предыдущая часть http://proza.ru/2023/04/09/1066
совм. с А.Трепаковой
Борис
Мир сильно изменился в начале 20 века: японская война, революционные выступления рабочих в Баку и Тбилиси не могли не сказаться на социальном климате. Из нетревожного времени конца 19-го века трудно сразу уйти, тем более, что некоторые события детства Бориса нам известны из пересказа Нюси. Поэтому перейдём ненадолго к семейству Марышевых того времени.
Отец, Андрей Семёнович, окончил Военно-медицинскую академию в Петербурге, продолжал военную службу и принимал больных дома, по часам, причём бедных бесплатно. Его считали лучшим диагностом, другие врачи отправляли к нему непонятные случаи, а однажды даже похитили абреки лечить сифилис у своего главаря! Как он ни отбивался, говоря, что не венеролог, что есть Черномордиков, они хотели «лучшего доктора» и продержали Андрея три месяца в горах, пока не вылечил… Однажды прислали ему золотой градусник — как оплату.
Мать, Анастасия Лазаревна, была спесивой и суровой, муж часто ругал её «генеральской дочкой». Она подчиняла всю семью интересам мужа и постоянно толкала его к военной карьере. Из 14-ти их детей до взрослого возраста дожили старшая дочь Аделаида и, по-старшинству, Николай, Виктор, Борис и Сергей. Атеист и либерал Андрей снисходительно относился к жене, организовавшей молельню с образами под потолок и проводившей там много времени, однако соблюдал обеденный ритуал. В отличие от Ивана Михайловича Малиновского, детей нежизнеспособных не крестил, чем угнетал супругу.
Борис родился хилым ребёнком, и отец не крестил его, пока не уверился в жизнеспособности. С декабря по май ждал. В итоге сам Борис вечно путал год своего рождения. Ещё в детстве он переболел оспой, да так, что оспу не удавалось привить дочери, а внучке привили только с третьего раза!
Злоключения не оставили его и в старших классах Реального училища: в пятом классе он заболел тяжёлой формой малярии с ежедневными приступами и не сумел сдать выпускных экзаменов, поэтому был оставлен на второй год. Через год досдал экзамены за пятый класс и вновь заболел в шестом, пропустив больше 150 уроков.
На второй год в шестом не оставляли — отчисляли учащихся, но по особому решению районного комитета образования двоим ученикам разрешили остаться на второй год, конец которого Борис использовал, чтобы завершить учёбу и поступить в дополнительный класс, позволяющий в дальнейшем обучение в высшей школе. Однако, сэкономить год не вышло: документы выдали ему только в сентябре.
Так получилось, что Борис поступил в Технологический институт Петербурга на химический факультет лишь через год, а 1906-й - начало 1907-го поправлял здоровье на водах у дяди, Гопадзе Ильи Зурабовича, в урочище Белый Ключ, где в своё время родился. Думаем, его туда сослали, узнав о неприглядной истории с Нюсей.
Борис был весёлым и несколько легковесным, что позже помогло ему на войне и после революции, которую он принял. Снобизм матери у него отсутствовал, зато демократизм отца сыграл свою роль.
Дружили они с Виктором, с ним и задумывали шалости. Обед в их доме был временем священным, без отца за стол не садились, а тот часто задерживался на приёме больных. Голодные сыновья ждали, когда, благоухая карболкой, войдёт отец, произнесёт молитву и посолит всем еду. Почти всегда — пересолит. Мальчишкам надоело. Отодвинули из-под отца стул, и тот сел на пол. Встал и ушёл, а всех прогнали без обеда. То был вторник, и в пятницу предстояли розги… Долго ждать.
Стали постарше — с отцом стало весело. Заждались к обеду — входит Андрей Семёнович, хохочет. Девка к нему пришла на приём:
- Вот, барин, пухну и пухну. Посмотри, что там, может, глист?
- Да ты, милая, беременна!
- Не может быть! Как?
- Тебе знать, как!
- Ну, барин, нешто с одного раза бывает?
Адочка уже была замужем, отец отдал её за Михаила Митрофановича Попова, представителя могучей казачьей династии, отказав предварительно в приданом размером с его годовую зарплату столичному жениху. Подвёл её к зеркалу, показал: «Смотри на себя! Ни черта не видишь без пенсне, великой красоты нет — жених за приданым охотится. Не дам!»
Адочка подолгу играла на рояле, но всё время забывала ноты. Тогда прерывалась, поправляла пенсне, тыкалась носом в ноты и начинала играть снова. У Бориса эта сцена была коронной, когда удавалось стащить пенсне у матери. Друзья восхищались.
Совершенно не выносил оперу. Вставал в позу и красивым баритоном распевал: «Я села на диван! Он рядом угнездился! Ах! Шарман!»
Ко времени событий уже был у Адочки сын Андрей, и она пригласила Бориса и Виктора с собой в гости к дяде-священнику из Поповых. Молод был священник, сдружился с племянниками. А тут служка запил, некому подпевать!
Одели Бориса. Дядя читает текст, Борис подпевает. Старушки глухие: «Аллилуйя, Аллилуйя!» Дядя полупением : «Борька козёл, не там открыл! Страница 168!» Старушки : «Аллилуйя, Аллилуйя!» Дядя: «Да скорей ты!». Борька, листая: «Бубубу, бубубу»… Старушки подпевают. Адочка потом страшно возмущалась, а Виктор хохотал вместе с Борисом и дядей.
Измученная непрерывными родами мать уже почти не вставала с кресла. Читала, молилась. Редко выходила из дома. В один из таких дней увидела нищенку с крошечной собачонкой. «Купи, барыня!» Уж больно хороша была собачка. Купили дорого.
Поздно ночью под окнами раздалось завывание : «Шарлотка! Шарлотка!», и собачонка завыла. Так, в криках и вое прошла ночь. Наутро нашли нищенку. Мол, ты зачем собачку зовешь? - «Прости, барыня, без неё мне не жить: скучаю!». Деньги, конечно, не вернула, покричала три ночи, и барыня ей собачку отдала… Скольких барынь они так облапошили? Уж больно хороша была собачка.
Будут и другие сценки, но тогда Борис стал старше...