Уже находясь в этой стране, освоившись и набравшись смелости, пару раз пробовал звонить ему в Бельгию. Номер не в сети. Старый долг не спешил отливаться воздаянием. Вглядываясь в имя на визитке, снова и снова мысленно прокручивал идеальный сюжет – чудесным образом появляюсь в его родном посёлке, спрашиваю, не знали ли такого парня, они мне – конечно, знаем, в Европу уехал, ни слуху, ни духу, я им – отличный он человек, скоро объявится, зарабатывает пока, а вот от меня вам благодарность… Но телефон молчал и оставалось лишь грезить о собственном благородстве. Человек, самым невозможным, самым невообразимым способом воздающий за добро – кому не хочется представить себя таким?
Фамилия Ахмада имела распространённое окончание «зай», как у нынешнего и прошлого президентов страны, обозначая название конкретного племени. Без труда нашёл такое на карте. Средняя часть имени, вроде нашего отчества, была непохожа на имя отца, значит, обозначала род или место происхождения. Такого посёлка не обнаружилось, но подумал – в небольшом племени не так-то много родов, на месте обязательно подскажут. Возможность побывать якобы по делу в настоящей пуштунской общине, снискать почёт или, хотя бы, одобрение, волнующе тревожила, мешая уснуть. Пробовал ещё раз набрать Ахмаду, но вновь не услышал гудков. Тем ценнее будет сюрприз, когда узнает об этом от далёкой родни, решил я.
Почти без приключений добрался до искомого района, а нанятый на месте таксист вовсе выступил проводником, выясняя у всех встречных, какой посёлок является в этом племени главным. Он снял с меня задачу выбора цели и уже через час петляний по горным грунтовкам мы были у дома одного из местных вождей. Тот, даже не разбираясь в ситуации, сразу пригласил нас быть гостями.
Множество мужчин заполнило двор, на толстой стене дувала, как обезьянки, толкались мальчишки. Замелькали подносы с яствами. Куча сладостей, извлечённых мной из рюкзака на достархан, произвела восторг. Я объяснил, что не имею особой цели, просто захотел поближе познакомиться с таким народом, потому что один человек сильно помог мне в дорожной ситуации, был бескорыстен и решителен. Дело было в Европе, здесь наверняка его давно не видели, пусть мой визит будет от него приветом. «Он хороший человек. Вами всеми можно гордиться. Зовут его так». Я достал визитку.
«Молодец парень. Каждый из нас так бы поступил». «Да, это наш». «Оказание помощи путнику – обязанность. А разве у вас по-другому?» «Хорошо, что Запад не изменил нашего сына». «Повезло ему, живёт не думает о бомбах и хлебе». «Кодекс чести. Пахтанвалай. Слышал такое? Это наша жизнь».
Возгласы сыпались со всех сторон. Мужчины цокали, соглашались, высказывались, задавали всё новые вопросы. Отсутствовало главное. Никто не знал Ахмада.
Хозяин дома подтвердил, что в деревне не слышали о таком человеке, однако уже созвонились с окружающими. В большом селении неподалёку отсюда вроде бы были люди, уехавшие в Европу. Скоро от них кто-нибудь прибудет. Если б у них были визитки, на них значилась бы эта фамилия. «Наши» - с непонятным выражением констатировал он.
Прибывший человек выглядел скромно, но, пожалуй, более представительно, чем местный лидер. Умеренные жесты и спокойный голос выражали какую-то молчаливую силу, сжатую пружиной в небольшом теле. Чёрный тюрбан, отглаженный бежевый шальвар-камиз, борода с сединой, небольшая свита. Вежливо поздоровался, витиевато наговорил комплементов, попросил ещё раз поведать свою историю. Я вновь пересказал в подробностях про давнюю поездку, про неожиданную помощь случайного человека, про его предвидение и оставленную визитку, что позволило обратиться за ещё большей помощью буквально через день. Про бескорыстие, сочувствие и помощь в большем объёме, чем я мог рассчитывать. Описал и внешность Ахмада, здесь почувствовав надежду – мужчина согласно кивал, будто перебирая что-то давно виденное в памяти.
Он не сказал ни «да», ни «нет». Обратясь к окружающим, произнёс проникновенную речь о чести и необходимости великодушия, на которых держится мир, о счастье иметь право называться пуштуном, о гордости родного имени, о замысле Аллаха и древних обычаях, исполняющих Его волю. Говорил негромко, видимо, зная, что не решатся перебивать. Переведя внимание на меня, призвал воздать уважение и мне, достойному сыну своей страны, поступающему как настоящий пуштун, потому что все люди с честью поступают именно так. Следом он вставил несколько оппозиционных вопросов, предлагая собравшимся самим рассудить те или иные местные политические события с точки зрения их кодекса. Мужчины предсказуемо загудели, предоставляя свои суждения насчёт каких-то недавних действий властей.
- Не переживай, - обратившись ко мне, негромко заключил он. – Есть Ахмад или нет, неважно. Посмотри на них – все довольны, всем приятно. Правильно, что заехал. Это хороший поступок. Будь нашим гостем, сколько пожелаешь.
Я чувствовал себя глуповато, но всё же был удовлетворён оказанными мне почестями. В конце концов, примерно того и желал. Беседа не оставляла времени грустить. Я охотно подбирал слова, чтоб рассказать о себе, о путешествии, о впечатлениях от их страны и положением дел в своей. Окружающие не стеснялись перебивать или подсказывать, разговор был равный. Конечно, не без удовольствия я ощущал себя центром внимания.
- Тебя будут помнить, - вновь приватно обратился ко мне авторитет. - Разговоров теперь на пять спин вперёд. Помни, ты не только турист, но и представляешь свою страну. Откуда этим людям знать какова она? Личное свидетельство здесь значит намного больше, чем написанное в книгах. Долгое время будут пересказывать. Может, и легендами обрастёшь, ха… Есть что-то в вас, русских. Многие так говорят, сам я не встречал никого до тебя. Хулус, не знаю, как это сказать. Простота правдивая, что ли. Говорят, чтите справедливость. Мы уважаем это. На этом и держимся. Правда, война перемешала всё. Люди ожесточились. Будь осторожен здесь. Всё очень усложнилось. Позволишь поговорить наедине?
Никто не стал перечить, когда мы отошли в сторону. Дойдя до стены, отделяющей женскую половину двора, мужчина расстелил молитвенный коврик, непринуждённо сел, оперевшись о стену, знаком предложил место рядом. То, что он сообщил, ударом проняло до колючего пота, дав понять всю самолюбивую глупость, с которой я отправился сюда.
- Будем считать, ты ошибся. Мы не узнали твоего Ахмада. Но бывает так, что люди уезжают из страны не по своей воле. И очень не хотели бы, чтоб кто-то знал, где они остановились. Понимаешь, о чём я?
Господи… Как же я не подумал? Я ж подставляю! Накатила слабость от мысли, что сейчас, в этом улье незнакомых вооружённых людей кто-нибудь вежливо попросит меня точно вспомнить город, место, адрес, где я встречал Ахмада. Марку авто, другие подробности… Хватит ли духу сказать «забыл»? Герой, бля…
- Не переживай, - упредил он мою панику, - к Ахмаду это больше не относится. Его семья, скажем так, состояла в другой политической группировке. А тут все воюют со всеми. Если мы будем слишком принципиальны, пуштунов больше не останется, кроме как в чревах матерей. Если когда-нибудь встретишь, скажи, что на родине ему не будет создано каких-либо препятствий. По крайней мере, пока держится эта власть. Мы-то, его родня, в любом случае не желаем зла… Ахмад неплохой мужчина, просто поставил не на того верблюда. Бог уже наказал его. Я хочу тебе сказать другое. Раз уж ты пришёл сюда, значит, на то воля Аллаха. Согласен? Значит, я должен рассказать тебе всё. А ты уж думай, что с этим делать. Машалла. Это долгий рассказ.
Он бросил взгляд в сторону, невесело ухмыльнулся и начал:
- Ему пришлось спасаться, когда талибы взяли страну. Все разбежались как мыши. Кажется, Ахмад через север вышел в Узбекистан. Дальше как-то попал в твою страну, потом в Европу. Наверное, получил статус беженца. Он не смог взять с собой жену и дочерей, хотел забрать их позже. Ещё здесь остался отец, сделался незаметным, нанялся на обжиг кирпича. Мало, но на хлеб хватало. Наш район заняли бойцы Хаккани, они тогда сотрудничали с талибан. Выискивали всё тех, кто работал на прежние власти. Однажды старика забрали. Война есть война, никто ничего не объяснял. Где он – жив или нет, на тот момент никто не мог сказать. От Ахмада тоже никаких известий. Может, что-то и сообщал, как сейчас, знаешь, на рынках передают весточки через приезжих, неизвестно. И сегодня мобильник не у каждого, а тогда, вспомни... Жена его осталась одна. Вот не помню даже, как её звали. А девочке одной было лет восемь, второй меньше. Сначала они жили на то, что продавали имущество по соседям. Она ведь и выйти на улицу не могла, без мужчины женщинам нельзя ходить. Пыталась, конечно, но это проблемы всегда. Могут замечание сделать, могут и ударить, а то и под суд. Всё тогда по шариату стало, очень строго. Раз в неделю кому-нибудь руку отрубали, или хуже. Наверное, через соседских мальчишек пыталась продавать и покупать. Говорят, ещё просила у всех пошить, вскопать или что угодно, но откуда в посёлке работа? Сами всё делаем, еле сводим концы с концами, богатых нет. У неё был и другой способ получать свою тарелку риса. Есть у нас традиция, называется «нынавати». Так, женщина в крайней ситуации может послать свой платок и чадру мужчине. Любому мужчине. Тот не имеет права отказать. Вопрос чести. На какой-то период она неприкосновенна, будут относиться как к сестре. Но если это не временная защита, значит, она отдаёт свою судьбу целиком в руки принимающего. Была бы прислугой, выдали бы замуж, или забрали себе. Но она, видимо, ждала Ахмада. И, наверное, не хотела плохой судьбы детям. Ведь дочерей могли отобрать и продать в гарем. Они ведь никто. По шариату женщину с девяти лет брать можно, мы так не привыкли, но тогда всякие люди здесь командовали, времена были такие что… Да и сейчас американская власть ничего не решает. Мы тут все талибан поддерживаем. Не переживай, ты пришёл с добрыми намерениями. Гость, священно, в безопасности. Вижу, и не беспокоишься… Смелые вы. Так про вас говорят. Но всё равно, будь осторожен в нашей стране. Ты ж первый раз? Видно. Жизнь здесь ничего не стоит. Веры в людей больше нет. Уважение, его больше нет. Есть только шариа и пахтанвалай. Всё. Больше нам рассчитывать не на что. Сорок лет война… Да, мы обратились к Аллаху. Может быть, усердие спасёт, иншалла… Поэтому, пусть лучше всё будет строго. Старшую девочку я помню, каштановые такие волосы и глаза серые, как у Ахмада. Не исхудала тогда ещё, красивый ребёнок. Но разве бывают некрасивые дети? Как она хотела их защитить? Бежать она не могла, на первом блокпосту развернули бы в лучшем случае, а то и… А у бесправного и так могут всё отобрать. Надеялась на что-то. Потом она пропала будто, не видно её стало. Все уж и забыли про неё. И вот мне кто-то говорит, что она на шоссе милостыню просит. Не может быть, говорю. Почему решил, что она? Под платок заглянул что ли? Тот смутился, нет, говорит, похожа просто, да и кому там стоять? Я не поверил тогда. Хэрэй-пэрэй. Это всё-таки большой позор. Есть намус – честь, порядок. У нас если человек теряет честь, теряет всё. Ей одной и выходить нельзя, а попрошайничать? Такую изобьёт кто хочет, они постыдны. А тут молодая женщина, всякие мысли в голову лезут. Не знаю, делали с ней что-то или нет. Водители, конечно, такое не позволят, но на дороге разные люди попадаются. Потом ещё кто-то говорил, что видел её. По этому поводу, знаю, к ней приходили, вызывали к кади, судье. Но никого дома не было. Прятала где-то детей или с собой брала. И вот как-то зимой соседи поняли, что давно уже дым не идёт и не видно следов на снегу. Может, уехали? Зашли и увидели их там. Дом пустой совсем, только матрац на полу. Девочки рядом у стены, вдвоём, почти в обнимку. Волосы коротко, наверное, чтоб на мальчиков походить, так милостыню брать проще. В лохмотьях. Она перерезала горло сначала одной, потом другой. Кстати, старшая вся вымазана была в крови, может, и помогала даже маме, не знаю. Послушные были дети. Хорошие. Вот сейчас думаю – ведь ещё надо уметь резать, знать где и как, чтоб не больно… Откуда ей? Наверное, помучились. Теперь они ангелы. Самые чистые, самые невинные. Навсегда в рай вошли. Так она и обеспечила им будущее. Как могла. Но на себя взяла страшную кару. Мы тут все не без греха, но ей в Судный день… Не знаю даже, как она всё это смогла. Наверное, разум уже не с ней был. Хотя, нет. Терпения ей ещё понадобилось много, всё доделала до конца. На проёме дверном тряпьё какое-то было навязано, получается, пыталась удавиться, не вышло, пришлось ей заколоть себя. Но разве может женщина себе грудь проткнуть? Не каждый мужчина сможет. Всем весом упрись, да ещё давить надо. А она ж лёгкая была. С коленей только падать на нож. Говорят, несколько ран было. Как-то смогла. Упрямая. Тяжёлая смерть. Вот и вся история… На всё воля Аллаха. Нам ли понять Его замыслы? Вот это всё привело тебя сюда, можешь верить, можешь нет. И что-то отсюда ты вынесешь. Так задумано… Ахмад? Конечно, знает всё. Может, без подробностей, но точно знает. Иначе он бы двенадцать раз уже был здесь. Война не стоит на месте, границы то закрыты, то открыты, самолёты летают. Наверняка сказал кто-нибудь. Он, наверное, хотел бы забыть всё как страшный сон, но не сможет. Он знает, что подвёл. Сильно подвёл. Такой груз не каждому под силу носить. Хорошо, что пытается делать добро. Ты принёс нам эту весть. Думаю, ты для него явился как подарок Аллаха. Если бы у тебя ещё сложнее проблемы были, он бы с ещё большей радостью бросился на помощь. Может, тем и живёт. Помогает кому может. Теперь у меня нет к нему вопросов. А Аллаху он сам ответит. Мы, пахто, все имеем честь. Ахмад тоже помнит, кем родился. Но точит его не это. Он увидел что-то, что нам с тобой не увидеть… Теперь хорошие помыслы, дела. Таких людей мало. Может, в этом и был вышний замысел, кто знает? Мы больше о нём не слышали. Спасибо тебе, что приехал. Это тоже хорошо. Мы должны знать. Да и урок молодым. Ахмад поступает достойно. Делает это… не знаю, как сказать. У нас на всё тут разные слова. Хуб, хуш – это как у вас «гуд». Ещё говорят «неки», когда хорошо, красиво. Есть и другие слова. Но бывает такое «хорошо», которое не всегда для тебя хорошо, но обязательно должно быть сделано. Настоящее «хорошо», не оглядываясь на последствия, а не ваше плоское «гуд». Что? В вашем языке тоже есть разные слова? Говорю же, что-то в вас есть такое. Благо? Добро? Красиво звучит. Раз так, значит, ты меня, может, и поймёшь. Это важно. Согласись, добро не всегда хорошо. А хорошо – это не всегда добро. Мы говорим «кхэ». Ахмад теперь делает кхэ. Шариат делает кхэ. Пахтанвалай делает кхэ. Пусть это не всегда хорошо, но у нас нет выбора. Потому что правда всегда кхэ. А без неё нельзя. Иначе… Иначе хараб-тараб.