Сын полка. 3.
Славно!
Длинный весело на соседа поглядывает: он как шпион в темных очках, стекло опустил, руку в синей рубашке на ветер выставил, другая лежит на огромном руле. Сквозняк темные пряди на затылке его вверх то и дело подбрасывает… Не красавец отец – лик овальный, нос кнопкой, подбородок двоится, лобешник покатый и уже две проплешины по углам его лезут к затылку – чистый бухгалтер, зачем-то понтующийся, а до чего же с ним… красочно! Нет – живописно! Словно не в кабине КАМАЗа сидишь, а в натюрморте волшебном летишь над землей и дышишь всеми красками мира!
Про утро уже и ни слова, отец – молодец. Знает, что сын науку усвоил, не бурчит, не занудствует.
Послезавтра он в рейс. И опять две недели невнятицы, а может – и месяц. Каждая секунда с ним драгоценна!
***
Жизнь продолжается, и вроде по-прежнему, только мать прочно у деда осела, в комнату, где жили сначала, все вещи свои из малосемейки на такси увезла. С папой только по телефону, но к Женьке не лезет, а он на два дома живет. Когда он с дружками детства, что на квартале мячик гонял, общается допоздна, у дедов остается. Когда отец в рейсе – строго живет у него, ворожит со своими пластинками, в одиночестве концерты устраивает, на гитаре поигрывает. Женя сильно отдельный, новых друзей не заводит. Как с ним дружить, когда он всех на голову выше? Только в школе с детьми и общается. И со взрослыми не заводит компании, потому что не любит сын быть вторым номером. Первый всегда и во всем. Потому в нем уверена. И личной жизнью пора уж, совершенно никчемной, пустой, наконец-то заняться, - думает мать Вероника, Вероника Михайловна, щуплая женщина тридцати восьми лет, с большими глазами, и вечным каштановым девичьим хвостиком, или клубочком, на затылке устроенном. Стоит, придирчиво в зеркало глядя, с помадой пурпурной в руке… Прежде в учительской молодые коллеги обоего пола с отчеством путались, а с глазу на глаз обращались только по имени. А теперь никто ни Верой, ни Никой больше уже не зовет. Строго официально, Вероника Михайловна. Годы идут, надо что-то решать. Только сыну невинному как объяснить ее положение, мысли и цели? Все для него черно-белое.
***
- Значит, чтобы бутылок я больше не видел. Тоже - ни окурков, ни помады, ни гандонов. И никаких следов ваабще, ты понял? Учти, найду, поменяю замок. Забудешь дорогу сюда. Потом, у тебя мозги есть? Почему соседи судачат? Так, от них жалоб быть не должно. Ты не один в этом мире. Люди все видят. Особенно безобразия. Хорошее плохо видят, а плохое – отлично. Если уж не можешь без бардака, делай его тихо, и чтобы комар носа не подточил. Ясно-ясно?
Женя кивнул.
- Розумьешь?
Женя, слабый в коленках, снова виновато кивнул. Отец же, сидящий в кресле напротив, школьный дневник взял с музыкального столика. Раскрыл на последних страницах, пустых и просторных. Кроме, разумеется, строчек, заполненных педагогами, чтобы было понятно, по какому предмету «банан»
- Не журнал, а чистая Африка, плантации и плантации, – он пролистал пустые страницы, потряс дневником в воздухе, сложил руки на груди, - это - учимся, так?
Они сидели напротив друг друга у маленького музыкального столика, на котором громоздился массивный «Арктур», с темно-коричневым плексигласовым верхом, прикрывающем эквалайзер с движками и круг дорогого проигрывателя. Солнце смотрела в окно лоджии, желтизной на паркете играя. Зеленый ковер был скатан в рулон и поставлен у двери. На нем отец обнаружил бычки.
- Мать в курсе?
- Ты о подругах?
- К черту баб, я про школу.
- Да нет, ей ничего не известно!
- Вот чтобы и не было.
- Не будет, я обещаю! – Женька прижал руки к груди, - и водить никого больше не буду!
- Я не о том. Води на здоровье. Только мужиком нужно быть. А это не хером определяется, не мудями, а тем, что вот тут, - Виктор постучал себя по виску, потом озабоченно взялся за подбородок, погладил как бороду, - Нужно сперва выполнять ту задачу, что жизнь поставила. А твоя задача – учиться. Я же тебе доверял? Ну и что? По истории двойка, стыдоба…- полистал дневник, - Еще понимаю, по алгебре, но история… как понимать? Тебя контролировать некому, да и… как это - контролировать? Срам.
Снова раскрыл дневник.
- По литературе трояк. А мать – учитель русского языка, - положил дневник рядом с проигрывателем, - пойми, женский пол никуда не исчезнет. А учебу запустишь и все. Нет, я не против, иди в ПТУ, если дело нашел. Именно, если профессию нашел по душе, а не потому, что до дна опустился и ни на что не способен, как люмпен, только гайки вертеть… Тот женский пол, что ты сюда водишь, это как раз их контингент, поздравляю.
- Пап, я не люмпен! Я все еще наверстаю! Я обещаю! Какое там ПТУ, ты чего?! Я не люмпен!
Отец озабоченно махнул рукой, встал.
- Ты к матери?
- Да! Бабуля обедать зовет.
- Ну, пойдем. Бардзо вазна размова намечается у нас с мамой, как говорят братья-поляки.
Хлопнул руками по коленям, встал.
- Какая «размова»? – Женя испугался корявого слова, послышалось с болью «размолвка».
- Как будем Новый год проводить,– засмеялся отец, - не пугайся,
Уфф, на разговор с нашей мамой идем. Просто на разговор. Как обычно.
А чувство – гора с плеч!
***
Да, круто изменилась жизнь Женьки с того памятного дня в сентябре, когда он по кварталу на КАМАЗе проехал! Прежде он тоже ключи у деда от гаража уносил, забирался в машину, ключ поворачивал, не запускал мотор, а приборы включал. А с того дня осмелел, словно дедов взгляд ему санкцию выдал. Как отец в рейс поехал, подступил к Михайло Иванычу: «Дед, а дед, а давай я машину помою». «А чего ж она, разве грязная?» - отвлекался от газеты полковник в отставке, очки не снимая. «Пока нет» - скалился Женька, - а через час очень даже» «Через час? А что случится за час?» «А я за антоновкой смотаюсь в Садки, там сад беспризорный. А там дорога проселочная, ну, мало ли, еще не высохла после вчерашнего ливня. Мы с отцом в том году антоновку на сок собирали» «А что же, она еще не отошла?» - не врубается дед. «Не, мы ж не на варенье, мы на сок!» - веселится нахал. «А-а, на сок, тогда ладно». «Ну, так я возьму машину твою?» «Я никуда не собираюсь» - качает головой предок, с головой погруженный в статью. «Да зачем ты? Я сам за руль сяду, вон, Пашку возьму, или Вовку. Окольной дорогой поедем, мимо гаишников. А?» Тут только до деда доходит, о чем просит малец. Набирает воздуха и начинает грозить: «я тебе «возьму»! Так «возьму» своих не узнаешь! Ремнем перетяну поперек спины!» Энергично встает, идет в коридор, проверять ключи от машины, в шкафу коридорном, на двери где обычно висят… Да, на месте. Ну и ладно, глумил сорванец.. Снова в кресло у телевизора – очки нацепил и в газету. Женя смотрит на деда, хитро прищурясь: «старый думает, битва закончилась полной победой, сейчас. Это было только начало!» Скоро пацан снова пристал как к спине банный лист, дай, да дай, дай, да дай. Потом регламентом начал стыдить, ишь, подкованный – когда, мол, ты ездил-то на ней последний-то раз? Еще весной, во-во! Дождешься, машина скрипеть вся начнет! Уже осень вовсю, а «Волга» стоят не должна, подвеска должна работать, так папа учит. «Де-е-да-а! Я не поеду за соком! Я только здесь! Пошли в гараж вместе, я покажу».
Мог Женька сам ключи взять, конечно же, втихаря. Да что говорить, и не раз и не два он их уже брал. Да чего там скрывать: и ездил, конечно! И не только в Садки, а и за город. На озеро! По сути, ему нужна была просто легализация статуса. Папин урок хорошо впрок пошел. Да. Касательно механизмов. Ага. Нужно прямо говорить, что задумал. И… эта… машину бы нужно, конечно, помыть.
Достал в этот вечер гросфатера внук, пристал, да так влез под кожу, что даже бабка с кухни не утерпела: Миша, дай ты ему уже ключи, пусть успокоится! «Какой дашь, чтобы он машину мне раскурочил?» «Да с чего он ее раскурочит? Он грузовик витькин водит, сам видел!» «Ну ладно, идем» - отложил газету старый полковник, поднялся, пошел в комнату, одеваться. Через минуту вышли из дома, по аллее под липами сто метров мимо домов, подошли к гаражной линейке. Дед аккуратно снял висячий замок, ткнул в отверстие ригельный ключ … Открыли ворота. Через минуту дед выкатил мягко фырчащую «Волгу», вылез из машины гараж закрывать, хотя Женька кричал, что сам все закроет… Обернулся на машину - и крякнул. Арки над колесами все грязью заляпаны, двери – до половины в коричневой корке, стекло лобовое – в мути два окошка прозрачных, что остались от дворников. С минуту подумал. Повернулся к виноватому внуку.
- Значит, узнаю, что возишь баб, ключи перестану давать.
- Не узнаешь! – захохотал Женька, - и вообще, машина тебе-то зачем? Тебе давно пора помирать!
- С чего вдруг «пора»? - обиделся дед, - ничего не пора. Я еще поживу…
- Вот-вот! А я буду возить тебя за рулем!
В тот вечер они по городу ездили, на берег реки, там машину наспех помыли, Женька водой поплескал из ведра, что было в багажнике. Потом катались по городу, внук автобазу отца показал, на вокзал заскочили, по окружной повозил, рассказал, как учился с отцом. Вернулись домой чуть не заполночь, застали бабулю в слезах. А вообще-то внук деду понравился. Твердо рулил, как завзятый водитель. Как… персональный шофер!
Да и насчет баб поздно дед спохватился. Машина славно службу свою сослужила. Хотя, если вспомнить пошлое присловье пижонов, что автомобиль для мужчины есть продолжение органа, в этом качестве Женька в ней не нуждался. Только по первости, когда учился скучающих телок снимать. В те дни бежевая, надраенная «Волга», ГАЗ-24 была безотказным подспорьем. Дамы, что шастали парочками, завидя машину и одинокого, в заграничном прикиде юнца, устоять не могли. Брали вино, сигареты на женькины деньги, покатавшись по городу, загружались к отцу и гульбасили там до утра. А дальше он уже и сам приобрел популярность. После пяти часов вечера, телефон разрывался от дамских звонков. И в голову никому не входило, чем особо вьюнош гордился, что никто не давал ему меньше семнадцати лет. Или шестнадцати. Если любопытные девы все же докапывались, Женька на орган показывал и предлагал самим посчитать. «Сантиметры – годы мои», - говорил философски, сигаретой затягиваясь. Так и жил до взбучки отцовской. После нее поклялся взяться за ум.
И все равно, жил как в тумане, с глазами-ушами, ватой заваленными.
***
И вот в том декабре он сидел на кухне бабули, суп уплетал с большими пельменями, бабуля в раковине гремела кастрюлями, потом колонку над ней пыталась зажечь, ворчала и шла в дочкину комнату, где сидели Вероника и Виктор, стучалась, чтобы пожаловаться, что опять розжига нет. Потом видела в щель, что Виктор сидит на стуле, напротив жены, согнулся, обхватил затылок руками. Замолкала испуганно,. А дочь ее на диване, спиною сидела к двери, не видела, увлеченная, что мама дверь приоткрыла. Говорила, будто на машинке печатая. «Станислав на Новый год останется здесь. Он взял отгулы на кафедре, неделю будет жить здесь. Я эту неделю проведу вместе с ним. Нужно расставить точки над «и». И я хочу, чтобы избежать кривотолков, провести время в нормальной квартире.» Бабуля закрывала дверь аккуратно, крестилась: «Что же эта -то, господи, мужа за любовника просит ». Делала к кухне шажок… и останавливалась. Голоса же за дверью снова звенеть начинали. Громко и нервно, рассерженно.
«Вероника Михайловна, мне оставить жилье для тебя и любовника? Я не ослышался?»
«Он не любовник, он первый мой муж, и женин настоящий отец», - отвечал женский голос, - Это ты у нас будешь бывший во всех отношениях, если так себя ставишь. А он, возможно, и будущий»
«А почему же – «возможно»? Какие препятствия?- если бы Женька их слышал, точно б сказал, что отец по своей привычке рукой в воздухе вертит, - «Потому что не решено окончательно. Мне нужно спокойно подумать, поговорить обо всем» «Прежде не наобщались? У «Таси»?» «Ой, только давай не устраивать сцен? Я же была честна и все ясно давала понять. И потом, тебе-то разве разница есть? Это же просто жилплощадь» «Это мой дом» - глухо отец отвечал. «Да-да, такой же, как здесь, где ты бываешь раз в месяц. Витя, ну послушай, ты же все равно будешь в рейсе?» «Тягач на регламенте. До десятого января я здесь, в городе. Хотел вам с Женей Минск показать» «И на чем бы мы с вами поехали? На папиной «Волге»? «Как вариант. Резину только надо поставить». «Правильно, как клюнул петух, так ты спохватился, о семье своей вспомнил, - помолчала, и вновь начала, тоном, впрочем, просительным, - Послушай, я же не знаю, для меня это воскрешение чувств… так неожиданно. Неужели так трудно понять? Я сама не знаю, как ко всему относиться, - пожала острыми плечиками в кофточке белой, - «И тогда ты мне дашь еще один шанс? Позволишь себя завоевывать?» - быстро ответил отец. «Я не знаю. Я честно – не знаю». «Нет, Вероника, снимайте номер в гостинице» «Там же мест не бывает» «В «Новой» найдутся. Их там четыреста. Олимпиада закончилась, с номерами нормально. Твой медицинский светила, может из деканата московского его забронировать. Жлобы перед Москвой лебезят, сразу найдут, – и вдруг сильно хлопнул себя по коленке, - Или денег жалеет? Это же трешка на день, не считая еды?» «Это низко чужие деньги считать!» «А разрушать жизнь чужую –нормально? Это же…как приговоренного к смерти просить самому застрелиться. Ты, Ника, будто стезю свою нащупала, из цитаток вдруг вынырнула. Ну и как оно, хорошо? Жизнь хороша, где можешь другими вертеть? Потаскуха ты, вот ты кто, тебя к детям нельзя подпускать» «Если я потаскуха, давай разведемся, – твердо ответила мать, -- но тогда и Евгений сразу узнает отца. Как он поступит? Я думала оставить что-то между нами, хотя бы дружбу, сделать сближение их постепенным, но тебе это видно не надо, ты хочешь сжечь все до конца - хорошо!» «Только не надо руки заламывать…» И – молчание. «Ладно. Иди, вселяйтесь… на десять дней… проверяй свои чувства. Не будем портить статистику… буржуинам на радость»
Бабушка на кухню все же отходит. Евгений пельмени уплел, сливовый компот теперь добивает с батоном. А из комнаты матери хмурый выходит отец и в ванную сразу. Вода зашумела. Минуту спустя, с волосами, сильно намоченными, появляется в кухне, натужно кивает бабуле: извините, раскланиваюсь. Есть расхотелось. «Ну чего, пап?» «Чего?» - на сына взгляд переводит. «Договорились, как будем новый год проводить?» «А, да. Здесь его встретим. Ну ладно, Людмила Никитична, я до себя, будьте здоровы!» «Витюш… - бабушка тут близко подходит, и шепчет на ухо почти, - ты уж прости за нее нас, пожалуйста?» «Да вы тут причем? ». «Стерва она». «Не надо так, всяко бывает» «Кто стерва, бабуля?! – весело внук голосит, выходит из-за стола, присвистывая, не убрав тарелки, в ванну мимо отца в ванну бежит. Ответа не ждет, ничего не видит, не слышит. Органы чувств ватой заложены, гормоны бурлят.
Потом Новый год. Сидят за столом в белой скатерти, холодец, оливье, отбивные. Чокнулись шампанским, старый год проводили. Родители друг с другом подчеркнуто вежливы. Бой курантов, затем мать поднимается, говорит, что нужно к подруге, помочь с больной мамой. Мать ушла. Потом поднялся отец, Женя удивился, пап, ты куда, я тогда тоже с тобой!» « Да я не домой, - смутился отец, – Вот еще, пока не забыл: у нас неделю будет жить старый приятель с женой. Я на эту неделю в общежитие съеду». «А ты не в рейс?» «Тягач на ремонте» «Завтра забери, что тебе нужно, только позвони предварительно. Не пугай их. А сам живи пока здесь. Ну, я пойду, дела еще ждут».
Какие дела в Новогоднюю ночь? Хотя – ладно. Дела так дела.
***
Сильный баритон в трубке ответил спокойно и уверенно: «Слушаю вас. Вы Евгений? Что ж, приходите, мы будем рады». Это был не папин глуховатый и отрывистый, пролетарский басок, от которого на душе сразу теплело, потому что все самое лучшее в жизни, все, что к Женьке пришло в виде вещей и умений, сопровождалось этим баском. Нет, мембрана передавала уверенный и размеренный тембр, низкий-низкий и словно бы бархатный, будто он вот-вот запоет… Да-да, как у певца Яна Френкеля, или Френка Синатры, которого, не смотря на нелюбовь к загранице, страшно любит отец. И вместе с тем этот голос отчего-то сразу напряг. Длинный прямо почувствовал, как трубка отяжелела в руке. Звонил он из автомата, что был на углу пятиэтажной малосемейки отца, потому что пошел, ни о чем не думая, и лишь у подъезда вспомнил о необходимом предупреждении. И вот, порылся в карманах, нашел две копейки. Сделал, как договорено. И теперь? И теперь идти расхотелось. И вообще, с какой такой стати отец у себя какого-то «приятеля» поселил? Чем он «приятелю» так сильно обязан? Женя заволновался. Нет, это ни на что не похоже, вообще! И главное, - он от возбуждения даже сжал кулаки, - этот старый чувак – почему-то Длинный сходу решил, что он крепко в годах, двумя словами буквально так дело обставил, будто он, Женя, идет к нему в гости! Он – ему – разрешил – в его – дом – зайти! Это как?! Проходя мимо помойки, Женек разбежался, подпрыгнул и грохнул ногою о мусорный бак. Тот был пустой и потому загудел. Грохнул еще раз – тудух! – ба-а-ам-м! – отвечал ноге короб ржавый. И еще раз – ту-дух! Ба-а-ам-м!
Непонятно почему успокоился. Может, таким дурацким Макаром он раздражающий тембр в помойку отправил? Женька поежился, подышал в ладони – снял перчатки, пока по телефону звонил. Сунул руки в карманы, ссутулился, и к бабке дворами пошел. Шмотье подождет. Аляска и теплые брюки имеются, хватит. Он все равно на каникулах у бабули жить собирался, а магнитофон подождет. Все равно у дедов громкость сильно не сделаешь. Мать объявила, что она на экскурсию в Ленинград собирается. С классом или со школой. Что-то сказала ему, а он одно разобрал, что бабкина хата пуста! В смысле, без предков. И ладно! Да и дело в общем, не в хате, а естественно, в гараже! И в том, что там скрыто. Хотя оно теперь бесполезно – Женька вздохнул, вспоминая, как отец предлагал рвануть в Белоруссию, а он ему подкинул идею на дедовой «Волге» поехать. А отец возьми и напомни: колеса поменяны? На летней резине поедем?!
Ах, блин, сколько же в жизни у взрослых мешающих жить мелочей!
И опять к телевизору. В комнате темно, скатерть белеет, закуски, салаты.Бабка с дедом о чем-то бубнят. Длинный украдкой допивает шампанское, ждет новогоднее поздравление к советскому народу.
И вот на экране, широколицый, седой, с отдышкой говорящий генсек. взгляд чуть калмыцкий, раскосый, благородная седая прическа, костюм идеальный – все чин по чину! Жив курилка, в Кремле заседает, не на койке больничной, как «голоса» говорят. Поздравляет советский народ с одна тысяча девятьсот восемьдесят пятым годком! Сороколетье победы! Ужас, как много. Почти бесконечность. Ему будет только тринадцать, а уже за плечами вся жизнь! Закончилось детство, он водит большой грузовик, ростом как взрослый, по бабам гуляет. Да и в стране - снесенные города воскресли и разрастаются вширь, разбухают заводами, кривая рождаемости прет в небеса, а население области – пишут в газете - с довоенным сравнялось. Думали, никогда не сравняется, а вот, сорок лет - и войны словно не было. Только дед в госпиталь все чаще забуривается, осколки над сердцем «пасет» с докторами, как он говорит. Вот и сейчас, в январе, на два месяца ляжет. Эх, почему не весной?!
Дед лег спать, заскрипела кровать. А Женька с бабулей остался смотреть «Голубой огонек». Хотя старая прежде всегда вместе с дедом ложилась. А сейчас вот с внуком осталась. И все-то то время, пока в цветной «Темп», ящик огромный, глядели, бабуля словно что-то пыталась сказать. Но подсказки будто ждала. Вот с поздравлением выступает артист знаменитый Ефремов, поздравляет ученых, писателей, ткачих, токарей – каждому своего чего-то желает, последним, например - силы в ногах. Бабуля завороженная смотрит, узловатые руки на коленях сцепив, а артист завершает: «а женам с мужьями желаю терпения!»
- Вот! Терпение надо женам с мужьями. Эх, дети, - и краешком платка глаз утирает.
- Спать, бабуль, чего не идешь?
- Скоро пойду.
***
На третий день трубку в отцовской квартире никто не поднял. Куда-то ушли постояльцы загадочные. Длинный собрался и по зимнему городу - к папе, в его малосемейный кубический дом в центре города, напротив Главного кинотеатра. Ключом отпер дверь, толкнул и оторопел – дверь на цепочке. Дерг-дерг – не дается. У папы она только для вида болталась, а тут…. Дважды дернул опять… снова - раз и другой… «Сейчас, сейчас, я иду» - голос матери слышит! И та, как ни в чем ни бывало, словно свалившись с небес, в домашнем легком желтом халатике до коленок к двери подходит, где огорошенный сын язык проглотил. «А ты уже из экскурсии?» «Я ненадолго. Сейчас уезжаю опять, зашла взять кое-что» «Тут же твоих вещей вроде нет?» «Есть, сынок, есть. Заходить-то ты будешь?» «Да не, я так просто. Вдруг папа…» «Кстати, Виктора видел давно?» «На Новый год, как и все» «Он в общежитии, пока тут друзья наши стоят на постое. Ты бы проведал его? Вот телефон коменданта, - мать пишет на блокноте пять цифр, отрывает листок, - позвони, уточни в какой он норе обитает». «Так ты снова уедешь?» Мать отвернулась, сказала значительно, как она это умеет, что Женьке сразу стыдно становится: «Уеду, уеду, ты зачем переспрашиваешь?»
Поэтому Длинный – на следующий день сходил в общежитие на окраине города, в район новостроек, в серый дом о пяти этажах, где один коридор и двери напротив друг друга. Потоптался под отцовской «норой», постучался в коричневый шпон, позвал, потолкал – нет, ни звука, и заперто.. Наверное, в рейсе отец.
***
Дед отправился в госпиталь. На два месяца. Значит, выписка в марте. И если уже начнет сходить снег, он заедет за ним на машине. Старик оставил ключи, но велел машину не трогать, резина не меняна. А на дорогах – зима! Ледышки и наледи. Надо ждать оттепели, чистого сухого асфальта.
А дома снова вдруг мать объявилась, опять упала с небес из экскурсии. Длинный в дом забежал, она – говорила с бабулей на кухне, голыми локоточками в цветочки на скатерти стола упираясь. Говорило долго, но неразборчиво. Когда зашел, сразу умолкла. Бабуля стояла спиной, у плиты переворачивала на сковородке оладьи.
Отодвинул стул, сел за стол с края. Взял тарелку. Поднял глаза на мать.
- Нет в общежитии папы.
- Нет или дверь заперта?
- Заперта. Я постучал - тихо. Позвал – тоже.
- А вахтер что сказал?
- Он только номер комнаты дал, – мать отвлеклась, привстала, взяла с холодильника за спиной маникюрные ножницы, принялась неумело подкусывать заусенчики, - Я спросил, в какой комнате папа, он ответил и все.
- Да, мамочка, запил твой любимый Найденов. Правильно отец говорит, все водилы рано или поздно на бутылку садятся. Вот и дождались. Слышишь, мамуля? Бочкин видел Найденова в ликероводочном, в броюках и в одной футболке и тапках босым, – мать подняла большие глаза к сыну, - покупал водку, целую сумку.
- Не бреши! – в сердцах бросила бабуля, стукнув лопаткой о сковороду, повернула к ним широкое, красное лицо под конусом нестареющих, черных волос, - Валерка сказал, он две бутылки фирменных брал. Мужик что, на праздник себе уже и бутылку не вправе купить?
Оказывается, их сосед, пьянчуга Котлета, завсегдатай винных отделов, видел отца в профильном магазине «Кристалл». И он, как завсегдатай отдела, имеющий деньги на водку ровно неделю, его не мог не заметить. Поскольку – дежурил. Виктор смутился, но трояк одолжил с полуслова. О чем Бочкин, заикаясь, поведал проходящей мимо него Веронике, с обещанием вернуть деньги сынку или ей, если Виктора увидать не придется.
- А сколько до этого брал? Ведь его случайно застали! – мать, не ведающая о валеркином способе пить, торжествующе ручки домиком, как пастор, сложила. Потом утвердила, - Я же тебе говорила – он пьет. Все соседи мне жаловались, что от него житья летом не было, сплошные скандалы с музыкой и дешевыми бабами.
«Ого!! Кажется, я попался» - Женька в шутливом испуге обхватил голову руками. Но женщины на него не смотрели, через стол говорили.
- Доча, а? Доча?
- Что, мама? Я слышу.
- Да что ж ты напраслину на человека возводишь?! Он же на тебя молится, молится! Какие могуть быть… женщины:?
- Ну, пусть женщины для друзей, но спиртное? Мама, говорю тебе, он пил и пьет, просто прежде умело скрывал, знал, что я не терплю. А теперь вот… все вскрылось.
- И пусть пьет! И что, значить, можно теперь б…ю позориться на весь белый свет?! – плохое слово бабуля сказала одними губами, потом перемахнула белое полотенце с одной руки на другую.
- Мама!
- Я ничего не видел! – Женька весело, искоса поглядывая на мать, закрыл уши.
Бабушка снова обернулась к Длинному
- Витя вчера спрашивал о тебе..
- И хорошо, что тебя не нашел, - подхватила мать, - Я запрещаю его посещать. .
- А почему? Это ж непедагогично, маман! - радостно хмыкнул Длинный,
- Послушай, не нужно поощрять его пороки. А если вещи хочешь забрать, завтра там до вечера никого не будет.
Тут Евгения осенило, летом, в пору особенно частых гулянок, папа ездил в Прибалтику и Польшу, и один раз по дороге застрял в Ленинграде, и даже звонил оттуда. А потом, уже в Таллине застрял на неделю, потому что груз на консервном заводе не был готов.
- Мама, а как папа мог пить целое лето, если он все лето звонил из Таллина и Ленинграда? Он же тогда рыбу возил в Польшу, помнишь? Помнишь, ящик шпрот он привез?
- Ну и что? – мать равнодушно перевела взгляд больших глаз на сына, - хочешь сказать, соседи обманывают?
- Нет, они не обманывают! Я просто что это не папа! – широко ухмыльнулся Женька, подмигнул и побежал в коридор. Убежал и не слышал, как мать умоляла бабулю не звать к телефону Евгения, если Найденов ищет его.
- Да разве можно так делать?– серчала бабуля. - Он же Вите как сын!
- Но он уже открыта по ликеро-водочным отделам шатается, да еще одет забулдыгой. Чему он сына научит?
- Что-то ты, Ника, крутишь тут, вот. Ни разу его пьяным не видел. Он же не пьет.
- Мама. Он – пьет.
Тем же днем Женек на квартиру к отцу забежал, взял магнитофон, забрал диски. Подумал на миг, не пригласить ли одноклассников, чтобы здесь погулять. Но в квартире стоял какой-то чужой, недружеский дух. Такой… покровительственный. Словно тот голос, в помойку упрятанный. И он позвал всех к бабуле, где они и переписывали «металлику» и «скорпов», «эй-си-диси» и прочая. Гудели колонки, стучали ударные, друзья маломерки кричали наперебой за дверью закрытой, краснея от радости, что сам крутой Мишин Евгений их пригласил, а бабушка с красной трубкой в коридоре стоялаа, и что-то виновато в телефон говорила….
После каникул с отцом пересекся. Со школы вернулся, а отец сидел на кухне у бабушки, довольный, аккуратно о тарелку постукивал ложкой, и ушицу нахваливал. Но не за ухой он пришел - колонка опять стала гаснуть, и бабушка даже коменданту звонила, официальную телефонограмму оставила, мол: «для Найденова, строго секретно. Пусть приедет по адресу, гаснет колонка» И по этому поводу наварила, нажарила всякческих лакомств. Помимо ухи, картошка с селедкой на столе вкусно пахла, целая гора сдобы желтизной обдавала, пирожки с мясом, капустой и луком с яйцом. Женька с удовольствием присоединился к отцу. Когда бабушка вышла с тазом грязной воды, в которой полоскала тарелки – грязную воду она выливала только в уборной, чтобы «не забивалась раковина».
- Людмила Никитична,сливайте на кухне. Тут колено в два счета пробить…
- Это тебе их в два счета, а нам в нам рубля. Ты ж здесь не живешь?
- Ну… я бы непротив.
Бабуля ко всему, что может в доме сломаться, относилась суеверно-мистически. Ворча под нос, с тазом впереди себя, вышла.
- А где ты был, когда я заходил? – спросил Женька.
- А не передавала бабуля?
- Что?
- В Минск ездил за МАЗом.
- За МАЗОм? Ты на новой машине?
- Хотел порулить по дороге из Минкса, да ты весь в делах, бабуля сказала.
- А почему говорил про экскурсию?!
- А - для сюрприза.
- А теперь ты - домой?
- Нет, еще в общежитие. Друг пока не уехал, - прищурился отец, - проводишь меня? - Женька кивнул, - А сейчас колонкой займемся. Неси инструменты. Нужен ключ разводной, отвертка крестовая и прямая…
- А они в гараже.
- Дуй в гараж.
И дальше весело чинили колонку, разбирали снимали кожухи, скручивали нагревательный блок, чихая, в стороне от дома, прочищали витую трубу кислотой, потом, ругаясь, на место ладили, потом искали прокладки, бегали по соседям, и снова в гараж, вырезать из старой резиновой камеры.
И вместе пошли в общежитие. Долго разговаривали, отец смеялся, а у вахты все нетерпеливо на телефон поглядывал… Вышли на крыльцо, обнялись. И какое счастье Женька почувствовал!
Вот так бы всегда.
***
Не зашел отец. Бабуля сказала: «звонил, просил тебе передать, что в рейс вызвали срочный». Ну, рейс так и рейс. Жизнь продолжается.
После каникул вернулась и мать, из «экскурсий» - ехидно Женька спросил – только шейкой лебяжьей чуть дернула. С достоинством взялась за тетрадки. Евгений и сам приналег на учебу, думая о доме родителя, почему не сказали: друг съехал, остался? Ведь если в рейсе отец, он может быть там. Спросил мнения матери, та пожала плечами. Потом зло ответила, словно бы была недовольна упоминанием папы: «позвони, уточни». И внезапно добавила: а ты что, дальше жить у Найденова хочешь? «Да, у папы, а как?!» изумился Евгений. «И вещи свои туда обратно потащишь? Магнитофон, и пластинки?» «Ну да, а чего?» «Да смотри, чтоб не пропил. Придешь как-нибудь придешь, а там их уже и не будет». «Кто – пропил?» «Да «папа» твой названный».
Длинный ничего и не понял по сути. Почувствовал ссору. «У вас размолвка, а я тут причем?» - буркнул обиженно. И все же мать в семье главная. Решил не ходить без просьбы отца. Как онпозовет, тогда жизнь обратно вернем. А пока и здесь кормят неплохо… и скоро оттепель будет. Сможет на машине повозить девчонок из класса и прочую «малышню». Без их подсказок и шефства, успеваемость Женьке не вытянуть.
Ну и понятно, пуще оттепели юный водитель страстно ожидает весну.
***
Десять дней – как мгновение. И сомнения слабые исчезли совсем. Вероника шла в школу, по талому снегу, огибая темные лужи, но словно летела. И повторяла, и повторяла: ради чего тебе Ника, себя обделять, счастьем жертвовать? Ради привязанности мамы к рукастому зятю? Ерунда, вернемся к практике «трешки» на лапу. Ради счета в синей сберкнижке на предъявителя, что Найденов ей оставляет? Но денег будет не меньше, Станислав за частную практику взялся. Ради привычки сына к добродушному отчиму? Но к нему возвращается кровный отец, и привычку заменит нормальная связь, голос плоти, родство, что в глаза бросается с первого взгляда – оба высокие, с длинными руками-ногами, оба с тяжелой, круглой, выдающейся челюстью, у обоих пряди естественным образом со лба на затылок растут, только Женька по-субтильней чуть-чуть, это он от матери взял, череп поуже, и улыбка словно от французского актера, неизвестным образом проникла в его существо. Этим он, да еще что узок в плечах, словно тростинка – от отца своего отличается. Станислав широк и костист, силен – но не как Виктор, мягкий наружно, а сильный внутри, нет, он с первого взгляда обещает силу, апломб и достоинство! И потому легко сомнения бьются. Она победила. Она знала, что ТАМ у него ничего не получится. Не сложится, не срастется, не сможет. И так и случилось. Она – да - не приполз на коленях, но все же вернулся, и к ней, что при гордости Стаса – событие невозможное! Ведь бросил старуху, отказался от московской карьеры. Он не якшается с быдлом, не любит хоккей и футбол, не любит грязь, механизмы… он будет вечером дома!
Только жить вместе пока не получится. Родители за измену не примут, и придется им ждать, когда же на кафедре малосемейка случится. И это при нашей малосемейке, вечно пустующей, потому что хозяина «дорога зовет». А разве так справедливо? Бывшему квартира зачем? Он может пожить в общежитии, как в те десять дней, и это так просто, реально, естественно при его «пролетарстве» …. Пусть туда и съезжает, что ему стоит? Да это, в общем-то, даже и долг – восстановить единство кровной семьи. Квартиры у нас государственные, а государство – за нормальные семьи.
А еще в дом возвращается врач! Надо папе напомнить…
***
- Да, я хотела, чтобы он вернулся. Я знала, что в Москве у него ничего не получится. А вот приму ли я его, это зависело бы от человека, с кем бы я была рядом. Только вот человека не оказалось. Он пропал на просторах страны! Хотел откровенности? Вот тебе откровенность.
- А если он тебя за дурочку держит? Переждет, пока уляжется буря, а там и назад?
- Не мели, ты не знаешь.
- Почему же не знаю? Там жена о ребенке узнала, обиделась. Как привыкнет, назад позовет. Женщине в годах одной тяжело, а там у него связи, наука.
- Именно, кафедра. Он переходит сюда на новую кафедру. Он давно спрашивал, может ли рассчитывать на меня, соединимся ли мы, если переведется сюда и я не сразу, но дала на это согласие. И не стоит тешить себя какими-то выдумками, что он здесь на время. Нет, не на время.
- Да где он сюда переводится? Его отовсюду турнули и здесь в больницу уходит врачом…
- Простым врачом, хочешь сказать? Да он без двух минут кандидат наук. Он доктор, помогает людям, интеллигент, к нему встают в очередь, а ты вот, ты - кто? И вообще, откуда вам знать , что там стряслось?
- Есть знакомые общие. Не одна ты училась в Москвпе.
- Завистники, хочешь сказать. А вот интересно, Найденов, как у вас проснулось любопытство к семье, жизни близких? Кто бы подумал…
- Действительно любопытно, на кого тебя, знаешь, меняют. А что говорят «завистники» я умолчу.
- Нет, скажи.
- Да не нужно. Просто он на любую подлость способен.
- А мне все равно. Да, Найденов, мне все рав-но! Главное, что он здесь и я знаю, что нужна ему, что ему нужна семья, и он на нее способен, он хочет ее. А ты подумай лучше о своем моральном облике, тоже мне, образец поведения.
- А что мой облик?
- А что – ничего?
- Не знаю. Объясни, зачем эта беседа? Я сделал, что ты хотела, вы пожили, разобрались в себе. Я, значит, отставлен. Хочешь развода?
- Да не в этом же дело, - вздохнула. - Нам нужно жилье. Нам нужно жилье, чтобы строить семью.
- Ну и живите пока у родителей.
- Исключено.
- Как "исключено"? Михайло Иванович все вздыхал по доктору вашем… Или … а-а-а, погоди, ты намекаешь на квартиру мою?! Так вы у меня жить решили? Классно, ребята!
***
Не утерпел Женька, к отцу собрался, позвонил, но телефон поднял прежний низкий бархатный голос. И на следующий день тоже. И на новый. Позвонил в общежитие, но там трубку не подняли. Побежал сам. Теперь комендант был на месте, качнув лысым шаром, сказал: «Куда? Ты Найденов?» Женька кивнул. «На скорой в Красный крест его увезли». Однако, парень еще и побледнеть не успел, как в каморке зазвенел аппарат. Комендант важно трубку поднял: «Да, общежитие». Недолго послушав, жестом позвал, передал телефон. «Алло, потеряли? – в трубке был веселый голос отца, - Меня тут на регламент свезли в «кресты» наши местные…. Ну да, в «Красный крест», в больницу, в больницу, да не, все нормально, не беспокойся, завтра отпустят. Если в рейс не поеду, дам знать».
Длинный трубку вернул, вздохнул с облегчением, домой прибежал, бабуле все рассказал. Та причитать начала, да чуть ли не в голос. «Бабуль, все нормально! Он сказал, что отпустят, на регламент забрали!» «Дурамент, а не регламент. Изведут человека, лучше бы уже разошлись по-людски!»
«Как, «лучше бы разошлись?» - удивился Евгений. Бабуля махнула рукой.
***
Деда нет. Женька на диване лежит. Гудит телевизор, повторение «Огонька». Старый новый год, эх, на той квартире ведь праздновали! А тут скука… и алгебра. Положил раскрытую книгу на нос, вдохнул затхлый запах. А за стеной – бу-бу-бу, весь вечер от телефона маман не отходит. Снимает учебник, и снова листает страницы…
«Бу-бу-бу… бу-бу-бу» «С сердцем проблемы? Ты из больницы звонишь? А из какой? Хочешь, я попрошу Стаса, он покажет тебя знакомым? Да, Стас поступает на кафедру, и мы начинаем жить полной семьей. Что «разобралась и я – по боку»? А как ты хотел? Нет, мы не завтра съезжаемся, без тебя невозможно, а Жене я ничего пока говорить не хочу. Я не буду ребенка травмировать, он очень привязан к тебе. Я не буду толкать его к Стасу, пока он здесь не устроится и не получит малосемейку от кафедры. Это я обещаю. Нам нужно полгода пожить, пока не будет ясность с квартирой. Пускай, чтобы его удержать. Тебе-то какое тут дело? Но ты общаешься с Женей как прежде… Да, да, так - я – твоя официальная жена, мы живем у тебя, ты – в общежитии, Женя – у бабушки с дедом. Только распутства оставь, постыдись хотя бы соседей… впрочем, если в общаге мне безразлично. Только тогда сына оставь. Как «хочешь подумать»? Интересные новости! Может быть, скажешь еще, чтобы Стас выезжал?! Да, он еще там… А где нам жить, в общежитии?! Нет, это ты иди в общежитие. Если бы я прописалась, ты бы вообще мне не мог отказать!!»
***
Накануне папа звонил - выписали наконец-то «с регламента». Живет снова на площади у себя, напротив огромного ЦУМа с кинотеатром. – любит Женька шикарный вид из окна, где много людей, где стеклянный огромный фасад - почти ГУМ! По размерам. Ну, так изредка кажется,.. Отпер дверь ключом – ура, и цепочка болтается на косяке!
- Кажется, кто-то пришел.
- Да это сынок.
В комнате большой два мужских голоса.
- Женек, ты? – голос отца.
- Я пап! А кто у нас в гостях? – выглянул в комнату, - здравствуйте, дядя Саш.
На стуле, качаясь на ножках, сидит коренастый, завпроизводства автостанции «ВПОГА», в шикарной дубленке Александр Чепыгин.
- Привет, музыкант.
- Мой руки, - отец говорит, - Я к вам заходил, бабуля нам голубцов настрогала. Ты садись, поешь, мы еще не закончили.
Сын руки мыть побежал, потом зажигал сковородку, не вникая в непростой разговор - уши заложены ватой, новое свидание, новая охота и дедова «Волга» деда - стоит, чистая, свежая, словно конь в стойле, роет копытами землю! Оттепель оттепель! И проснулся мартовский кот.
- Значит, съезжаешь ?
- Иначе сына теряю. А тогда развод окончательный.
- А разве не кончено? Или надеешься, что перебесится баба?
Пауза. Потом Чепыгин опять закряхтел своим решительным басом.
- Вождь в таких случаях так говорил, гхм: «Формально правильно, а по существу издевательство», - делал паузу, - Вот и у тебя формально есть семья, а по сути – черте что.
- Я знаю, возьми к себе женькин депозит. В общежитие не хочу нести.
- Только женькин?
- Да,
- А чего оба не дашь?
- Я ей всегда книжку оставлял на расходы. Не хочу ничего менять. А Женьке, если что, потом отдай, когда повзрослеет.
- Какое еще «если что»?! Ты чего сопли тут распустил?
- Так - шумы. Неизвестно когда зашумят. Подстраховка, сам понимаешь.
- Шумы вон твои, – Чепыгин кивнул на раскрытый платяной шкаф, где в одиночестве висел забытый женский халат, - развелся, все б стихло. Женька не бросит.
- Я знаю. Я ей не могу отказать.
- Не можешь, а надо. - теперь уже Чепыгин говорил покровительственно, как с подчиненным, - Что это за гнилая позиция «не могу отказать»? Я же так в комнате тебе откажу. Живи у них под дверью, на коврике.
- Да что ты, ей богу? – отец засмеялся.
- Ни «ей-богу», а мне людей надо где-то селить.
- Так ведь я могу вместо доктора пойду в его общежитие.
- Какое? – не понял Чепыгин.
- Медицинское, что ему предоставили. Речь-то об этом!
- В его общежитие? Не ко мне, а туда?! Ну, Вероника, дает…
Женька в комнату заглядывает неожиданно – застает, как отец маленькую синенькую книжицу, по размеру с карту игральную, кладет в широкую ладонь дяди Саши, а тот важно ее прячет в кожаном большом, с тетрадный листок. портмоне. В кухоньке звякает таймер – голубцы подогрелись. Бежит снова на кухню, разваливает по тарелкам пахучую, мясную субстанцию. Ест – и сразу обо всем забывает!
Только… а что Вероника? Они про мать говорили? А что? А… поесть – и в гараж!
***
Да, вышла за книжные обложки полковничья дочь! Что за помутнение рассудка у тихоней вдруг возникает? Какой бес в них вселяется? Потерянной жизни, жизни – без воли, без компенсации? Прежде жила в книжку уткнувшись, голову в плечики спрятав, цитатки выписывала. А теперь зорко смотрит на всех и на вся, кто «в шерсти» живет подходящей, и готова за малую петельку чужую жизнь крючком потянуть, нить в клубочек смотать, чтобы свою желанную материю выткать, и по боку, что кто-то голым останется. Лишь бы свое! Да, легко простила себя и чужое, что считает своим, к рукам прибирать начинает! И звонит законному мужу, и на трамвае в больницу после уроков, с тетрадками в палату приходит. Тихо, ровно, уверенно тянет и тянет. А Виктор? Сердце – не камень, нервы что петли торчащие. Но отчего-то упорствует. Вот они стоят в коридоре больничном, в кардиокорпусе, на шестом этаже, и на больничный колодец с высоты этой глядя, на мелкие фигурки людей и машин, и слышит Вероника престранное: «больно круто ты взялась, сбавь-ка газ. Может, будет по-твоему, только не здесь, не сейчас, даже ради Женька» «Почему не сейчас? Чего вдруг нам ждать?» Бывший муж в синей пижаме уходит в палату, ложится носом к стене. Думай сама, все тебе сказано.
***
Когда любишь, все очень условно. А когда – преданный - любишь, тем более. Многое – имущество, ценности, гордость – в любовь кидаешь, словно в костер, лишь бы унялся, лишь бы не жалил. А если от жизни сбегать не привык – совсем дело плохо: нет ни хобби, ни водки – считай, что пропал. Скрутят любимые руки, тело-душу поделят, в петлю засунут - прощай. И сколько бы сгинуло зря, если б не общий порядок вещей, когда на циферблате должно быть «ни нашим, ни нашим», для чего тайные в мире крутятся шестерни. Что-то вдруг щелкнуло у Ники в мозгу, от Вити сразу отстала, к Станиславу напоказ охладела, погрузилась в работу. Стас уехал в Москву, улаживать дела окончательно, быстро вернулся, в общаге медицинской тихо зажил, по вечерам Веронике из автомата позванивая. Та говорила с ним ровно и тихо - занервничал. Виктор из больницы в пансионат на леченье отправился, шумы проверять, душ Шарко принимать и массажи. Был он от дома в двух остановках троллейбуса, и на ночь к себе отправлялся. Женька снова зажил на два дома. Все словно на круг свой вернулось.
Так длилось два месяца.
А потом из госпиталя вернулся «хозяин тайги», полковник Михайло Иванович, которого торжественно Женька встретил на «Волге», Он совсем к отцу переехал, чтобы с матерью дедов не стеснять. И тут же в дом зачастил таинственный Гость. Частый Гость, о приходе которого Ника сыну звонила: «Сегодня уважаемый человек в гости приходит, если ты планируешь в гараже безобразничать, бегать с ключами, лучше не надо, не приходи». «К деду он, что ли?» - спрашивал Женька беспечно, не ожидая ответа, и потому пропускал материнское слово мимо ушей: «он… он ко всем и к тебе, в первую очередь, если ты приготовишься». Но Женька не знал, к чему или к кому ему нужно готовиться. У него было все на мази. Дороги подсохли, дед совсем расхворался, рукою махнул на гараж, внук его по врачам и собесам возил, очками на половину лица юность сочную пряча, а по вечерам, честно сделав уроки (или вовсе не сделав) выдвигался на гульбища, одноклассниц там восхищая. Вольготно их лапал на квартирах чужих, снисходительно слушая девичьи визги, на гитарах мучил аккорды, ждал теплых времен, чтобы на озеро девчонок возить, пусть они там его алгебре учат, поражал одноклассников смелостью на дорогах, не боязнью залета ГАИ. «А чего мне бояться? Дед их живо построит, привезу в орденах и раз-два». Собственно, это бравада была. Давно пора было попасться. По всем правилам так. Но что-то в шестеренках жизни заело. И на циферблате стрелка на «нашим» вечно была. Как ни вырулит из квартала с ватагой в салоне - пустота на дорогах! Ни ГАИ, ни милиции, даже участкового Мухомора в плоской фуражке, два метра в прыжке, никогда не видать. Просто везенье! К чему бы?