Осень 1981 года.
Моя собака Найда, в свободное от охоты время, находилась в деревне Исить, у родителей моей супруги. В городе, в квартире рабочей лайке неуютно и противопоказано. А в деревне, на природе, самое раздолье. Поэтому после охоты я её старался отвести в деревню. Осенью ездил за ней, привозил домой, а затем на охоту. Вот и в этот раз, десятого сентября я приехал, чтобы забрать её. Тут не только совершалась поездка за Найдой, но и надо было повидаться с родителями, чем-то помочь по хозяйству, поневодить тугунков, провести время, сочетая приятное с полезным.
Выкопали картофель, сплавали за тугунками. Наловили ведра полтора, Лидия Семёновна, моя тёща, насолила их отменно в эмалированном ведре. У неё это отлично получается. Потом уплетали этих тугунков за обе щёки с варёным картофелем. Тугунки попались крупные, икряные, пахнут огурцами, и тают во рту. Так же она их жарила на сковороде, тоже получалась не еда, а наслажденье. Время подходило к пятнадцатому сентября, началу охоты на сохатого. И по деревне поползли слухи, что охотники собираются в тайгу. В деревне ничего не скроишь. Кто-то что-то узнает, услышит, шепнёт своему знакомому с условием никому не говорить. Он ни кому и не говорит, но этот секрет уже знает вся деревня. Как-то за столом, за кружкой терпкого чая из самовара, Степан Михайлович, это мой тесть, говорит, что Шуруп собирается в тайгу. Иван Естифев тоже коня во двор привёл, готовится к охоте, Сенька Естифеев готовится выехать. Муннук, что в Нахорое живёт, это посёлок в пяти километрах ниже по Лене, вроде уже добыл сохатого, и ещё собирается. У меня от таких известий зачесалось в одном месте. Думаю, что нужно договориться и поехать с кем-нибудь на охоту, Найду приучить на сохатого охотиться. Здесь, в Исити, все охотники отменные, одно слово, эвенки, это о чём-то говорит. Для Найды охота с ними будет хорошим уроком.
Решил действовать, а кто мне помощник в этом? Конечно Фёдоров Степан Михайлович, уважаемый в посёлке человек, да и в окрестных посёлках тоже. Мастер на все руки. Совхоз снабжает граблями своего изготовления. Лёгкие, прочные, рукоятки ровные, без сучка и задоринки гладкие, из молодых ёлочек сделанные. Основание из берёзы, а зубья из крепчайшей лиственницы. Ни одна стройка дома не обходится без него. Один на всю округу ремонтирует унты, подшивает их и валенки. А какие только он не делает сани для всего посёлка и совхоза? Даже какие-то заезжие этнографы, прослышав об этом, снимали на кинокамеру процесс загибания санных полозьев. Тем же охотникам по заказу изготовлял сани на высоких копыльях, чтобы ездить по глубокому снегу. Не кому, как ему просить охотников взять меня с собой на охоту.
Шуруп, можно сказать друг его, едет с напарником, сразу отпал этот вариант. Иван Естифеев, вечно угрюмый человек отказал, не объясняя причины. Сеньки Естифеева не было в посёлке. Оставался один Муннук, Это его прозвище. В переводе с якутского языка, на русский, угол обозначает. С какого перепуга пристало к нему это прозвище неизвестно. В Исити народ лёгок, давать прозвища своим односельчанам, каких там только нет. Муннук был чем-то обязан Степану Михайловичу, за проделанную раньше работу. Тесть позвонил ему и, как будто, договорились, что он возьмёт меня с собой. Для окончательной соглашения необходимо было сходить к нему и там обговорить детали поездки.
Я тут же собрался и отправился в Нахорой. Это небольшая деревня из десятка домов, расположена возле одноимённой речки. Погода стояла отличная, настоящее бабье лето. Солнце ярко светит, небо голубое без облачка, прохладный ветерок чуть поддувает. Идти одно удовольствие. В деревню приехали студенты убирать картошку. На колхозных полях техника тарахтит. Деревенская идиллия во всей красе. Миновал деревенский магазин с сельчанами на крыльце. Смотрят на меня, наверное, рассуждают, куда это Фёдоровский зять направился? Я кеды надел, чтобы налегке сбегать до Нахороя. Прошёл мимо школы, сельсовета, конец деревни, совхозные коровники. Шёл мимо лётного поля для самолётов. На нём даже некоторые атрибуты аэродрома остались. Раньше от Якутска Ан-2 по всем деревням летал, развозил пассажиров и почту. Зимой аэросани эту работу выполняли. Взошёл на пригорок, на котором находился Нахорой. Нашёл дом, где живёт Муннук.
Встретил меня небольшой, сухонький старичок. Левый глаз был закрытый. Видимо его совсем не было. На меня смотрел одним глазом с прищуром и любопытством. Лицо обветренное, чёрные, густые волосы. Мы поздоровались, познакомились. Стали говорить ближе к делу. Показал мне свою собаку. Белого, большого кобеля. Спросил у меня, что у тебя за собака . Когда я сказал, что у меня сучка, так он сразу замахал руками. Уйди, уйди, какая с ней охота, будут бегать там друг за другом, и всё испортят. Кое-как мне удалось его уговорить, что они друг за другом бегают один раз в году, в определённое время. После того, как он успокоился, спросил меня, есть ли у меня лошадь? У меня, конечно, её не было, но я постараюсь выяснить этот вопрос. На этом мы и расстались.
Обратно я шёл чуть приунывший, и надежда была только на Степана Михайловича. Придя домой, я объяснил, с каким условием Муннук берёт меня с собой. Тесть сразу обратился с этим вопросом к своему брату, тоже уважаемому человеку Алексею Михайловичу. Раньше он занимал пост председателя сельсовета, заведовал торговым кустом, был директором школы. В это время он был на пенсии, но он договорился, чтобы мне дали школьную лошадь. Я сильно обрадовался. Верхом на лошади, да притом белой масти. На таких белых лошадях как раз охотятся на сохатых.
Утром рано я опять направился в Нахорой с весёлым настроением. Муннук меня встретил настороженно и моей радости не воспринимал. Ладно, у тебя есть лошадь, а я на чём поеду? Я про себя удивился. Хотя мне он об этом не говорил, но дня три назад он на какой-то лошади всё же ездил? Я опять с большим упорством уговорил его, что я пойду пешком, и от него не отстану. Он же поедет на моей лошади. Но он меня опять поставил в тупик, выбив из-под меня землю. А карабин у тебя есть? Какой же у меня карабин, нет, конечно. Без карабина не поедем. Чем будем стрелять сохатых? С этим вопросом я возвращался домой. Мне уже казалось, что не хочет он меня брать с собой, но я всё же надеялся.
В деревне все свои, много родни, и карабин мне нашли. Но Муннук опять загнал меня в угол. Когда я на следующий день приехал к нему на велосипеде, он сказал мне, что надо убирать картошку и некому. Я предложил свою помощь, но он отказался от этого. Обескураженный, я поехал обратно. Рассказал всё Степану Михайловичу. Он тут же позвонил Муннуку. Что-то долго он ему выговаривал в резкой форме на якутском языке. Потом сказал мне, что завтра поедете. Муннук сообщил ему, что после моего отъезда договорился с родственниками, и они уберут картошку.
Известие это меня обрадовало, и я стал снаряжаться. Родители собрали продукты, я свои охотничьи принадлежности. Карабин у меня охотничий калибра 8,2, патроны к нему снаряжённые свинцовыми пулями. Как он себя покажет в деле и придётся ли из него стрелять? Лошадь была приготовлена во дворе у Алексея Михайловича, недалеко от нашего дома. Смирная, послушная. Алексей Михайлович помог сесть в седло, пожелал мне удачи, и я потрусил в Нахарой. Найда, моя спутница, бежала рядом.
Муннук меня уже ждал. Поправил седло на лошади, приторочил кожаную суму с карманами с двух сторон лошади. Сложили туда все вещи и продукты. У Муннука вооружение состояла из малокалиберной винтовки ТОЗ-16. Мой карабин и свою винтовку он пристроил к седлу. Я помог ему сесть на лошадь, и мы тронулись в путь. Мне в кедах шагалось легко, и настроение у меня было отличное. К этому и располагала прекрасная, осенняя погода, раскрашенная всеми осенними красками. Миновали последнюю избу, спустились по тропинке на лесную дрогу, переехали речку Нахарой и стали подниматься в гору.
Муннук на лошади ехал чуть боком. Он немного прихрамывал, и ещё в посёлке, жаловался мне, что у него болит спина. Я шёл рядом с лошадью, дорога позволяла такому движению. По ней ездили ещё при царе Горохе. Раньше это был путь с Горного района на Бодайбинские прииска. Местное население везло туда мясо, масло, меховую одежду. А при Советской власти использовали её для тех же целей, только везли всё это до золотоносного Алдана. А на правой стороне Лены, в Чуран-Базе, добавляли и оборудование для золотодобывающей промышленности. В настоящее время, поздней осенью и зимой, рыбаки из Исити ездят по этой дороге на автомашине, неводить карасей на большое озеро в Горном районе. Так что идти по ней было легко.
Дорога, пока мы поднимались в гору, шла среди леса, где в основном росла лиственница. Хвоя на деревьях пожелтела и начала осыпаться, покрывая дорогу жёлтым бархатом. Лошадь шагала не очень быстро, и я поспевал за ней, сильно не напрягаясь. Собаки бежали впереди нас. Вначале Кырбас, так звали собаку Муннука, назойливо принюхивался к Найде. Найда пару раз огрызалась на него, и затем они шли, не приставая, друг к другу. Изредка Кырбас убегал в сторону, и Найда следовала за ним. Я уже думал, что учуяли следы сохатого, но они через некоторое время возвращались обратно на дорогу. Заподозрить, что они пошли по следу сохатого, можно было поверить, так как местность походила на то, что это возможно. Старая гарь заросла мелкими лиственницами, березняком, травой, хорошая кормовая база для сохатых.
Продвигались мы уже часа три. Дорога пошла под уклон. Впереди просматривался ручей и пологая местность к нему. Собаки убежали далеко вперёд. Всматриваясь внимательно вдоль ручья, я заметил две большие тёмные точки, и невольно вздрогнул. Неужели сохатые? Стал внимательно присматриваться и рядом с ними увидел Кырбаса. Его белый цвет заметен издалека. Но он не выказывал никакого действия в отношении этих двух больших точек. Я показал на них Муннуку, но и он не обратил на это внимания, просто направил лошадь в их сторону. Подъехав ближе, я понял, что это распятые две шкуры сохатых для просушки. А наши обе собаки рылись в останках разделанных сохатых. Муннук слез с лошади и рассказал, что это он добыл их недавно. Не зря ходили слухи в деревне об этом.
Немного передохнув, Муннук предложил мне ехать верхом на лошади. Я отвечал ему, что не устал и могу ещё идти пешком. Он объяснил мне, что у него болит спина от долгой езды, и он немного пройдёт. После этого я согласился и сел в седло. Мне всегда нравилась езда верхом на лошади, и я с удовольствием восседал на лошади. Настроение у меня после увиденных распятых шкур поднялось. Есть зверь в тайге, может и нам повезёт. Тем более места пошли такие, что возможность встретить сохатого была вероятна. Муннук немного прошагал, размял свои ноги и опять сел на лошадь. Сейчас мы двигались не только по дороге. Там, где местность его интересовала, он сворачивал с дороги в лес и местами внимательно смотрел на землю. Что он там разглядывал, мне пока было непонятно. Трава, ягодные кустарники, мелкий лесной подрост, что там можно разглядеть? В одном месте он выбрал определённое направление и долго придерживался его. Мы всё дальше отдалялись от дороги. Я следовал за ним. Собаки исчезли из вида и скрылись в лесу. Муннук ехал на лошади, смотрел вперёд какое-то время, потом опять устремлял взгляд на землю.
В очередной раз он остановился и стал внимательно разглядывать что-то на земле, Я его спросил, что это он разглядывает? Муннук ответил мне, что семья сохатых прошла вчера, и он её пытается преследовать. «Откуда ты знаешь,-удивлённо спрашивал я его». «Видишь следы. Здесь лось идёт, это лосиха, а вот маленькие следы лосёнка. Я, стоя на земле, не очень понимал, где, чьи следы, а он верхом на лошади одним глазом определял это. Я так удивился, что попросил его слезть с лошади и показать мне, где какие следы.
Сойдя на землю, он палочкой стал показывать в траве отпечатки копыт. Не привычному глазу трудно было разобрать эти следы. Присмотревшись внимательно, я заметил примятую траву треугольником. Полного отпечатка следа не было, но острый отпечаток от копыта был ясно виден. Острые отпечатки копыт принадлежали лосихи. Тупее и шире лосю, а маленькие лосёнку. После внимательного рассмотрения, и я заметил эту разницу в следах. В голове у меня не укладывалось, как это он с лошади одним глазом запросто определяет это. После такого случая, я Муннука сразу зауважал. Немного проехав, мы вышли на более чистое место в высокоствольном лесу. Муннук остановился и сказал мне, что дальше не пойдём. Он рассчитывал, что сохатые задержаться на этом, подходящим, для них месте для дневного отдыха, но они ушли дальше, и преследовать их не имеет смысла. Мы развернулись и вернулись на дорогу.
Дорога стала спускаться по пологому склону. Впереди показалась низина. Спустившись в неё, оказалось, что это ручей или речушка. Открытое пространство её поросло густым ерником вперемежку с березняком. Между ерником и лесом тянулись травянистые поляны. Немного пройдя, я увидел избушку, стоящую на опушки леса. Здесь мы остановились на отдых и заодно пообедать. Избушка довольно просторная, в ней свободно могло поместиться человек десять. Муннук развёл костёр и стал кипятить чай. Я доставал свои продукты. После продолжительной ходьбы мы проголодались и с аппетитом покушали. Я пользовался любым подходящим случаем, чтобы выспрашивать у Муннука, что меня интересовало. У человека проведшего всю жизнь в лесу, можно много было услышать любопытного.
Воспользовавшись, случаем, я спросил у него, что у него случилось с глазом? На это он мне рассказал, что с ним произошло в далёкой молодости. Я был молодой, азартный. Собака ночью остановила сохатого. В темноте сохатые подпускают очень близко. Место, старая гарь, много поваленных деревьев, чаща. Близко уже стал подходить, где собака облаивала сохатого, как вдруг мне что-то воткнулось в глаз. Это я на сухой сучок напоролся. Всё помутилось в глазах, от невыносимой боли. Закрыл глаз рукой, а сквозь пальцы что-то течёт. Понял, что это глаз мой вытекает. Развернулся и стал выбираться на открытое место, где лошадь привязал к дереву. Добрался до неё, отрезал ножом подол рубахи и перевязал глаз. Кое-как забрался в седло и поехал в посёлок. Лошадь знает, что домой направляемся, управлять ей не надо. Всю ночь ехали, и под утро приехали домой. Всё это время терпел, как мог. Сразу же показались сельскому фельдшеру. Она перевязала рану как положено. Потом долго лечился. Вот так и живу. С другой стороны хорошо, не надо прищуриваться при стрельбе, пошутил он в конце рассказа.
Спросил про Кырбаса. Почему у него одна собака? Мне пришлось несколько раз охотиться на сохатого, так в наших местах целая свора собирается. На что он ответил, что, когда много собак, то это плохо. Одна собака остановила сохатого, облаивает. Тут выскакивают другие собаки, сохатый пугается и убегает. А Кырбас, тихонько лает, ходит вокруг них, не пугает. В подтверждение его слов, две шкуры сохатых, что мы встретили в начале пути. А почему белы цвет у собаки, продолжаю я его пытать? Сохатый думает, что это белый заяц и не боится собаки, не убегает от неё.
Оказывается, всё не так просто, и это я взял на заметку на будущее. Про избу он мне объяснил, что это остановка зимой лошадей погонщиков после дневного перехода. За короткий зимний день гружёная лошадь проходит средним в день двадцать километров. Поэтому через двадцать километров стоят зимовья, где можно отдохнуть и лошадям и людям. Вот и у нас через такое расстояние будет следующая изба. После отдыха и разговоров мы тронулись в путь.
Пересекли ручей, и стали подниматься на пологий подъём. Перед нами предстала красивая картина, как будто нарисованная хорошим художником. На солнечной стороне ручья рос сплошной сосновый бор. Под ним расстилался зелёный ковёр из кустов толокнянки. Посреди них вилась чуть желтоватая песчаная дорога, исчезая вдали соснового леса. Мы, шагая по ней, углублялись всё дальше и дальше в лес. Сосновый бор тянулся сплошной полосой. Сохатых в таком лесу встречается мало, поэтому мы шли не задерживаясь. Я уже стал уставать, и про себя думал, Хоть бы опять Муннук отсидел спину и слез с лошади промяться. Он и вправду слезал с лошади, а я немного отдыхал сидя в седле.
Лес опять стал меняться, то сосновыми, то лиственными деревьями. Попадались сохатиные места, но на них мы мало задерживались, так как свежих следов зверей не было. Подошли и ко второй избушке. Остановились ненадолго. Из любопытства заглянули внутрь, но ничего интересного не увидели. Ещё пара километров и будет моя избушка, обрадовал меня Муннук. Я уже порядком промялся, и тело требовало отдыха. После небольшой смены способов передвижения верхом и пешком, мы оба заметили тетерева, сидящего на дереве. Подойдя на выстрел, остановились. Муннук освободил притороченную к седлу тозовку и отдал её мне.
Я приложился к дереву и выстрелил. Тетерев свалился с дерева. Собаки бегали где-то в стороне. Прибежали на звук выстрела, но я успел поднять тетерева и отдать Муннуку. Он похвалил меня за хороший выстрел. Сказал, что мы уже почти на месте, чему я был очень рад. Это хорошая примета для охотников. Если первая встретившаяся дичь добывается с первого выстрела, то и настоящая охота будет удачливой. Такая примета ещё больше подняла моё настроение.
Продвигаясь дальше, я увидел такую живописную картину. Муннук восседал на лошади и на ходу ощипывал тетерева. Пух летел в разные стороны. Пока доберёмся до избушки, дичь будет ощипана, останется выпотрошить её, и в котелок. Я такое видел впервые, и этакий, приём ощипывания мне понравился. Через некоторое время мы были на месте, и я вздохнул с облегчением.
Вдоль дороги, довольно широко полосой, росли молодые лиственницы высотой пять, шесть метров. Мы зашли, за этот естественный заслон от дороги, в лес и остановились возле небольшой избушки. Она явно была спрятана подальше от посторонних глаз. Не зная о её местонахождении, заметить с дороги избушку было невозможно. Муннук спешился с лошади, привязал её рядом с деревом, и стал разбирать содержимое сумы. Я собирал дрова для костра. Приятно было чувствовать, что поход наш на сегодня окончен, и нас ждёт продолжительный отдых и ужин из добытого тетерева. Пока горел костёр и готовился ужин, Муннук повёл меня проверить ловушки на глухарей, которые были расположены тут же рядом. Они представляли из себя три, скреплённые между собой, падающие жерди, над проходом из сваленных деревьев. В ловушки никто не попал. Про себя отметил, что Муннук здесь был примерно неделю назад. А вдруг глухарь попался бы сразу после его отъезда, не испортился бы он за это время?
Хорошо поужинав, пошли вместе привязать лошадь на ночь для пастьбы. У него был вбит в землю надёжный кол. Лошадь, привязанная к нему длинной верёвкой, не может выдернуть его, и свободно пасётся вокруг него. Устроив лошадь на ночь, ушли в избушку готовиться на ночлег.
Собаки наши тоже устали. Выбрали себе место возле избушки, свернулись калачиком и отдыхали. Муннук достал с полки какие-то комки свёрнутой ленты и отдал каждой собаке. Они с удовольствием стали их грызть. Это сушёное мясо, предварив мой вопрос, сказал Муннук. Чтобы не испортилось мясо добытого летом сохатого, мы его режем на длинные ленты и сушим у костра. Заготовленное таким способом оно хранится долго. Потом такое мясо можно размачивать и готовить из него пищу, кормить собак. Ложась спать, я продолжал расспрашивать Муннука, об охотничьем житье, бытье. Мне были интересны его рассказы, и я брал себе на заметку некоторые его советы.
Окончание первой части.