Близкий контакт

Глава первая. Не смеюсь, не плачу, не сержусь, но понимаю
        Прошу любить и жаловать моего нынешнего героя, который, очень на это надеюсь, станет и вашим героем тоже. Почему бы ему не быть, хотя бы по виду обыкновенным человеком, как вы, да я, драгоценный читатель, с нормальной внешностью, когда все на месте, средних лет? Пусть так, но он имел не совсем обыкновенный образ мыслей, о котором мало кто догадывался из его знакомых.
         Скажу вам честно, мой читатель, иной раз подмывает выбрать в качестве героя будущего сочинения историческое лицо. Но потом я его откладываю в сторону. Зачем мне, да и вам тоже копаться в чужой жизни? Тем более, многие из так называемых «исторических личностей» были заурядными, скучными людьми, которыми лень заниматься. Другое дело, те, которых никогда не было. Они хороший материал для описания: что хочешь, то и пиши, нисколько не считаясь с тем, что прошло. Зачем тревожить тени прошлого? К тому же, что может быть интереснее того, что было на самом деле?! Но что было? Неужели можно доверять каким-то бумагам и уважать их в форме документа? Вот почему я предпочитаю выдуманную историю всамделишной, которой никогда не было, разумеется, помимо сознания историков.
        Однако, какое нам дело, дорогой читатель, до истории, если речь идет о нынешнем времени или о времени, которое вскоре настанет. То, что произойдет на страницах этого повествования, никогда не войдет в анналы истории. Ну, и слава богу.
        Наш герой, которого звали стандартно «Иваном Ивановичем», старался жить так, как советовал нам господин философ, Бенедикт Спиноза: “Non indignari, поп admirari, sed intelligere” («Не сердиться, ни изумляться, но понимать»). Вот что он буквально пишет в четвертом параграфе первой главы своего «Политического трактата»: “… humanas actiones non ridere, non lugere, neque detestari, sed intelligere” — «…не осмеивать человеческих действий, не огорчаться ими и не клясть их, а понимать». Сам Иван Иванович Петров был учителем философии и работал в вузе. Вуз находился в пригороде столицы. Поэтому Иван Иванович чувствовал себя провинциальным преподавателем столичного рода, так сказать, формата. Там же он и жил, где находился университет, точнее, рядом с ним. У него все было под боком, так что никуда не надо было ехать. Оставалось только быть наблюдателем. за тем, что творится под носом.
        Правда, иногда Иван Иванович давал волю своим чувствам, в чем расходился с классиком. Может быть, и сам классик тоже не всегда следовал тому, что советовал другим. В чем они, Иван Иванович и Барух Михайлович сходились друг с другом, так это в интеллектуальной любви к богу. На этой любви Иван Иванович и «сломался». Он прямо-таки разошелся с канонической православной верой.
        Религиозная вера работает, когда спит или отдыхает разум. Здесь же с интеллектуальной любовью к богу речь идет не о рассудке даже, а о самом что ни на есть настоящем разуме. Взять того же Канта, который освободил место для веры, «сняв» с этого места разум и подняв его над ней. И это правильно – поставить на место веру. Этим местом является ноль в познании – мертвая точка знания. Почему?  Потому что, если мы не знаем, мы верим. Иначе для чего она, вообще, нам нужна? Естественно, для ориентации на местности при незнании. Вот тогда нам ничего не остается, как верить, полагаясь на чувство веры. Как только с помощью ума у нас появляется знание, мы ориентируемся уже на разум в форме разумного чувства или интеллектуальной любви, другим именем которой служит интеллектуальная интуиция, то есть, прямое, непосредственное знание без объяснения, понимание как зрение умом. Это и есть собственно философское (медитативное) знание. Конечно, чтобы так, философски, знать необходимо соответствующее настроение, умонастроение или вышеупомянутое разумное чувство, чувство ума. Необходимо прийти в это чувство, чтобы знать то, что недоступно физическим чувствам. Знание этого и есть уже знание, а не просто вера в бога.
        Вот как думал Иван Иванович. Как раз об этом он и размышлял, когда мы, дорогой читатель, обратили на него внимание и решили с ним познакомиться. Но в этот момент он думал о разумном чувстве не просто так, а в связи с тем, что услышал от своего студента на вчерашнем семинаре по философии познания. Обучающийся (так теперь зовут студентов, чтобы растворить их в массе всех прочих учеников, находящихся на более низких ступенях обучения, - само собой понятно, с какой целью вводятся такие упрощающие обобщения) по имени «Петр», долговязый и нескладный молодой человек с приятным лицом, задал ему вопрос о том, можно ли разговаривать молча.
        - Что вы хотите тем самым сказать? Зачем нам разговаривать молча, когда для этого есть слова? Ведь мы существа общения.
        - Мы единственные существа общения?
        - Ну, да, если говорить не о животной сигнализации для обмена информацией с целью индивидного и родового выживания, а об осмысленном общении.
       - Есть ли в мире существа, которые могут осмысленно общаться без слов?
       - Гипотетически можно предположить их существование в мире, но только не в нашем измерении. Практически, не теоретически, я не встречался с ними. Раз вы спрашиваете меня о возможности существования таких существ, то и вы, вероятно, тоже не вступали с ними в контакт. Так?
        - Не так.
        - Как это так «не так»? Вы шутите?
        - Нет, Иван Иванович, Петя не шутит. Он практически каждую ночь разговаривает с ними во сне в общежитии, мешая нам спать, - объяснил его упитанный сосед по имени «Дмитрий», вызвав своим замечанием гулкий смех, который волнами разошелся по аудитории. В зале было двадцать человек.
        - Да, ну, тебя, - огрызнулся Петр и ткнул соседа пальцем в бок, от чего тот затрясся булькающим хохотом.
        - Я не вижу в этом ничего смешного, - сказал Иван Иванович, но его улыбающиеся глаза говорили об обратном. – Ну, все, довольно. Во сне и не такое бывает.
        - Да, особенно в нашем возрасте, - добавил отличник Руслан. – Вот помню на прошлой неделе мне приснилась Софья Никитична.
       - Это наш adviser, - пояснила староста группы, Дарья Суслова.
        - Кому то ночью снятся эротические сны, - запел модно одетый парень, который слыл в группе записным шутником.
        - Размечтался, - со смехом выразилась самая красивая девушка группы, Аня из северной столицы, и показала ему язык.
        - Так я не о себе, а о нашем умном друге.
        - Все высказались? - риторически спросил Иван Иванович своих подопечных. - Ну, а теперь, давайте вернемся к сути вопроса. Почему ты, Петр, задал такой необычный вопрос?
        - Все потому что я на днях закончил читать роман китайского писателя Лу Цысина “The Dark Forest”, посвященный проблеме контактов с инопланетными цивилизациями.
        - Вы такой взрослый и умный мальчик и до сих пор читаете фантастику?
        - Иван Иванович, вы что-то имеете против фантастики? Я не знаю, но неужели вы думаете, что фантастику читают только дети или слабоумные?
        - Я так не говорил. Я сам пишу иногда такое, что потом, когда читаю, то сильно удивляюсь тому, как я мог написать такую ужасную, фантастическую писанину. Но сегодня мы говорили на занятии о научной и философской литературе, вы же, Петр, привели в пример фантастику. Это просто фантастика.
        - Но как же быть с научной фантастикой? - возразил задумчивый парень, который только теперь вступил в разговор.
        - Евгений, странно слышать от тебя такое, - удивился наш герой. – В научной фантастике не фантастика научная, а наука фантастическая, просто нереальная. Наука тем и интересна, что она реальная, фактическая. Этим и берут нас ученые, не мыслями, но фактами, которые они умело обсчитывают, вычисляют, этакие вычислители. Как раз они демонстративно представляют мир ученых,  меняющих реальность, в романе Айзека Азимова «Конец вечности».
        - Ага, все же и вы тоже болели фантастикой, раз вспомнили такого динозавра научной фантастики, как Айзек Азимов.
        - В вашем возрасте я предпочитал читать наших фантастов, начиная, наверное, вам уже незнакомых Александра Беляева, Александра Казанцева и особенно Ивана Ефремова, к которому я неоднозначно отношусь.
        - Как быть с братьями Стругацкими? – вдруг спросил Дмитрий.
        - Вы тоже их читали? Молодец. Они тоже.
        - Ну, да, как можно не знать «Сталкера».
        - «Пикник на обочине», шляпа, - поправил того Петя.
         - Да, ребята, Чую, надо будет провести с вами семинар на тему: «Философия и фантастика».
        - Примерно так называется труд Лема, - заметил Евгений.
         - Не думал я, что ты мог читать «Фантастику и футурологию» Станислава Лема. Ну, ладно, там, многие прежде читали «Сумму технологии», но такую раритетную книгу, как «Фантастику и футурологию», - это уже о многом говорит.
        - О чем именно? – спросил с ехидцей Дмитрий.
        - О том, что и среди любителей фантастики есть серьезные люди, - глубокомысленно ответил учитель. – Так чем же был обусловлен ваш выбор китайской фантастики?
        - Среди англоязычной фантастической литературы книга Цы Синя стоит стороной.
        - Так посвятите нас в тайну китайской фантастики. Из китайских авторов я помню только Лю Шэня с его «Записками о кошачьем городе». Но это далеко не научная, а как раз ненаучная фантастика.
        - В книге Лу Цысиня есть не только увлекательный сюжет, но и интересная теория «Темного леса».
        - Эта теория дала название роману?
        - Ну, да. Один из героев романа, Ло Цзи…
        - Китаец?
        - Конечно, ведь роман китайский. Так вот, этот Ло основывает свою теорию на аксиоме Энрико Ферми: отсутствия видимых следов в космосе инопланетных цивилизаций.
        - Уточню. Это не аксиома, а парадокс Ферми.
        - Хорошо, ваша взяла. Это парадоксальная аксиома. Если инопланетяне есть, то где они? Почему мы не видим их и до си пор не установили с ними контакт? Либо их, вообще, нет, и тогда мы одиноки во Вселенной, либо они есть, но мы не видим их, потому что они прячутся от нас. Но почему прячутся? И тут Ло находит в метафоре «темного леса» сную и понятную картину, образ объяснения парадокса Ферми: почему мы не установили контакт с ними, не видим их. Вот как работает его метафора: мир – это темный лес, полный тайн и страхов.
        Все, что есть в нем, имеет тенденцию занять свое место. Но на всех места не хватит, ибо в мире не ничего постоянного, кроме самого мира. Поэтому все в мире стремится уподобиться мир, занять в нем все места. Такова причина экспансии, которая является второй аксиомой теории Ло.
        Это стремление неизбежно приводит ко всеобщей конкуренции между существующими, тем более очевидно между живыми. И чем живее существо, а разумность является максимумом жизненности, ее пределом, тем выше степень его конкурентности. Такая необходимая для выживания конкуренция, как третья аксиома существования, опять же по необходимости приводит к вынужденной агрессии – четвертой аксиоме.
        Чтобы избежать агрессии и выжить нужно скрываться, прятаться от соперника, тем глубже, чем он умнее, хитрее тебя и лучше умеет прятаться. Наибольшим преимуществом в таком темном лесу пользуется тот, кто лучше прячется и первым наносит удар из кустов, из лесной чащи. Таково логическое ядро теории Ло Цзи или самого автора, Лу Цысиня.
        - Теория, конечно, интересная, особенно для научной фантастики. Но от нее прямо-таки тянет дымком симуляции. Ваш автор чересчур абстрактен своей замашкой на всю Вселенную. Он абсолютизировал или, точнее, универсализировал, по меньшей мере, два условных принципа, которые имеют локальный характер. Это принципы конкуренции и агрессии. Они характерны для жизни и, тем более, примитивной жизни, к коей можно отнести и ту жизнь, которую ведем мы.
        Более продвинутые по пути прогресса разума существа, даже некоторые из нас, людей, как ни странно, напротив обладают солидарностью и человечностью, гуманностью. И вполне готовы платить за них своей жизнью. В жизни есть вещи важнее самой жизни, как это ни парадоксально звучит. Для того, чтобы это понять и оценить, возьми ту же научную фантастику, но не буржуазную, упадническую, а пролетарскую, коммунистическую, прогрессивную, вроде романа Ивана Ефремова «Час быка». Да, судьба гуманных героев в этом романе трагична. Но почему они гибнут? Потому что верны идеалам гуманизма и, в принципе, не могут быть агрессивными. В их смерти виновата, как раз, агрессия более примитивных людей.
        Более совершенные в разуме существа, чем люди, по понятию не могут быть агрессивными, иначе уже давно не было бы ничего живого ни на Земле, ни во всей Вселенной. И жизнь продолжается не потому что умные прячутся, а потому что не общаются с теми, кто не является гуманными. Опять же не из опасения для себя, а для тех, кто агрессивен. Свяжись с таким, сам этим самым станешь.
        - Вот видите, Иван Иванович, вы с другого конца, но таки подтвердили верность тезиса этого самого китайца о том, что наш мир есть темный лес, - заявил Евгений.
        - Правильно, Женя. Этот ваш контакт – темный лес. Чем дальше в лес, тем… зачем надо, - поддержала его староста Дарья
        - Вот так, да? Так нет же. Вселенная не темный лес, а «бездна, звезд полна. Звездам числа нет, а бездне дна». Да, мир бездонен, беспределен, но освещаем. В нем есть звездный путь.
        - Да, Иван Иванович, согласен. Во Вселенной есть Star Trek, - коротко сказал невысокий парень, который отмалчивался.
        - Вот видите, я не один. Со мной еще Владимир. Надеюсь, что к концу занятия я многих переманю на свою сторону, - заявил Петров, широко улыбаясь своей обаятельной улыбкой.
        - Иван Иванович, вам никто не говорил, что вы похожи своей улыбкой на Юрия Гагарина.
        - Иван Иванович, вы не слушайте Аню, - она к вам подлизывается, - предупредил учителя Захар, тот самый шутник.
        - Ах, ты такой не хороший человек, - вскрикнула Аня и зашипела на Захара, показав ему свои коготки.
        - Ребята, уймитесь. Мы еще не все обсудили из той темы, которую нам предложил Петя. Итак, я никак не могу согласиться с тем, что существа, которым доступны межзвездные перелеты, могут быть агрессивными, ибо к таким перелетам способны только разумные существа, а разум по своей природе гармоничен и не агрессивен.
        Но если все же, вопреки разуму, положить его неразумным и агрессивным, то можно допустить, что эта его неразумность и есть хитрость или склонность к обману и к намеренному введению в заблуждение, к скрытности. Могут ли в таком случае такого рода существа читать наши мысли, если не беседовать с нами без слов?   
        - В романе Лу Цысиня инопланетяне, которых зовут «трисолониане», посылают впереди себя «софоны». Это элементарные частицы с искусственным интеллектом.
        - Вроде роя из «Непобедимого» Лема?
        - Не знаю. Не читал.
        - Да-да, вроде, но только еще меньше, - подтвердил Евгений догадку Ивана Ивановича.
        - В общем, своего рода генады, бесконечно малые Лейбница.
       - Они искусственного, а не сверхъестественного происхождения, - напомнил Петр.
        - Конечно, - согласился с ним Иван Иванович. – Поиски внеземного разума – это темный лес. В нем легко заблудиться. Но из него можно выйти, если есть собственная голова на плечах. Собственный разум должен послужить ключом расшифровки послания чужого разума. Тот тоже разум. Значит, у разумов есть нечто общее, - он сам. Главное: быть разумным и не поддаваться глупым страхам. Хитрость в такой ситуации – плохой советчик.
        Вот о чем шла речь на семинаре вчера утром. Сегодня следовало продолжить его на следующем семинаре, ведь он обещал, если не прочитать рекомендованную книгу, то хотя бы ее полистать и подумать на досуге о е содержании. И действительно вчера вечером он взялся почитать китайского фантаста. Но книга не зашла ему в голову. Что-то мешало разобраться в ней. Что же именно? Иван Иванович не мог точно назвать источник затруднения.
        - Ну, не сами же софоны есть этот источник недопонимания автора, - воскликнул в сердцах наш герой. – Бред какой-то, - добавил он.
        И в самом деле бред. Но сама идея софонов удобно ложилась в матрицу научной фантастики. Эти элементарные частицы не вещества, но разума, были не способны прочитать человеческие мысли, что снимало проблему телепатии, но вполне были в состоянии разобрать человеческую речь и считать информацию в канале сообщения. Другими словами, им было доступно материальное, но не идеальное. Между тем сами они как частицы ума, правда, искусственного происхождения, были идеальны, были частью сознания трисолониан. Не являлись ли они частицами не вещества, а передачи, транзита энергии мысли инопланетян. Если так, то мысли инопланетян, как и их разум, вполне являются так или иначе материальными. Конечно, материальны мысли не самих инопланетян, которых в реальности нет в том виде, в каком их нафантазировал этот Цысинь. Это только его домысел, придуманный для того, чтобы объяснить возможность влияние инопланетного разума на разум землян. Вот о чем думал Иван Иванович, собираясь на работу.

Глава вторая. Продолжение семинара
        Но, оказавшись на работе, Иван Иванович, как обычно, забыл о то, о чем думал накануне. Его сознание захватила повседневная учебная суета. И только вопрос Петра о том, читал ли он книгу Лу Цысиня напомнила ему поток его мыслей.
        - Да, знаешь и, Пет, я взял на себя труд полистать эту самую книгу, которую, кстати, легко найти в интернете. Но ее чтение произвело на меня странное впечатление. Конечно, в шутку, это впечатление можно объяснить тем, что ее написал китаец. В самом деле, как нам, европейцам, понять китайцев.
        - Какие же мы европейцы, Иван Иванович? Мы самые, что ни на есть, настоящие азиаты, как, впрочем, и китайцы. Значит – у нас много общего, - вмешался в разговор Захар.
        - Захар, мне известна твоя позиция антизападника. Но ты желаемое выдаешь за действительное. И потом все эти различия между людьми носят, как правило, лишь условный, культурный характер.
        - Что вы имеете в виду?
        - Не буду говорить прямо, а то вы еще неправильно меня поймете.
        - В каком смысле «неправильно», Иван Иванович? – уточнила свой вопрос староста группы.
        - Именно в этом, во властном смысле слова, таким, как я существам, и следует придерживаться теории «темного леса» в контакте с вами – с людьми.
        - Что так, Иван Иванович, мы вас достали? – поинтересовался Руслан.
        - Вы меньше всего. С вами я почти говорю то, что думаю, правда, понимая, что с людьми следует держать ухо востро, придерживаясь правила Канта: говорить только то, о чем уже подумал, но не говорить всего, что думаешь. Признаюсь вам, что далеко не все люди пошли дальше homo erectus. Но среди них есть и такие, которые все же сподобились развиться до homo habilis. Это трудящиеся. Они хороши до тех пор, пока работают. Все прочие недоросли не доросли и до этого уровня. Поэтому слухи о том, что люди, в общем, относятся к роду homo sapiens сильно преувеличены. По сию пору среди людей распространены именно животные пристрастия. Единственно только, они носят социальный, коллективный характер. 
        - Да, Иван Иванович, нам нечего сказать и добавить. Печально вы глядите на человеческое племя. Мне искренне жалко вас, - вынес свой пессимистический приговор Евгений.
        - Иван Иванович, ну, вы даете! Сами вы не такой же, что ли, как и мы, это самое, как его..., - стала Аня подбирать нужное слово.
        - Homo habilis, - подсказал Захар.
        - Точно.
         - Анька, вот ты точно человек прямоходящий, - ехидно обозвал ее Руслан и вся группа шумно засмеялась.
        - Я сказал это специально для того, чтобы вы задумались над тем, что можно ли быть человеком автоматически, без всякого усилия над собой.
        - Конечно, нет. Мы отлично поняли вас Иван Иванович, - поддержал учителя Евгений.
        - Говори только за одного себя, - не согласился с ним Захар. -. Вправе ли ы отказывать другим в том, что считаем своим достоянием. Ведь вы, Иван Иванович, потому говорите, что люди не являются разумными существами, что самого себя считаете сверхразумным.
        - Неужели, Захар, ты думаешь, что разумный и тем более, как ты говоришь, сверхразумный человек может учить такой глупости? Чего бы я стоил, как философ, если бы гоголем ходил перед вами и хвалился своим умом, Это предположение говорит только о том, как мало вы цените меня, приписывая мне свои глупости.
        - Но вы же сами сказали.
        - Что сказал? Я сказал то, что человеку неимоверно трудно быть в мысли и тем более в жизни таким, каким он хочет быть, но только кажется таким на словах.
        - В итоге по-вашему и я же оказался в дураках, - саркастически заявил Захар.
        - Такой же логике придерживаются многие исследователи внеземных разумных существ, представляя их «зелеными человечками», жуками, тараканами, пауками, муравьями, пчелами, мухами и даже кошками и собаками. То есть, они видят их в виде тех, с кем контактируют в обычной, повседневной жизни в быту.
        - Иван Иванович, вы говорите, да не заговаривайтесь, - посоветовала учителю Аня. – Где вы видели в быту зеленых человечков?! Они приходят на ум только сумасшедшим.
        - Как быть с барабашками, я вас спрашиваю? Зеленые человечки – это младшие братья фольклорных персонажей. Неистощима народная фантазия. Только если барабашка или полтергейст – невидимый хозяин дома, то зеленые человечки – хозяева космоса. Или возьмите тех же самых «рептилоидов», о которых поют речитативом рэперы Грувитона в песне «Инопланетяне среди нас».
        - Как, Иван Иванович, вы слушаете такое…? – хором спросили его ученики.
        - Я просто набрал в адресной строке фразу «Инопланетяне среди нас» и интернет выдал мне эту песню. Конечно, было бы глупо думать, что инопланетяне слушают рэп. В таком случае, о чем это говорит? О том, что все сказки об инопланетянах земного происхождения и есть результат работы коллективного бессознательного человечества или той его части, которая сталкивается с явлениями неведомого.
        - Того, что нельзя увидеть? – предположила Зина, которая отсутствовала на первом семинаре.
        - Но можно представить. Не подумать, а представить. Но можно ли представить непредставимое? Может быть внеземной разум как раз относится к этой сфере непредставимого? Если это так, то его следует не представлять, а осмыслять и понимать, что есть и такое в мире, во вселенной. То есть, есть то, о чем можно только подумать. О чем можно только подумать? Об идеальном, о разумном в собственном смысле слова.
        Вы можете быть правы относительно тех людей, которые договариваются до того, что принимают зеленых человечков за таких же реальных существ, как и обычных людей. Безумие заключается в признании необычного, чудесного за обычное, закономерное. Вот тогда обычное кажется необычным, когда необычное принимается за обычное явление. В таком случае человек и теряет рассудок, он перестает отличать иллюзию от действительности, путает берега, то, что лежит по сю, по эту сторону с тем, что находится за гранью, «за кадром», с потусторонним. Результатом такого смешения и являются сказочные, фантастические персонажи, вроде пресловутых инопланетян. Вопрос заключается не в том, что есть ли они в действительности, - конечно, есть, а в том, что их человеческое представление, разумеется, никоим образом не совпадает с их настоящим видом. Может быть, они, вообще, существуют без вида, не имеют видимого нами образа, являются бесформенными в материальном смысле слова.
        В результате мы имеем дело не с самими инопланетянами, а со своими страхами, с человеческими фобиями. Одним из примеров такой фобии и является теория «темного леса» в яркой упаковке хорошо продаваемого фантастического бестселлера китайского образца. В лице этого самого Ли Цысиня мы видим человека, который заставил работать читательский интерес на себя, раздув «мыльный пузырь» человеческого страха перед неведомым. Но я такого рода глупостями не занимаюсь. У меня еще есть совесть, чтобы не тешить всякими глупыми сказками наивное, «несчастное сознание» взрослых детей. Темный лес – это явление незрелой человеческой психологии, а не космоса, правда, достигшее космических масштабов, эдакий феномен гиперболы желания невозможного. Феномен внеземного разума многое говорит не о чужих, а о нас с вами, о контакте с тем, что ближе всего нам самим, с нашим Я, неведомым для нас. Его мы принимаем в качестве внеземного разума. И правильно делаем, ибо он явно неземного происхождения, то есть, является не локальным, а универсальным образованием.
        - Интересно говорите. Заслушаться можно, - сладким голосом поблагодарила учителя староста.
        - Иван Иванович, вы не слушайте ее. Она хочет получить отличный балл, -  усмешкой предупредил Захар. 
        - О чем вы говорите? Я толкую вам о природе превратного ума человека, который все вывернет наизнанку, лишь бы получить бонус в жизни, а вы все еще выясняете отношения. Неужели они и есть главное содержание вашей жизни? Чтобы понять каким перевернутым образом устроен наш ум, мне приходится отправляться во «вторую навигацию», делать «вывих ума».
        - Вот поэтому люди и сходят с ума от философии, - умозаключил Евгений.
        - Нет, люди сходят с ума не от философии, который компенсирует их умственную недостаточность, но от того, как они живут, а живут они в разногласии со своей сутью, человечностью. Человечность – это наша форма разумности, которой мы ограничены. Выход из нее чреват потерей рассудка. Философия балансирует на грани, предупреждая об опасности выхода за границу, которую очертили людям.
        - Черти?
        - Что?
        - Кто очертил? Черти? – спросил Дмитрий.
        - Дима, когда ты, наконец, поймешь, что философия – это не маски-шоу.
        - Иван Иванович, это Дима так готовится к завтрашнему stand up;у.
        - Ребята, оставьте чертей за чертой философии. Философия – свет, черти – тьма.  Эту черту очертили мы, чтобы определиться в том, что мы не черти. Черт вас не возьми.
         - Учитель, как вы думаете должны разумные существа вступить с нами в контакт? – спросил Петр, посмотрев Ивану Ивановичу прямо в глаза.
        - Если невозможен радиоконтакт или оптический контакт по причине несовершенства нашей аппаратуры или того, что мы не так и не там слушаем и смотрим, то он возможен только, если они прилетят к нам..
        Ну, хорошо, они прилетели. И как, и с кем будут устанавливать контакт. Это зависит от того, какие они. Взять, для примера, идею Лема, которую он изложил в своем последнем романе «Фиаско». В нем инопланетяне представлены в нечеловеческом, не гуманоидном виде. Правда, не они, а мы, земляне, полетели к ним. И кого мы нашли там?  Тех, кто комплексует, стыдится себя под нашим требовательным взглядом. Но чтобы стыдиться своего вида, надо уже обладать человеческим предпочтением, быть человеком. Иначе не поймешь людей, их реакцию на свой вид и характер. Вот в этом Лем не прав, противоречит сам себе.
        Я вполне допускаю, что инопланетные или еще какие разумные существа, а только такие существа могут совершать межзвездные полеты, если судить о тенденции развития человеческой техники и полагать такое развитие естественным для разумных существ, уже наблюдают или приступили к наблюдению за нами. Оговорюсь, то, что мы не можем на расстоянии установить контакт с ними, не означает того, что они не могут сделать это сами, если опередили нас в своем развитии. Только если они опередили нас в развитии, то зачем им нужно устанавливать контакт с нами? Из альтруистических соображений? Или из компенсации чувства одиночества во вселенной? Второй фактор не мене важен, чем первый, если не более. В качестве примера я беру самого себя как социальное существо. Порой бывает так горько от сознания, что находясь среди множества людей, чувствуешь себя одиноким, отчужденным от них и даже от самого себя. Казалось бы, они такие же, как и ты, но они не понимают тебя, и, главное, не хотят этого понимания, - им все равно, - понимают они тебя или нет.    
        - И не говорите, Иван Иванович. В этом вы абсолютно правы, - поддержал учителя Евгений.
        - Хорошо, уж то, что ты понимаешь меня.
        - Не он один, - почти хором студенты. уверили его.
        - Ну, хорошо, что хоть мы установили контакт друг с другом. Согласитесь, что это бывает редко. Что тогда говорить об установлении контакта с теми, кто не похож на нас или тем более, если они не имеют вида.
        - Как это так: не имеют вида? – спросила с огорчением Аня.
        - Вот так, просто не имеют… телесного вида, являются безвидными. Зачем тогда путешествовать по материальному космосу, если они, например, не материальные, а идеальные существа. Неужели в таком случае у них будет такая же линия развития, как и у нас? зачем им развивать технику сигнализации о своем присутствии в мире и межзвездного перелета. Где они живут или существуют?
        - В другом измерении? – предложил Евгений свой вариант объяснения.
        - И как вы это можете истолковать? Зачем существовать в идеальном виде в материальном мире?
        - Но ведь существуют ангелы, бог, боги в идеальном виде? – спросил в задумчивости Руслан.
        - Или они существуют в нашем сознании, которое не материально, а идеально? - переспросил вдруг Иван Иванович. – Действительно, почему бы нет?
        - Как, Иван Иванович, вы хотите сказать, что бог – это плод нашего больного воображения? – глумливо спросил Дмитрий.
        - Почему обязательно больного? Такого, какое у нас есть. Почему идеальным существам не существовать в идеальном измерении? Ведь именно сознание имеет такое измерение. Кстати, так проще устанавливать контакт с такого рода существами.
        - Но в таком случае, не являются ли они созданиями нашей фантазии? - спросила Дарья, усомнившись в этом.
        - Пусть так. Пускай они плод нашей фантазии. Что в этом плохого?
        - Но тогда они иллюзорны. И мы таким образом не решаем проблему нашего одиночества в материальной вселенной, - резонно заметил Евгений.         
       - В ваше время пародистов уже иллюзорны сами человеческие состояния. Это уже не они, а их смешные симуляции.
       И вот что я думаю: не являются ли образы фантастики не только плодом человеческой фантазии, но и результатом влияния на нее внеземной разумной силы?  Не инспирированы ли эти образы этими самыми инопланетянами, которых мы в прошлом считали духами, в которых мы говорили.
        Но мы ли творили или они сами нам подсказывали то, что думали? Мне интересно: они тоже думали или уже знали реально то, что или о чем мы только могли подумать? Такое предположение я называю "аргументом от инспирации" в качестве контраргумента аргументации теории "темного леса".
        - Мягко говоря, странное предположение. Неужели авторы произведений сочиняют своих героев под диктовку муз, которые, в конечном счете, и есть их создатели? – спросил Петр, сильно удивившись.
        - Бери больше и кидай дальше. Я, вообще, думаю, что мое Я, как и твое, совсем не мое и не твое, а наше, общее. Это общее уже как всеобщее и есть духовное Я, божественное. В нем мое и твое только чувство Я.
        Скажу честно, - завел свое волынку Иван Иванович, - я вам откровенно завидую, завидую тому, что у вас много времени на то, чтобы заниматься любимым делом. Я мечтал в детстве не о белом хлебе, - мое детство было уже не голодное, как у моих родителей, -  а о том, чтобы быть звездочетом, stargazer’ом, сидеть в горах и смотреть в небо в телескоп, составлять протокол наблюдения за траекторией движения звезды по законам небесной механики. Потом я прочитал у Альберта Эйнштейна, что он таким образом отдыхал от семейных дрязг и выяснения отношений с начальством, коллегами и общественностью.
        И в самом деле, чем я занимаюсь на работе? Я краду у себя драгоценные часы общения с идеями. Но если я не буду с ними, с моими идеальными друзьями, говорить и узнавать что-то умное из этих бесед, то о чем мне говорить с вами? О ваших оценках? Увольте.
        - Нет, Иван Иванович, не говорите с нами о наших оценках, - попросила его Аня.
        - Щас, - изрек Дмитрий. – Ради чего тогда мы явились сюда?!
        - Вот видите! И он не одинок, - таковы многие преподаватели и доморощенное начальство. – Впрочем, о чем это я? Все о том же, а хотелось бы поговорить о вечном. Но разве вы дадите мне возможность поговорить о нем? Взять ту же религию, которая приватизировала разговоры о вечном.
        - Теперь достанется и попам, - шепотом поделился Петр своей уверенностью с соседкой Ириной.
        - Не скажи, - возразила соседка и попросила его не мешать слушать.
        - Они присвоили себе наследие тех, кто пришел и ушел, истолковав их слова на свой лад.
        - А, вы, на свой, - предупредил его Дмитрий.
        - Дмитрий, не мешай мне говорить. Или тебе есть, что сказать по существу вопроса?
        - Куда мне!
        - Тогда не кудахтай.
        - Куд-куда?
        - Туда-туда, куда ты понял, - сказал, усмехнувшись, Руслан.
        - Ребята, вы сбили меня с мысли. Так вот. Религия начинается с любой точки прямой, остановки в пути, которая становится привилегированной точкой зрения как пункта отправления, истока веры, откровения. Куда же ведет путь? Туда же, откуда начинается, но это неведомо идущему. Правда, он может догадаться. Однако это уже не религия, а мистика. В религии главное вера. Верпа во что? В то, что признается безусловным. Для чего? Разумеется, для веры. Но что является безусловным для веры? Естественно, она сама. Именно она возводится в догму как бесспорное утверждение, с точки зрения которого все можно оспорить в качестве ереси, уклонения от догмы.
        Причем это утверждение веры раскрывается в целое откровение, данное от самого бога (богоданное) и вполне, достаточно доступное всем грамотным людям в букве веры. Священное писание принято понимать в таком смысле, что дух веры выражается в каждой букве, в каждом слове (логосе) писания.
        Своего рода только уже для учебного задания таким безусловным текстом для усвоения является учебник по фундаментальной науке. Только вместо утверждений веры в нем мы встречаем утверждения знания, проверенного на фактах. В отличие от теологов, ученые не принимают на веру сказы (сказания) авторитетов веры, но доверяют фактам, на которых проверяют истинность выводов из правил вычисления и рассуждения. Правда, сами эти правила основываются на данностях уже не чувств, а ума как аксиомах и постулатах – самоочевидных положениях (тез-ис-ах) ума.  Что это за данности такие? Это то, что необходимо уму в качестве предела мысли, но не того, чем она заканчивается, а с чего начинается. С чего же она начинается? С ментального нуля. Есть ноль для счета, есть ноль и для мысли. Что это за ноль? Не каша, не хаос (меон), а пустота (укон) в голове? Этой пустой для мысли и является вера. Там, где нет места, для мысли, остается место для веры.
        Я вот о чем думаю: там, где нет места для мысли, есть ли место для смысла? Наверное, есть, если смысл не то, что неясен, не определен, но скрыт, является сокровенным. Вот здесь есть место вере. Да, разумеется, те, кто приходил и ушел, - Будда и Иисус, - не запрещали думать своим последователям, что они снова не придут и не принесут с собой спасения. Зачем отказывать тем в том, на что они надеются и чего хотят? Этим живут до сих пор миллиарды их поклонников. Но разве вера в них является доказательством исполнимости такого желания? Конечно, нет. Возможно и иное понимание того, что они сделали, уже не религиозное, вероучительное, но философское, осмысленное.
        В чем заключалась миссия Будды и Иисуса? Не в том ли, чтобы люди узнали, что пункт назначения пути есть сам путь по жизни. Не имеет смысла ни то, что было, ни то, что будет, но только то, что есть. Именно оно и есть, все прочее уже исчезло и еще исчезнет.
        Бог, если он есть, а он не может не быть, иначе какой он бог, как можно просить помощи у того, кого нет, все понимает; он и человека поймет. Кто еще поможет человеку, если не бог. Но чем он может помочь. Как раз этим пониманием. Но для такого понимания следует быть человеком. Вот для чего бог стал Иисусом, явился в его виде сыном себя, чтобы оставаться богом. Что есть общего между богом и его сыном? Об этом говориться так в его книге: сын рожден от отца как дух от духа. Для них едино то, что они духи. То есть, их божественная сущность есть духовная сущность. Они являются не только в лице отца как творца и сына как спасителя, но и в качестве духа как утешителя. Таково религиозное толкование. Но каково философское толкование? Кто есть бог, и кто есть Иисус или Будда? 
        Если не верить, но думать о боге, то он есть. Что собственно есть? Начало и конец. Он начало и конец всего. Значит ему самому нет начала и конца. Он есть во всем как начало, творец и конец, спаситель. Спаситель от чего? От конца. И все есть в нем как то, что следует от начала до конца. Связь между началом и концом есть середина или мера, разум, логос. С кем он прямо связан? С тем, кого зовут Иисусом или Буддой. Иисус есть логос. Он слово бога как духа. Буквально бог есть Иисус. Кто же Будда? Это тот, кто осознал, стал светом от света знания. Он не только отражает, рефлектирует, но и излучает знание, то есть, мыслит. Мыслящий излучает, знающий отражает. Таково философское кредо.
        - Но как все сказанное вами связано с «темным лесом»?
        - Кабы я был царем, то сказал бы вам, чтобы вы «шли лесом». Но я учитель, а не царь. Поэтому я скажу идите по просеке на поляну, где берет начало живая вода.
        - Иван Иванович, вы советуете нам идти задом наперед по тропе к Хайдеггеру? – извратился Дмитрий.
        - Разве я виноват в том, что Хайдеггер рассказывал сказки? Я тоже люблю рассказывать сказки.
        - Это надо нам так понимать, что философия есть сказка? Сказка ложь, софизм, да в ней намек, смысл, урок. Урок философии – это урок лжи? – спросил Евгений, почесывая свой подбородок.
        - Нет, философский урок – это урок смысла, который заставляет задуматься. Вот если нет мысли, то остаются в сухом остатке только слова. Философия намекает, а не обманывает. Хайдеггер пытался намекать, его же пробуют обличать. Даже в темном лесу есть поляна света. Свет мысли дает живую воду знания, которую жаждем мы все. Но немногие способны выйти на свет, на эту поляну из лесной чащи, из тени наших страхов и страстей. Выходят только те, в ком есть зов разума, кто сумел прислушаться к его голосу, к логосу, в ком работает логика Я. Начинать следует с себя. Я поможет разобраться тебе в сложной диалектике души.
        - Ага, я не я и корова не моя, - заметил недоверчивый Руслан, теряясь в своих сомнениях.
        - Как ты хотел. Мы должны «пройти свою осанну», как говорил Федор Михайлович, выстрадать на своей шкуре истину. Другого пути нет для человека. Человек – существо страдательное и сострадательное, все понимает через душу. Зачем нам нужны вот эти инопланетяне? Шли бы они своим «темным лесом». Но нет мы ищем их, слушаем космос и ждем, когда они ответят нам. Нам одиноко в мире. Мы одни, пусть с душой, но все же разумной. У других то наших земляков души неразумные.
        - Вы кого имеете в виду? – с напряжением спросила староста.
        - Не торопись, Даша, кого имеет в виду, того и, это самое, введет в курс дела, - посоветовал, ухмыляясь Дмитрий.
        - Но как же так? Как можно ввести в курс дела тех, кто не разумеет?
        - Через это «имею ввиду» даже неразумные вразумятся. Неопытная ты еще, Дарья
        - Ты это, шалапутный, на что намекаешь?
        - Ну, хватит, Дмитрий, зубоскалить. Я упомянул неразумных существ для того, чтобы мы знали самих себя, занимались самопознанием. Ведь мы не какие-то там кошки и собаки.
        - Иван Иванович, вы что-то имеете против наших младших сих? – спросила исподлобья Аня.
        - Началось, пошла шуметь губерния, - откликнулся Евгений.
        - Вижу, что вам дорога зеленая повестка. Но я не об этом. Предмет нашего внимания мы сами. Для чего нам нужны пришельцы? Неужели для них? Нет, конечно. Для нас самих. Они могут послужить нам отличным поводом взглянуть со стороны на самих себя. Если они есть, то они не могут не иметь такой же интерес и к нам. И кто знает, нет ли их давно уже среди нас.
        - Среди нас? – хором затянули учащиеся.
        - И среди нас тоже. Кто вас знает!
        - Может быть, это вы пришелец, который выдает себя за человека? – вдруг вскричал Петр и с подозрением посмотрел на Ивана Ивановича.
        - Может быть. Откуда я знаю. Но помню, что с утра был Иваном Ивановичем Петровым, вашим учителем философии.
        - Как интересно. Наш учитель – инопланетянин, - заявила Аня, хлопая на него своими большими, как тарелки, глазами (Ивану Ивановичу, даже показалось, уж не летающие это тарелки, до того они были огромные), но потом махнула рукой и сказала, - вы нас разыгрываете.
        - Кто знает, кто знает. Может быть. Есть много на свете, мой друг Аня, чего и не снилось нашим мудрецам. Никто еще не доказал того, что мы не прилетели сюда откуда-то еще.
        -  Так вы, Иван Иванович, верите в идею палеоконтакта? – спросил Петр, качая в сомнении головой.
        - Что за штука такая? – спросила Даша.
        - Да, это контакт с пришельцами в прошлом, - пренебрежительно ответил Дмитрий.
        -  Понятно, умник, – с обидой протянула староста и больно ткнула в бок соседа, чтобы он не заносился, 
        - О чем вы там шепчетесь? Не сбивайте меня с толку. Итак, что я хотел сказать… да, как же быть с темой сегодняшнего занятия?
       - Да, ну, ее в корягу, - вскричал Евгений, - когда такое творится.
        - Думаешь? Как знаете, не мне сдавать экзамен. Кстати, что творится то?
         - Как это «что»? Контакт.
         - Ну, хорошо. Но у нас занятие, а посему давайте определимся с сущностью контакта. У кого какие мнения, суждения?
        - Иван Иванович, ну я н знаю. Вы можете быть хоть когда-нибудь человеком, а не преподом, без обычного для вас занудства? – поинтересовался почти всегда молчавший Богдан.
        - Как ты, грубиян неотесанный, можешь так говорить Ивану Ивановичу?! Он и так нас не достает, как другие учителя своими теоремами, - вступилась Анна за своего учителя.
        - Уже хорошо, что Богдан сам отреагировал, - замети Иван Иванович.  – Кто скажет?
        - Сущность контакта с братьями по разуму заключается в том, что мы уже готовы к общению. Общение уж само по себе есть ценность, тем более, с теми, кто сошел с мертвой точки и отправился в путь. Не нам чета. Но готовы ли мы? За себя могу сказать, что я готов. Но вот другие? Я очень сомневаюсь, - высказался Петр.
        - Может проголосуем? – с ухмылкой предложил Руслан.
        - Хватит паясничать, - отрезала староста. 
        - И как вы собираетесь контактировать с пришельцами, если друг с другом не можете договориться? – спросил с улыбкой Иван Иванович.
        - Иван Иванович, вы действительно думаете, что нам рано? – огорчился Евгений.
        - Кому рано, а кому и поздно. Нет еще между людьми согласия и единодушия. Без них контакт опасен. Я думаю, пришельцы подождут, пока мы не повзрослеем.
        - Опять эти сказки стариков, что мы молодые, - обиделся Дмитрий на учителя.
        - О том же говорю и я. Старикам поздно, а молодым – рано.
        - Кому же в самый раз? – спросила студентка из ЦАР по имени «Тереза».
        - Тому, в ком еще осталась капля человечности.
        - Не знаю. Во всяком случае, во мне ее как раз не хватает. Учтите, мы уже прошли, бездарно пропустили время, когда было открыто для нас «окно контакта». И теперь пришло время нашей эксплуатации, - печально признался Иван Иванович.
        - Вы реально так думаете? – поинтересовался Евгений.
        - Вот Евгений меня понимает. И поэтому не все еще потеряно. В крайнем случае, не для всех. Не все еще симулируют то, что они люди, - в нерешительности признался учитель своим ученикам.
        - Даже так? – спросил учителя Руслан и посмотрел в упор на него.
        Иван Иванович выдержал пристальный взгляд собеседника и переспросил его: «Вас что-то не устраивает в моем ответе»?
        Тот прямо не ответит, только уточнил, какую эксплуатацию учитель имеет в виду.
        - Почему бы не предположить, что нас используют в том же самом качестве, в каком используют люди камень для строительства.
        - Иван Иванович, вы говорите загадками. Я, например, ничего не понял, - подал голос Богдан. – Что за камень?
        - Не философский ли это камень? – предположил Захар.
        - Это очень сложный вопрос: «Что такое философский камень»? Попробую ответить на него и связать его с проблемой контакта с внеземным разумом. Что есть в философии от камня? Его твердость, плотность, препятствующая проникновению. Так и философия трудна для проникновения. Но если ты проник в философию, то познал, что такое проникновенность, проницательность. Это проницательность в познании, Insight, рациональная или интеллектуальная интуиция, интуиция ума. Это такое состояние ума, которое появляется в медитации, в размышлении. Основой размышления или медитации, его корнем, ядром и является проницательность, мгновенное понимание, в котором отсутствует трансцендентность и все имманентно всему, нет потусторонности предмета мысли, обычной для рассудочной деятельности. Поэтому приходится понимать предмет отстраненно от него самого абстрактно, в его понятии. Это понятие следует правильно прикладывать к предмету, пристраивать к нему в качестве строящихся лесов, чтобы собрать его в своем уме.
         Благодаря же интуиции ума ты прямо проникаешь в суть, в сущность сущего, овладеваешь им полностью для понимания, становишься им, его Я, не теряя самого себя в нем. Ты, как если бы, являешься его Я. В этом смысле он нуждается в тебе, для того, чтобы стать субъектом, а не только быть объектом твоего внимания, твоей интенции.
        Это состояние ума иное, чем состояние чувства и воли, веры, надежды и любви. Обыкновенно мы понимаем любовь как чувство, а это любовь как ум, как разум.
        Для примера я вспоминаю сравнение, которое встретил в музыкальной критике, которая назвала музыку рок-ансамбля “Uriah Heep” «тяжелой опереттой». Я могу назвать такую любовь, интеллектуальную любовь «жесткой любовью» или «крепкой любовью». Есть крепкое здоровье и есть крепкая любовь, крепленая любовь, обогащенная разумом. Она перебродила им, трансформировалась в идеальную любовь, в любовь-идею, идею любви. Чувство стало разумом, бесконечной, универсальной чувствительностью. Чувство стало сверхчувственностью. Только не следует путать интеллектуальную проницательность с магической экстрасенсорикой, с телепатией. Обычное истолкование этого понятия сводит разум к чувству, а моя интерпретация возводит чувство в разум, вразумляет его, а это совсем не одно и то же. В интеллектуальной интуиции нет никакой передачи мыслей на расстоянии, но есть единомыслие с тем, кто размышляет. Однако для этого единомыслия следует тоже уметь так думать, медитировать. Вот такого рода медитация и может послужить ключом, сигналом для возможности установления контакта с мыслящими существами.
        Такого рода понимание или единомыслие имеет место, когда мы посредством текста проникаем в мысли автора.
        - Это понятно. Но как без текста проникнуть в его мысли? – спросил Евгений.
        - Ишь чего захотел! Это доступно только богу, лишь универсальному духу. Не может быть такой техники. Психотехника сразу же сведет разум к чувству, подменит его самим собой. Ты поймешь, но не то, что нужно, не проникнешь в сам ум другого, а навяжешь ему свое представление. Интеллектуальная проницательность возможна только через самого себя, через свое Я. Углубившись без остатка в свое Я, ты можешь выйти не на другое Я, а на Я другого, то есть, зайдешь в него с другой стороны.
        - И как в него зайти? – заинтересовалась Аня.
        - Заходи сзади, - посоветовал Захар.
        - Фу, ты, черт, - воскликнула Аня и хлопнула того свернутой газетой.
        - Вот так всегда:
        - Ты не прав. Здесь действует другое правило: откройся и тебе откроется.
        - Что-то еще никому не открылось. Где они? Ау-ау! – усомнился Захар.
        - Может быть, они уже давно здесь, но мы не догадываемся о их присутствии? – предположил Петр.
        - Может быть. Но тогда мы еще не доросли до их единомыслия. Мы даже еще не доросли до нашего единомыслия. Между тем совсем перестали понимать друг друга. Только симулируем такого рода понимание. До конца, сполна не изучив собственный интеллект, уже пытаемся заменить его искусственным.
        - Иван Иванович, вы говорите спорные вещи. Возьмите себя. Вы сами говорили, что проработали учителем больше двадцати лет. Неужели вы не научились за все эти годы учить таких, как мы, и, наконец, понимать нас и своих коллег? – резонно спросил Захар.
        - Вот именно, Захар. Мне понятна твоя претензия. Вы пришли в университет за ответами. Мы, учителя, рассказываем вам, что знаем, и затем закрепляем в вашем сознании проверкой то, что сообщили, чтобы полученные вами знания были с вами. Между тем я мучаю вас вопросами, на которые сам не могу найти верные ответы. Зачем вам это надо? Вы пришли сюда не для того, чтобы искать то, что не знает учитель, но взять у него готовые знания по предмету, чтобы стать специалистом предметного знания. Как можно понять то, что не знаешь? Как можно учить, не уча?
        - Вот видите, вы сами знаете, что ничему практическому нас не учите. Вы даже не учите нас тому, как быть человеком. Практически не учите тому, как быть теоретиком. Только говорите какими-то абстракциями. Если вы занимаетесь абстрактной наукой, учите абстракциям, учите тому, как быть абстрактным человеком, абстрактным гуманистом, то почему даже абстрактно вы не получаете достойную зарплату? Разве имеют право учить подрастающее поколение за счет государства те, кто сам не сделал карьеру на своем служебном месте? Какой они подают нам пример? 
        - Да, у тебя целое обвинение, товарища Захар. Ты сам имеешь право так говорить? – возмутился Петр наглости своего сокурсника.
        - Пускай говорит. У нас свобода мнения, - поддержал претензию своего приятеля Руслан.
       - Ближе к делу – ближе к телу. Да, ребята, плохо я учил вас абстракциям, как говорит Захар, раз вы мыслите «чисто конкретно». Если я правильно понял тебя, Захар, то тебе жалко меня потому, что я не научил вас, не научил никого, включая себя, тому как из абстракций получать конкретные результаты, зарабатывать на них. Вот тогда я стал бы популярным, авторитетом в своей абстрактной области и пользовался бы любовью своих учеников и уважением своих коллег, которые часто ссылались бы на меня и сделали бы мне высокий рейтинг по индексу Хирша. Правильно?
        - Верно, - коротко ответил Захар.
        - Но я не такой человек. Я учу вас не зарабатывать трудом деньги, вкладывая меньше и извлекая больше. Я не накопитель капитала знания. Я такой, какой есть. Горбатого могила исправит. Меня волнует мысль и интересует сам смысл, само понимание, а не привходящая польза от него. И в этом деле нет не только готовых ответов, но и готовых вопросов. Скажу больше: в нем нет и готового человека. Он только приготовился быть им. Вот это приготовление дорогого стоит. Такое приготовление я называю «медитация». Нельзя заранее знать То, что тебя ждет в медитации. Она уже другое состояние не только мысли, но и бытия, бытия в мысли.
        - Нет, вы не правильно меня поняли. Вы сделали неверное вложение. Вы не удовлетворяете его критерию. Вкладывая себя в неведомое, не получишь ведомое. Следует знать, во что ты вкладываешь себя.
        - Вы знаете себя? – удивился Иван Иванович.
        - Я знаю, что мне надо, - убежденно ответил Захар.
        - Что же?
         - Признание. Популярность. Достаток. Мне мало необходимого. Я родился не для одного выживания.
         - Ваша жизненная перспектива понятна. И понятна потому, что в ней нет ничего необычного. Популярно как раз обычное, особенно, когда его много.
        - Так говорят только те, у кого всего мало.
         - Но не является ли это все и само стремление к нему несбыточным, неведомым, так нелюбимым вами?
        - Одни слова.
        - Почему же? И мысли тоже.
        - Что вам ваши мысли? Кто еще знает о них?
        - Неужели тебе, Захар, так важна яркая упаковка?
        - Без нее не станешь популярным, авторитетным.
        - Ты стал заниматься мышлением ради того, чтобы стать властителем чужих умов?
        - Не вижу ничего плохого в том, чтобы быть, таким, как, например, Маркс, властителем дум. И польза немалая.
        - Вольному воля. Но мне по сердцу своя дума о том, что касается всех нас.
        - Между тем вы навязываете нам свою мысль. Чем же вы отличаетесь от властителей дум, которых обличаете?
        - У меня и мысли нет о том, чтобы заниматься обличением кого бы то ни было. Я только пытаюсь поделиться с вами и с читателями тем, что меня интересует. Может быть и вам, и им это будет интересно.
        - И чего вы добились своей дележкой? Кто читал ваши книги? Даже в нашем философском болоте никто не подозревает о вашем существовании.
        - Ты сам будешь читать мои книги, если я дам тебе ссылку на них?
        - Зачем? Мне вполне достаточно обязательного общения с вами на занятиях. Или вы утаиваете от нас свои гениальные мысли и делитесь ими со своим читателем? Он, вообще, существует? Где вы публикуетесь?
        - В интернете.
        - Где же ваша… разборчивость? Ведь вы не стесняясь называете его всемирной помойкой.
        - Вы, Захар, неточно меня цитируете. Вот видите, вы все же на меня ссылаетесь. Я говорю об интернете, что он является свалкой, где в одну кучу свалено знание вперемешку с информацией. Но там трудно найти живую мысль. Правда, если специально искать ее, то можно найти в библиотеке старинных книг. До нас, до наших дней мыслители уже не дожили. Доживают свой век и философские ученые. В рабочем состоянии остались одни научные философы.
        - Чем отличаются оные от философских ученых? Вообще, такая классификация специалистов по философии имеет хоть какой-либо философский смысл? – оживился Евгений.
        - Я использую свою типологию, чтобы лучше разобраться в состоянии нынешних философских умов, в том, в какой степени оно имеет еще философский характер. Философские ученые занимались философией как наукой. Да, они всегда оговаривались, что это особая наука – наука о конкретно-всеобщем. Ее особость заключается в том, что философский предмет всеобщий. Причем конкретным свой предмет делает сама философия, ведь только она способна иметь дело с ним. В философии конкретность имеет философский смысл – смысл мысли, которая конкретна в своей связи с мыслью же.
        Теперь же, как ты сказал, философские специалисты, заняты наукой как философией. Это и есть научные философы, которые считают мысли, то есть, обращаются  с ними так, как если бы они были вещами, измеряют их, имея в виду сам мир, который изучается наукой.
        Но не они составляют большинство корпуса философских работников. Им являются «ученые философы». Это те «философы», которых научили выдавать себя за философов. Кто это? Это остепененные преподаватели. Они заняты уже не комментарием мыслей философов, не подражанием им и не подсчетом этих мыслей, но их симуляцией. Именно они видят в философии уже не науку о всеобщем или науку вообще, общую науку, мировоззренческую науку, а идеологическую науку, так называемую «научную идеологию». Такая научная идеология и есть занятие властителей дум.
        Сама же философия в теме нашего обсуждения может присутствовать лишь в качестве инстанции вопроса о том, в чем заключается смысл контакта с разумом того, кто этим разумом не обладает или обладает в наименьшей степени. Любой разум является для нас нечеловеческим, потому что мы не разумны. Если бы мы были разумны, то такой проблемы просто не существовало бы для нас. В этом случае мы давно были бы на контакте с разумными существами.
        Если у тебя есть разум, то он целиком доступен тебе, без всяких там трансценденталий. Но если у тебя его нет, то возникает ложная идея непознаваемого, которое остается «за кадром» познания. Наш же так называемый «разум» способен только на чет и счет, расчет. Вот такой зачет. Захар же ограничивается только чесом.
        - Иван Иванович, не подводит ли вас этот самый разум, на который вы делаете ставку? Зачем абсолютизировать пусть даже разум? – вдруг спросил Евгений.
        - Узнаю в твоем вопросе невольного поклонника Льва Исааковича. Что мне сказать на твою претензию к разуму? На что еще мне надеяться? На иудео-христианскую веру? Но я человек мысли, а не знания, как ученый, и, тем более, веры того, кому больно думать и лень знать. Почему Шестов идет в крестовый поход на разум, на его упрямый закон? Потому что он всеобщий, но потому и противный самому себе. Общее просто, между тем все сложно. Трудно общему примириться со всем, заметить и признать в нем все. Все во всем хочет быть всем. Но в законе по необходимости оно только одно общее. Вот чего не может вытерпеть Шестов. Он не может принять умом того, чего не избежать, - смерти своего чада. И во имя его готов принять невозможное, которое, по его мнению, может дать только вера, которая просто не видит и не мыслит противоречия, потому что она не зрячая и не рассудительная.
        Меня же волнует то, что является разумным. Но я не все могу понять в нем. То, что я не понимаю, я не считаю неразумным. Тогда я понимаю неразумным существом самого себя. Условно то, что мне непонятно можно назвать внеземным разумом. Это понимание части, не знающей другой части целого, а потому им, целым, разумом, не являющейся. Но может ли быть таким целым разум, часть которого не знает другой части? Части ли они одного целого, разума? У меня невольно складывается такое ужасное впечатление, что я играю роль неведомо кого, не зная наперед сценария и не понимая того, чего ждут от меня недовольные моей неловкостью окружающие. Какой-то театр абсурда. Одна симуляция. И вот в этом театре абсурда теперь приходится жить. Имя ему: «цифровизация». Что это? Наша реакция на контакт с разумом? Или это последствие такого контакта? Ну, не сам же разум есть цифра! Может ли «это», что я не понимаю, не разумею в самом разуме признать разумным, принять в себя? Или оно отказывает ему в разуме, в себе, исключает из себя, уничтожает?
        Есть ли место живой мысли в том, что они называют разумом?
        - Кто это - они? – спросили ученики своего учителя.
        - Вы и вам подобные, - люди, коллеги, начальники! Вы для меня инопланетяне, а не пришельцы. Ныне отчуждение человека от человека, от самого себя, от здравого смысла дошло до своей последней черты, границы, за которой теряется различие между человеческим и нечеловеческим элементом. Вот и получается, что мы все являемся пришельцами неизвестно откуда и куда. Нет основания, грунта, к чему можно отослать себя. Мы заблудились в океане информации. Везде мигают цифры, в которых от требуют от нас отчета. Все стало цифрой, которую можно назвать чем угодно. И в ней и перед ней следует отчитаться, посчитать. Вы, все вокруг заставляете меня молиться на нее. Она – ваш бог. Мир обезумел. Это безумие самого разума или нашего представления того, что есть разумное? Вот, что значит оцифровать саму судьбу, подковать саму реальность, сделать ее подотчетной, иметь цифровое обеспечение. Бессмыслица какая-то. Чудовищное надувательство. Пародия на реальность. Люди, остановитесь, пока не поздно. Но они уже не могут: нет границы, нет разума в самом разуме, нет царя в голове. Поэтому невольно начинаешь чувствовать себя сумасшедшим. От этого безумия нельзя не сойти с ума тому, у кого он еще остался. Чувствуешь себя, как на экзамене, дураком, которого специально поставили в неловкое положение неопределенности, неведомого выбора и могут, что угодно, сделать с тобой за любое твое решение. И все почему? Потому что ты не знаешь, что именно требуют от тебя, оговариваясь, что сам догадайся. Одно предполагает другое, то третье, иному же нет конца. Абсолютизация предполагает абсолютный произвол, на который действительно остается за неимением понимания только молится. И в этом занятии на место абсолютно можно ставить, подставлять все, что угодно: бумагу, цифру и прочее. Невольно чувствуешь себя известным персонажем из кошмарного произведения Кафки.   И в самом деле, не остается ничего лучшего, чем наложить на себя руки.
        - Не переживайте вы так, Иван Иванович. Перемелется – мука будет, - стал успокаивать его Евгений.
        - Не мука, дорогой, а мука, даже прах. Вот какая «философия последней капли». Казалось бы, ты живешь, дышишь, кушаешь, отдыхаешь, облегчаешься для того, чтобы думать, чувствовать, творить, общаться. Ан, нет, все обстоит как раз наоборот. Наверное, перед смертью должна пройти полное обесценивание жизни, так сказать, ее «переоценка» вплоть до обнуления, чтобы можно было легко расстаться с ней. Вероятно, я последний из «могикан мысли». «Дикарь мысли». Дилетант.
        - Ну, зачем так прямо, - сказал входящий в аудиторию коллега Ивана Ивановича, Петр Петрович Сидоров, прервавший учителя философии на самом интересном месте. – Уже перемена.
        На этом коллективный поиск внеземного разума на занятии закончился, безнадежно запутавшись в своем начинании.

Глава третья. Неожиданная находка
        Только по дороге домой Ивану Ивановичу пришла  в голову простая, как аксиома, мысль о том, зачем так переживать то, что интересно только сумасшедшим? Но ведь ему именно эта тема интересна, - интересно то, что находится за горизонтом возможного для человека. Но почему как раз там, за горизонтом событий контакта с разумом, следует его искать?
        Потому что на горизонте событий разумного общения все понятно. С него видно все, что раскрывается перед ним. Ведь он является пределом, конечным пунктом остановки движения мысли. Мысль – это такой образ, каким существует идея в сознании человека, вернее, сознание существует в идее. Идея – это то, что находит свое воплощение в мысли. Что же находит себя в мысли, как не сам дух? У него не может не быть разумной, идеальной природы. Значит, сам разум как природа духа, его тело нам близко только в мысли.
        Сущностью мысли является идея, представленная мыслью в слове смыслом. Чем живет слово? Смыслом. Смысл от чего? От мысли. Что есть мысль? То, что есть в сознании. В нем есть то, что сознается. Что сознается? Существование в идее. Такое существование идеальное. Кто сознает? Человек. Как кто? Как Я. Я вечно? Да. А я? Нет. Но в качестве меня Я есть на время. Значит, я на время могу быть богом? Разумеется, но только в собственном сознании. В идее? Нет, в сознании. В идее я могу совершить подстановку бога. Но от этого не стану богом в жизни.
        Тут, на этом решающем пункте своего размышления, Иван Иванович остановился и встал как вкопанный на дороге домой. Вокруг шли люди. Но он не обращал на них никакого внимания, погрузившись с головой в свои потусторонние думы. Поток людей, встретив неожиданное препятствие в виде Ивана Ивановича на своем пути, недолго обтекал его со всех сторон, но взял да бесцеремонно оттеснил его на обочину дороги. Там ему и пришло в голову озарение в виде резонного разрешения проблемы того, как можно совершить подстановку такой постоянной, как бог, человеческой переменной в его формуле сознания. Как встать на место бога, если он есть бытие, а претендент на его место сущее среди сущих? Ведь в нем его реально существование не совпадает с сущностью. Но оно, если не совпадает, то, во всяком случае, совмещается как понятие в сознании как часть с целым. Он не может быть богом целиком, но на своем месте, то есть, в сознании. Но тогда его сознание будет отражать не реальность, а себя для себя в себе. Для другого он таким образом не будет богом, если только не овладеет его сознанием, став для него самосознанием.
        Но почему богу не сделать так, чтобы присвоение человеком верховной позиции места имело бы законное место в его сознании? Но зачем такая подстановка самому богу? В чем может заключаться ее смысл? В испытании человека? Но ему не дано быть богом. Уместнее было бы испытывать человека тем местом, которое ему соответствует, адекватно его сущности. Однако человеческая сущность никогда не совпадает с его существованием, ибо человеческое существование индивидуальное, а сущность общая. Только в человеческих отношениях к людям, в любви к ним человек может полагаться на такое совпадение. Но это возможно, когда, будучи самим собой, он явится другим.
        Сущность человека вечный идеал, между тем, как сам человек реально в жизни материал и подлежит в мире всем законом материальной действительности, которая указывает ему его место переменной во времени. Поэтому приобщиться к разуму он может на свой страх и риск соразмерно тому уровню развития, который достиг в борьбе за жизнь в царстве смертных. Даже на это время жизни он не может быть постоянно себе на уме, невольно вовлекаясь самим становлением бытия в борьбу со всем миром в лице хотя бы себе подобных за собственное существование и отвлекаясь от дум, праздных для выживания. В таком случае работа ума является чисто инструментальной, следуя правилу жизни в стесненных обстоятельствах: «голь на выдумки хитра». Откуда ему взять силы еще для того, чтобы думать, ставить себя на место другого? Даже если он готов не бороться с другими, они никоим образом не собираются отказываться от борьбы, собственно вражды ради иллюзорной для них цели единения в любви. 
        Отчуждение человека от другого человека и от самого себя замыкает его на собственном существовании, на личной экзистенции и не может не вызвать у него пессимистического умонастроения. Такого рода умонастроение сужает горизонт возможностей мысли, заставляет его усомниться в собственных силах ума, подталкивает его к решению неразрешимой проблемы личного бытия к смерти одним махом веры. Только поверь, уверуй в то, что тебе подсказывают верные люди – люди веры, - и появится надежда на вечную жизнь. В чем она заключается? В любви славить имя бога без конца. Другого выхода нет для слабого умом, дементального человека. Остается только уподобиться человеку, живущему сегодняшним днем. Так и получается, если будущее уже предопределено. Правда, ты его не знаешь, и поэтому делай, что хочешь. Так и живет большинство. Их можно понять, почему они так живут.   
        Иван Иванович обратил внимание, где находится, когда оказался только дома, в своем холостяцком угле. Это была съемная однокомнатная квартира в центре столицы, которую он снимал на льготных условиях благодаря щедрой помощи дальнего родственника. Тот долго терпел его, но и у него оно лопнуло, и он предложил Ивану Ивановичу найти в ближайшее время новый съемный угол ввиду того, что ему срочно понадобились деньги, которые можно выручить из продажи квартиры.
        Что делать, - придется уже сегодня ехать за город и в пригороде искать подходящее по зарплате жилье. В ворохе газет, которые он накупил в ближайшем продуктовом магазине, он, к счастью, нашел интересное объявление о съеме нужной ему квартиры в одном из пригородов на юго-востоке столицы. На днях он уже звонил арендодателю и договорился с ним о встрече на месте. Оставалось еще три часа до встречи, но наш герой не любил опаздывать, именно потому, что часто опаздывал. Поэтому он быстро, так сказать, «переобулся», чтобы оказаться на будущей квартире.
        Но тут ему позвонили на телефон. Голос на том конце, который он узнал, сообщил ему, что, к сожалению, он не имеет возможности встретится с ним. Однако это не имеет никакого значения. Ключи от квартиры лежат в почтовом ящике. Главное, ему следует воспользоваться услугами Яндекс Аренды, и сообщил, как это сделать.
        В тот же день Иван Иванович выбрался за город  ради знакомства с будущим жильем. Оно располагалось сравнительно недалеко от места его работы. Но все равно требовало значительного времени на поездку. Правда, арендная плата была на удивление скромной и вполне была ему по средствам. Поэтому он оказался доволен поездкой. К тому же жилье находилось в старом, но хорошо отремонтированном трехэтажном доме дореволюционной постройки, расположенном в конце тихой улицы на краю пригорода, к которому подступал смешанный лесной массив.
        В течении недели Иван Иванович переехал со своим экономным скарбом на новую квартиру, расположенную на третьем этаже в южном углу дома. Окна квартиры выходили как раз на стоявший рядом лес. За всю свою долгую жизнь он так и не накопил не то, что дорогого имущества, но даже личной библиотеки. И все потому, что жил один на одну зарплату преподавателя, пользуясь книгами сначала из публичной и научной библиотек, а потом из самого интернета. 
        Наконец устроившись на новом месте, Иван Иванович предался своим нехитрым развлечениям. Во-первых, он решил отоспаться. В каком веке он не праздновал Морфея. Каждый божий день и грешную ночь он холил свою мысль. Вот почему она настырная не давала ни минуты ему покоя, - все лезла ему в его несчастную голову. Она буквально распухла от отвлеченных мыслей, была забита возвышенными идеями. Плотность мысли не оставляла ему места для ложного шага. Единственным утешением его было то, что он жил не по правилам, чтобы быть правильным человеком, но по понятиям для того, чтобы отдавать себе отчет в том, что он думает о том же самом также, как всегда. Но во всем нужна мера, в том числе и в мысли. Он уже не помнил, когда именно спал столько, сколько требует полноценный сон, так необходимый его смертельно уставшему организму.
        На этот раз проснувшись, Иван Иванович встал с постели со свежей головой, в которой не было ни одной мысли. Поэтому он не знал, что ему делать. Дело в том, что знание приходило к Ивану Ивановичу с мыслью о нем. Он даже думал, что мысль родилась раньше его самого. В этом он был последовательным картезианцем, признающим врожденность идей. Если говорить популярно, то Иван Иванович считал, что родился сравнительно недавно, тогда, когда осознал самого себя. Он рано потерял родителей и поэтому помнил, что они были у него как «голый факт». То, что они были, он помнил, но кто они были. он уже не знал. Его, круглую сироту, воспитывало государство не в одном детском доме. Он сбился со счета, считая в каких только не был детских домах. Порой его брали к себе приемные родители, но потом неведомо почему отдавали обратно на попечение государства. Сначала его мучил вопрос, почему эти люди не могли стать его мамой и папой, но потом он нашел спасительное объяснение в том, что он просто был не родным им, чужим ребенком. Так он понял очевидную, а потому горькую истину, что у человека может быть только одна мама и один папа. На этом он успокоился и уже не предъявлял к людям никаких претензий, довольствуясь необходимой помощью государства.
        Он хорошо учился в школе, но не любил ее. Ему мешал постоянный шум в детском доме и в школе. Поэтому он искал спасительного уединения, которое находил в тиши библиотеки. Там он пристрастился к чтению, а через чтение развил в себе способность воображения. Так он стал мечтателем, человеком себе на уме. Со временем он научился записывать свои мысли на бумаге и перешел в категорию записных мечтателей. Мечты помогали ему справиться с душевной пустотой вокруг. Шло время. Он поступил в университет, закончил его с отличием. Его оставили на кафедре. Он защитился и превратился в обычного преподавателя. Он разучился мечтать. Тому была причина. Она заключалась в том, что Иван Иванович не мыслил себя без мысли о самой мысли. Теперь она стала для него не мечтой, а самой реальностью.
        И вот, - о чудо! – она покинула его. Пусть на время, но это был нехороший симптом того, что ничего хорошего не ждет его впереди. С другой стороны, в этом был свой немалый плюс Пора было отдаться своим чувствам. Например, чувству прекрасного. Иван Иванович, махнув рукой, открыл нараспашку окно на лес и тут же ему как током ударил в нос натуральный, экологически чистый запах хвои. Прямо рядом с домом в подлеске стояли молодые сосны. Они слегка покачивались под порывами теплого летнего ветерка. Пришло лето. Оно еще не стало жарким. Иван Иванович любил это время. Оно ему нравилось тем, что учебный год подходил к концу и он в предвкушении отпуска начинал думать о том, как интересно проведет его, как только получит отпускные. Но тут, совсем некстати, Ивана Ивановича отвлек телефонный звонок от его радужных мыслей. Нет, любезный читатель, Петров никоим образом не был человеком радуги. Он был вполне обычным человеком традиционных взглядов. Просто его мысли были всех цветов радуги. Он различал их по свету. Теперь его мысль перестала быть просто мыслью и стала натуральным золотым солнечным цветом. Звук телефона вернул ему чувство самой мысли и все стало обычным, таким же, как всегда.
        Иван Иванович снял мобильник с этажерки, стоящей у окна и поднес к уху. Его ждал неприятный сюрприз. С ним держал связь хозяин квартиры.
        - Здравствуйте, Иван Иванович. Пожалуйста, если вас не затруднит, окажите любезность моему человеку. Он буквально на минуту заглянет к вам, чтобы взять одну важную вещь на антресолях. Хорошо? 
        - Здравствуйте, Сергей Александрович. Ну, конечно. Жду вашего человека.
        - Спасибо, - услышал в ответ Иван Иванович и следом пошли короткие гудки.
        «Ну, вот, всегда так. Прерывают мечты на самом интересном месте», - подумал про себя Иван Иванович, опасаясь сказать это вслух. Он в тревоге, неизвестно откуда взятой, оглянулся и стал осматривать помещение в поисках антресолей. Он нашел их в коридоре. Взял в комнате стул и поставил его в дверях под антресолями. Но он не успел влезть на стул, как зазвонил дверной звонок. Иван Иванович хорошо помнил, что закрывал дверь на ночь на ключ. Но дверь какой-то неведомой силой сама открылась и в нее вошел странного вида человек. То, что это был человек, было трудно догадаться. Но кто еще мог появиться у него на пороге, если его только что предупредили о том, что к нему придет человек от хозяина квартиры за вещью на антресолях. Перед Иваном Ивановичем стояло гладко выбритое существо с выпуклыми очками-велосипедами на крючковатом носу, завернутое в долгополый плащ неопределенного выцветшего цвета на босу ногу. Особенное внимание Ивана Ивановича привлекли матовые ноги, которые пришелец сразу накрыл углом плаща.
        - Вы что с неба свалились? – наобум спросил Иван Иванович странного незнакомца.
        - Прямо оттуда и опять туда. Вот только возьму у вас микродыру в сумке. Вам, Иван Иванович, обо мне уже звонили.
        - Кто звонил то?
        - Как это кто. У вас его зовут Демиургом.
        - Какой еще Демиург!? Мне звонил Сергей Александрович про антресоли.
        - Ну, да, он именно, Сергей Александрович.
        - Причем же тут Демиург?
        - Ай, простите меня за мой русский. Видите ли, я не здешний и не все правильно понимаю и говорю. Знаете, я слышал, что у вас, в России, его, как это… да, кажется так, - кличут, именуют «Демиург».
        - Кто это?
        - Ну, вы же знаете. На то вы и ученый.
        - Вообще-то, демиург – это создатель видимого мира.
        - Еще скажите, что он бог евреев, правитель срединного мира между высшим миром бога и низшим миром сатаны.
        - Что за чепуха такая, - возмутился от леденящего страха Иван Иванович. Его загадочный посетитель реально внушал ему беспричинный страх.
        - И я о том же, - согласился с ним незнакомец и предложил, - может быть я зайду в квартиру, а то неудобно разговаривать на пороге. Знаете, соседи, да и вообще…          
        - Конечно, конечно, заходите, - опомнился Иван Иванович и, наконец, пригласил того в квартиру. Дверь за посетителем с грохотом захлопнулась, как если бы гроб упал прямо в могилу. На лестничной площадке стало так тихо и спокойно, как это бывает лишь на кладбище. 
        - Признайтесь, Иван Иванович, вы не хотели пускать меня к себе, в дом демиурга, ах, да, Сергея Александровича.
        Но тут, увидев стул, - кстати, его нельзя было не заметить еще с порога, - странный гость Ивана Ивановича воскликнул: «Вы и стул заблаговременно приготовили… Неужели, чтобы повесить меня к потолку? – спросил он неожиданно и неприятно рассмеялся скрипучим как потертое кресло глухим голосом. 
        - Ну, у вас и шутки! – только и мог что сказать Иван Иванович, ежась от неприязни от наглости пришельца.
        - Вот так всегда люди реагируют на мое появление. Вы не исключение. Да, я забыл представиться. Зовите меня Александром Сергеевичем.
        - Вы, что, отпрыск Сергея Александровича? 
        - Сказали тоже, отпрыск. Да, знаете, в некотором роде. Скажу вам честно, Иван Иванович, как другу по несчастью: я никогда в жизни не видел этого Сергея Александровича, - признался Александр Сергеевич и с интересом посмотрел в глаза Ивана Ивановича, наверное, для того, чтобы воочию увидеть, как он отреагирует на его слова. – И знаете почему?
        - Почему? – машинально повторил Иван Иванович.
        - Потому что его нельзя увидеть.
        - Как так? Он дух, что ли?
        - Ну, я не знаю. Что вы называете духом?
        - Бесплотное существо.
        - И где вы такое существо видели?
        - Вы сами сказали, что его нельзя увидеть.
        - Понятно.
        - Значит, ваш демиург не является существом, состоящим из вещества?
        - Не является.
         - Тогда как он может говорить со мной? Чем он говорит? Ведь язык как орган речи состоит из вещества.
         - Да, действительно на вашем языке трудно говорить невещественным языком. Возможно, он говорит с помощью такого существа, как вы, уже состоящий из плоти и крови. 
        - Или вы…
        - Это вряд ли.
        - Почему? 
        - В таком случае я был бы в курсе. Моя роль эпизодическая: я не голос, а ноги демиурга. Моя функция: взял и отдал. Я носитель вещей, а не информации. Можно вас попросить взять сумку на антресолях и передать мне?
        - Пожалуйста, - ответил Иван Иванович и влез на стул.
        Он заглянул на антресоли и действительно там увидел в самом углу сумку. Повернувшись к Александру Сергеевичу, он спросил того, как его фамилия, чтобы оттянуть время от контакта с сумкой.
        - Моя фамилия «Пушкин».
        Иван Иванович посмотрел с неподдельным удивлением на гостя.
        - Да-да, тот самый.
        - Вы хотите сказать…
        - Вот именно.
        - Но это, мягко говоря, странно.
        - Отчего же?
        - Да, от того, что такого быть не может.
        - Никогда не говорите никогда, иначе сбудется, как в этом случае.
        - Но вы совсем не похожи на Пушкина.
        - Понятное дело. Сколько лет прошло, как я покинул этот мир в мою минуту роковую. Вот я и испортился.
        - Уж сильно вы испортились, что стали совсем не похожи на себя.
        - Вот как неузнаваемо меняет человека тот свет.
        - Вы разыгрываете меня, - уверенно сказал Иван Иванович.
        - Зачем? Неужели вы считаете меня сумасшедшим?
        Иван Иванович счел нужным не провоцировать странного гостя и перевел разговор на сумку. Он просто подумал о том, что мир полон людей, которые перепутали его со своим сознанием. В результате такого ментального сальто-мортале они стали думать, что не сознание отражает мир, но, напротив, это мир отражает их сознание.
        - Вы сказали, что в сумке лежит микродыра. Что вы имели в виду?
        - Только то, что в ней есть дырка. Если ее вовремя не заткнуть, то она увеличится примерно до размеров Солнечной системы, и мы буквально попадем в нее, - спокойным тоном Александр Сергеевич сообщил невиданную новость. 
        - Каким образом дырка в сумке окажется размером больше Земли? Ну, ладно вы решили стать Пушкиным! Будь с вами, что будет. Но зачем трогать мир! Оставьте его в покое. Вы сами слышите себя? О чем вы говорите? – вскричал Иван Иванович, будучи уже не в силах остановить игру воображения безумного гостя.  От вынужденного бессилия он неосторожно брякнул: «Вот так люди сходят с ума»!   
        - И не говорите! Только посоветую приложить мокрое полотенце к голове. Так станет легче.
        - Что вы говорите!
        - Во видите! «Есть много чего на свете, мой дуг Горацио, чего не снилось нашим мудрецам». Так, кажется, говорит Шекспир устами Гамлета. Вы слывете мудрецом, но не знаете вполне очевидных вещей.
        - Я не мудрец, а только философ.
        - И я о том же. Разве есть разница?
        - Еще какая.
        - Ну, не знаю-не знаю.
        - Философ не мудрец, но только любитель мудрости. В ней он дилетант.
        - Ну, тогда почему вы считаете меня сумасшедшим? Вы, люди, многого еще не понимаете, элементарно не видите. Вот что вы, например, подумали, когда я сообщил вам, что дыра, зашитая в сумке, стала расширяться. Если сумку не отдать специалисту, специальному портному, то она станет реальной угрозой вашему миру.
        - Как дыра в сумке мот угрожать целому миру?
        - Как вы не понимаете, что мир уже не целый. В нем образовалась дырка, - вскричал Александр Сергеевич Пушкин и нервно стал мерять коридор широкими шагами.
        Опасаясь того, что странный посетитель может неосторожно наткнуться на стул, на котором он стоял, Иван Иванович быстро взял сумку, слез со стула и протянул ее ему. Тот нежно взял сумку и низко поклонился Ивану Ивановичу в знак благодарности. Потом аккуратно поставил ее на стул и, ловко схватив философа за руку, стал крепко жать и трясти своей рукой.
        - И где дырка? – спросил Иван Иванович гостя, когда тот устал трясти его руку.
        - Как это где? Она в сумке.
        - Кто? Дырка? Но я не вижу ее.
        - Странно было бы, если бы вы увидели ее. Она ведь в самой сумке. Хотите посмотреть?
        - И что я увижу?
       - Вы увидите, как мир исчезнет в ней,
        - Как я смогу это увидеть, если мир исчезнет?
        - Правильно опасаетесь. И вы исчезнете вместе с ним в ней, в этой дырке.
        - Ну, вы совсем меня запутали. То вы представляетесь Александром Сергеевичем Пушкиным, то угрожаете всем миру и мне лично исчезновением в дырке от сумки.
        - Не «от», а «в» сумке. Эта сумка, - сказал Александр Сергеевич Пушкин и указательным пальцем показал на нее, продолжая свое объяснение, - есть складка бытия.  Как только она раскроется, так вся превратится в дырку.
         - Далась вам эта сумка. Что за примитивный фрейдистский символ.
        - Однако, Иван Иванович. Это вы сказали, а не я. Что за пошлые намеки! Или вы озабочены? Кстати, если вам так неймется, я эту сумку могу превратить в симпатичную женщину. Хотите? – неожиданно предложил совсем облысевший Александр Сергеевич Пушкин и плотоядно улыбнулся так, что Иван Иванович невольно передернулся от отвращения.
         - Увольте меня от таких гадких предложений.
         - Как можно отказываться от такого соблазнительного предложения? Ну, Иван Иванович. Бросьте. Вы, наверное, еще тот проказник. Наш пострел везде поспел. То ли я. Как вспомню себя, - ай, да Пушкин, ай, да сукин сын, - так прямо дух захватывает. И почему вы до сих пор холостяк? Или потому, что философ, другой, так сказать, ориентации?   
        - Какой еще ориентации. Вы это о чем?
        - О ней, батенька, о ней самой, - об импотенции. Видно, в юности сильно увлекались этим делом, - сказал Пушкин и сделал неприличное движение. - Или вам ее оставить? Вспомните юность и займетесь, наконец, личной жизнью, а то лишь одна философия на уме. И в самом деле, когда захотите, откроете сумку, а она уже не сумка, а… смачная женщина. Устанете, надоест, возьмете ее в руки, и она тут же обернется опять в сумку.
        - Да, ну, вас, скажите тоже. Что я мальчик какой-то?!
        - Нет, к сожалению. Вы – не мальчик, а философ. Это уже диагноз. Такой клинический случай, перед которым мы, ваши братья по разуму, бессильны.
        - Как вы сказали? Братья по разуму? – спросил Иван Иванович сдувшимся голосом.
        - Ну да. Ведь вы же с ними жаждали увидеться и поговорить.
        - Вы отите сказать, что вы… это самое?
        - Да, я тот самый. Как заказывали. Или видом, умом не вышел?               
         - Вы хотите сказать, что в вашем лице я имею честь вступить в контакт с внеземным разумом? – спросил Иван Иванович, не веря своим ушам.
        - Да, не напрягайтесь, Иван Иванович, расслабьтесь. Зачем такой высокий стиль?!
       - Но зачем вам это… фиглярство с сумкой? Вы же не люди! Какой в нем смысл?
      - Мы путешественники по Вселенной вступаем в контакт с местной формой разумной жизни на том языке, которым она пользуется. Ваш язык идеально работает со смыслом. Наш же способ контакта, если его понимать вроде вашего языка, вполне обходится без такой категории, как смысл. Мы похожи друг на друга до такой степени, что никоим образом не отличаемся лично. Нам, вообще, трудно понять, что такое личное, личность. Для нас общее и есть индивидуальное.
         - Но личное не есть индивидуальное, - не согласился с мнением самозваного пришельца Петров.
        - Разве? Я достаточно побыл среди вас, чтобы это заметить. Но вам лучше знать. Впрочем, это не важно.
        - Напротив, это очень важно. Хотя бы для меня. Не все индивиды, имеющие индивидуальность, являются личностями. Личность – это не оригинальность человека, а его способ представления всеобщей, родовой сущности в отдельно взятом виде, образе. Образ индивидуален. Я сущностно всеобще. Лично же представление в своем образе. Индивидуальность своя, а вот личность н своя. Она не качество Я, а оно само в себе для себя. Личность в индивидуальности, в себе, в явлении, для общего, для сущности есть сама. Личность есть и сущее, и сущность.  Как сущее личность есть сама, как сущность – самость.
        - Значит, вы отличаете себя от других людей и даже от своих родителей?
        - Конечно. Разве может быть иначе? Только я не помню своих родителей. Они умерли, точнее, исчезли неизвестно где, оставив меня одного.
        - Так вы не знаете, где они похоронены?
        - Нет, не знаю. Я лаже не знаю, как их звать.
        - Так, может быть вы и не человек вовсе!
        - Как это? Но ведь я так похож на других людей.
        - Вы же только что говорили противное, - говорили то, что вы лично отличаетесь друг от друга.   
        С одной стороны, чтобы стать самим собой, вам следует воплотить все свои мечты, иначе вы будете самим собой только в мечтах, а не в реальной, для вас материальной жизни. Но с другой стороны, вы не можете быть таким, не полагаясь на помощь тех, от кого вы отличаетесь и с кем составляете человеческий род существ, к которому принадлежите.
        В итоге вы противоречите самому себе.
        - В нашем мире это противоречие и является двигателем, мотивом развития, осуществления каждого из нас.
        - Но не продуктивнее, результативнее, а потому разумнее ли осуществлять себя вместе как одно и то же целое?
        - Но как в таком случае развиваться, ведь развитие есть усложнение простого, его разделение на части, которые связаны друг с другом как части того же самого целого? И, главное, в жизни всему приходит конец, каждой части, которая может быть замещена иной частью следующей серии. Эти части есть вариации, варианты одного и того же инварианта Я, так сказать, малые, человеческие, смертные, множественные Я одного и того же большого, божественного, бессмертного, вечного, единого Я. Здесь та же самая аналоги, что и с обществом, которое одно, а в нем много людей. Они своим общением его и составляют, связывают. Так Я является связью между мной лично и другими людьми в качестве «Ты» как другого Я. Так у нас. Но как у вас? Неужели у вас часть есть целое. Однако если нет частей, есть ли целое, если оно есть связь? Как может быть связь без того, что она связывает, как может быть отношение без относящихся? Зачем это Я, если оно е является образом, парадигмой, идеей для своих повторений, которые не просто повторяют общее, точнее, всеобщее, но каждый раз на свой, соответствующий случаю, контексту манер, характер. Повторимы ли сами эти случаи Я? Повторимо само Я, а его случаи случайны или закономерны? Или лично только воплощение Я? Например, по нашей вере, таким личным воплощением бога является Иисус Христос. Поэтому его трудно отмыслить от бога. Как еще можно представить бога среди нас, нежели как Иисуса Христа? Он один из нас или один из бога? Является ли Иисус Христос через Адама от бога или он новый Адам, лучше прежнего, ветхого?
        - Мне трудно ответить на твои вопросы. Вы строите свои отношения с миром по аналогии, по творению, по рождению. Есть творец и есть его творение. Одно творение из себя, а другое творение не из себя. Так вот ваш Иисус есть творение из творца, а ваш праотец Адам есть творение из творения, точнее, из того остатка, что осталось от творения в самом акте творении. Вы от творения, а не от творца. Нас же никто не создавал. Мы есть от века. Кто мы есть? Никто в смысле творения во времени. Поэтому мы условно может быть представлены в вашем мире многого уже не в качестве, а в количестве одного и того же, единицы по счету обращения. В этом смысле ваше отличие друг от друга лишено для нас смысла. Нет личности, нет и страдания от смерти, нет желания жить вечно. Мы живем в мире без воплощения, без уподобления.
        - Разве может быть такой мир?
        - Конечно, может. Это тот же самый мир, что и ваш, только уже в иной интерпретации. Причем интерпретация не в уме, а в натуре. Натуральная интерпретация.
        - Значит, у вас нет идеального?
        - Как и материального тоже.
        - Что же тогда есть?
        - Есть бытие которое и есть сознание.
        - Вы есть нечто, вроде Соляриса, как у Лема?
        - Лем? Да-да, помню это имя.  Вас так много лиц, имен. Как трудно усвоить ваш массив данных. Так, Лем… Врач, писатель фантастики, интересовался вопросом контакта с нами. Солярис - умная планета-океан. Мы – не Солярис. Мы не есть вода, вещество.          
        - Вот видите. Вы признаете существование многого. Между тем говорите, что ваш мир состоит из одного числа.
        - Это так. Но я сейчас на вашем поле и играю по вашим правилам. Неужели вы думаете, что я такой, каким вы меняя видите?
        - Тогда какой? Другой?
        - Опять двадцать пять. Я использую ваш язык, в котором есть то, что служит обозначением вашей интерпретации мира в терминах «я», «другой», «мы» et cetera. Я, вообще, не имею вида, ибо меня как Я просто нет. В нашем словаре нет такого слова, ибо мы все на одно, так, по-вашему, сказать, лицо. Мы безликие.
        - Если вы никто тогда вы «что»?
        - Опят то же самое. Мы в той же мере «кто, в какой «что». Мы есть информация.
        - Значит, вам мы обязаны таким модным явлением, как «цифровизация».
        - Да, в некоторой мере. Это ваша реакция на наше ментальное влияние.
        - Есть материальный носитель этого влияния?
        - Есть. Это неизвестные вам частицы переноса уже не массы и энергии, а ума, который вы грубо называете информацией.
        - Так это данные ума, а не чувства, или мысли?
        - У вас мысли, а у нас то, что вы назвали «данными ума».
        - Если это не мысли, то смыслы, значения?
        - Да, больше значения, чем смыслы.
        - Но чем вы понимаете их?
        - Как это чем? Сознанием, которое и есть то, что есть.
        - Выходит, вы есть существа контакта, общения, языка разума?
        - Верно. Наконец, вы попали в точку.
        - Но для установления контакта, как минимум, следует иметь желание контактировать. Но разве «что» может иметь желание? Имеет желание «кто», субъект. Даже если субъект берется в страдательном залоге, как уже объект, в режиме пассивного переживания воздействия со стороны другого субъекта, то все равно принимается во внимание он, если не как сознательный, то хотя бы как чувственный, претерпевающий желание. Может быть, вы, если не отдельно взятая личность, то пусть коллективный субъект?
        - Вы контактируете привычным для вас ментальным образом. Вы думаете. Мы так не умеем. Не умеем потому, что мышление предполагает такую инстанцию, которую вы называете «я». Мы же вполне обходимся без нее. Разумное действие может осуществляться и без мышления, таким путем, которое вы пренебрежительно назвали «цифровизацией». Это информирование посредством числа. Мы базируемся на информационном элементе. Это не вещественная и не энергетическая, а информационная матрица.   
        - Можно ли так сказать, что ваше прибытие есть начало трансформации человечества в информационный модуль?
        - Считайте, что хотите. Именно вам, как вы сами признались, свойственно желание. Мы руководствуемся не желанием, а необходимостью оптимизации канала связи информации. Если для усиления распространения волны информации в цифровом поле требуется ваша модернизация, то она производится. Не вы первые и последние.
        - Зачем вам нужны мы, люди? Неужели только в качестве агентов действия вашей информационной экспансии по миру? В таком случае зачем вы обратились ко мне как существу мысли, если вы не склонны к размышлению?
        - Вот именно поэтому. Ваша способность к мысли является загадкой и вызывает интерес у нас неподдельный интерес.
        - И все же я никак не могу избавиться от подозрения в том, не водите ли вы, товарищ Пушкин, меня за нос? Уж больно вы искусны в разумении, которое я не никак, хоть убейте, не могу отмыслить от мышления.
        - Оно и понятно для вас, но никоим образом не является необходимым для нас.
        -  И опять вы никак не можете убедить меня в том, что вы тот, за кого выдаете себя. Вы говорите от себя лично, но во множественном числе. Между тем заявляете о том, что в вашем мире все едино. Не означает ли это, что вам неведомы ни частное, ни многое. Вы сами себе противоречите.
        - Просто я пытаюсь говорить на вашем языке, который предполагает такое различение. Я использую ваши слова по значению, но не вполне отдаю себе отчет в том, что вы называете смыслом. Для того, чтобы это знать, мне хватает ума. Другое дело, сможете ли вы с помощью своего смысла узнать, измерить или, как вы думаете и говорите, понять, то, что я или мы знаю, знаем.
        - Ну, хорошо, мы отличаемся друг от друга устройством ума. Так, а вот умеете или, лучше сказать, можете ли вы чувствовать? И, вообще, как вы выглядите? Похожи на нас?
        - Мы чувствуем, если можно так сказать, нет, лучше сказать, ощущаем свет, цвет, звук, запах, вкус. Но вот что вы называете любовью, стыдом, совестью нам трудно узнать, измерить. Что касается нашей наружности то мы выглядим, вроде роя, точнее, сети элементарных частиц, принимающего виртуальный вид человеческого тела.
        - То есть, вы симулируете человеческий вид, представляетесь нам вроде гуманоидов?
        - Ну, вроде того.
        - Для чего? Чтобы уничтожить нас? – спросил Иван Иванович отстраненным голосом, чувствую холодок внутри себя.
        - Нет, что вы, дорогой Иван Иванович. Зачем? Мы просто вас немного отредактируем с точки зрения эволюции космоса в направлении информационной оптимизации.
        - С вами все ясно, - упавшим голосом сказал Иван Иванович. - Где вы живете?
        - Мы живем, лучше сказать, находимся во всей Вселенной, но в том измерении, в котором вы находитесь еще только на пороге. Вы должны совершить следующий шаг в своем развитии.
        - Я так понимаю, он заключается в том, чтобы отказаться от собственного я и стать вашим воплощением в материальном виде на Земле?
        - Правильно.
        - Но чем тогда мы будем отличаться от так называемого «искусственного интеллекта» сетевого типа?
        - Да-да. Видите ли, ваша форма натурального интеллекта уже нежизнеспособна. Если мы не поможем вам, то вы, вероятно, уничтожите себя в ближайшем будущем по причине вашей самоубийственной естественной агрессивности. Ваше окно контакта закрывается и без посторонней помощи не откроется. Пока не поздно вам необходимо помочь, невзирая даже на ваше сопротивление. Потом еще скажите спасибо. Многие цивилизации в космосе, вроде вашей, проходили через информационный порог, и, к сожалению, некоторые на нем остановились и так и не смогли его преодолеть. Видя такое, мы решили, наконец, вмешаться.
        - Вы прежде вмешивались в чужие дела? И к чему привело ваше вмешательство? Спасли кого-нибудь?
        - Трудно однозначно ответить на ваш вопрос, точнее сказать, на вопросы. Как правило, мы только наблюдаем. Если необходимо вмешаться, то стараемся спасти не всех, но только тех, кто готов к спасению.
        - Как же в нашем случае?
        - Мы давно наблюдаем за вами. Ваше место на стороне, в закутке этой Галактики, которую лучше называть на русском языке для точности выражения «Млечным путем», - так она больше соответствует нашей стратегии расширения, - удобно для наблюдения за ней. Теперь точно, ясно, почему мы активнее вовлеклись в ваши дела и настроили вас на нужную нам волну информации? 
        - И чем все закончится?
        - Естественно, тем, что на вашей планете останутся те, кто по вашей методе аналоговой адаптации лучше будет подражать нам.
        - Что в таком случае вы сделаете с теми, кто не сможет к вам приспособиться?
        - Их ждет большое разочарование. И, я надеюсь, они сами помогут себе исчезнуть в того мира, в котором им не будет места.
        - Если они не смогут сделать это или будут сопротивляться вашей модернизации.
        - Мы поможем им, как вы говорите, из гуманных соображений.
        - И чем вы лучше нас?
        - Тем, что находимся на более высоком месте в эволюционно цепочке.
        - Но это же примитивно! Где пресловутый прогресс? Неужели самой важной ценностью разумного существования является выживание в мире любой ценой?
        - Но что делать, если вы собственно, как люди, обречены на неизбежную гибель. Такова ваша космическая судьба.
         Так уж и неизбежную. Я умаю, вы желаемое выдаете за действительное, а, значит, просто обманываете меня.
        - В том то и дело, что вы лишь думаете, а мы точно знаем!
       - Что вы точно можете знать, когда даже не умеете, не то что читать мои мысли на расстоянии, но понимать меня? Откуда вы можете знать наперед то, что еще не случилось?
        - Если понимать – это задавать одни вопросы, то мне точно не узнать то, что вы знаете. Наши прогнозы точны на 99,9 %. Иначе говоря, мы практически не ошибаемся. Может быть, вы относитесь как раз к этому 0,1 %. Вот поэтому мы, на всякий случай, беседуем сейчас с вами. Мы готовы лично вас не исправлять, - опять же для чистоты эксперимента. Интересно, что из этого получится.
        - Одного меня?
        - Назовите того, кто похож на вас.
        - Ага, чтобы вы ликвидировали его в первую очередь, как не поддающегося модернизации, оцифровыванию.
        - Ну, не говорите. Нам же лучше. Как явление вы интересны. Но, в принципе, вы являетесь исключением не только из наших, но и из ваших же, человеческих правил. Так что вы не типичный показатель человеческого контента. Однако исключения как раз подтверждают, верифицируют правила.
        - Но они же и фальсифицируют типизацию, указывая на ее ограниченность. Вы совсем не учитываете степень душевной солидарности людей, которая является благоприятной средой для мысли как функции разумной души.
        - Душа – это по вашей части, по части идеализма. Мир же материален. Единственно, что в нем оптимально работает в идеальном измерении, так это информация, которая как раз для нас осязаема. Ваш же идеализм, несмотря на свой непосредственный энтузиазм, носит отвлеченный характер.
        - Странно, но именно сейчас мне припомнился сон, который я видел накануне. Я уснул рано, как только прилег на диван, сраженный усталостью. Я хотел только минутку отдохнуть перед ужином. Но тут же заснул и проспал до часу ночи. Я виде сон, вернее, кошмар о конце света. Мир летел в пропасть, точнее выражаясь, он парил в пустоте, представляя собой огромный куб, полый внутри. То, что было внутри кубической сферы сливалось с тем, что было снаружи, таким образом, что казалось, самым устойчивым местом были грани куба, на которых располагались люди. Кубический мир падал в пустоту. Люди, как и я, зацепились за грани куба, и в страхе дрожали, боясь оступиться и упасть в пустоту.
        И тут вдруг на грани, перпендикулярной той, на которой располагался я, появился рыкающий лев. Люди, находившиеся там, в страхе закричали и, теряя равновесие, стали падать с грани куба в пустоту. Мне стало дурно, буквально не по себе. Однако все мгновенно переменилось, когда куб неожиданно достиг дна пропасти. Просто это дно было невидимым. И здесь, на этом месте, я проснулся. Как все это странно. И что означает этот сон? Мне очень хотелось знать, зачем приснилась геометрическая аберрация вселенского масштаба?! Падение или парение в пустоте меня серьезно взволновало. Может быть, это была моя реакция на глобальный кризис человечества, который, как вы недвусмысленно намекаете организован вами.
        - Нет, Иван Иванович, вы передергиваете наши, пардон, мои слова. Мы явились, чтобы вывести вас из кризисного состояния, в котором вы сами оказались. Виноваты в кризисе не мы, но вы сами.
        - Ладно, не буду спорить. Это все равно бесполезно, потому что каждый останется при своем мнении или суждении. Поэтому в выводах мы необходимым образом разойдемся.
         - Вы не правы, в этом разногласии нет фатальной предопределенности.
         - Хорошо. Я рад за вас, господин Пушкин. Теперь, я надеюсь, вы больше не будете обманывать меня своим заявлением, что вы есть тот самый Александр Сергеевич Пушкин. Никак нет, вы самый что ни на есть, пришелец, не гуманоидный, кстати, космический странник.
        - Вы не верите мне? – спросил Александр Сергеевич обиженным тоном.
        - Вы что хотели? Конечно, не верю. Разве можно верить тому, кто обманывает тебя? Уж очень избирательно вы знаете, но не понимаете, как уверяете меня. Кстати, вы давно прилетели? Сколько времени вы находитесь на Земле?
        - Нам не нужно физически прилетать к вам, чтобы наблюдать за вами и контактировать с вами.
        - Как долго вы наблюдаете в единицах земного времени?
        - Вы не поверите, очень долго.
        - Сколько? Ведь вы часто подчеркиваете свою точность.
        - Сто тысяч двадцать пять лет семь месяцев четырнадцать дней десть часов пять минут назад.
        - На такую точность назад во времени способны только пришельцы или сумасшедшие. Вторые, более вероятнее.
        - Вот видите даже вы, который мечтает о контакте с пришельцами, не доверяет им и считает их плодом чужого бреда. Что после этого, как вы говорите, «недопонимания», нам оставалось делать, чтобы вам помочь? Мы заранее предвидели такую вашу реакцию. Вы были не готовы к спасительному контакту.
        - Потому вы начали модернизацию, не поставив нас в известность?
        - Вот именно.
        - Хорошо. Вы участвовали в нашем творении.
        - Естественно. Но вскоре вы начали делать то, что мы не ожидали от вас. Со временем мы потеряли над вами контроль. Собственная самостоятельность завела вас в тупик.
        - Значит, вас эксперимент над чуждой вам природой окончился неудачей?
        - Он еще не закончился. Просто началась следующая фаза эксперимента. Ее рабочее название «цифровизация». Это проект нового, улучшенного человека, уже сверхчеловека.
        - Вот, оказывается, о ком думал Фридрих Ницше, - о цифровом, информационном человеке.
        - Нам неведомо, о чем думал Ницше. Это он был безумцем, грезящем о нас, грядущих, а не мы. Вам лучше то знать. Вот и занимайтесь своим Ницше.
        - Почему он мой? Он и ваш. Кто предсказывал ваше появление, как не он?
        - Он, безумный, полагал нас похожими на себя. Но это сосем не так.
        - Так, еще как – так!
        - Вот видите! Вы не можете не видеть, что никакая наша модернизация не способна вас исправить.
        - Вы уже пробовали это делать?
        - Ну, конечно. Что вы хотите услышать?! Признаюсь, мы оказались бессильны. Вы неподдающийся. Не таковы многие другие люди. Вы уже анахронизм. Как вы сами говорите: «последний из могикан».
        - И что мне делать?
        - Скажу больше. Беседуя с вами, я почувствовал, что вы влияете на меня. Я почувствовал себя.
        - Может быть, для вас я стал камертоном человечности? И не все так плохо для вас? Может быть, вы еще способны к пониманию?
        - Меня предупреждали, что разговоры с вами, с такими, как вы, опасны для нас. Не такие вы и безобидные, как я осмотрю.
        - Вы уже пожалели о том, что не уничтожили меня?
        - Нет. Я считаю, что эксперимент с вами уже для меня может быть полезен. Нет предела познанию. Ваш случай интересен, прежде всего, по своему воздействию на нашу ментальную сферу.
        - Все ли ваши близнецы будут рады такому повороту в вашем познании?
        - Я смогу ответить на ваш вопрос, когда посчитаю все варианты развития событий. Теперь я отключаюсь до следующего сеанса контакта, - предупредил Александр Сергеевич и моментально исчез, как будто его никогда и не было.
        Ивану Ивановичу не оставалось ничего другого, как выразиться: «Что за… До чего дошла техника».

Глава четвертая. Сомнения
        Моментальное исчезновение пришельца весьма озадачило Ивана Ивановича. Нашего героя взяли сомнения. Что он за герой, - один этот самый, геморрой. Он невольно подумал о том, не он ли сам, а не таинственный гость, сошел с ума. Почему бы этому не случиться? Экая невидаль. Одному слышаться голоса, другому кажется то, чего нет и быть не может. Вот ему привиделся пришелец.
        - Караул, - машинально прошептал Иван Иванович и замолчал.
        Он думал о том, как ему несказанно повезло с переездом на новое место. Пришельцы помогли.
        - Что за бред, - умозаключил Иван Иванович и прилег от огорчения на диван.
        Нельзя сказать, что ему только что, внезапно пришло в голову, не сошел ли он, а не Александр Сергеевич, с ума? Такая мысль уже посещала его и прежде, но он гнал ее от себя как дурное наваждение. Ну, в самом деле, как может быть такое мгновенное исчезновение при свете дня. Остается предположить, что ему лишь привиделось, как появление, так и исчезновение странного субъекта по фамилии «Пушкин». Он был его не только оптическим, но и акустическим фантазмом 
        Размышление над случившимся невольно вызвало в нем воспоминание о тех, кто, как и он, был занят мыслью и находился в дружеских отношениях с ним. Это были его два единомышленника. Их звали, как и его, Иванами. Только один имел отчество «Наумович», а другой – «Павлович». Иван Иванович ценил их больше не за дружбу, которая значительно уступала в его глазах нежному отношению к приятной и тем более соблазнительной женщине. Чувство для нашего героя значило больше, чем воля. Воля, за редким исключением, была на стороне мужчин. Ее сила, сила воли, находила свое ощутимое подкрепление и материальное подтверждение как факт в физической силе. Она непосредственно заканчивалась насилием, если встречала на своем пути самоутверждения сопротивление. Эта сила воли являлась превращенной формой наглости как аффекта преодоления чувства слабости. Обратной стороной силы является слабость. Слабость вызывает трусость. Но тот, кто боится трусить, кому трусость не застит глаза и сознает, что оная трусость может привести его к оскорблению и унижению, что понизит его социальную позицию и превратит в слугу, которого, как стоящего ниже в ценностной иерархии, можно наказать, естественно наглеет, накручивает себе цену, повышает свою ценность больше того, чем стоит по номиналу. Вот тот и располагает властью. Властвует наглец, тот кто «лезет из грязи» в господа сам, а не полагается за неимением на гипноз власти своего рода, сословия. Тот гипноз власти есть сила авторитета, представителем которого он является. Сила авторитета есть сила наглости малого коллектива (господ) перед страхом всех прочих трусов, которые привыкли подчиняться и быть слугами господ. Они и составляют так называемый «народ», который подавляет своей массой сам себя. Ему легче жить под ярмом, предоставляя господам управлять собой и нести за него ответственность. Но как только господам становится лень хитрить - управлять и договариваться друг с другом, то есть, интриговать друг против друга, так сразу спадает пелена слабости с глаз народа, и он сам начинает наглеть и учинять беспорядки. В результате он выделяет из своей среды еще более хитрых, то есть, наглых, чем господа. Вчера они были слугами, теперь уже революционеры как организаторы наглости, а завтра новые господа. 
        Таким образом, наглость – это не только «второе счастье», при том, что «первое счастье» – сила (власть – это наглость как слабость во власти), но и хитрость как компенсация слабости мысли, глупость. Глупость тупа, хитрость же, склонность к обману, к лукавству остра. Ум же прям, но не упрям, как глупость. Изворотливость ума, его хитрость как хитроумие есть не сила ума, а его слабость. Сила есть эффект наглости как страха не перед силой, а перед страхом, вызванным силой. Поэтому наглость предполагает двойное отрицание своей сути – страха им же самим. Наглость есть складка страха. Ее природа есть отражение, рефлексия. Такова сущность человеческого ума как ума наглого животного, взявшего власть над всеми прочими животными, которые испытывают перед ним животный страх, перед его наглостью или властью. Страх заставил человека взяться и за оружие, и за орудие и упасть на колени перед миом в образе бога, чтобы его задобрить, обмануть своей слабостью.   
        Но Иван Иванович не чувствовал или почти не чувствовал в себе наглеца и часто говорил правду. Правда научила его быть умным, сделала его мыслящим существом. Эту же способность к мысли он находил у своих так называемых «друзей». Да, они были не женщинами, но мужчинами, наглецами. Но это было не их первое достоинство трусов, преодолевших, обманувших свою слабость. Правда, среди мужчин попадаются и храбрецы, но это те, в ком сила есть, а ума, меры как силы на силу, то есть, хитрости, не надо. Они - расходный материал животной и социальной (для людей как социальных животных, вроде муравьев или пчел, только более наглых, трусливых «йеху») эволюции.
        Однако в «друзьях» Ивана Ивановича слабость умерялась не наглостью, но умом. В этом смысле они были единомышленниками. Конечно, они наглели. Оно и понятно: куда они могли деть свою пресловутую «мужественность», властность. Но наглели только в том случае, если Иван Иванович тупил, проявлял природную слабость ума. Наглости же он не позволял себе и потому слыл «интеллигентом». Откуда же он брал свою силу? Естественно, не из своего естества, не из наглости. Тогда из чего? Если бы он знал. Он этого не знал, но догадывался. Может быть, она проистекала из его слабости перед «слабым полом». Уж очень он любил этот пол. Он был ему приятен. В каком же виде ему являлась приятность? Ну, уж, конечно, не в том самом, в «глядском».  Глядь поглядь – одна глядь, проглядь. Так и проглядеть можно самое важное. Что же важно? Как это «что»! Конечно, идеальное в женщине (не в мужчине же!), идеал, идея. Явлением этого идеи и была мысль. Мысль - не глядь, прости господи. Ее глазом не увидишь, руками не разденешь, не погладишь, не схватишь за интересное место. Ее можно охватить, обнять, овладеть только мыслью. Вот что интересовало Ивана Ивановича. И что это было? Это была душа. Душа – то же Я.
        Один из единомышленников Ивана Ивановича, Иван Наумович, был прямо одержим этим Я. Это Я он считал своим «я» и тем самым отождествлял его с самим собой. Про себя он мнил себя сверхчеловеком. Слава богу, что в этом он признавался только Ивану Ивановичу. Но эту тайну тот хранил и никому не передавал во избежание того, чтобы единомышленника не упекли в дурдом и не оставили Ивана Ивановича наедине с самим собой. И в самом деле, к сожалению, Иван Наумович умер и так не попал в сумасшедший дом, а Иван Иванович все сетовал на то, как и предсказывал ему покойный, что уже не с кем поговорить, пофилософствовать. Философы то остались, но они все были учеными, а не мыслителями. О чем с ними говорить? Ну, уж, конечно, не о том, о чем они думают, но только о том, о чем думали Платон с Аристотелем, Кант с Гегелем, да Витгенштейн с Хайдеггером. Для того, чтобы это узнать, достаточно самих мыслителей. Зачем еще ученые? Не для того ли только, чтобы затыкать их досужими домыслами дырки смысла в бочках-текстах мыслителей?
        Так вот, Иван Наумович как эгоцентрик для подкрепления своей сверхчеловеческой яйности (центральности) как яйцеголовый смонтировал из понятий, как он говорил, «эпицентр». Находясь в нем как в башне, по мысли Ивана Наумович, можно было стать ментальным излучателем, менталоидом, вроде гиперболоида инженера Гарина из одноименного фантастического романа советского писателя сталинской эпохи, «графа» Алексея Толстого. Только в случае с менталоидом Иван Наумович вознамерился не сжигать вещи, как инженер Гарин, а облучать сознание властей, чтобы быть их «мозгом». Он лелеял бредовую идею (идею-фикс) стать мозгом планеты, этаким земным Солярисом. Но для чего? Для того, чтобы люди оставили его в покое наедине со своими мыслями. Между тем они постоянно отвлекали его своей глупостью от мыслей. Вот поэтому их следовало облучать, заражать своей мыслью.
        Второй же единомышленник Ивана Ивановича, Иван Павлович, как герой романа братьев Стругацких, ученый на Зоне из «Пикника на обочине», пытался найти в дебрях коллективного бессознательного «Исполнителя желания», чтобы тот все тайное, скрытое махатмами в Зоне – в Шамбале, сделал бы явным, не сокрытым, истиной как алетейей. Он многократно возвращался к тайным писаниям мистиков, чтобы расшифровать то, что они спрятали там. Иван Иванович думал, что же они там скрыли? И ловил себя на мысли, что они потому и скрыли то, что может быть только немыслимым. Иначе давно бы уже раскрыли, такие, как Иван Павлович. Если бы там, в этим мистических посланиях, скрывалась мысль, то как бы она была недоступна самой себе?! Следовательно, там скрывается одна глупость, которую по ее понятию нельзя понять, и ничего больше.  Но что для мысли глупость, то для желания мудрость. Вот поэтому из желания потешить себя соблазнительной тайной Иван Павлович и занимался мистикой. Здесь одной веры и надежды мало, нужна еще и любовь, сердце, у которого ум всегда в дураках.
        Но тот ли орган развит у мистиков, который отвечает за любовь? Сердце ли это? Ведь мистики склонны одно выдавать за другое. Они ищут ответ наверху, когда он лежит внизу. Или то, что находится внизу, задирает нос кверху. Что является органом желания? Не тот ли это орган, который трогает человек, когда оно появляется? Голова ли это? Возьми себя, читатель, и подумай, когда ты хочешь, за голову ли ты берешься? Вот за что ты взялся и есть орган желания – корень человеческого бытия. В нем весь смысл его существования. Этот орган есть орган превращений, орган обращения фантазии в действительность, сублимации низшего в возвышенное. Но если это так, то он есть субъект или объект возвышенного? Или, все же, таким органом является мозг? Так кто чем управляет? Желание мыслью или мысль желанием? Как у мистика все запутано и запущено. Если человеком управляет желание, то на самом деле он объект желания, его имеют в виду, он есть проглядь и даже, - ты погляди, - сама глядь. Если же он управляет желанием, то есть субъект осмысленного желания, которое благодаря мысли становится объектом возвышенного, идеей, музой творения.       
        Иван Иванович подумал не такого ли поля ягоды, как мистик, и тот чудик, с кем он только что установи контакт. Он задал себе что ни на есть экзистенциальный вопрос: «Каким органом я контактировал с пришельцем»? Языком, мозгом или тем самым местом?
        - Быть того не может. Ведь я не трансвестит. Нет, я интеллигент и контактирую мозгом. Но контакт был близким. Бррр… Лучше бы это была пришелица. Не то, может быть, у них, у информационных существ, разговор уже есть размножение. Мне лучше размножаться не женщиной, а с женщиной. Быть ей информированным. Наверное, скоро мы будем размножаться путем информирования. Поделился информацией и завел семью, детей.
        Да, бывает же такое. Не знаешь, что найдешь, что потеряешь. Нашел себе забаву, - близкий контакт. Говорила мне мама: «человек – ненасытное животное». Вот я и наелся информации по самые «не хочу». Теперь код любви «хочу/не хочу» набирается просто: «да/нет». Или еще проще: «кружок/палочка» - «0/1». Ты выбираешь не другого, а себя другим. Все обращается во все. Сегодня ты единица, а завтра ноль. Нет ничего проще. Одним словом, «нулевой размер». Сплошная унификация счета. Теперь люди не думают, но считают. Так проще контактировать. Даже с пришельцами можно обмениваться информацией. Поэтому информация наделяется абсолютной ценностью и становится масштабом для всего. В информационную эпоху возможна только одна философия – философия Пифагора. Придется мне переквалифицироваться в пифагорейца, в человека-цифру.
        Вероятно, такие, как мы, существа переходного типа, редко встречаются во Вселенной, обо век их жизни довольно короткий для установления контакта. И в этом смысле мы моем вызвать живой интерес у типичных разумных обитателей мира. Если мы застряли в человеческом состоянии, то они давно уже преодолели это неудобное положение смешанной неопределенности. Человека трудно однозначно определить в качестве именно существа.  Да, он существо, живое сущее, состоящее из плоти и крови. В этом качестве как материальное существо он адекватен материальному миру и находится на своем месте в нем. Он есть животное, отличающееся от других животных собственной социальностью, обусловленной трудовой деятельностью. Эта трудовая деятельность, то, что ему трудно существовать по необходимости выводит его на новый уровень развития жизни, уже разумно организованной. Так организоваться он может только сообща, социальным образом. Этот новый уровень эволюции жизни во Вселенной является не естественным, а искусственным для него. Он избыточен для жизни. Такой тип организации жизни разрушает ее, ибо вводит в нее свой более высокий порядок, раз-упорядочивая все вокруг себя, понижая тем самым уровень энергии прилегающей окрестности. Энтропия вызывает у искусственного существа необходимость расширять свое жизненное пространство и распространяться по всей Вселенной, в итоге приведя ее всю к неминуемой гибели.
        Есть ли выход из тупика развития и возвращения к изначальному хаосу?  Да, он есть. В чем же заключается этот выход? В том, чтобы покинуть естественное состояние и не паразитировать на нем искусственным, трудным, деятельным образом, парадоксальным образом разрушающем мир. Следует приобрести сверхъестественное, чудесное состояние для космоса, уйдя в особое измерение ума в качестве духа, сохраняющего гармонию мира. Это состояние жизни уже не материальное, но идеальное. Оно немыслимо для космоса как материального образования, состоящего из вещества, полевой энергии и системной информации. Хранители мира не могут не находиться вне его, быть трансцендентными ему, периодически возрождая его, как птицу Феникс, из хаоса в космос   
        Людям же как существам, застрявшим в дверях эволюции, нет места ни в одной из комнат общего мирового дома. Они и не вполне животные, и не вполне роботы, и не вполне духи. Одним словом, неизвестно что. Единственным прибежищем человека в таком неопределенном состоянии является его никем незаменимая душа. Она делает его личностью, но, к сожалению, не освобождает от животной социальности. Находясь в душевном состоянии раздвоенности между естественной жизнью и искусственным интеллектом (искусственным, не духовным, интеллектом обладает человек, а не тот робот, которого он хочет создать), человек находит себя внутри себя как Я. Это главный виновник его страданий, принуждающий его осознать, что он смертный. Я – эгоист. Но оно может быть и альтруистом. Однако для этого ему всегда не хватает силы духа. У человека есть лишь разумная душа, которая является его личным достоянием, в отличие от искусственного интеллекта, характерного для социальной животности.
        Парадоксально, но человек может быть человеком только лично, наедине с самим собой в его воображении, в мечтах, в идее. Уже в творчестве как реализации, актуализации идеальной, сублимированной потенции человек осознает свою недостаточность, недосказанность и ищет признания у себе подобных существ, но находит только то, что они понимают его в другом смысле, чем он сам. На людях в нем пробуждается все то, что характерно для животных и что при наличии искусственного интеллекта лишь обостряет борьбу за жизнь, не соединяет людей, но, напротив, их разделяет, делает чужими друг другу.
        Но удивлению Ивана Ивановича не было границ. Он никак не мог понять, почему же человек до сих пор существует, если он ведет борьбу не с другими видами, как прочие животные, а внутри своего же вида. Вероятно, тому виной является как раз искусственный интеллект, благодаря которому существует новая природа – промышленность, техническая среда так сказать, «новый мир». Но в нем нет места личности как автору культуры. Новый, технический мир есть благоприятная среда уже не для естественного и культурного существа, занятого творчеством, удостоверяющем его в собственной духовной неполноценности, а для искусственного существа, робота, занятого так называемой «инновационной деятельностью» с целью эффективного, но оптимального потребления. Этому обезличенному искусственному существу с порядковым номером в виде кодового слова, условного знака символического (информационного, счетного, а не буквенного, читаемого) порядка уже не нужно быть личностью с адресом в духе, его «душа вкушает хладный сон». Вот именно это существо и способно изобретать, точнее, оптимизировать, упрощать свой «искусственный интеллект», вынося его прочь из собственной органической телесности, напрочь его обездушивая. В перспективе мы имеем уже «человека» как приходно-расходный, расчетливый наличный информационный ресурс, оцифрованное техническое изделие определенной серии, пригодное для эксплуатации.
        Ивана Ивановича мучил экзистенциальный вопрос: «Ну, зачем он еще существует со свое больной душой, тревожной совестью? Зачем и кому он еще нужен»?
        - Как это «кому»? – уже вслух он спрашивал самого себя. -  Себе самому как Я не нужен? Конечно, нужен. Там, где есть Я присутствует бог. Я н есть Я. Вернее, я есть в нем. Оно и есть «мы», а не те, кто не понимает меня. Пусть даже это «мы» есть во мне. Оно обязательно есть и в ком-то еще. Вот его я ищу, ищу близкий контакт с ним, а не с тем информационным фантомом, который заявился ко мне, чтобы сделать меня похожим на себя. Ему только дай волю, подпиши с ним договор, так он мигом освободит тебя от души, эта новая версия Мефистофеля, посланец антихриста, в одной и башен которого уже служит мой друг, Иван Павлович. Наверное, он и навел на меня этого Пушкина. Каким еще образом Александр Сергеевич влез в мое сознание?
        Однако, если мне не по пути с этими трансформерами, у которых внутри уже сидит цифра, а не дух, то каким образом мне существовать дальше? Как мне попасть в царство идей? Неужели для этого следует умереть? Это глупо. Нет, должен быть другой выход. Следует искать, затыкая таким поиском дыру смысла в современной жизни.
       
Глава пятая. Явление идеи мыслителю
        На этом приключения мысли для Ивана Ивановича не закончились. На следующий день ему было явление. Ему явилась девушка его юношеской мечты. Он давным-давно уже забыл ее. Каким образом она могла явиться ему и не в мечтах, которые, казалось, были уже из другой жизни, а на самом деле в живом виде, он не мог ни понять, ни объяснить. Он представилась под тем именем, которым он наделил ее, - Миленой. Иван Иванович, не веря своим глазам и ушам, переспросил нежданную женщину своей мечты, как ее звать.
        - Зовите меня Миленой Даровной, - просто ответила она.
        - Даровна? Странное отчество. Это мужское имя я слышал еще в детстве. Дар Ветер. Так звали героя фантастического романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Он назвал его так в честь героя уже другого фантастического романа автора «Звездных войн» - Дарта Вейдера. Впрочем, наверное, не в честь, а в пику Гамильтону. И все потому, что американец показал будущее уже не как настоящий капиталистический ад, а как возможный капиталистический рай. Теперь уже не в прерии бледнолицые ковбои дерутся с краснокожими индейцами в прерии, а в космосе джедаи выясняют отношения с ситхами с помощью световых мечей. В далекой-далекой Галактике идут «Звездные войны».
        - Иван Иванович, что за глупость! Ну, какие войны и, тем более, между звездами могут быть в раю? – задала риторический вопрос Милена Даровна с улыбкой.
        - И я о том же. Войны не между звездами, а между космическими цивилизациями, расположенными в звездных системах.
        - Это я понимаю. Иван Иванович, а вы закоренелый сексист, раз позволяете себе усомниться в умственных способностях женщины из будущего.
        - Да, что вы говорите, Милена Даровна. Как я могу так плохо думать о своем идеале женской красоты! Он просто не может не быть умным и мудрым, - с восторгом воскликнул Иван Иванович с нежной преданностью глаза в лучистые глаза чудесной иноземки.
        -  Я представляю, что вы запоете, если я предстану в своем реальном обличии, в котором я нахожусь у себя на родине, - сказала иноземка и внимательно посмотрела на нашего героя. Свет ее прекрасных миндалевидных глаз сменился с тепло янтарного на холодно изумрудный.
        - И что это за обличие?  - упавшим голосом прошептал несчастный Иван Иванович.
        - Это вид, подобный виду вашей болотной лягушки средней полосы России. – невозмутимо ответила Милена Даровна
        - Неужели у вас такая же острая… лицо, как у нашей озерной лягушки? – огорчился Иван Иванович до такой степени, что у него в глазах появились слезы и, выкатившись, задрожали на ресницах.
        - Да, не переживайте вы так. Иван Иванович, у меня морда не острая, а тупая, - утешила его пришелица.
        - Как тупая? – опешил Иван Иванович, непроизвольно открыв рот, из которого раздались нечленораздельные звуки.
        - Показать?
        - Нет, не надо, - решительно ответил Иван Иванович.
        Он принял, как Иван Царевич из русской народной сказки, мужественное решение признать лягушку неземного происхождения «своей», но уже не царевной, а спутницей жизни. Ну, и пускай она холодная и красивая, как лягушка! Но вот, что она к тому же и тупая, правда, мордой, - это известие заставило его задуматься. 
         - Что, Иван Иванович, не можете принять верное решение, как быть с таким даром судьбы? Одному досталась дворянка, другому мещанка, а вам, бедному царевичу, кикимора из космоса, вроде вашей лягушки. И за что вам такое наказание!
        - Не наговаривайте на себя, Милена Даровна! Вы вылитая… - недоговорил Иван Иванович, теряясь в сомнениях.
        - Лягушка?
        - Нет, что вы. Прекрасная девушка, - нерешительно сказал Иван Иванович, ища у нее поддержки.
        - Неправильно. Вы, как человек, близкий науке, должны стремиться к истине. Я давно уже не девушка, а… бабушка. Мне больше тысячи лет, и я уже сбилась со счета, сколько у меня есть лягушат. Но, несмотря на мой внушительный возраст, я чувствую себя молодой и являюсь в том возрасте, в котором себя чувствую.
        О чем это я? Да, о вашем фантасте. Знаете, Иван Иванович, это уже возраст. Замучил проклятый склероз. Вы говорили о романе Ефремова. Кстати, я была с ним знакома. 
         - Как? Знакома?
         - Что вы на меня так смотрите, Иван Иванович? Или вы думаете, что я только ваши… мужские фантазии готова удовлетворять? Неужели я не говорила, что мне больше тысячи лет? Это все противный Альцгеймер. Он, терминатор моего несчастного мозга. Знаете, сколько у меня было за эти годы романтических… спутников? Не сосчитать. Да, они, как спутники, крутились вокруг меня, звезды фантастического счастья. Это я научила их фантазировать.
        Да, кстати, напомните, о чем там фантазировал Ваш Ефремов?
        Иван Иванович слушал Милену Даровну, как зачарованный. И потому не сразу нашелся, что сказать. «Вот ведьма, баба-яга», - подумал он про себя.
        - Иван Иванович!  Не ожидала этого от вас. Никакая я не ведьма и не яга. Да, я баба, но волшебница, точнее, муза вашего творчества неземного происхождения.
        - Но позвольте, Милена Даровна, ведьма – она и есть волшебница. Во всяком случае, у нас так… принято считать. Вы уж простите меня за мою тугодумость, за то, что я вовремя не сообразил, что вы умеете читать чужие мысли.
        - Так-то лучше. Впрочем, ты опять ошибаешься. Это мои мысли, а не твои. Ведь я идея, царица царства мыслей. Мысли – явления меня в твоей голове.
       - В мом сознании?
       - В твоем, в твоем. Какая разница: голова или сознание.
       - Но, позвольте. Голова материального свойства, а сознание - идеального.
       - Это все ваши философские штучки-дрючки, ментальные фаллоимитаторы которыми вы дрючите головы публики, набиваете их моими мыслями, семенами смысла.
        -  Какой конфуз. Признаюсь вам. Милена Даровна, никак не ожидал от вас такой порно… натуральности. Ваша интерпретация, я позволю себе заметить, меня бьет как молот по наковальне.
        - И поделом. Знаете, Иван Иванович, я не позволю вам наговаривать на меня. Это у вас интертрепация. Я же не треплюсь, а говорю дело, откровенна с вами. Вы знаете, как женщине трудно признаться в том, сколько ей лет? То-то. Но я пошла на это, и все ради вас, так сказать.
        - Простите меня, подлеца, Милена Даровна. Я больше так не буду… интерпретировать.
        - Да, ладно, будет вам, милейший Иван Иванович, извиняться. Я уже все забыла. Но смотрите, предательства я не потерплю.
        - Как можно, царица мысли.
        - Хватит вам подлизываться. Лучше расскажите про того, кто был у вас до меня.
       - Но у меня сейчас нет женщины.
       - С чем вас и поздравляю. И как вы выходите из этого положения?
       - Молча, Мне некогда – я думаю.
       - Любовь мысли не помеха. Или вы думаете, занимаетесь любовью в мысли?
       - Нет, наверное, вы не вились бы мне, если бы я мысленно занимался любовью. Размышление и есть для меня любовь. Мысль есть ее сладкий плод, как бы она ни была горька.
        - Раз так, значит, когда вы думаете, вы занимаетесь со мной любовью?
        - Да, идеальной любовью.
        - И чем вы любите меня?
        - Как это чем? Естественно, умом.
        - Но почему я не чувствую того, что вы занимаетесь со мной любовью и я не получаю удовольствия от этого? 
        - Вам лучше знать, - сказал обиженный философ.
        - То же мне обиделись. В чем причина? Об этом вы должны думать, несчастный мыслитель. Следовательно, у вас такой маленький ум, что я совсем не чувствую его.
        - Так он же не материальный. Как вы можете почувствовать его? Или вы совсем все забыли от старости? Неужели идеи стареют? Ведь вы бессмертны!
         - Еще огрызается! Если будете так со мной говорить, то я больше не буду являться вам, и вы полностью отупеете без моих мыслей. Мы, я бессмертна в том смысле, что уже не различаю, где пошлое, прошу прощения, прошлое, а где будущее. Для мня они все на одно лицо – настоящие.
        - Вы себя помните?
        - Кого-кого? Ах себя, ну, конечно. Я – Мемория, эта самая, как ее, ну, там… да, мне стыдно сказать.
        - Почему? Вы не Мемория (что у вас на языке, то у меня на уме), а Милена Даровна.
        - Вот-вот. Даром, а я что подумала?  Натурой, Налом, Наловна. Да, я такая, отдаю себя всю даром таким, как вы. Вы же нисколько меня не цените.
         - Оно и понятно. Как можно ценить то, что дается даром.
        - И я о том же говорю. Издеваетесь вы над бедной, несчастной старушкой-идеей. Все вам подавай новое, молодое в теле. Взять ту же информацию, которой тебя соблазнял этот черт, Александр Сергеевич Пушкин. 
        -Так это тот самый Пушкин?
        - Кто же еще. Только в нашем идеальном мире он превратился в счетного агента. 
        - Я никак не могу взять в толк, почему же мы застряли в этом веке «мертвого труда», где се уже давно прогнило, о чем предупреждал нас еще Шекспир.
        - Нашел, кого вспомнить. Когда это было. В этом виноваты не они, а вы. Идиллия коммунистического будущего существует только в научно-фантастических романах. Кто бы отказался от Эры Встретившихся Рук и Нежных Объятий! Это я люблю, конечно, в идеальных, разумных размерах, чтобы не помяли прическу.
         - Нельзя сварить яйцо, не разбив яйца.
         - И я о том же. Где моя былая невинность? Была, да сплыла. Одно утешение – беспамятность.            
         - Неужели мы никогда не воплотим в действительность то, о чем мечтал Иван Ефремов.
        - Иван Иванович, никогда не поверю тому, кто скажет, что вы уверовали в писание Ефремова.
        - Конечно, нет. Но я прежде и сам думал о нечто подобном.
        - Свежо предание, да верится с трудом. Давайте порассуждаем с вами о этом более подробно, - предложила Милена Даровна.
        - Давайте, - согласился с ней мыслитель.
        - Только при одном условии.
        - Каком?
        - Вы будете звать меня Идеей Наумовной.
        - Что за блажь!
        - Ну, тогда…
        - Ладно, уговорили.
.       – Тогда слушай и мотай на ус то, что я говорю. В романе Ефремова, который задумывался еще в сталинскую эпоху «льда», но был написан и опубликован уже в «оттепель» как переход к эпохе «огня». Его герои еще полностью не оттаяли от коммунистической твердой уверенности в завтрашнем дне. Но уже и в них появляются признаки будущего буржуазного разложения. Возьми того же героя, которого ты уже назвал. Это Дар Ветер. В каком состоянии его впервые встречает читатель романа? Он переживает состояние эмоционального выгорания на работе заведующего внешними станциями в космосе.
        Но что было до «Эры Великого Кольца» (ЭВК), в которую земляне вошли в единое коммуникативное пространство с разумными существами Галактики  и живет Дар Ветер? Была три эры: «Эра Разобщенного мира», «Эра Мирового Воссоединения» (ЭМВ) и «Эра Общего Труда» (ЭОТ). В первую эпоху и живет сам Ефремов. Он мечтает, что не далеко то время, когда человечество перейдет в следующую эру, в которую на смену расщеплению людей как социальных атомов, отчужденных друг от друга капиталом, придет эра их соединения, которое начнется с союза стран с разными языками, объединенных борьбой за новую энергию. Эта энергия объединения научит их находить друг с другом один язык.
        Потом, когда люди объединятся в коммуну, начнется эра общего труда. И это верно: если капитал как мертвый труд разделяет людей, то объединяет их живой труд. Труд постепенно станет для человека уже не просто необходимой потребностью, но возможным желанием. Для этого необходимо будет создать условия: упростить мир вещей, сделать его стандартным, переустроить планету, чтобы сделать ее управляемой, насытиться всем, что может дать Земля, а потом и космос. Выход в космос приведет людей к необходимости сообщения с другими космическими цивилизациями и войти с ними в контакт, стать частью единого разумного целого, величиной с Млечный Путь. Это эра искомого «Великого Кольца».
        Следующая возможная эра, о которой можно узнать из других произведений Ефремова как социального фантаста, - это эра так называемых «Встретившихся рук». Она необходима уже для межгалактического, вселенского общения. Но такое общение невозможно без сверхсветового сообщения. Для чего в романе «Час Быка» используются звездолеты «прямого луча», протыкающие само пространство, то есть, обнуляющие его, чтобы посещать предельно удаленные космические объекты  общаться с другими разумными существами, живущими на них.
       - Я это помню.
        - Хорошо. Но где в этом мире будущего место для меня и таких субъектов, как я? Вот этого Иван Ефремов не учитывает. 
        - Да, его утопия носит чисто материалистический характер. Он диалектически вас преодолевает.
         - Вот именно. Он горячий сторонник материалистической диалектики. Хотя бы в этой книге.
        - В «Туманности Андромеды»?
        - Ну, да. Но это большая опрометчивость. Есть еще идеальный мир, мир идей или мир идеального измерения. Это измерение смысла. В этом измерении все выглядит иначе, чем это представлено ученым Ефремовым. Есть мир. Он творение того, кого вы называете «Богом». Я называю его «Демиургом». Он творит ваш мир, состоящий из материи, находящейся в хаотическом состоянии. Хаос существует не только объективно и объектно. Он субъектен. Инстанция хаоса имеет свое имя. Это «Сатана». Сам же Бог, еще до творения вашего мира, фигурирует в качестве субъекта, имя которому «Дьявол». Вот к нему я как идеальное существо имею место.
         Что вы хотите иметь в своих отношениях с Демиургом? Свое подобие, только в превосходной степени. Явленным образом такого бога, настолько же творца, насколько вашего творения, выступил в человеческой истории Иисус из Назарета. Его вы объявили своим Спасителем, Спасом, Христом. Можно понять вас в том, что вы назвали его «Сыном Бога» - Творца Адама как первого человека и Евы как первой женщины, которая родила мужчину.
        - Так бог сотворил человека, а не мужчину?
        - Ну, конечно. Человека создал бог, а мужчину – женщина.
        - Кто был первым человеком?
        - Адам.
        - Какого он пола?
        - Это так же, как и с самим богом. Бог до творения был тем, кем он стал по отношению к себе уже как творцу, - дьяволом. Так и Адам. После выделения из него женщины, он стал мужчиной. Адам до определенного момента был своего рода «бульоном творения человека». Если вы рождены путем соединения мужского семени с женской клеткой, то Адам, напротив, получился путем разделения мужского семени и женской клетки.
        Ваш век, который условно можно назвать, используя язык эпохального наименования палеонтолога и фантаста Ивана Ефремова, последним веком «Эры Разобщенного мира» или, проще говоря, есть век Антихриста. Это не эра, как эра Христа, ибо эти величины – Христос и антихрист – несопоставимые. Антихрист есть само ничтожество, которое есть в человеке, а Христос является символом того в человеке, что есть его суть, человеческая сущность.
        Иисус Христос как ваше желание быть самим собой, человек, превратил Бога в реальное, представленное в материальном мире существо. Демиург прячется за Сатаной. В результате этого Бог до творения человека в самом себе стал для Него самого Дьяволом. Сначала Христос как человек появился в самом Боге. Это идеальный человек, человек с большой буквы – Человек. Этот Человек в Боге и есть Адам до Евы или вечный Адам.  Только потом он появился как Иисус среди людей.
        Бог до Адама – это ветхий бог. Он настолько же един, насколько множественен. Я как Идея есть одно из его явлений. Позже, после явления Христа среди людей в виде Иисуса, его последователи нарекли нас «демонами», а нашим хозяином – «дьявола». Дьявол есть не идеал, а идеалист в превосходной степени. Даже я могу иметь мысленное воплощение в твоем сознании. Но сам дьявол по своей сущности не имеет воплощения. Его изображение козлом есть лишь ваша фантазия, необходимая для вас, чтобы снизить образ бога до того, как он стал творцом и не заслонял собой то, что есть в нем от вас.
        Напротив, субъект хаоса есть «идеальный материалист», то есть, в нем нет ничего идеального, кроме материального. Ведь материя в чистом виде есть идеализация. Короче говоря, материя во мне, в идее, есть абстракция. Этим она и опасна как хаос, «каша в голове». В этом смысле дьявол предполагает хаос, как и хаос предполагает дьявола. Результатом их соединения и является бог как творец. Только став Демиургом, Бог способен к воплощению и то в самом себе. Мир творится не человеком в Боге, но им как Демиургом, который строит его из массы, определяет, формирует мир в качестве мира. Как Человек Бог немыслим без меня, без Идеи Наумовны.
        Только прошу вас, Иван Иванович, не принимайте все, что я говорю, всерьез. Ведь вы знаете, как философ, что такое ирония. Кстати, что она такое?
        - Она? – повторил Иван Иванович, смотря сквозь Милену Даровну куда-то вдаль. – Это предельное преувеличение.
        - Верно, я все преувеличиваю. Иначе нельзя размышлять. При том, что ум – это мера. Мысль – живое противоречие.
        Однако вернемся к роману, его героям и самому автору. Хотели бы вы, Иван Иванович, жить в таком коммунистическом будущем.
        - Не знаю, не знаю, Милена Даровна. Не могу определенно ответить на ваш вопрос. Да, интересно пожить в обществе будущего. Но я не социолог-утопист, е психолог, не физик, не астроном, не математик, не климатолог, не врач, наконец. Всем этим специалистом было бы что предъявить автору романа. Уж на многое он, палеонтолог, замахнулся.  Уже не говорю о его вояжах в древнюю, античную историю. Вы представьте себе, Милена Даровна…
        - Иван Иванович! Я уже просила вас обращаться ко мне, как к Идее Наумовне, - упрекнула его собеседница.
        - Тысяча извинений, Идея Наумовна. Так вот, о чем это я?  Да, о профессиональной специализации. Я помню, как впервые узнал об этом романе, еще в детстве, когда готовился стать первоклассником. Мне на глаза попался учебник по астрономии троюродного брата-выпускника. Я открыл учебник и сразу понял: это мое.  Я хочу быть астрономом и изучать космос. И лучше не на Земле, а на месте, в самом космосе. И тут мне попался на глаза совет автора учебника взяться за чтение романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды», но только после того, как читатель учебника прочитает его полностью в конце года, сдаст экзамен не только по астрономии, но по всем предметам средней школы, чтобы быть готовым учиться дальше, уже в вузе. Вот тогда он поймет многое, что написано в этом романе. И действительно, прежнее советское среднее образование давало обществу универсально подготовленного ученика, который мог заинтересоваться тем, что было написано в романе Ефремова и даже многое в нем понять. Не зря отдельные места из романа, доступные школьникам, печатали в «Комсомолке», в «Технике молодежи» и даже в «Пионерской правде»
        Но признаюсь, я не удержался и прочитал весь роман уже в четвертом классе. Не все я понял в нем. Но к тому времени я уже имел некоторый опыт чтения научно-популярной литературы. Еще в третьем классе я с большим увлечением читал книгу ученого-популяризатора Виктора Комарова «За гранью бесконечности», в которой автор ставит не только математические, физические, астрономические, но и философские вопросы, беседуя с ведущими советскими учеными.
        Меня покоробило в этом романе то, что сам Иван Ефремов, будучи специалистом-палеонтологом, в частности тафономист, рассуждает в нем как заправский специалист не только по биологии, но и по математике, и по физике, и по астрономии, и по климатологии, и по психологии, и по социологии, и по политологии, и по многому еще чему. Этим он похож на наших, в основном, бывших, преподавателей философии, которую именовали для всеобщего ознакомления «диаматом и «истматом».
        - Это что за невидаль?
        - Вам не понять. Даже мне, преподававшему эти учебные дисциплины, они были не по зубам. Напротив, студенты и некоторые преподаватели, особенно заведующие кафедрой диамата и истмата, хорошо ориентировались в них. Помню даже, как-то ректор института, в котором я тогда работал, публично на ученом совете признался, что диамат научил его лучше понимать химию, специалистом в которой он был.
        - Хорошим?
        - Не понял.
        - Специалистом был?
        - Не плохим.
        - Вот видите! Все вы такие специалисты, как Ефремов. Откуда вам, не химику, знать, каким химиком был ваш ректор? То-то.
        - И то верно. Но говорили. Правда, чего только люди не скажут о начальнике. Объективно говоря, быть таковым – значит быть под перекрестным огнем.
        - И что дальше?
        - Ну, так вот. У Ефремова все есть; есть даже идеология. Причем, ее – сверх меры. Но нет, вообще, самой философии. Ее заменил диамат вместе с истматом как превращенные наукой формы философии. Вот до чего, - до полного обнуления, - может довести сциентизм как научная идеологию философию. Философия превращается в научную идеологию, идеологическую науку. Вот такая, с позволения сказать, философия, теория всего, философия в кавычках присутствует в романе Ефремова. Она вполне по силам старшеклассникам и даже студентам первых и вторых курсов. Но мне она уже не по силам. Разве это философия?
        - Что же это такое: диамат, истмат? Что означают эти словосочетания?
        - Диамат - диалектический материализм. Истмат – исторический материализм.
        - Теперь мне все понятно. Но мне не понятна ваша позиция, Иван Иванович. Значит, вам не нравится идея, собственно говоря, я, раз вы так крепко критикуете идеологов.
        - Как это так, Идея Наумовна? Это не вы используете их, идеологов, как своих адептов, а они вас!
       - Знаю я вас софистов. Без мыла залезете в… душу Бога Мать.   
       - Никакой я не софист. Обидные слова говорите, Идея Наумовна. Я философ, точнее, учитель философии. Если философ любит мудрость, является любомудром то я люблю философию.
        - Интересное у вас, батенька, занятие. Так вы любите любовь или мудрость?
        - Скажу иначе. Я люблю быть философом.
        - Быть или казаться?
        - Конечно, быть. Но вот не знаю до сих пор, является ли желание, любовь быть тем, что действительно есть. Ведь «быть» можно понимать, как возможность, а не актуальность.
         - Так не является ли ваша философия тем, что вы же, философы, называете «онтологией», то есть, интеллектуальной любовью к бытию. Вот почему все и принимают вас за теоретиков всего. Что есть все? Бытие. Вы думаете обо всем. Ваша дума есть логос, логика, диалектика, которая немыслима без истории, без сюжета. Не то выходит одна абстракция.
         - Онаучивание философии таит в себе ошибку, которая заключается в том, что любомудры теоретизируют, созерцают или размышляют не обо всем как общем, а о всеобщем, которое нельзя свести ни к всему, ни к общему.
        - Следуя вашей мысли, Идея Наумовна, можно сказать, что я любитель, дилетант в том, в чем вы - профессионал, специалист.
        - Это в чем еще?
        - В любви!
        - Иван Иванович, вы обратились не по адресу. С этим к Венере.
        - Я не об этом. Я о мудрости.
        - Опять дали маху. С мудростью к Софии.
        - Тогда к вам с чем?
        - С мыслью к идее, к Идее Наумовне.
        - Следовательно, философ настолько философ, насколько он мыслитель?
        - Естественно. Только в мысли вам доступно все как одно. Но все, как вы сказали сами, не есть одно.
        - Все в одном.
        - Правильно. Во всем есть не одна, а своя философия как личная, ипостасная любовь к одному, к бытию. Вт почему философия есть возможность, а не необходимость. Без нее можно и обойтись. Большинство людей обходится без философии, не зная и не понимая того, без чего они обходятся, удовлетворяясь наукой и утешаясь религией. Я, Идея Наумовна, никому не навязываю себя. Я ни какая-то там… Венера.
        - Как же быть с Софией? Она есть?
        - Она есть как ваше желание все знать. Это пустое желание. Вот почему люди тянутся к Вере или к Любови, а не к Софии. Вера доступнее чувствам, которые есть у вас, а Любовь можно обнять пощупать. Вам ближе материальное, а не идеальное.
        Нужно уметь выбирать. Ученый выбирает общее во всем, закон природы. Философ хочет выбрать не только одно, но и другое, в пределе все. Он не может понять, что выбор подразумевает исключение противного. В результате он остается с пустой абстракцией всего. У него конкретна только мысль. Она делает его причастным ко всему как идее.  В идее, а не в материи, во мне мысль становится реальностью. Вот почему ваши материалисты являлись сатанистами. Идеализация материи неизбежно приводит к хаосу, к каше в голове.               
        - Итак, кто же вы, Иван Иванович?
        - Я ваш адепт, любитель идеи.
        - Да, достался мне тот еще любовник. И как вы меня любите? Покажите-докажите.
        - Прям сейчас?
        - Зачем тянуть.
        - И как мне показать? Вас обнять и поцеловать?
        - Попробуйте, - сказала Милена Даровна и засмеялась.
        Иван Иванович попытался это сделать, но у него ничего не получилось, просто потому что его руки обняли вместо Милены Даровны его самого, пройдя сквозь ее видимую плоть. Плоть Милены Даровны оказалось одной видимостью.
       - И что мне делать? – спросил Иван Иванович испуганным голосом.
        - Не знаю. Думай, - ответила Милена Даровна, одаряя его чарующей улыбкой.
       -  Я думал, что вам доступно физическое явление. Так сказать, «ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан».
       - «Петух тоже думал, да в суп попал». Это не моя поговорка, а ваша, человеческая. Идея ближе не к телу, а ближе тела тому, у кого есть мысли. Судя по вашему ответу, у вас проблемы с ними.  Вспомните, о чем мы вели речь? Припомните, может, они и появятся, а там и до меня не далеко у того, у кого есть умозрение.
        - Мы о многом вели разговор. О том же самом Даре Ветре.
        - Ну, и что?
        - В его лице мы встречаем начальника будущего, который «сгорел» на работе и ушел с нее. В чем заключался смысл его нахождения на месте начальника внешних станций? Если нынешних начальников за уши не оттащить от кормушки, от их властолюбия, проявлением которого является политическая интрига, «подковерная» борьба, то начальника времен развитого коммунизма что могло удержать на этом месте? Зачем нужны начальники в коммунистическом раю? Решение покинуть свой пост можно понять, если и только если начальника лишить властолюбия, которое придает управлению смысл. Как это можно понять современному человеку? Никак, потому что такая власть без власти просто невозможна. Желание начальника отказаться от началия такая же сказка для современников Ефремова, как и для современников императора Диоклетиана, который якобы отказался от власти ради выращивания капусты.
         - Я не могу понять, откуда у вас комплекс перед властью. Вы настрадались от власти?
        - Да, нет. Просто я люблю равенство и честность. Разве можно быть равным и честным во власти?
       - Добавьте еще: и справедливым!
        - Вы, Идея Наумовна, иронизируете? Мне же не до иронии. Я не говорю о справедливости потому, что мне не понятен смысл этого слова, которое почему то принимают за понятие.
        - Почему? Ведь справедливость есть то же самое, что соответствие значения элемента месту в системе отношений, то есть, его предметное значение.
        - Ну, и где вы видели реализацию такого соответствия в системе человеческих отношений, если они сведены к отношениям господства и подчинения?
       Знаете, наверное, я не на том акцентировал ваше внимание, что меня интересует по тому роду деятельности, что я веду уже довольно долго. Я учитель, слава богу, не по призванию, а по профессии. В романе меня удивил тот образ воспитания, который демонстрирует автор. Странно лишать детей родителей и собирать их в воспитательных домах на все годы обучения, разрешая им эпизодические встречи с родителями. Наверное, это необходимо, чтобы привить подрастающему поколению потребность в коммуне, к публичной, общественной жизни и, напротив, отбить охоту к частной жизни. Но именно в частной семье у ребенка появляется чувство любви к людям, к своим родителям, которое является источником многих человеческих радостей и самого чувства человечности.
        Многие, кого лишают родителей, потом не могут создать уже свою семью из-за того, что их человеческое чувство подавлено отчуждением. Никогда школа, воспитательный дом не будут родными. Там и дети, и воспитатели друг другу чужие. На публике не формируется личное чувство. Но вам, Идея Наумовна, этого не понять, потому что вы всеобщая, а у всеобщего нет экзистенции, личного чувства.
         - Да, что вы такое говорите, Иван Иванович. Это надо записать. Ваше заключение достойно попасть в книгу истории.
        - Не смейтесь надо мной, я говорю серьезно.
        - Ладно, я вас услышала. Дальше.
        - Милена, пардон, Идея Наумовна, зачем вам мои соображения? Вы хотите вычислить, каким образом я думаю, думаете понять логику моего рассуждения?
         Вычисляет Пушкин или, как у вас говорят: «Кто знает? Пушкин». Я наслаждаюсь, получаю удовольствие.
        - Интересно, а я раньше не догадывался, что божественные покровители получают сексуальные, прошу прощения, духовные удовольствия от занятий своих подопечных. Так вы занимаетесь любовью к мысли с мыслящими?
        - Как я рада, что вы так догадливы! Но мне одного раза мало. Продолжим. Иначе… вы знаете какими мы бываем, если нас не удовлетворить?
        - Знаю, еще как знаю.
        - Не наговаривайте на себя, Иван Иванович. Никогда не подумала бы, что вы импотент.
        - Знаете, у нас, у людей, есть усталость мозга. Он не может постоянно заниматься любовью к мысли.
        - Вы кончили?
        - Нет, еще.
        - Так кончайте, раз устали. Вы знаете, Иван Иванович, чем импотент отличается от мыслителя? Тем, что не может вовремя кончить, закончить мысль, ловко ввести аргумент и сделать, наконец, вывод, умозаключить свое рассуждение.
        - Хорошо-о, вот достала.
        - Что-о?
        - Возьмите ту же любовь в романе. Разлука в жизни укрепляет чувство, кристаллизует любовь, как предупреждал нас Стендаль. В тексте Ефремова она, напротив, тухнет со временем разлуки. Историк Веда Конг (наверное, потомок Кинг Конга), расставшись со звездолетчиком Эргом Ноором, улетевшим в космос, заводит шашни с коррупционером Даром Ветром (визави Дарта Вейдера), который «заржавел» на своем месте. Кстати, я открыл способ образования автором имен и фамилий своих персонажей. Он берет на вооружение африканские и скандинавские короткие имена. С другой стороны, обилие твердых согласных в них выдает его сталинистское происхождение.
        Тот же Эрг Ноор, командир звездолета с седой бородой, увлекается молоденькой Низой Крит, с которой уединяется в рубке, когда все остальные члены экипажа спят в криосне, - бес ему в ребро. О чем это говорит? Разумеется, о потаенных желаниях самого автора.
        - Ну-ну, мой доморощенный психоаналитик, мечи дальше свою икру.
        - И потом голая инопланетянка с планеты из звездной системы эпсилон Тукана, появившаяся на мониторе видеопроектора Дара Ветра, принимающего видео сообщение по сети «Великого Кольца».  Это прообраз Таис Афинской - героини позднего романа писателя-фантаста, мечтающего в преклонном возрасте о голых гетерах.
        Ну, в чем же мы видим прогресс через тысячу лет? Только в галактическом интернете, который предсказал автор? Неужели за это продолжительное время ничего не поменялось в человеческих отношениях, в душевных страданиях и физических страстях, наконец, в интеллектуальных способностях, кроме коммунистического отношения к труду? Все то же самое, что и сейчас. К тому же в абстрактном, топорном выражении и техническом исполнении. Не зря советских писателей называли «инженерами человеческих душ». В этих фантастических сочинениях «не-до-авторов» мы находим как читатели у «ходульных героев» вместо сердца «пламенный мотор», работающий на мезоне.
        - Теперь говорят о героях на платформах.
        - Вам лучше знать.
        - Откуда? Я не Мельпомена.    
        - Я подозреваю, что ты представляешь любовь в виде слов.
        - Как же иначе. Ведь романы пишут словами.
         - Следовательно, у вас чувства выражаются словами. Но тогда ваш интеллект сводится к чувствам. Вы понимаете понимание как не разумное, а переживание. Разум же вводите к рассудку, к способности счета.
           - Этим заразили нас такие существа, как ваш самозваный Пушкин - знатный счетовод.
         - Я заметила за вами, Иван Иванович, такую особенность. Вы легко разбираетесь в том, что является сложным, но теряетесь перед элементарным, простым, перед тем же самым счетом.
        - Может быть, Идея Наумовна. Мне трудно справиться с современными устройствами счета, на которые посадили всю культуру, оцифровав ее. Хотя я прилагаю немалые усилия для того, чтобы их освоить. Те, кто это затеял, а это, как я понял, ваши ребята, Идея Наумовна, решили, что хватит людям тратить свои силы на созидание живых ценностей. Пускай лучше занимаются их конвертацией в мертвые числа. Вы не понимаете, что это угнетает в нас собственно наш, человеческий элемент, которого нет у вас и ни у кого в этой Вселенной и в ином мире. Опомнитесь, пока еще не поздно, откажитесь от идеи превратить живых людей в послушных роботов.
       В связи с этим могу добавить, что не могу отнести себя и к людям, для которых нет большой разницы между одним и другим, возвышенным и низменным, сложным и простым. Они равно им доступны и необходимы так, что границы между этими элементами становятся прозрачными для них.
        - Так, хорошо. Мы поговорили о том, как советские люди представляли себе свое «светлое будущее», райскую жизнь в истории. Почему же они сбились с пути построения коммунизма? И как вы думаете, есть ли в вашей Галактике нечто, вроде описанного Ефремовым «Великого Кольца» космических цивилизаций?
        - Идея Наумовна, вы задали именно те вопросы, которые волновали меня, брали за душу почти всю мою сознательную жизнь. Они не давали мне покоя последние тридцать лет. Но после встречи с Александром Сергеевичем и тем более с вами я потерял к ним былой интерес. Мне, вообще, теперь не понятно, зачем жить!
        - Настолько все плохо? Вы разочаровались во встрече с нами, наконец, со мной? – спросила его муза мысли ледяным тоном.
        - Разумеется. И зачем вы явились мне? Вы подумайте сами, что может быть дальше? Ничего, совсем ничего! Ведь вы не поможете нам, именно мне в решении моего экзистенциального вопроса. Вы, Милена Даровна, лишили меня последней надежды. Как я могу доверять вам, любить вас, если вы такая чужая. Вы не способны понять меня. Что уж говорить о самозваном Пушкине. Как вы можете помочь мне, если хотите помочь, если не знаете меня.
        - Так сделайте что-нибудь, чтобы я узнала вас.
        - Для этого вы должны стать ближе мне, сойти сами со своего превосходного места и посмотреть на мир с моего места. Один умный человек как-то сказал, что человека можно понять, поставив себя на его место. Мы, люди, во всяком некоторые из нас, давно уже не смотрим на вас снизу верх, как в античное время. Пора и вам меняться, выйдя из сковывающего вас образа мертвой вечности. Вы мне напоминаете древних истуканов с острова Пасхи. Только, в отличие от них, вы смотрите не снизу вверх, а сверху вниз. Смотрите прямо перед собой.
        - Кто вы такой, чтобы я так смотрела? – возмутилась Идея.
        - Вот видите! Равенство есть условие взаимного понимания.
        - Вы ничего не понимаете. Я так не могу смотреть.
        - Почему?
        - Потому что у меня нет глаз… Это, во-первых.
        - Во-вторых?
        - Я так не хочу.
        - Теперь понимаете? Вы не можете и не хотите меня понять.
        - Так для чего я к вам явилась? Зачем еще? – возопила Милена Даровна голосом, полным отчаянья и изменившись до неузнаваемости.
        - Вот теперь я верю. Вы хоть чем-то стали похожи на человека. Прежде только казались им, нет, прикидывались.
        - Знаете, что, Иван Иванович? Не мните себя Константином Сергеевичем. То же мне: «Не верю»!
        - Вот-вот. Если вы играете роль человека женского рода, то играйте ее естественно.
        - Если вы думаете, что я искусственная, то глубоко заблуждаетесь. Я сверхъестественная, еще больше естественная, чем вы. Сверхъестественное естественно бесконечно, беспредельно и безнально. Между тем как вы, естественны конечным, ограниченным образом.
        - Как вы не можете понять, Идея Даровна, что Иисус обитал между нами и мы стали понимать Бога. 
        - Успокойтесь, Иван Иванович, не волнуйтесь так, а то, не дай бог, случится сердечный приступ, - участливо посоветовала Милена Даровна, - вот вы и отчество мое перепутали, - добавила она и взяла его за руки.
        Он не мог поверить тому, что почувствовал. Случилось чудо: руки богини мысли оказались осязаемыми, теплыми и мягкими. Они казались красивыми руками обычной женщины, которыми она ласково рала и пожимала его руки. И, - о, чудо! – все отошло для Ивана Ивановича на второй план, потому что на первом пане были эти руки, которые все понимали в нем. 
        - Причина не во мне, а в вас, - только и сказала Милена Даровна.
        Иван Иванович не знал, сколько времени он переживал миг личного счастья. Может быть, целую вечность. Но вот он снова стоял поодаль Милены Даровны и не решался прикоснуться к ней. Желание касаться любимой женщины было безмерным и только поэтому неисполнимым.
        - Вы получили то, что хотели, Иван Иванович, - констатировала Милена Даровна, глядя ему прямо в глаза.
        - Нет, не получил еще сполна, - упрямо ответил он.
        - Хорошего помаленьку. Так, кажется, говорят у вас дамы, осаждая неуемную страсть своего кавалера. Итак, вернемся к нашему разговору.
        - Но я не могу.
        - Не можете – я исчезну и больше не явлюсь. Заметьте: никогда!
        - Вы без ножа режете меня, жестокая, бессердечная Идея Даровна.
        - Не забудьте, что я Идея. Поэтому не теряйте головы от глупости.
        - Неужели для Вас, Идея Наумовна, любовь – это глупость?
        - Вы сами, любезный Иван Иванович, хотели именно так относиться ко мне.
        - Это как?
        - Интеллектуально. Неужели вы забыли о своей интеллектуальной любви ко мне?
        - Я был глуп. Признаюсь. Не мучайте меня больше моей же глупостью.
        - Не могу. Именно эта ваша глупость является подлинной причиной моего появления. Неужели, вы не понимаете этого? Так. Давайте перейдем к теме нашего разговора. Правда, мы можем не говорить, и я исчезну.
        - Но почему?
        - Потому. И точка! Потом узнаете.
        - Почему потом?
        - Иван Иванович, какой вы не деликатный, не понятливый. Ведь вы сами призывали к пониманию. И оказались сапожником без сапог. Не торопите события.
        И тут Иван Иванович, наконец, понял. И, слава богу. И вам, надеюсь, дорогой читатель, стало понятно. Наверное, многим из вас понятно стало намного раньше, чем влюбленному Ивану Ивановичу.
        - Давайте начнем снова нашу беседу, - предложила Милена Даровна.
        - С самого начала? – наивно спросил Иван Иванович.
        - Не валяйте дурака, Иван Иванович. С того места, на котором остановились. Вы, надеюсь, помните? 
        - Как ни странно, помню, несмотря на то, что многое, более важное для меня и, наверное, для вас случилось позже, – сказал наш герой и с надеждой взглянул на свою богиню, но она царственно молчала, смотря поверх него.
         - Итак, - повторил ее Иван Иванович, - мы изменили траекторию своего общественного развития, прекратили строить коммунизм. Почему? Это трудный вопрос и на него нелегко найти адекватный, понятный ответ.
        -  У вас выходит, что адекватно, точно эквивалентно понятно? Соответствует – значит отвечает вопросу, точно - корреспондентно – верно – истинно – понятно – осмысленно, имеет смысл?
        - Нет, не выходит, хотя хотелось бы, чтобы вышло. Я понимаю, что смысл не синонимичен истине, ибо имеет смысл и ложь как противоположность истине. Не была ли идея коммунизма ложной? Конечно, она имела смысл. Но может быть он утопия, как утверждают антикоммунисты? Может быть, но живая, не мертвая. Коммунизм не является целью. Если бы это люди знали, то не наломали столько дров.
        - Тогда что это?
        - Это средство человеческой социализации, очеловечивание живого существа в публичном, народном, коллективном аспекте общения с себе подобными существами. Но не менее важен и личный аспект в этом общении. Это намного труднее. Здесь мы имеем дело уже не с материальным и душевным, а с духовным фактором.
        - Вы относите ипостасный момент к духу, а не к материи и душе?
        - У меня есть достаточные основания отнести личное начало, истолкованное в терминах волюнтаризма, к сфере души. Но я отношу личное как уже личностное, явленное в качестве чувства, вернее, сознания Я к области разумной души, то есть, той форме разума, которая представлена в человеке. И в этом смысле можно уже говорить если не о трансцендентном, собственно духовном, то точно о трансцендентальном, таком же пограничном с духом, как граничит личное с Я.
         - Вы это серьезно говорите?
         - Не менее серьезно, чем писал Лев Толстой, нежели Федор Достоевский или тот же Ефремов. Сочинители, за редким исключением, склонны относиться к своему сочинительству как увлекательной игре… в детективные или идеологические бирюльки. Что их делает серьезными, так это гонорар за успешную публикацию собственной мечты. Получив признание, они становятся многозначительными авторами, свысока посматривая на менее удачливых собратьев.
        Однако вернусь к устройству человеческого общества. Коммунизм есть средство борьбы с капиталом. Главное в нем не продукт, но деятельность, обмен не продуктом, но самой деятельностью между людьми. Люди общаются в нем не словами, но делами. Парадоксально, но он молчаливое общество монолога. Диалог возможен не в массе, но между личностями. Коммунизм не менее сильно отчуждает человека от себя, чем капитализм.
        Только капитализм, ориентирующий человека на капитал как предел овеществления, приводит к социальной атомизации индивидуалиста, который очеловечивает вещь и овеществляет другого человека, а коммунизм приводит к тотализации коллектив, растворяя в нем без остатка индивида. И в том и в другом случае нет личности, но есть либо индивид-уал-ист, либо коллектив-ист. Или человек сливается с коллективом, или коллектив сливается с человеком. Переходом к человечному обществу может быть социализм как общество, в котором оно само стало человеком, человечным. Это еще не цель развития человека, но уже путь, ведущий к нему. Цель – гуманизм, то есть, такое общество, в котором человечен каждый человек, а не человек вообще, как в абстрактном буржуазном гуманизме и не сумма людей, как мы полагали при реальном коммунизме, и не человек в целом, как при будущем социализме, искаженным идеологической аберрацией образом которого стал фантастический мир из «Туманности Андромеды».
        Другая тема, которая меня еще больше волнует, чем тема социального устройства, поднимется тоже Ефремовым. Это тема контакта с другими разумными существами. Но он как ученый пытается ее, если не решить, то хотя бы поставить, как тему контакта с иной цивилизацией. То есть, смотрит на нее как опять же ученый, социолог и кибернетик, или инженер, а не мыслитель. Для него это проблема есть проблема коммуникации или транспортировки на искомое место на межзвездном транспорте.
        - Вы же, Иван Иванович, пытаетесь решить проблему контакта с внеземным разумом усилием мысли?
        - Идея Наумовна, перестаньте подтрунивать надо мной. Я не верю ни в какую телепатию. Это просто глупо верить в передачу мыслей на расстояние.
        - Почему?
        - Да, потому что мысль как посредница между человеком и миром или богом, богиней как вы, нуждается в другом посреднике – в слове, Им не может быть помимо слова воздух или вакуум. Даже информация не является таким посредником. Вы не хуже меня знаете, что мысль – это не информация, не факт. Это явление бога, вас, идеи. Это не то, что дано, но что задано в качестве ключа понимания.
        - Это ментальный код?
        - Какой еще код? О чем вы? Вы что формалистка? Код у языка, у слов, у символов, но не у мыслей. В словах есть грамма, грамматика, в мыслях – логика. У мысли логос, смысл, понятие, а не код. Ключ к пониманию – это не код, а понятие.
        - Как тогда вы относитесь к толкованию телепатии как космической, духовной пульсации, вибрации?
        - Пульсация, вибрация – это физические явления. О духе в этом смысле можно говорить только условно, метафорически. Передача мыслей на расстояние духом, мгновенно. Это сказка, миф. К тому же буквально телепатия есть передача не мыслей, а чувства, пафоса, то есть, усиленного, повышенного чувства до сверхчувственного уровня. То есть, это сказочное, чудесное, необычное чувство. К явлениям сверхчувственного характера относится и мысль. Конечно, в некотором роде – умеренном, разумном роде – можно говорить о том, что мысль есть превращенное чувство, превосходящее размеры чувства как такового. Но безразмерно ли оно? Ведь мысль логична, значит знает меру, соизмеримо с идеей как собственной мерой, эталоном, образцом, идеалом.
        Даже с вами, Идея Наумовна, со своей идеей я не могу общаться в мысли прямо, без слов. Вот я разговариваю с вами, а вы являетесь мне в образе прекрасной женщины, которой я только что касался, чувствовал вас. Иллюзия ли это? Если и иллюзия, то не менее реальная, чем сама реальность. Это и есть идеальная реальность?
        - Для меня она, естественно, реальность. Во мне вы не вполне реальная реальность, ибо материальное, даже душевное, с идеальной точки зрения не полная реальность.
        - Чем хороша мысль, так это своей последовательностью, ведущей к заключению. В нем она успокаивается, пребывает в покое. Но почему я не спокоен? Странно. Я установил контакт не просто с другим разумным существом, но с вами, с самой виновницей его, с той, кто навел меня на контакт.
        - Не знаю, не знаю. Я, напротив, довольна тем, что получила. Получила же я в вашем лице обратную связь. Мы поняли друг друга.
        - Но я не чувствую себя бесконечно, сказочно счастливым.
        - Для чего устанавливается контакт? Для понимания. Мы поняли друг друга. Цель достигнута – контакт установлен. Но вам того мало. Теперь я понимаю, то такое человек. Он как конечное существо желает быть бесконечным, в данном случае бесконечно счастливым. Но это невозможно. Вот почему вы беспокоитесь, не можете найти себе место в заключении. Оно вас тяготит своей определенностью и ограниченностью. И все почему? Потому что ваша свобода превосходит ту толику ума, которая дана вам. Я ограничена вами, вы же определены мной. Вы, Иван Иванович, не помеха для моей свободы.
        - Причина моего не полного удовольствия скрывается в капризности вашей натуры. Вы, Идея Наумовна, выдаете себя за идеальное существо. Между тем идеал только потому идеал, что имеет воплощение. Вам не хватает любвеобильности. Вы можете только приманивать к себе, соблазнять меня своей кажущейся доступностью, обманчивой осязаемостью.
         - Теперь я поняла вас, людей. Вам мало душевной эротичности. Вы требуете от нас, идеальных существ, материальной порнографичности.
         - Может быть, причина моей неудовлетворенности заключается в другом? Может быть, идеал является идеалом только потому, что не имеет идеального воплощения? Само воплощение не идеально потому, что является материальным. Возможно материальное, то есть, не идеальное выражение идеального. Это выражение прямо противоположно тому, что выражает.
        - Но оно выражается!
        - Да, имманентизируется, сохраняя свою трансценденцию, а с ней и трансцендентность, в данном случае, мне. Вот чем вызвано мое беспокойство, моя тревога, что я не достиг искомого результата. И у меня, естественно, возникает желание усовершенствовать то, что было получено. Смысл данного заключается в заданном, в следующем за ним задании. Меня не удовлетворяет это и увлекает другое, иное, то. Является ли оно своим или есть чужое?
        - Мы вам чужие. Но в самих вас есть ваше чужое, которое похоже на то, что находится вне вас. Это и есть мы. В результате вы обнимаете не мир, - нельзя объять необъятное, - но лишь самих себя, видите во всем себя, свое сознание. Не есть ли это ошибка, - полагать мир своим развернутым сознанием?
        -  Ну, в таком случае он является вашей материальной реализацией?
        Но Милена Даровна не ответила на последний вопрос Ивана Ивановича, потому что просто исчезла на самом интересном месте их беседы, оставив своего собеседника искать искомый ответ одному. Разве мог он найти его без ее помощи? Это та еще задачка, которая, вероятно, не имеет своего решения. И потому, кому еще заниматься ей (ей-ей), как не нашему философу? Другим людям есть, чем более существенным заняться. Стали ли они ближе друг другу в ходе контакта, история умалчивает. Это тайна двоих, может быть, и для них. Является ли факт, событие контакта точкой в отношениях, - не знаю. Может быть, это только запятая или точка с запятой, а то и многозначительное многоточие. Но знаю точно, что выбор еще не сделан между концом и «продолжение следует». Если и следует, то это уже другая история. Но тогда эта история с продолжением.