У окна времени

      

    Философ с вершины разума смотрит в обрыв. Он стоит,  согнувшись вопросом к себе: «Кто во мне и передо мной? Я ли тот, за кого себя воспринимаю? Что действительно моё? Неужели только созерцание? Но тогда все созерцающие тоже я? Однако я лишь догадываюсь о чём думают и что чувствуют соседи по углу доступного мне мира. Неужели я сплю и вижу многолетний сон, в котором не могу вспомнить истинного себя и не понимаю, где я, почему именно здесь и в этом герое сновидения? Может я и все вокруг - множественные попытки бездны познать себя? Но зачем ей ловить неохватное? Неужели она и без этого не полна собой?»
   Философ посмотрел вверх, а потом, закрыв глаза, погрузился внутрь себя. Он с отчаянием осознал: «Везде бездна, предел лишь в моём понимании, да и тот постоянно сдвигается. А может и нет, просто я его обыгрываю новыми идеями. Может вся моя философия - сомнение ума в своей разумности, чувство, что ты в игре «Угадайка» или «Найди несколько отличий»? Неужели дальше и выше - только обрыв, только бездонная тайна? Или океану и не нужна его слепая бездна, какой бы блаженной и тихой она ни была? Неужто его цель - острова сознания, пусть небольшие, но пёстрые и живые, пусть с вулканической дрожью, но каждый раз новые, отличные от других?»
   Философ отошёл от края и сел на камень в центре вершины. Под лучами полуденного солнца его осенило: «У неохватной бездны нет внешней реальности! Где бы я ни находился, я всегда в её центре, и каким бы её малым сгустком ни был, она вся во мне, ибо я - её внутренний мир, где разделения лишь условны. Да, каждый остров сознания живёт в своей реальности, но есть основа, опираясь на которую разворачиваются наши чувственные миры. Мы - короткие сны в бесконечном сне океана о самом себе. Собственное дыхание навивает ему устойчивую дрёму, в которой он, волнуясь, является себе, каким-нибудь миром, а в нём его сознание рассыпается на капли малых разноликих островов, причудливо отражающих свою основу и друг друга».
   Философ взял брошенную у камня трость и, перекладывая её из руки в руку, начертил вокруг себя окружность. Задумавшись, он тихо заговорил с собой: «На Земле, как и, наверное, во всём мире, любая линия - часть круга, а плоскость - часть сферы. Так и время - не часть ли искривлённого на себя пространства? Сферу моего восприятия можно сравнить с вагоном идущего поезда. Хожу я или сижу в нём, поезд всё равно везёт меня по туннелю времени. Старость не приходит, это сознание движется к ней. Меняюсь не я, а моё тело, как земной ландшафт перед взором странника. Между рождением и смертью отрезок большого круга, а может, для нас, и целый круг, или одна из петель спирали, замкнутой на себя».
    Философ пошевелил ногой кусок белой слюды, тот сверкнул на солнце и мыслитель зажмурил глаза. Он доподлинно почувствовал себя ловцом света: «Вот так же, выставляя зеркала под определёнными углами, можно завести солнечные лучи во мрачную пещеру. Неужели свет, запущенный в круглый зеркальный лабиринт, будет бесконечно кружить в его стенах? Если мир это плещущийся океан амальгамы: сплошь толкающие и отражающие друг друга волны, разве жизнь - не скользящий по нему луч? Разве сознание не оживает именно в зеркальной картине своего движения? Где бы  было оно, если бы чувства не отражали его скольжение? Неужто, докопавшись до основ любых чувств, мы найдём только амальгаму, а их различие лишь в сложности зеркальных преломлений?»
   Философ открыл глаза и прежний вид открылся ему со множеством новых деталей. Он удивился, как всё-таки много открыто чувствам: «Память хороша до поры, пока ум не построил в ней отдельный по-своему упорядоченный мир. Тогда возникает привычка накладывать его, что-то подменяя, а то и вовсе упраздняя, на живую картину настоящего момента. Мы многое упускаем, когда ищем во всём определённость и рассуждаем там, где достаточно интуиции. Тоска и скука - всё, что остаётся потерявшим прямой контакт с окружающим миром, лишающим себя радости движения и затей, если они без надобности. Прыгать и веселиться - приоритеты детства, но, с возрастом, и бесстрастное созерцание многим кажется глупым времяпровождением, как-будто наше рождение имеет определённый смысл и конечную цель».
    Философ поставил свою трость вертикально, воткнув её перед собой между двух камней. Он улыбнулся произведённому визуальному эффекту: «Кажется, что трость держится самостоятельно и, к тому же, подпирает небеса. Так и любой вере нужна не истина, а стройный миф и фундирующие её ценности. Вера в государство тоже религия, у которой есть свои пастухи и овцы. Однако, ввиду явной договорённости, государство не может обещать ничего вечного, хотя и подкармливает своих граждан надеждами на своё бесконечное развитие или полное преображение к лучшему. Надо только подождать, как христиане второго пришествия, пару, тройку тысяч лет. Но в известных государствах, как и в религиях, система одна, раз и навсегда сложенная: хитроумные погоняют наивных».
   Философ, не имея возможность на вершине укрыться от сильных порывов ветра, одел капюшон. Он вздохнул и подумал: «Никуда не спрячешься от мыслей, от холодного ветра понимания, пронизывающего до костей. Время не сулит перемен в главном, всё будет по-прежнему, лишь сменятся формы и цвета, а сознание так и останется одиноким странником. Не будет сеанса одновременной игры, ибо тогда не будет самой игры, игры в прятки от Себя. Тогда не будет бегства в определённость, будет лишь серый туман или молоко света, а может и чёрный кофе тьмы. Тогда не будет радости и печали. И даже покоя, ибо не будет того, кому присуждён отдых».
    Философ встал и опять подошёл к обрыву. Но теперь он не смотрел вниз и даже в самого себя: «Ещё один шаг и что меня ждёт? Будет ли познанием моё слияние с бездной? Или Вечность во мне просто освободится от меня и от всякого познания? Знает ли Сознание без отражений, что Оно есть, или исчезает вместе с ними? Но разве с вечностью, как и с пустотой, может что-то происходить? Время - след чего? Движения Вечности? Неужели Она, оставаясь неизменной, может только бесконечно сворачиваться, засасывать Себя во внутреннюю бездну, вечно становящуюся для Её тонущего Сознания мирами отражений? Неужто у Вечности, могут быть только Её сны, вместе с тем, который сейчас может смениться?»