 Ночь грохотала где-то вдали и этот грохот был уже намного ближе и внятней чем в дивизии. Тряска земли от недалёких взрывов показывала Курбану что не всё так хорошо как показалось недавно, и люди от голода теперь были гораздо злее, дерзче, и так и норовили что-нибудь стащить.
 Их бесшабашность была той самой отчаянной бесшабашностью человека, которому нечего терять,  впереди только смерть. Курбан понял, что понял он это последним.
 У входа стояла охрана и всех предупредили, что если хоть одна нога покажется за пределами порога с внешней стороны, то будет прострелена без вопроса о фамилии.
 Все провели ночь с закрытыми глазами, но никто так и не уснул. На  утро всех выстроили перед бараком и человек в форме, гораздо более свирепый и страшный, нежели тот первый в папахе, проорал им, что сделает всё, для того чтобы то говно, что собралось и стоит сейчас перед ним, смыло свои грехи перед родиной кровью. Курбан хорошо запомнил, что шаг вправо, шаг влево  - расстрел. И ещё более точно и намертво в память ему врезалось то, как один из шеренги, с противоположной её стороны, стал плакать и ныть, повторяя одно и тоже – Бабья петл-я-я… это же конец пацаны-ы!… Новый начальник не дал ему досказать и, быстро подойдя к нему, выхватив из кобуры огромный тяжёлый пистолет, всадил ему пулю в лоб. Выстрелил, плюнул на упавшего, и тыча пистолетом в шеренгу спросил – Поняли?!
 Никто не проронил ни одного слова. Все было предельно понятно.
 Их стали обучать. На маленьком полигоне за лесом стоял трофейный немецкий танк. Нужно было лечь в воронку, подождать пока проедет сверху танк и потом швырнуть деревянный муляж имитирующий связку гранат в зад танка, где был бензобак.
 Курбану сначала показалось что нет ничего проще, но когда танк прогрохотал над ним скрипя гусеницами, то напуганный всем этим грохотом Курбан даже не вылез из воронки, настолько вжался в землю, боясь что танк его раздавит. Он первый раз в жизни видел танк так близко, особенно его днище.
 Не только Курбан. Почти все не выдержали первого раза. Это простили им, но предупредили, что если не выполнят задачу, их ещё раз лишат сна и еды. Это подействовало и их стали натаскивать день за днём, пока они не привыкли к танку и относились к нему уже спокойней.
 Несколько дней продолжались учения. Курбан хорошо научился попадать прямо в бензобак и делал это лихо, не напрягаясь, вставая после броска и спокойно идя на позицию. Потом всех опять выстроили и страшный человек прорычал о шансе искупить свою вину кровью, и если кто выживет, то его отпустят домой. Никто ещё не знал, что выжить там, куда их посылают, практически невозможно, но от этих слов надежда затеплилась в душе Курбана и он ждал выступления, как человек у которого очень болит зуб и он с нетерпением ожидает всю ночь когда наступит утро и откроется стоматолог. 


 И вот это утро наступило. Курбану выдали связку гранат, сухой паёк, вместе с десятком ещё таких же несчастных погрузили в кузов и привезли к другому леску. Пройдя его шагом они вышли из леса к большому полю.
 Никаких взрывов, стрельбы, грохота Курбан не услышал. Было так тихо, что даже родная Араблинка выглядела шумным базаром по сравнению со зловещей тишиной этого поля.
 Всех проконвоировали до кромки поля и Курбан увидел окопы, в которых через каждые метров пять стояли или сидели бойцы в касках, с длинными, большими орудиями выставленными наружу. Курбан и с ним прибывшие спустились в окоп и рассредоточились, кто куда, по всей его длине.
 Курбан уселся напротив какого-то пожилого бойца со шрамом на всё лицо. От этого косого шрама казалось, что тот всё время улыбается. Тот пригляделся к Курбану и спросил, откуда он и за что его сюда бросили. Услышав, что, из далёкого, солнечного Дагестана и за то, что ударил офицера, пожилой сделал свой шрам удивлённым, благодушно представился  Фёдором и протянул свою большую, шершавую ладонь. Они познакомились.
 Курбан спросил, почему так тихо и Фёдор ответил, что немец пока затих, видно, подготавливается, и скоро, как слышал от разведки, бросит опять все свои танки сюда, в попытке прорвать узел Бабьи петли. Что, мол, задолбал уже он, то-есть немец, и далее следовала интересная игра русских слов, в которых смысл был один и тот же, но то, как ловко и мощно Фёдор отругал немца привело Курбана в маленький восторг. Он и слов таких ещё мало знал и новые, которые, хоть он и боялся сейчас того, что будет там, куда смотрит дуло Фёдора, (а Курбану именно туда), заставили его улыбнуться, блеснуть белыми, сцепленными от страха зубами. Курбан запомнил как Фёдор сказал кивнув в сторону поля – Настоящая п…да эта Бабья петля.
 Некоторое время молчали. В окоп спустилось много бойцов с автоматами. Видя любопытный взор Курбана, недоумённо поглядывающего, то на автоматы бойцов, то на свою взрывчатую «пятёру», Фёдор объяснил Курбану что это их, то есть Курбана и остальных из штрафбата, заградотряд. Если Курбан вдруг попытается бежать назад, они будут по ним стрелять. Дорога одна. Туда, куда смотрит дуло его оружия. На северо-запад. В ад.
 Курбан пока ещё не понял всех  тонкостей войны и просто с тревожным сердцем ждал что будет дальше. Он знал, что нужно просто бросить гранату в бензобак танка, еще и дождаться над собой проехавший танк, и... лучше чтобы его не видели перед этим, ползущим по воронкам. Ждали, ждали...
 Решили перекусить, все что-то открыли и зажевали.
 Послышался где-то в отдалении лай, быстро срывающийся на визг. Фёдор прислушался и  придав рубцу на лице доброе выражение, сказал что привезли новых собак. Они, мол, родимые помогут бить немца. Курбан и это пропустил мимо ушей, не представляя каким образом собаки могут сделать это. Он молча ел свой хлеб с тушёнкой.
 Но вот грохнули первые снаряды, посланные из наступающих немецких танков по позициям наших. Сразу из ниоткуда появился тот страшный и заорал чтобы штрафники ползли на поле. Курбан знал что нужно делать и, схватив в одну руку свою «пятёру», червём выполз из окопа и пополз вперёд.
 Страх навис плотным туманом и мало что думалось в эти секунды Курбану. Он полз и рад был только одному, хотя бы уже тому, что знал, как и что ему делать и зачем он ползёт, иначе бы он просто сошёл с ума от ужасного, хоть и пока далёкого повизгивания и попискивания с запада, откуда, противно скрипя, шла танковая колонна немцев.
 Было ужасно одиноко и тоскливо на душе и сильно грохало внутри сердце под стать всем этим взрывам снарядов, которые, свистя, пролетали очень низко над землёй и вонзались в неё как иглы, поднимая гигантские кусты чернозёма.
 Он, как только увидел воронки от вчерашних или ещё более ранних взрывов авиабомб, сразу понял куда он попал. Здесь никому не выжить, даже танкам.
 Он полз несколько метров, спускаясь на дно воронки, а потом поднимался, выравнивая два метра её глубины. Поднимался, снова видя чёрную змейку из немецких танков, словно едущую не сюда, на ползущего к ней Курбана, а в бок, по горизонту, слыша её скрипы, безмерно боясь её, и, сначала, белых в ней маленьких вспышек, а через пару секунд нового грохота до боли в ушах и голове, свистнувшего оттуда снаряда, рванувшего совсем рядом с кем-то, кто также ползёт недалеко от Курбана, он поворачивается и вдруг… того нет, только опадающий чёрный земляной куст.
 И так не хочется, чтобы снаряд попал в Курбана, а там ещё несколько вспышек и замирает на две секунды их полёта душа и щекочущее ожидание боли если в тело попадёт осколок. И опять десяток оглушительных взрывов, но мимо, где-то рядом, не задело.
 Ползёт и извивается  Курбан, сжимая свои противотанковые, ползёт и живёт, живёт самой настоящей жизнью, сладкой, желанной, как женщина которую страстно любишь и она сейчас, вот, прямо сейчас отдаётся тебе.
 Живёт, мрачно, сквозь ужас, радуясь каждой новой секунде её, лихорадочно подбирая эти секунды как капли дождя иссохшая земля. Ужасно любя эту жизнь, в счастливой готовности ради неё изнасиловать себя же, лишь бы она побыла ещё.
 Он не закрывал глаз и когда его голова поворачивалась по инерции влево и вправо, он видел что параллельно с ним ползут те самые, кого привезли вместе с ним на Бабью петлю. И только это, какое-то их мрачное, смертное братство, придавало сил и помогало контролировать страх, иначе он давно бы повернул обратно.
 Он был оглушён громом и грохотом, которые не прекращались ни на секунду после первого взрыва. Всё внутри остановилось от страха.
 Осколки вместе с поднятой землёй сыпались дождём и Курбан задним числом удивлялся, как его до сих пор не задело. Такой мясорубки он даже выдумать не мог.
 Он заметил, как некоторые из ползущих штрафников, не выдержав, поднимались и бежали обратно в окоп, но оттуда раздавалось сразу несколько очередей и те падали скошенные на землю.
 Курбан был уже далеко от окопа, ведь его здоровое, молодое тело, подстёгнутое страхом смерти, проползло на удивление много и быстро. Он остановился передохнуть.
 Танки, казалось, замерли в дали и штрафники стали сбиваться поближе друг к другу, вернее оказывались в одной воронке, и уже выползая на поверхность так и держались вместе, это было бессознательно. Рядом с Курбаном теперь были трое и тоже устало дышали в передышке, осторожно выглядывая на поле.
 Взрывы стихли, но засвистели пули, видимо немцы увидели ползущих штрафников и расстреливали их из пулемётов.  Звук пуль пролетающих мимо, напомнил Курбану капающие в таз капли из протекающего в дождь  потолка в его доме. Вспомнились родители.
 Он так их любил сейчас, что заплакал, размазывая грязь по лицу вытирая слёзы, забыв обо всём что вокруг. Потом, выплакавшись, он страшно разозлился на тех, кто его сюда забросил, но, подумав, переключил гнев на тех, кто сейчас лупит из громадных пушек прямо по нему, и, если не он, то, по тем, кто его сюда бросил, а позднее, уже и до его родителей досвистят эти снаряды.
 Курбан крепче сжал «пятёру» и вдруг услышал как те трое что-то гудят в нос. Он прислушался. Это было – Гу – га… Гу-га…Гу-га…
 Они произносили эту непонятную Курбану фразу или сочетание слов просто так. Кому-нибудь пришло в голову и он, найдя такой для себя психологичекий щит, скрывал за ним свой страх. Заполнял голову чем-то, вместо того, чтобы бояться и быть парализованным страхом.
 И вдруг все подхватили это за ним. И Курбан подхватил, радостно, неожиданно для себя, найдя это «Гу-га» чрезвычайно помогающим своей злости на немцев. Он тоже вместе со всеми тремя загукал, в их же ритме, и даже нетерпеливо ускоряя его, собираясь преподнести немцам «Гу-гу» в самом ловком и безжалостно точном броске «пятёры» в бак с горючим танка, как пинок под зад. Все выглядывали уже из воронки собираясь снова ползти на танки, как вдруг мимо что-то пронеслось туда же.
 Курбан заметил псов, бегущих навстречу танкам, подминая под себя землю обоими лапами.
 На их спинах что-то болталось, круглое и толстое, железное, похожее на большие миски прикреплённые ремнями к спинам животных. И тут Курбан, оглянувшись, увидел много таких псов, бегущих по всему полю, с интервалом в несколько десятков метров между собой, по направлению к танковой цепи. Тут до него дошло, что сказал о собаках Фёдор. Они используют и собак для подрыва танков.
 Прогрохотали несколько взрывов. Они были много мощней и громче чем те, что посылали немцы.
 Курбан выглянул и увидел как несколько танков остановились и дымели, вышедшие из строя, с опавшими гусеницами, перевёрнутые страшными взрывами фугасов поднесённых собаками под их днища. Остальные продолжали движение, изрыгая оглушительный огонь из своих пушек и стрекоча пулеметами.
 Танки были уже в пятидесяти метрах от Курбана и он, по прежнему гукая, приготовился, сжав свою «пятёру» и приноравливаясь глазами к одному танку. Он шёл по прямой через воронку с притаившимся в ней Курбаном.
 Танк долго нарастал рокотом, невидный Курбану за насыпью, с медленно возросшим рёвом, он навис гусеницами над ним и ухнул носом вниз, едва не придавив Курбана, который настроился рассчитано точно между гусениц и сейчас лежал ни живой ни мёртвый от страха, зажмурив глаза, бессознательно нашарив и найдя пальцем чеки гранат, готовился вытянуть их для броска, вовсю крича «Гу-га».
 Но тут что-то врезалось в него под танком, что-то проехало по лицу, телу, протёрло собой до царапин и боли.
 Курбан открыл глаза и ничего не мог различить, мешало то, что к нему сейчас было неожиданно придавлено и махало каким-то  большим и мягким, то ли кустом, то ли веником, и не било, а словно обмахивало по лицу.
 Курбан всё никак не мог понять, что это, и находился в состоянии близком к панике. Что, если на него наехала всё-таки одна из гусениц и Курбан пока не ощутил страшной боли, а чувствует первые, сначала ещё немые и безболезненные приступы агонии? Ужасный взрыв сверху чуть не выбил перепонки в ушах Курбана и он оглох ненадолго, потеряв связь с реальностью.
 Привиделось, как он в детстве, ещё очень маленьким, вывел из себя деда, спрятавшись и не откликаясь на его зов. Он спрятался тогда под огромной железной ванной и дед, наконец поняв, где Курбик, со всего маху стукнул по ней своим костылём. Курбик именно тогда и стал Курбаном.
 Он с каждым ударом бухающего сердца, приходил в себя сейчас под днищем танка, однако отметив, что обмахивание по лицу прекратилось и что–то в момент взрыва  приподнялось на секунду над ним, подвинулось на сантиметры вправо, дав возможность вздохнуть, и, обмякши, свесилось, словно потеряло сознание. Курбан понял что это собака, пощупав перед собой, убедился что так и есть, более того это пёс и лежит он задом к лицу Курбана.
 Курбан брезгливо отдёрнул руку и отодвинул лицо. Огляделся, не забывая о своей нехитрой миссии. Танк заглох над ним и было ясно что в него попали.
 Кто знает, может тот самый Фёдор тоже выбрал именно этот танк и долбанул по нему прицельно, из окопа,  привесив снаряду несколько своих словесных тонн. Курбан подумал об этом, страшно, одними губами улыбнулся и вновь потерял сознание.

 

 Когда Курбан пришел в себя, был уже вечер.
 Удивительно тихий вечер с запахом горелого и узкими струями, полосами дыма по полю, словно редкими пучками длинных, седых волос на голове ведьмы. Курбан вспомнил всё что было днём, до того как он потерял сознание. Стало тошно и захотелось домой.
 Он вспомнил про пса и взглянул на него. Тот полулежал-полувисел прикрепленный ремнями к металлическому диску, радиусом в полметра, в свою очередь, примагниченному к днищу танка  и, очевидно, давно уже пришедший в себя, хлопал ресницами, серьёзно приспустив веки и поглядывая на Курбана.
 Курбан смотрел на несработавший фугас и понимал всю ситуацию сложившуюся сейчас под днищем подбитого танка.
 Курбан подумал, что у жизни какое-то больное чувство юмора и только этого пса с фугасом на спине ему здесь и не хватало.
 Курбан спасался. Танк съезжал тогда, во время своего подбития, и сейчас неуклюже застыл, передом уткнувшись в подножие склона огромной воронки, поднятым задом приоткрывая выход из под себя. Курбан пополз туда.
 Всё время щекотала опасность быть взорванным фугасом  пса диверсанта.
 Курбан выполз и огляделся.
 Было уже темно. Лишь изредка ракета лениво и тускло освещала чёрные кадры «бабьей петли». Не разобрать было, что под ногами; В какой стороне кто?  Что делать дальше? Куда идти?
 На такой случай инструкций не давали, видимо рассчитывая, более того – веря  в безоговорочную смерть Курбана при выполнении своего задания.
 И, так как он был жив, и знал это только он один, то с удовольствием отдался сейчас действиям на своё усмотрение.
 Сориентировавшись по памяти откуда он недавно полз, он вгляделся туда, и даже ещё ничего не разобрав в темноте, убеждённо повернул в противоположную сторону.
  Курбан пытался рассмотреть даль, чтобы не нарваться на людей. Ничего хорошего это ему не сулило.
 Но никого и ничего живого  рядом не было. Ветер гнал поземку по полю, заметая истерзанные грубыми и мощными механизмами трупы, их обгоревшие дотла части… Части разорванных нечеловеческой силой машин. Всё смешалось в ужасную обугленную мешанину и теперь покрывалось снегом, ещё более приобретая фантасмагоричные черты. Стало холодно.
 Курбан оглянулся на танк. Тот немного дымился. Очевидно верх танка горел весь день и нагрелся, согрев под собой лежащего без сознания Курбана. Сейчас его тело дрожало, в нервной, исступлённой горячке, от пережитого, тряслось, никак не успокаиваясь. От пережжённого адреналина сильно разболелась голова.
 Курбан опять вернулся к танку и только теперь заметил, башня была отвалена взрывом, открыв небольшую дыру во внутрь танка. Он осторожно  залез на борт и заглянул, морщась от противного запаха жженых волос. Ничего не видно…
Он решительно сунул руку в эту теплую темноту и пощупал наскоро. Внутри еще было тепло и все предметы были шершавыми от того что сильно обгорели. Мелькнуло в ощущении что-то похожее на холодный и сухой шашлык.
 Курбан отдёрнул брезгливо руку, поняв что  э т о,  гоня от себя жуткое чувство, что всё-таки передалось от сгоревшего тела немецкого солдата, которое нечаянно нащупал Курбан.
 Нужно было превозмочь себя и в итоге Курбан был вознаграждён пистолетом вальтера и вещмешком, в котором оказались медикаменты в аккуратной аптечке и сухая еда в герметичном пакете. Огонь пробушевал сверху, в то время как всё это, уцелевшее, находилось под телом немецкого танкиста и оказалось нетронуто.
 Курбан перекинул через плечо сумку, проверил и спрятал за пазуху пистолет, определился с направлением своего дальнейшего пути.
 Резонней всего сейчас было идти вдоль  линии фронта, между двумя армиями сумасшедших, заваривших такую кашу.
 Как бы то ни было, но в этом Курбан больше не участвовал. Так повезло! Он жив! Невероятно!
 Курбан совсем недавно был в глотке  дьявола, но неожиданно оказался выблеван от того, что стало тошно здесь, на Бабьей петле, даже самому дьяволу.
 Курбан теперь был свободен даже от собственной совести и ставить свою жизнь под угрозу ещё раз совсем не хотелось, казалось безумием. Безумием, ещё большим чем то, что творилось сегодня на «бабьей петле», и на всю жизнь оставившее впечатление в душе Курбана.
 Единственный выживший в этом аду.
Ах, да, ещё этот пёс.
 Пёс! -  вспомнил Курбан. Ведь тоже счастливчик. Его фугас не сработал. Это чудо. Настоящее чудо.
 Курбан немного подумал и решил что пёс может отвлечь в случае чего и даст необходимое время для того чтобы уйти от возникшей опасности.
 В его ситуации опасность несли люди по обе стороны этого зловеще тихого поля, на котором сегодня жизнь как-то странно и ужасно нечеловечески вспахала, засеяла и удобрила эту землю, перемолотыми, разбитыми, перемешавшимися между собой в ужасный коктейль, плотью и сталью.
 Курбан залез обратно под танк и быстро расстегнул лямки ремней держащих пса привязанным к фугасу. Пёс будто понял и носом радостно ткнулся Курбану в грудь, лизнул руки. Оба выбрались и отряхнулись каждый по своему.
 Курбан пригнулся и пошёл скорым шагом, напряжённо вслушиваясь и вглядываясь в даль. Всё время удерживая в голове направление, Курбан передвигался осторожно, крадучись, застывая, припадая к земле, когда откуда-то сверху, далеко справа вспыхивала белая точка осветительной ракеты и равнодушно окидывая своим  белесым светом, словно томным взглядом, все ужасы войны, и медленно гасла.
 Пёс естественно увязался за ним и бежал рядом, высунув язык, останавливаясь и поглядывая на Курбана, когда тот застывал не двигаясь.
 Ночь по ощущениям Курбана была уже глубока и нужно было успеть, пока всё прикрыто темнотой, укрыться где-нибудь насколько это возможно и позволяет местность. Когда везли сюда, Курбан сквозь щель в тенте грузовика видел деревья, значит, есть где-то поблизости лес.   
---
 В лесу Курбан наблюдая за поведением собаки вовремя узнает приближение людей и неплохо скрывается. Но Курбана все равно  замечает немецкий патруль и берет в плен. Его увозит машина и собака бежит за ней, затем устало отстает и теряется где-то в лесу.
 Курбан, когда его и нескольких военнопленных ставят на  расстрел, машинально падает на колени совершая последний намаз, как вдруг на него обращает внимание немецкий офицер, которому, оказывается, нужен переводчик из мусульман, чтобы переводить Коран.
 Гюнтер останавливает казнь и выводит Курбана.  Убедившись в отличном знании Курбаном Корана и арабских слов  офицер оставляет Курбана в качестве обслуги у себя в дислокации.
 Они много общаются на Исламские темы, немецкий офицер интеллектуал, психолог, он вроде как желает объяснить ужасы войны с религиозной точки зрения, на самом деле для того чтобы покорить   местных заранее изучает их изнутри. Некоторое время Курбан живет у этого офицера и полезен ему.
 Но Красная Армия скоро преобладает, русские идут, и немцам приходится эвакуироваться. Гюнтер после пьяной и истеричной сцены с пистолетом, когда он вроде как хочет убить Курбана, потом целит пистолет себе в висок, затем, вовсе  успокоившись, он все-таки оставляет Курбана в покое, отпускает его и дарит на память Коран.
Курбан, оказавшись на свободе, вдруг опять встречает того самого пса с которым "познакомился" под танком, (ясно что пес был все время где-то рядом).
 Курбан дает псу кличку "Гу-га" и не идет навстречу русской армии, а бежит с "Гу-гой" на Запад.
 Город за городом в Западной Европе исследуют эти два бродячих артиста. Два  славных прохиндея, странный азиат и его умная собака завоевывают толпу, им аплодируют, кидают денег, но вдруг...
 Курбан просыпается от взрыва...
 ... вокруг все прежнее, они с псом уснули где-то в лесу и все эти счастливые кадры лишь сон, почудилось, а наяву происходит артобстрел наступающих русских и в Курбана и "Гу-гу" попадают осколки одного из снарядов.
 Оба ранены, но Курбан видит что собака не выживет и делает ей укол морфия из своей солдатской аптечки, милосердно  усыпляет ее.
Курбан сам корчится от боли, у него перебита нога, но жертвует обезболивающим чтобы собака не мучилась.
 Теперь тишина от собаки.
 Общая тишина.
 Приходят наши, опознают дезертира и отправляют обратно в лагеря. 
 Конец.

  (?)
 ( Ч.2 )