Сегодня, 5 мая, мог быть 77-й день рождения Володи Пастернака, моего дяди, но, по сути, старшего брата. Увы, но в этот день он не с нами, уже покинул этот мир, коварный ковид унес его в самом расцвете сил.
Володя родился в деревне под названием Малышевское, которая когда-то существовала на берегах реки Амгуни в среднем её течении, недалеко от райцентра, села имени Полины Осипенко, что в Хабаровском крае. Родился в семье спецпереселенца в эти северные места, арестованного по ложному доносу и и сосланного вместе с семьей, где было уже 4 детей, из них младшему не было и 2-х лет, поздней осенью 1933 года.
Но семья выжила, хотя первую зиму провела в землянке. А весной 1934 года Степана Васильевича Пастернака, потомственного крестьянина, власти решили использовать по профилю — поручили создать сельскохозяйственную артель на прииске Веселый, для обеспечения овощами и мясом золотодобытчиков. А еще через четыре года Степан Васильевич создал из таких же спецпереселенцев, как сам, колхоз на новом месте, на пустынном правом берегу реки Амгуни, где появилась деревня Малышевское, там и родился Володя через много лет.
Его рождение было неожиданным для Степана Васильевича и Ульяны Григорьевны. Ей было уже 45 лет, и она считала, что наступил климакс, так как последняя дочь Алла родилась за 6 лет до этого, еще в декабре 1940 года. Старшие дочери были уже замужем и у них должны появиться свои дети. А тут ребенок у бабушки. Свою беременность Ульяна Григорьевна обнаружила поздно, да и делать аборт в деревне было некому. Так и родился крепенький бутуз в семье председателя колхоза. А черед 11 месяцев родился и первый ребенок у старшей дочери Шуры, т. е. моей мамы. Этим первым внуком в семье Пастернаков был я, Саша Щербаков, внук еще одного спецпереселенца Ивана Сергеевича Щербакова, отца Кости, моего папы. Только мой второй дед был спецпереселенцем в другом месте, на озере Чля, что в Николаевском районе того же Хабаровского края.
Нужно сказать, что мой отец имел «золотые» руки, умел выполнять не только все мужские обязанности сельского жителя, но и вязать рыболовные сети, подстригать, даже шить брюки. Он в первый же приезд в Малышевское соорудил летнюю кухню, именно такую, какую хотела Ульяна Григорьевна, и навсегда застолбил за собой право что-то делать для своей тещи, стал её любимым зятем.
Многим вещам, которые должен уметь делать мужчина на селе, мы с Вовкой научились у него. Отец много не говорил, лишь показывал, как правильно делать, и исправлял ошибки, которые мы при этом допускали. Все это было во время летних отпусков моих родителей-учителей, которые привозили меня, рожденного недоношенным, к бабушке с дедушкой на свежее молоко и овощи.
У меня хорошая зрительная память, а вот обычная память выборочная, впрочем, как у всех людей. Что-то я быстро забываю, а что-то помню всю жизнь. Так и в наших отношениях с Вовкой, которые с перерывами продолжались больше 70 лет, запомнилась далеко не все, и даже не самое главное. Из дошкольных лет помню, как мы с Вовкиными друзьями запускали в колхозный огород, где выращивали огурцы, свиней, а потом выгоняли их, не забывая срывать приглянувшиеся спелые огурчики, а потом с аппетитом уминали их. Зачем так делали, не знаю, ведь у всех были свои огороды с овощами и огурцами в том числе. Видимо, запретный плод более сладок.
Или когда мы пошли искать бабушкину корову, не вернувшуюся с выпаса в полях. В те годы еще были живы страшился послевоенных лет о шпионах. И когда мы, идя по обочине поля, где выращивались зерновые, услышали треск ломающихся веток из леска, окружающего поля, решили, что идет шпион. И спрятались за уборочный комбайн (представляете, в начале 50-х были комбайны на севере Хабаровского края!), причем Вовка остался стоять, я присел на колени, а остальные пацаны, человека 2-3, легли на землю. Но когда из леса появилась бабушкина Зорька (все коровы в семье Пастернаков носили эту кличку), мы, забыв про шпиона, рванули за ней с гиканьем, чем испугали корову и она рванула снова в лес. Но теперь от нас ей было не уйти. Мы гнали корову в деревню и подтрунивали друг над другом, вспоминая, как испугались мифического шпиона. И только Вовка шел гордый, он-то не прятался.
Дошкольником лишь меня привозили к бабушке с дедушкой, потому что только мои родители жили недалеко, на прииске Херпучи, что в том же Приамгунье. Мама была старшей в семье, следующая дочь Лиза также работала учительницей, но в Охотске. Сын Петр работал механиком в колхозе и мотористом на катере «Прибой», был холостой. Второй сын Виктор в эти годы учился в Хабаровском институте железнодорожного транспорта. Еще одна дочь Нина заканчивала среднюю школу и жила в нашей семье в Херпучах, а младшая Алла училась в школе и жила в интернате.
А в 1954 году дедушка с бабушкой покинули Малышевское и с младшими детьми перебрались в пригород Хабаровска, где дедушка устроился работать директором подсобного хозяйства краевой психбольницы и получил небольшую служебную квартиру, в которой прожил несколько лет, пока с помощью детей и на их деньги не был построен частный дом, куда можно было привозить внуков.
Но еще когда семья жила на служебной квартире, произошло несколько забавных и не очень, случаев, которые мне запомнились. В те годы телевидения в Хабаровске еще не было, и никаких развлечений ни у взрослых, ни у детей, не было. Для пацанов было проще — можно было изображать кавалеристов, сидя на прутике верхом, играть в прятки, догонялки, чижика-пыжика и т. п. Детские игры.
Вовка с детства был предприимчивым мальчиком. Когда мне родители купили фильмоскоп и несколько диафильмов, и по вечерам все, и взрослые и дети, смотрели их, мой дядька решил на этом заработать, чтобы на вырученные деньги купить новые диафильмы, когда старые уже были просмотрены на десять, а то и более раз. И мы стали показывать диафильмы для соседских пацанов, беря с них деньги. Не помню уж, сколько, копейки 2-3, не больше. Но в те годы и это были деньги. Поэтому родители этих пацанов пожаловались приехавшему гости к родителям Петру на эти «поборы» с их детей его младшего брата Вовки. Петр разобрался по своему. Заставил вернуть деньги пацанам, а нам дал рубль или два на новые диафильмы.
Второй случай был совсем ерундовый, но зато он сделал наши отношения с Вовкой более близкими. Не помню, почему мы поссорились, и я пошел к дому, а Вовка остался со своими дружками с «психа». Он взял кусок засохшей земли в бросил мне вдогонку. И попал мне в голову. Мне было больно и обидно, я заплакал и пошел к дому бабушки с дедушкой. Вовка решил, что я должен пожаловаться на него, и поэтому боялся возвращаться домой, чтобы не получить взбучку. Но я никому ничего не сказал, и никто Вовку не наказывал. Я на этот случай не обратил бы внимания, но много лет спустя сам Володя напомнил мне о нем. Сказал, что после этого он меня зауважал. Оказался не ябедой, а мог бы пожаловаться.
Еще один случай более забавный и долгое время хранился в тайне. Мы стали постарше, и нас отправляли пасти корову. Пасли свои коровы и другие дети с подсобного хозяйства, у многих селян была домашняя скотина. Но мест, где можно пасти коров, было немного. И одним таким были лесопосадки вдоль железной дороги Хабаровск-Владивосток. Там не так уж редко коровы попадали под поезд, стараясь перейти пути в поисках сочной травы. Так что контролировать выпас надо было строго.
Мы в те годы редко бывали в городе, туда ездили родители по делам, за покупками, я мы пасли корову. Однажды моя мама купила нам с Вовкой тенниску в виде сеточки, и мы были страшно довольны. Решили похвастать перед пацанами и в сеточках пошли пасти корову, как обычно, рядом с железной дорогой. И тут наша Зорька чего-то испугалась, и, задрав хвост, побежала сквозь кусты вдоль железной дороги. Мы с Вовкой за ней. Вовка побежал через кусты, а я по тропинке рядом. И когда он выбежал из кустов, я чуть не умер со смеха.
Вы знаете, есть такая поговорка: «Человек так испугался, что чуть не обосрался». Так вот, у нашей коровы не было чуть, поэтому вся грудь Вовки в сеточке была в коровьем дерьме. Его спасло от насмешек пацанов, что это видел только я. На его счастье, в канаве вдоль железной дороги оказалась вода. Вовка смыл дерьмо со своей груди и постирал свою сеточку. Сушить её не надо было, он надел на себя и мы, как ни в чем не бывало, вернулись к остальным пацанам, погоняя корову прутиком. И об этом случае молчали много лет. Первый раз рассказал сам Вовка своим сослуживцам, уже будучи военным представителем на судостроительном заводе и отмечая новоселье. Смеялись все, и офицеры, и их жены, тем более что я добавил некоторые пикантные подробности о своих впечатлениях от этой сцены.
А еще один запомнившийся случай навсегда отучил нас с Вовкой от курения. Мы, как все пацаны тех лет, баловались, курили «бычки» или самокрутки с сухой листвой в часы, когда пасли коров. Однажды проездом в гости к Пастернакам заехала моя тетка по другой, Щербаковской, линии. Она со своей новой семьей перебиралась в Прибалтику (новый муж был морским офицером и получил новое назначение) и по пути решила заехать попрощаться с родней и своим братом, моим отцом. Она курили папиросы «Шахтер» (или «шахтерские, не помню точно). Открытую пачку оставила на кухне, и из неё мы вытащили пару папиросин. Нам не терпелось их попробовать, не дожидаясь, когда пойдем пасти корову. И мы втроем, я, Вовка и какой-то пацан, зашли в кабинку общественного туалет, стоящего прямо на улице Тракторной напротив дома, где была служебная квартира дедушки. Отец в это время пошел провожать гостей, а мама помогала бабушке убираться в доме после застолья.
Этот общественный туалет типа «сортир», как сказал незабвенный Папанов в комедии «Бриллиантовая рука», был с двумя кабинками. Мы втроем зашли в одну и засмолили в три папиросы (для экономии один докуривал «бычок»). А в это время в соседнюю кабинку зашла соседка и почувствовала дым. Решила, что пожар, и через окошко вверху стены между кабинками заглянула к нам и увидела малолеток с папиросами. Я окончил второй класс, Вовка третий. И соседка пошла с доносом на нас. Устным, конечно. Нас с Вовкой вызвали на ковер. Нет, нас не ругали и тем более не били. Воспитывала нас моя мама. Она достала десятку, по тем временам это были большие деньги, дала нам и сказала пойти купить на все деньги папиросы, а не курить «бычки», и так накуриться, чтобы из попы пошел дым. Мы с Вовкой, шмыгая носами, поклялись не курить и клятву свою сдержали, ни я, ни он, не курили всю жизнь. Тогда еще не было выражения — мужик сказал, мужик сделал, но мы поступили в полном соответствии с ним.
А вот когда мы оба учились в старших классах, по вечерам ходили на танцы в ДК «Строитель», там рядом с ДК была летняя танцплощадка. Вовка ходил на танцы, чтобы потанцевать со своей школьной подружкой Валей Жуковой, а я за компанию, был как хвостик, и танцевал с его одноклассницами. А после танцев Вовка шел провожать Валю до дома, а я, как верный Санчо Панса, шел за ними. А потом вместе с Вовкой мы возвращались домой.
К этому времени в гостях у бабушки с дедушкой было много внуков, которых привозили на свежее молоко, овощи и ягоды. Но была от этих внуков и польза. Кто окучивал в огороде, кто собирал овощи и ягоды, а вот мне приходилось ездить на покос. Вместе с Вовкой, конечно. Носил я и воду из колодца, вместе с Вовкой пилил дрова. К этому времени мы уже не пасли корову, этот делал вышедших на пенсию дед Степан.
С дедушкой запомнился еще один случай. Как-то Вовка пригласил Валю Жукову пойти с ним в кино в клуб МТС, что был недалеко от подсобного хозяйства. МТС уже давно не было, была какая-то контора и гараж с сельхозтехникой, но название осталось. Я, как положено, составил им компанию. Возвращались из кино около 11 часов вечера, было уже темно. У Вовки, как назло, в туфле вылез гвоздь. И по пути на «Стройку», где жила Валя, мы завернули к дому, где жил Вовка с родителями. У глухого забора, отгородившего двор от улицы, и такой же высокой и глухой калитки, была скамейка, где мы сели с девушкой, а Вовка зашел в дом, чтобы забить свой гвоздь в ботинке. В это время на крыльцо вышел дед Степан, я это понял по характерному покашливанию. Он решил, что коль рядом никого нет, не ходить в туалет, что в огороде, а справить малую нужду прямо с крыльца. Струя мочи так громко стучала о бетонный пол двора, сопровождаемая громкими раскатами звуков из прямой кишки. Я чуть не сгорал от стыда, видимо, такое же чувство было и у девушки, поэтому, когда Вовка вышел из калитки, я молча, ничего не говоря, быстро скрылся с глаз долой. Потом, когда Вовка вернулся и спросил, почему я так поспешно ушел, я ему все рассказал. Мы еще долго хохотали, благо, никого не разбудили, потому что из-за обилия внуков и внучек, спали с ним на сеновале.
Когда Володя успешно закончил восьмилетку, мои родители подарили ему фотоаппарат и все, что нужно, чтобы проявлять пленку и делать фотографии. И с тех пор у многих появились фотографии, сделанные Володей. Летом, когда пленка была экспонирована, мы с Володей закрывались в кухне, завесив окно плотным материалом и запретив входить в кухню, и начинали колдовать над пленкой, а потом делать фотографии. Они получались классные, ведь Володя мог и глянцевать их.
Я был старшим внуком в большой семье Пастернаков. А вот Володя был младшим ребенком и практически моим ровесником, да и другие внучки, дочери второй его сестры, Лизы, тоже недалеко от нас с ним ушли, были всего на 2-3 года младше меня. Поэтому они и тусовались с нами вместе все лето почти каждый год, ибо жили в Охотске далеко на севере, и их, как и меня с моим младшим братом, родители привозили на лето в Хабаровск, погреться на солнце и хорошо питаться свежими молочными продуктами, овощами и фруктами. Да и дочери еще одно брата Володи Виктора тоже частенько жили летом у бабушки, а дети дочери Нины вообще жили много лет в доме на подсобном хозяйстве психбольницы, пока Нине не дали квартиру от центрального телеграфа, где она работала. И Володе частенько приходилось помогать матери троих детей Нине ухаживать за своими племянницами.
Поэтому именно эти внучки и я, старший внук, сохранили наиболее теплые отношения до конца жизни. Но об этом я уже писал. Как и о том, что каждый приезд Володи в Хабаровск после его отъезда Ленинград, а потом в Москву, был для нас поводом снова встретиться и посидеть за столом, вспоминая свои детские и юношеские годы, чем я и занялся в своем сегодняшнем материале.
На заставке фотография, где Володя вместе с сестрами Аллой (слева) и Шурой, держит на руках моего брата Витю. Они сфотографировались в палисаднике служебного дома на улице Тракторной.
Володя всю жизнь отдал отечественному военному судостроению. Вначале был слесарем на Хабаровском судостроительном заводе, затем по направлению от завода учился в Ленинградской «корабелке», вернулся на завод и работал инженером. Потом был призван во флот и долгие годы работал, вернее, служил, военным представителем на нескольких заводах, завершив службу в Главном штабе ВМФ, будучи признанным авторитетом по части ценообразования в судостроении, в звании капитана 1 ранга. Потом работал в концерне «Среднетоннажного судостроения» в должности заместителя генерального директора. В это время он занимался организацией достройки атомной подводной лодки на судостроительном заводе в городе Комсомольске-на-Амуре.
К этому времени уже был построен БАМ, и в райцентр село имени Полины Осипенко протянута грунтовая дорога через поселок Березовый, что на БАМе. И у Володи возникло желание доехать на джипе из судостроительного завода по этой дороге до малой родины, взяв в качестве попутчиков старших братьев Петра и Виктора. Когда он поделился своей идеей со мной, я попросился к ним в попутчики, хотя знал, что деревня Малышевское уже дано не существует, деревянные постройки сгнили или пущены на дрова, а колхоз ликвидирован. Но по ряду причин эта поездки так и не состоялась, а жаль, могла быть очень интересной.
Вот такие воспоминания нахлынули на меня в этот день рождения Володи. Он, кстати, был и в моих родных Херпучах, в сентябре 1964 года, после окончания им 11 класса 39-й школы в Хабаровске, и мы с ним немало побродили по нашему поселку и его окрестностям, и Володя научил моего младшего брата правильно ловить рыбу, потому что мы с отцом никогда не были рыбаками-любителями и не могли Витю этому научить.