Тук-тук-тук- стучат колёса. Глаза у Светы закрываются. Раз-два-три, раз-два-три – это же вальс, - догадывается она во сне. И будто видит Света, как Мария Васильевна кружится в вихре вальса с молоденьким офицером. Да и сама Мария Васильевна совсем молоденькая. А какая она, Машенька стройная и красивая?!
Тр-тр-тр-затормозил поезд и Света открыла глаза, посмотрела вниз, там так же спали на одной полке Катя, на другой Мария Васильевна. Света слышит, как похрапывает Мария Васильевна и посапывает Катя.
Они легли поздно, а может рано, ведь, было уже два с лишним часа. "Как интересно в дороге, - думала Света, теперь лёжа на второй полке вагона номер одиннадцать поезда «Петербург-Самара», - всегда новые встречи, новые друзья и интересные разговоры. Вон там, внизу две землячки, которых она ещё вчера не знала, а сегодня они такие родные.
"Мои землячки!" - с непонятным наслаждением думала Света. Она ещё раз посмотрела вниз и улыбнулась. Она вспомнила рассказ Марии Васильевны о блокаде, о которой она много читала, но никогда прежде Свете не приходилось общаться с настоящей блокадницей. Теперь, когда она узнала её, она думала о ней, как, почти, о своей землячке.
Правда, Мария Васильевна родилась в Ленинграде, но, ведь, она жила в Мордовии и каждое лето ездит туда. Она хорошо говорит и по-мордовски. А Катя, наоборот, жила в Ленинграде а родилась в Мордовии.
Поезд снова тронулся. Тук-тук-тук-стучат колёса. "Раз-два-три, Раз-два-три", - слышится Свете и она, закрыв глаза, снова видит молоденькую Марию Васильевну с офицером. Они кружатся в вихре вальса; раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. И будто, видит Света, как раскраснелась молодая Мария Васильевна - Машенька, как она прижимает к губам красную розу, подаренную ей тем молоденьким офицером.
И уже кадр на экране мозга Светы меняется. Она видит улыбающееся счастливое лицо Марии Васильевны и склонившегося над кроваткой счастливого папаши – того самого офицера. И потом снова новый кадр; слышит рыданье и голоса «война!». Мария Васильевна с дочкой на руках, провожает на войну мужа, обнимает мужа-офицера, на глазах её слёзы. Она стенает, плачет и рыдает, и малышка-девочка на руках её тоже плачет, будто, она-маленькая понимает, что папу она провожает навсегда.
Тут Света проснулась и открыла глаза. В такт, стучащим колёсам качается над головой сумочка. Света не хочет больше видеть этот сон. Она предалась воспоминаниям прошедшего дня. Она видит себя будто со стороны. Вот она тащит тяжелую сумку по Невскому. Вот она приближается к Московскому вокзалу. Она обходит, почти, весь поезд и находит свой вагон. Она вошла и, открыв сидение, поставила туда сумку. Вытерла пот со лба. Отдышалась. Помахала платочком, нагнав на лицо прохладную струю воздуха. И в это время вошла представительная стройная женщина, и…улыбнулась Свете. Она бархатным голосом произнесла, как запела приятную сердцу мелодию,
- Ты Света и едешь в Мордовию!
- Да, - сказала Света удивленно. Откуда вы знаете?
- Ты светленькая, и чаще всего, таких называют Светой, а так же у нас в Мордовии много веснушатых! А я, Катя, - представилась женщина, - и мы будем соседями больше суток.
– Куда ты едешь? – спросила Катя Свету.
- В Рузаевку, а вы? – в свою очередь спросила Света.
- А я в саму столицу.
- В Москву что ли? – ехидненько улыбнулась Света.
Но Катя этого ехидства будто и не заметила, она посмотрела на Свету своими зелёно-изумрудными глазами и спокойно сказала, - Нет, наш поезд едет через Горький, а значит столицу нашей родины объезжает, а еду я в столицу Мордовии - в Саранск.
В это время, охая и обливаясь потом, вошла уже не молодая, но седая женщина. Света быстро встала и сказала женщине,
- Давайте я вам помогу!
Она взяла, у женщины сумку и воскликнув, сказала,
- Вам такие тяжести носить нельзя!
Света открыв сидение напротив, поставив туда тяжёлую сумку седой женщины, снова сказала,
- Ох и тяжёлая!
Женщина улыбнулась, ещё раз вытерла пот со лба, отдышалась и сказала,
- Я знаю, что нельзя такие тяжести носить, а что делать , ведь, всё надо.
- Неужели некому проводить? – сочувственно сказала Катя, и назидательно твёрдо добавила, - вы довольно уже не молодая и у вас, наверное, больное сердце. Зачем же носите такие тяжести? А если вы умрёте?!
- Мы все в руках Бога. Он меня в войну уберёг и теперь убережёт... Да, вот только,-прослезилась женщина,-почему-то не уберёг доченьку. … Вот и проводить-то некому, мои милые!
Они сели. Поезд тронулся. Люди на перроне ещё махали уезжающим знакомым. Вот и вокзал остался позади и кончился забор. Поезд оставил позади Ленинград. Сначала все трое смотрели молча в окно купе, а потом Света услышала тёплый голос старой седой женщины,
- Кушайте!
Света оторвала взгляд от окна и посмотрела на столик. Когда там появились пироги и жаренная курица, она не заметила. Она посмотрела на Катю, та тоже выкладывала из белого пакета помидоры и огурцы, которые в мае ещё дорого стоили в магазине. Света тоже хотела открыть сиденье, но её остановили, сказав: «не надо»
- Как же вас зовут?- спросила Катя пожилую женщину.
- Мария Васильевна, - сказала женщина и добавила, - я еду в Саранск, а вы?
- Света в Рузаевку, а я тоже в Саранск, - ответила Катя, и воскликнула, посмотрев на столик, - Никак калиновые, Мария Васильевна?!
- Да, мои калиновые пироги, кушайте, кушайте!- говорила Мария Васильевна, -добавив - калину берегла на этот случай, Да ешь, ешь, ты, не стесняйся Цветочек, худенькая ты, как я в блокаду, - сказала она Свете.
- Вы блокадница?! –спросила Света удивленно и восхищённо.
- Да, - сказала просто Мария Васильевна. И чего же ты удивилась так, Цветочек?
- Потому что я первый раз вижу и общаюсь блокадницей. Я много читала и слышала о блокаде, она взяла второй кусок калинового пирога и добавила, - и фильмы все, наверное, просмотрела.
- Фильмы, книги…задумчиво сказала Мария Васильевна. Ах, разве тебе там всю правду показали и написали...Разве же показали, как мёртвые на Каляева штабелями лежали до весны, - говорила Мария Васильевна.
- Зачем же до весны, некому, что ли, было хоронить? – перебила её Света изобразив ужас на лице, представив эту картину.
А Мария Васильевна сказала спокойно и без ужаса,
- Некому, некому, доченька, было их хоронить, некому,- добавила она.
И рассказывала ужасы блокады, как бы продолжала, открывать глаза Свете. Она рассказывала, - Мы тогда всех кошек съели, а некоторые, даже, и крыс ели…
- Ну уж крыс? Не может быть!- сказала Катя, - я слышала, что человечину ели, а про крыс не слышала.
- И детей ели, - говорила тихо, с грустью в голосе Мария Васильевна никому не обращаясь, - я свою доченьку закрывала, уходя на работу.
Голос у Марии Васильевны изменился и она плача, рассказывала,
- Вот один раз, на заводе заказ срочный был, и я ушла, закрыв дверь на ключ, а мо доченька уже больная была...
Мария Васильевна, рассказывая зарыдала, но а потом немного помолчав рассказывала дальше, - температура высокая у доченьки была,- сквозь слёзы и рыдания продолжала рассказывать она…
- Не рассказывайте, если вам так тяжело вспоминать, - обняла её Катя.
- Нет уж, расскажу, - вытерла слёзы и немного успокоившись, серьёзно сказала Мария Васильевна, - пусть послушает правду Цветочек, и расскажет своим подругам… а то кино, фильмы она смотрела... Пусть послушает правду, - вытирая платочком морщинистое влажное от слёз лицо, говорила она, - ну вот, значит, был у нас срочный заказ, закрыла я доченьку, спускаюсь по-лестнице, труп валяется, я обошла и дальше иду, а идти надо было мне по улице Каляева, где трупы штабелями лежат…
- И вы не боялись? – ужаснулась Света, раскрыв глаза смотрела на блокадницу.
- Нет, - ответила та, - совсем не боялась, а шла, как в забытьи…
- Почему? – снова перебила Света.
- От голода, - сказала Мария Васильевна и продолжала рассказывать, - шла медленно, медленно, силёнок не было и была я тогда на работе целый день, пришла домой только ночью… а она, крошка моя, - зарыдала снова Мария Васильевна, - уже синенькая лежит, - Ох предала я её, предала, - сказала она, стеная и рыдая.
Катя снова обняла её за плечи и сказала, - успокойтесь! Да утешит вас Бог! Не всё потерянно, у вас, ведь, муж офицер?
- Был! Но в войну его тоже убили … Через месяц с начало войны убили.
- Как? – удивилась Катя.
- Так вот, и жили мы с ним два года, душа в душу. А как он дочку-то любил! Он бы не простил мне, что я её не уберегла…
И Мария Васильевна нова заплакала. Чтобы сменить этот грустный разговор, Катя спросила, - а как в Мордовии - то оказались?
- Тогда и оказалась, во время войны…в блокаду, - сказала, Мария Васильевна, вытирая платочком, катившиеся по лицу слёзы. И она продолжала рассказывать дальше,
- Села я тогда у кроватки, смотрела – смотрела на синенькое лицо доченьки, а потом и забылась. Только на второй день к вечеру нашли меня без памяти на полу.
Мальчонку прислали с работы. Потом стационар, потом эвакуация, но я это уже плохо помню, - рассказывала она, вытирая глаза. И, посмотрев на Катю сквозь слёзы, она сказала,
- Вот такая, как ты, была бы моя дочурка сейчас, если она была бы живая.
И немного успокоившись, Мария Васильевна продолжала рассказывать о тех ужасных скорбных днях,
- Повезли нас тогда по Ириновской дороге к Ладоге. Отправили на трёхтонках по дороге жизни… бомбил нас немец беспощадно. ..три машины впереди под лёд ушли, а нас Бог спас… Шофёр, видимо, опытный оказался…ну, привезли нас на другой берег Ладоги… расположили… кашей пшённой накормили… А мне тогда казалось, не было вкусней той каши ничего… А потом снова по вагонам теплушки… и где-то в районе Ярославля стали снова бомбить… Ох, и бомбил нас, немец проклятый… смертушки нашей хотел… Бомба попало в третий вагон… и мы все врассыпную…кто куда…я в какую-то воронку. Там я впервые молилась… Я, тогдашняя комсомолка, призывала Бога! …крикнула Ему сквозь рёв, гром и дым: «прости и спаси меня, Боже!» … сама вспоминала слова святые, которые моя бабушка произносила. Я, помню, ещё тогда сказала: «Если сохранишь жизнь, я посвящу её Тебе!» …и сохранил, ведь…Теперь никакой атеист не убедит меня, что Бога нет.
Немного помолчали и Мария Васильевна снова сказала,
- Вот тогда, Катюша, я и познакомилась с мордовкой Клавкой…Она домой ехала из блокадного Ленинграда, куда приезжала к любимому человеку…да, так и осталась там… А её любимого тоже взяли на фронт… вот и моя Клавка - Клавдия Петровна в той воронке была тогда… во время той бомбёжки … Мы познакомились и она пригласила меня к тётке в мордовскую деревню …я согласилась … ведь, у меня нигде никого! – вздохнула Мария Васильевна и вытерла слёзы.
Она, вытирая слёзы, молчала, глядя в окно. Потом посмотрела на Свету и Катю, что они ждут продолжение её рассказа, улыбнувшись им и уже без слёз рассказывала тихо,
- Целую неделю мы добирались до Саранска. А идти ещё семь километров надо было до той деревни…а силушки наши кончились…села я на камушек у вокзала и говорю Клавке,
- Вот здесь я и умру! А Клава утешала меня, а потом пошла искать попутку …и нашла ведь, лошаденьку худенькую-худенькую, запряжённую в сани. Мы тогда рады были. Хотя тогда была уже распутица, мы как-то доехали. Мужичок с раненной рукой вёз нас и всё время жалеючи оглядывался на нас. Тогда они с Клавкой что-то говорили по-своему, а я не понимала тогда ничего, ведь, мордовский язык я тогда ещё не знала. Помню только, что они имя "Митрофановна" часто произносили. Это Клавкина тётка, значит. Вот к ней нас и привезли тогда. А вечером, к нам вся деревня собралась на нас поглядеть, значит, - рассказывала Мария Васильевна, - Там люди хорошие! Они принесли; кто картошки, кто дровишек, кто что-то ещё. Хотя там и сами бедные-бедные, но народ мордва хороший, - опять сказала она и улыбнулась вспомнив их. Мария Васильевна рассказывала дальше, - Деревенские люди смотрели на нас жалостливо. А мы, с Клавкой, в переднем углу сидим, намытые, одетые в чистые платья Митрофановны. Ну, а потом мы тоже со всеми в колхозе работали. Лошадей в колхозе не было, мы и впрягались несколько женщин в соху и сеялку. Вот так я и прожила войну, - закончила свой рассказ Мария Васильевна. А после, - рассказывала она, - я вернулась в Ленинград. Это уже после снятии блокады. А теперь вот в Мордовию езжу каждое лето, там меня Клавка ждёт да и многие другие, - закончила рассказ Мария Васильевна.
И теперь вот Света, со второй полки одиннадцатого вагона поезда "Петербург- Самара", смотрела вниз на спящую спокойно Марию Васильевну и думала: " простая женщина, но сколько она в жизни пережила. Как мало их блокадников осталось. Честь и слава им!"