Глава 58
Таланты Шарлотты раскрывались всё сильней. Этому способствовало её самообразование по преступной части.
Дело в том, что у настоятельницы была обширнейшая библиотека, доставшаяся ей от умершего старшего брата, дворянина с широкими взглядами. Шарлотту выучили грамоте для того, чтобы она читала нравственные и духовные книги, и она успешно делала вид, что читает только такую литературу. Обладая блестящей памятью и сообразительностью, она легко выискивала на страницах духовных книг какие-то в особенности яркие фрагменты, читала только их и запоминала их с первого раза. Это позволяло ей блистать эрудицией, и экономить массу времени на чтении таких книг. Всё освободившееся таким образом время она использовала для чтения авантюрных романов и даже судебных отчётов, которые были в библиотеке брата настоятельницы. Сама настоятельница не делала должной ревизии этой библиотеки, что было, разумеется, большой её ошибкой.
Читая эти книги, юная Шарлота Мюнье отыскала для себя целую кладезь примеров того, как можно обманным путём обирать ближних своих, а также становиться их наследниками, обрекая их на смерть. Способы убийств она также со вниманием изучала и запоминала.
Как-то в сочельник, когда Шарлотте было уже тринадцать лет, воспитанницы монастыря, чья будущая жизнь не предполагала служение Господу, решили в тайне от монахинь и настоятельницы погадать на будущего жениха.
— Тут и гадать нечего! — сказала мадемуазель де Ферте. — Совершенно очевидно, что самый лучший жених достанется Анабель де Лерню, ведь она самая красивая.
Юная мадемуазель де Лерню зарделась от удовольствия, но Шарлотта кинула злобный взгляд на мадемуазель де Лерню, а затем на мадемуазель де Ферте.
— Самый лучший жених достанется мне, — сказала она тихо, но уверенно, так, что её расслышали все присутствующие.
Смущённые её словами, юные девушки отказались от идеи гадания. Это прозвучало как пророчество несчастья, которое должно было случиться с мадемуазель де Лерню, поскольку всем было известно, что среди воспитанниц имеется две красавицы – Шарлотта и Анабель, причем, Анабель, по общему мнению, была красивее Шарлотты.
Спустя два месяца мадемуазель де Лерню умерла от какой-то таинственной болезни.
Мать-настоятельница, узнав от мадемуазель де Ферта, что Шарлотта в столь странной форме предсказала, что останется самой красивой из воспитанниц, забеспокоилась. Она припомнила случай с Елизаветой де Бельтам. Настоятельница решила проверить свои сомнения и во время обеда, когда все воспитанницы находились в столовой, она обыскала тумбочку Шарлотты и обнаружила в ней такие книги из библиотеки, которые повергли её в ужас. Настоятельница и не подозревала, что подобные книги могут содержаться в библиотеке, доставшейся монастырю в наследство от её покойного брата. Она велела изъять все подобные книги и предать их огню. Находка книг сильно озадачила настоятельницу, которая не могла не связать этот факт с двумя загадочными смертями. Она тем же вечером написала письмо отцу Бертрану, в котором поделилась с ним своим беспокойством относительно воспитания Шарлотты.
Через неделю пришёл ответ, в котором отец Бертрам, разделяя беспокойство матери-настоятельницы, предложил перевести её в другой монастырь, в котором были установлены более жёсткие правила воспитания, и в котором за Шарлоттой будут приглядывать более внимательно. Месяц с пуста в Бетюнский монастырь прибыл отец Бертрам и забрал Шарлотту. Так она оказалась сначала послушницей, а затем монахиней Тамплемарского монастыря бенедиктинок, при этом отец Бертрам записал её под новым именем, под именем Шарлотты Баксон, надеясь, что, порвав с прошлым именем, Шарлотта порвёт также и с преступными наклонностями.
В этом монастыре службу исправляли священники ближайшего мужского монастыря. Они обычно не общались с монахинями и послушницами, но Шарлотта заприметила одного симпатичного молодого священника Жана, который приглянулся ей густым сочным голосом, приятным правильным лицом, стройной и сильной фигурой. Этот рослый монах, казалось, был столь набожным, что даже не смотрел на монахинь. Шарлотте было трудно привлечь к себе его внимание, тем более что возможностей для этого почти не было. Эти трудности лишь раззадорили её, она поставила себе целью влюбить его в себя, не преследуя при этом никаких других конкретных задач, просто для развлечения. Сама она отнюдь не влюбилась в него, но считала его вполне видным молодым человеком, быть любовницей которого было бы не стыдно. Если бы она в него влюбилась, быть может, у неё ничего бы с ним и не получилось, но поскольку она была к нему совершенно равнодушна, и её инициатива подогревалась лишь азартом решения сложной задачи, она продумывала каждый свой жест, каждый взгляд, каждое ненароком обронённое слово, используя при этом методы обольщения, которые она изучила по фривольным романам библиотеки матушки-настоятельницы.
Методы совращения, соединённые с небесной красотой Шарлотты, с её ангельским голосом, артистическим даром, с её расчётливым умом и холодным сердцем, принесли желаемые плоды. Молодой священник Жан поначалу был крайне смущён, после чего заинтересовался Шарлоттой, она давала ему поводы для смутных надежд и мечтаний, которые тут же отнимала, проявляя высшую стыдливость и непорочность, демонстрируя чистоту помыслов и почти детскую наивность, сочетающуюся с красотой юной женщины и с теми высказываниями почти на грани приличия, которые могут позволить себе лишь натуры чрезвычайно развращённые, либо натуры абсолютно чистые душой, не придающие своим словам того потаённого смысла, который мог бы быть принят за намёки, если бы не уверенность в невинности девушки, говорящей эти слова.
Жан потерял голову, влюбившись в Шарлотту, он отрёкся от своего предназначения, решился снять священническую рясу, оставить службу в монастыре и предаться светской жизни. Ради обладания Шарлоттой он согласился бы и спуститься навеки в Ад.
Чтобы вызвать ещё больше сострадания у простодушного Жана, Шарлотта придумала себе дворянское имя Анна де Бель. На это имя натолкнуло её воспоминание о некогда отравленной ей Анабель, в которой ей нравилось решительно всё, включая звучное имя, и за что она ненавидела её ещё больше. Итак, Шарлотта превратилась в самозванную дворянку Анну де Бель.
Шарлотта умело подогревала страсть Жана частыми, но короткими встречами, в которых лишь сливались их дыхания и уста, но в которых оба хранили невинность за неимением времени и возможности вознаградить друг друга самыми сокровенными доказательствами взаимной любви.
— Что я должен сделать, чтобы мы, наконец, соединились навек? — спрашивал Жан, дрожащий от любви.
— Милый Жан, дорогой мой! — страстно отвечала Шарлотта. — Ведь и я хочу того же самого! Но нам не бывать вместе, поскольку у нас нет средств к существованию вне монастыря! Вот если бы у нас было богатство!..
— Как же нам разбогатеть? — спрашивал наивный Жан.
— Я не знаю, — грустно говорила Шарлотта. — Вот если бы у нас были такие же золотые кубки, перстни, цепи, кресты и медальоны, которые хранятся в дарохранительнице!
Жан глубоко задумался. Шарлотта умело направляла его мысли на то, чтобы обворовать монастырь, и Жан, наконец, решился, полагая, при этом, что замысел принадлежит ему самому.
Ради счастья обладания Шарлоттой Жан обчистил дарохранительницы, вынеся из неё сокровищ на пятьдесят две тысячи пистолей, которые он по своей наивности сговорился продать в ломбарде города Лилля за десять тысяч. Владелец ломбарда опознал почти все предметы Тамплемарского монастыря и заподозрил неладное, поскольку Жан, ко всему прочему, продемонстрировал явное непонимание ценности принесённых предметов. Он не хотел ссориться с католической церковью монастырём, поскольку в силу своей национальности нуждался если не в покровительстве, то хотя бы в снисходительности с её стороны. Поэтому он сказал, Жану что расчет будет произведён на следующий день, позволив ему уйти вместе со своими ценностями, а сам тотчас же известил настоятеля Тамплемарского монастыря и судебные власти о подозрительном клиенте.
Шарлотта, опасаясь, что Жан заберёт деньги себе и скроется с ними, пришла в ломбард вместе с ним, где их обоих и арестовали.
Гримо ошибается, сообщая, что клеймить преступников должен был палач города Лилля. Брат священника не может быть палачом, а брат палача не может быть священником. Ремесло палача передаётся по наследству, и выходцы из этой семьи не становятся священниками. Те же, кто может стать священниками, не идут по доброй воле в палачи.
Человек, который назвал себя Лилльским палачом, в действительности им был, но это случилось позднее, как исключение из общего правила. У меня имеется собственноручное письмо от этого человека, Жака Дертье, где описываются эти обстоятельства. Так что я просто перепишу его здесь.
«Глубокоуважаемый господин аббат д’Эрбле!
По вашей просьбе я сообщаю то, что знаю об особе, о которой вы меня спрашиваете, о Шарлотте Баксон, она же Анна де Бейль.
Я, Жак Дертье, старший брат священника Жана, был католическим судьёй в городе Лилле, разбирающий преступления против веры. По долгу службы я должен был судить Жана и Шарлотту, обвиняемых в похищении ценностей Тамплемарского монастыря. Согласно тяжести их преступления, я должен был приговорить обоих к тюремному заключению и к клеймлению. Жака судили под именем «отец Жак Нигель, священник Тамплемарского монастыря бенедиктинок», его истинная фамилия в деле не упоминалась, поскольку он её не назвал, а представился Жаком Нигелем, то есть никем, каковую фамилию он назвал при поступлении в монастырь из скромности. Так что никто не имел ничего против того, чтобы суд вершил я, его брат, поскольку никто не знал о нашем родстве. Фактически, вынося этот приговор, я должен был заклеймить собственного брата. Это ужасно, но я стал палачом собственного брата, не физически, а опосредованно. Словно бы судьба, которая уготовила мне эту ужасную участь в виде профессии палача, заранее знала о моём будущем падении и в качестве первого шага заставила меня быть сначала палачом юридическим, чтобы впоследствии я стал таковым физически. Я должен был вынести этот страшный приговор собственному брату, но я мог бы отказаться от этого, сославшись, что не могу судить своего брата непредвзято, однако, я побоялся, что другой судья может вынести более суровый приговор, в том числе смертную казнь. Поэтому я скрыл от других судей, что являюсь братом Жана и вынес приговор – десять лет тюрьмы с клеймлением.
Но Шарлотта сумела соблазнить тюремщика и бежать из-под стражи, после чего позаботилась и о том, чтобы и Жан также смог сбежать. Тюремщика сослали на галеры.
Началось расследование. Прибывший из Парижа следователь заявил поначалу, что охрана заключенных велась слишком неряшливо, что и позволило преступникам скрыться. Он указал на то, что следовало их содержать под более пристальным надзором, то есть в более строгой тюрьме. Он заявил, что вынесенный приговор был слишком мягким, и поэтому заинтересовался моей персоной, поскольку я председательствовал в суде. Без особого труда он дознался, что Жан был моим братом, что позволило ему обвинить меня в необъективности и в противодействии следствию, препятствованию правильному исправлению судебного разбирательства. Попутно он заподозрил меня и в том, что именно я организовал побег обоим преступником. Поскольку обвинение в сокрытии родства было справедливым, все остальные обвинения, выдвинутые против меня, показались судьям, разбирающим моё дело, несомненными. Меня лишили духовного сана, и, разумеется, права участвовать в судебных разбирательствах, не говоря уже о том, чтобы в них председательствовать и выносить приговоры. Я остался без профессии и без должности, но этого было мало. Меня обвинили в организации побега и присудили к отбытию того срока, который был вынесен мной моему брату Жану. Если бы у них были улики против меня, меня бы тоже отправили на галеры, как и тюремщика.
Узнав об этом, Жан добровольно сдался властям, требуя, чтобы меня выпустили. Но власти арестовали его, и не подумали выпускать меня. Это стало известно моему бедному брату Жану, который, узнав об этом несчастье, повесился в камере на верёвке, свитой из полосок ткани, на которые разорвал свою одежду. С этим эксцессом прибыл разбираться другой следователь из Парижа, который счёл, что в сложившихся обстоятельствах, поскольку Жан сам добровольно сдался властям, и поскольку изобличающих меня улик в деле не было, меня можно отпустить на свободу, но он подтвердил лишение меня всех прав и изгнание со всех должностей. Я остался без должности, без работы и без средств к существованию, поскольку мой дом и мои деньги у меня также отняли в тот день, когда меня отправили в тюрьму.
В это самое время умер палач города Лиля, и я, полный отчаяния, проходя мимо базарной площади, где вывешивали различные объявления, увидел, что городские власти нуждаются в палаче. Палачу за счёт средств города предоставлялось убогое жильё, но у меня не было никакого, так что это было для меня спасением. Я неплохо владел мечом и топором, поэтому решился принять это предложение работы. Так я стал Лилльским палачом. С трепетом я смотрел на клеймо, которое когда-то заклеймило моего брата, и которое должно было бы заклеймить ту женщину, которая его соблазнила. Теперь это клеймо было одним из моих инструментов. Я мечтал, чтобы это клеймо отметило также и её, виновницу всех моих несчастий и гибели моего дорогого Жана.
Вероятно, Судьба, которая так жестоко поступила с моим бедным братом и со мной, сжалилась, и предоставила мне возможность мщения. Указанная Шарлотта, узнав об истинной ценности украденных в монастыре сокровищ, решила соблазнить другого монаха на то, чтобы украсть их вторично. Но монах донёс на неё, её снова арестовали, и мне надлежало клеймить её. Признаюсь, я испытал истинное удовлетворение, совершая эту месть своими собственными руками. Если бы я мог, я задушил бы её, но ей было положено лишь отсидеть десять лет за первое преступление, а также ещё два года за попытку совратить монаха на повторную кражу.
Ей снова удалось соблазнить тюремщика и совершить побег. На этот раз она не пыталась вызвать его любовь, поскольку власти приставили к ней старого и опытного стражника, который не любил женщин, и, говоря, по совести, не имел уже физических возможностей их любить. Шарлотта смекнула, что прежний метод не пригоден, и решила воздействовать на жалость. Она разорвала все свои одежды и сплела из них верёвку, но не повесилась, как мой бедный брат, а лишь изобразила попытку самоубийства, подстроив так, что когда тюремщик принёс ей обед, он увидел её, совершенно обнажённую, с верёвкой в руках, пытающейся привязать один конец верёвки к решетке окна.
По-видимому, старец был хотя и бессилен, но сладострастен. Увиденная картина поразила его, напоминая библейские сюжеты или, быть может, античные картины. Он проникся к Шарлотте одновременно и жалостью, и старческим сладострастием. Скинув с себя куртку, он накинул её на плечи Шарлотте и попытался её успокоить, но притворщица не успокоилась до тех пор, пока он не пообещал устроить ей побег. Так оно и случилось, она сбежала, надев одежды, которые раздобыл ей старый похотливый тюремщик, которого посадили на пять лет, предварительно всыпав ему сорок ударов хлыстом.
После этого, как я знаю, Шарлотта вышла замуж за благородного дворянина графа де Ла Фер. Ей удалось это, поскольку она притворилась дворянкой, сняв на короткое время приличный дом и приобретя приличные одежды за счёт продажи драгоценностей, доставшихся ей, по-видимому, в наследство от родителей.
Жака Дертье».
В этом рассказе лишь одна неточность. Драгоценности, о которых пишет Жак Дертье, достались Шарлотте не по наследству от родителей, а в подарок от них за содействие в приготовлении ужасных ограблений с убийствами.
(Продолжение следует)